Текст книги "Осень. Подглядывающий (СИ)"

Автор книги: Олеса Шацкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Осень. Подглядывающий
Олеся Шацкая

1. Цвет ночи – желтый.

В первый раз я заметила его в последнюю пятницу лета. На улице лил дождь, а на полу в смежном с нашим танцевальном зале остались натекшие с чужих ботинок следы. Так поздно занималась только я, так что если бы в здании был кто-то еще, скорее всего, я бы об этом знала. Да и на стоянке торчал только мой Гринго.

Я выключила музыкальный центр, накинула поверх мокрой от пота футболки куртку и выключила свет. Тогда-то я и заметила через дверной проем и два пустых зала, идущих друг за другом, открытое настежь окно.

Сперва я была напугана: если кто-то проникает в закрытое на ключ здание после полуночи, вряд ли он имеет безобидные намерения. Но вот я хожу туда-сюда по залу, разминаюсь, потом отрабатываю движения до тех пор, пока мышцы не каменеют, потом собираюсь домой, а мои голова, честь и кошелек по-прежнему целы. Зачем он тогда приходил? Нужно было хорошенько это обдумать.

В связи с началом семестра пару дней в универе был полный загруз, и к вечеру я едва волокла ноги. Мысли о ночном происшествии сменили подзабытые за каникулы хлопоты: нужно было провести среди студентов анкетирование, согласовать график проектных работ, получить сто подписей на ста документах, поулыбаться декану, чтобы с меня сняли хотя бы кусок общественной работы в кампусе. Так что заехать в танцзал я смогла только через неделю, да и то – днем.

– Кто-нибудь еще записывался на мое время? – спросила я у девушки на ресепшене.

Она с вежливой улыбкой сделала вид, что внимательно изучает пустую страницу – нет, таких сумасшедших, как я, конечно же, больше не было. Полночь – время, когда люди обычно ложатся спать, а не скачут до одури под техно.

– Ну, а может, у кого-то еще есть запасные ключи от зала? – Я не могла сдаться так просто.

– Они есть у вас, потому что по понедельникам, средам и пятницам зал закрываете вы. И у меня, потому что во все остальные дни открытие и закрытие целиком и полностью моя задача.

От нее ничего не добьешься. Нужно позвонить Марго и пожаловаться: как хозяйка она могла заранее позаботиться о видеонаблюдении, но как довольно ветреная девица частенько забывала о прямых обязанностях. В душный зал я только заглянула – там опять занимались две группы вместо одной, едва не наступая друг другу на пятки. Вот, чем еще стоило бы озаботиться Марго: цари в зале порядок, я бы приходила сюда, как и все остальные – днем, а не приезжала бы под покровом ночи, как будто мне есть что скрывать…

Ну кому я вру? Ночью в зеркалах от пола до потолка отражалась я настоящая. Не строгий костюм допустимой университетским регламентом расцветки, а голое плечо в прорези на майке. Не гладко зачесанные на косой пробор светлые волосы с неизменным пучком на затылке, а взбитые пальцами пряди – волнистые и дикие, как и взгляд, который больше не нужно было скрывать за очками. Если где-то в этом мире я и чувствовала себя свободной, то только на паркетном полу, где единственная преграда – бесконечное отражение.

Мне показалось, решила я. Окно могли оставить на проветривание и забыть, а следы – все-таки на улице полдня шел дождь. Я кивнула администратору, заканчивая разговор, и уже повернулась к выходу, как она снова меня окликнула:

– Чуть не забыла! В пятницу вы забыли свой зонт!

– Зонт?

– Утром его нашла в зале уборщица. Держите!

Он был желтым. Как бьющее в окно утреннее солнце. Как лимонный крем в надорванном круассане, который я покупала к завтраку во пекарне у дома. Как тонкая золотая цепочка на лодыжке по выходным, когда не нужно идти на работу. Как мой автомобиль, который я ласково называла Гринго.

Если бы я решила купить себе зонт, он был бы именно таким. Но я его не покупала. Наверное, нужно было оставить его на ресепшене, но я зачем-то вышла на улицу и положила зонт на заднее сиденье. Как желтый вопросительный знак, он напоминал о себе недоумением, стоило только повернуть голову в сторону: что, черт возьми, это было?

В следующий раз в танцзале я держала ухо востро. Сперва проверила раздевалку, потом – оба помещения, окна, но единственным, кто смотрел на меня в упор, было мое собственное испуганное отражение. Я долго не могла расслабиться, однако полуторанедельный перерыв в моей тайной жизни все равно взял свое – я устала очертаниями соответствовать футляру, в который загоняла меня каждый день работа в университете. Марго сказала бы: глупая, уйди, если тебе так сложно. Ей легко было размышлять о вещах столько приземленных, как условности и правила: если Марго желала вырядиться в фиолетовые перья, она делала это, не оборачиваясь на изумленные взгляды прохожих. Но я любила, стуча каблуками, входить в аудиторию и встречать десятки глаз, обращенных только на меня. Это было одной из форм социального эксгибиционизма, потому что удовольствие, получаемое вниманием со стороны, давало ощущения, сравнимые с оргазмом, не меньше, чем безумные пляски перед зеркалом. Если одновременное существование во мне двух таких разных личностей можно было назвать болезнью, значит, я была больна на всю голову.

Плюс – где еще в этом городе я могла говорить на родном английском пять-шесть часов подряд каждый будний день? А запись ко мне на курс подсказывала, что и преподаватель из меня вроде как неплохой. Некоторых студентов я даже видела в аудитории повторно, хотя курс их закончился еще в прошлом семестре.

Танец всегда выбивал из головы страхи и прочие глупости. Как секс, он давал организму встряску, а затем размазывал по полу тоненьким слоем. Я не нуждалась в любовнике на час – в распоряжении у меня был целый танцзал с двенадцати до двух три раза в неделю.

Я проверила все углы, но он все равно наблюдал за мной. Осознание этого пришло ко мне с покалыванием вдоль позвоночника – всякий раз поворачиваясь в аудитории к доске, чтобы записать то или иное слово и его транскрипцию, я чувствовала то же самое, как если бы каждый взгляд, касаясь меня, оставлял на спине отпечаток. Как он пробрался в закрытое помещение, если не умел проходить сквозь стены? Я остановилась, тяжело дыша, у зеркала и посмотрела поверх своего отражения на темный прямоугольник незапертой двери. Зачем он пришел, если не выйти из тени, чтобы осуществить злой умысел? Я коснулась его через зеркало – он был чист, как родниковая вода.

Выключив музыку, я еще какое-то время шаркала по полу босиком. Мой телефон лежал на подоконнике, и мне следовало немедленно позвонить в охрану, но я только проверила время и снова погасила экран. Совсем спятила. У него мог быть нож или что похуже, а я все равно дала ему уйти. Даже окно прикрыл за собой.

Я проверила: оно ходило туда-сюда, даже когда ручка была опущена. Завтра я позвоню Марго, чтобы она позаботилась о безопасности своих клиентов. Пора заканчивать это рукоблудие.

Во вторник утром снова зарядил дождь. Я добежала до машины, прикрывая голову портфелем, но когда приехала в кампус, вспомнила о зонте, который по-прежнему лежал на заднем сидении. В череде странных ошибок материализовалась еще одна – я раскрыла зонт, оправдывая себя тем, что просто не хочу намочить новую блузку. Она была белой, а белое быстро становится прозрачным, если дать волю влажному, будь то дождь или чей-то взгляд.

– Какой яркий, – сказала коллега, когда я поставила его в сушилку на кафедре. Среди одинаковых черных ручек с эмблемой университета он выглядел, как экзотическая птица, случайно залетевшая в окно. – Очень тебе подходит.

И правда, я достала карманное зеркальце, чтобы проверить, не потекла ли тушь. Даже сквозь тонкую черную оправу очков можно было разглядеть золотой ободок по краю радужки. Можно было сколько угодно притворяться – я точно такая же чужая среди документов и негаснущих мониторов, как этот вызывающий, почти провокационный зонт.

Среда закончилась скорее, чем я ожидала – Гринго уже красовался на парковке, светя желтыми боками не слабее, чем одинокий фонарь у входа в зал, а в моем телефоне по-прежнему не было ни одного вызова на номер Марго. Интересно, он ведь притаился где-то неподалеку и ждал, когда я, как обычно, толкну дверь вперед, включая освещение в раздевалке. Если сейчас повернуть назад – это будет самым правильным решением, напомнил внутренний голос, словно другая я не хотела расставаться с черно-белой броней. Она тоже считала, что без пяти двенадцать моему телу следовало лежать под мягким одеялом, а не раздеваться до белья под взглядом неизвестных глаз.

То, что правильно – это вообще отдельная категория в моей жизни. В нее, как в комод, я складывала носовые платки, дежурную улыбку, звонки родителям по скайпу в сумрачный Лондон, хорошие оценки и бассейн по выходным. Для неправильных поступков оставалось отделение, спрятанное за секретной планкой. Настолько крохотное, что привычки в него приходилось утрамбовывать, как в ящик Пандоры – максимально сжато и кучно. Неправильным было даже задумываться о существовании такого отделения, но вся моя жизнь состояла из борьбы за право наслаждаться тем, кто я есть.

Я отбросила сомнения, как невидимый окурок, и вошла в зал. В конце концов, он не делал ничего лишнего, что могло бы мне помешать. Пока мы бродили каждый на своей половине, как звери, охраняющие границы, можно было не беспокоиться о неприятностях.

2. Цвет лжи – красный.

– Вам стоит лучше работать над произношением… – Я сверилась с титульным листом работы. Дмитрий Фомин. – Я поняла только половину из вашей презентации, о другой половине догадалась исключительно интуитивно. Согласитесь, интуиция – плохой советчик, когда дело касается таких непоколебимых основ английской литературы, как Диккенс.

Он смотрел на меня, чуть приподняв уголки припухлых губ. Наверное, эта насмешка мне только казалась, потому что еще ни разу на моей памяти схема преподаватель–студент не нарушалась таким вольным оцениванием моего статуса. Я не шутила, чтобы понравится кому-то в аудитории, не рассказывала историй из жизни, чем грешили иногда другие, но он смотрел на меня и усмехался, как будто едва сдерживался от не менее витиеватого комментария, чем мой. Словно имел на это право. Это усталость, напомнила я себе. На часах – пять, и я на ногах уже половину суток.

– Вы можете пройти на свое место, – сказала я, потирая переносицу под очками. Точка перезагрузки – так она называлась в ту пору, когда я сама отвечала под строгим взглядом преподавателя. Стоит уделить ей пару секунд – и мозг чудом находил спрятанный про запас комплект энергии.

Не получилось. Дмитрий Фомин по-прежнему усмехался, глядя на меня со второго ряда. Наверное, сегодня я действительно не в форме.

Я не была в танцзале уже две недели. Мне было душно и тесно без возможности выплеснуть себя на паркет. Прихоть, порок, зависимость – можно было называть это желание, как угодно, я окончательно подсела на всплеск адреналина от головокружительного соития музыки с телом. Меня можно было разбирать по кусочкам хоть дни напролет, перед зеркалом я проходила ритуал обновления, как будто соприкосновение босых ступней с полом рождало искру, перезапускавшую все внутренние процессы. Моя настоящая точка перезагрузки. Но работы было так много, что я падала плашмя, только добираясь до кровати.

Во сне я танцевала, а он опять смотрел на меня. Интересно, приходил ли он все эти дни, чтобы посмотреть, появится ли на дороге Гринго? Даже самому упертому сталкеру такое бы уже надоело.

Я думала поехать в ближайшую среду, но на горизонте опять появился Марк и опять нарушил все планы. Он был таким до последнего отглаженного шва на костюме – человеком, который при видимой холодности и отстраненности, мог разрушить все одним взглядом, словно вздумавший внезапно проснуться вулкан.

– Боже, как понравится такому, как он? – шептала мне коллега, как только Марк отворял дверь на кафедру, чтобы отвесить дежурное приветствие. – Наверное, нужно продать душу, а то еще и приплатить.

Я не приплачивала. Он просто выбрал меня, как я сама выбирала необычные и яркие вещи. Он любил говорить, что все во мне наводило его на мысль о свободе: никаких обязательств, никаких правил, никакого стеснения. Он преподавал психологию и писал научную работу, причем, как иногда подозревала я, использовал меня не только для секса, но и в качестве объекта изучения. Мне было все равно, его теории не имели никакого ко мне отношения, потому что истинной побудительной силой для меня был танец, а не желание получить ласку от самого Марка Леонова. Но ему нравилось заблуждаться, а мне нравилось знать о себе больше, чем он.

– Я заеду в девять. – Он провел большим пальцем по моей ладони и поднялся до локтя, чуть заходя за край манжеты. В лифте был еще один человек, но он говорил по телефону, раз за разом что-то повторяя, потому что связь постоянно прерывалась, и я в расчет его не брала.

Марк всегда получал все, что хотел. На меня это тоже распространялось, хотя я убеждала себя, что это все от того, что мне тоже иногда требовалось почувствовать тепло в собственной постели. Его внимание льстило, как льстили присланные прямо на кафедру без записки красные розы, спонтанные вылазки в очередной дорогой ресторан или незаметные другим касания, застающие врасплох прямо посреди рабочего дня. Марк от макушки до пяток был идеальным любовником. Только в наших затяжных отношениях роль любовницы исполняла именно я.

– Я соскучился, – добавил он, чуть наклоняясь к моему уху. Лопатками я почувствовала прикосновение его пиджака, и привычно вздрогнула от скользнувшего под невесомую блузку огонька.

Должно быть, жена задержится на очередном мероприятии, а то и вовсе уехала навестить родителей. Ему требовалась встряска всякий раз, если впереди маячили стены опустевшей спальни, как будто даже недолгое одиночество его пугало. Может, подкинуть идею для нового исследования?

– Сегодня не могу, – сказала я, зная, что он все равно приедет, как только часы пробьют назначенный час. Отчасти это было игрой, потому что я тоже любила получать все, что пожелаю, и Марк иногда входил в этот список. Мы не виделись с лета, так что я тоже соскучилась.

– До встречи. – Напоследок меня обдало едва уловимым ароматом его парфюма, и Марк вышел на своем этаже.

Секс с Марком – плохая замена моему любимому наркотику, потому что отражаться приходится в глазах, которые врут не только другим, но и себе. Но мне нравилось, как он умел обходиться с женским телом, словно на психологии его научили дарить облегчение не только невидимой душе.

– Увидел его, и сразу подумал о тебе. – Он замкнул на моей шее цепочку с алым цветком, который скользнул в ложбинку на груди, как ледяная капля. Его прикосновения сами по себе были подарком, но после того, как за буйством эмоций наступала приятная тишь, он почему-то считал нужным поставить не точку, а восклицательный знак. Его жена, наверное, снимала пару ячеек в банке, чтобы хранить все его благодарственные жесты.

Я содрогнулась, и он снова придвинулся, не оставляя пространства для вдоха. Руки, ноги отяжелели, и я смогла только позволить нашим телам сплавиться, пока они все еще были на это способны.

– Красный – это твой цвет.

Мой… Сквозь золотистую ткань занавесок проглядывала беззвездная ночь, словно черная дыра, засасывающая мои мысли. Простынь цвета топленого молока знакомо успокаивала разгоряченную кожу. На туалетном столике виднелся мятый яично-желтый комок – халат, который сдался первым, когда за гостем только закрылась дверь. Конечно. Для Марка я всегда была, как открытая книга.

– Я уйду, когда ты уснешь, – провел он пальцами по упавшим на мой лоб волосам. – Спи.

А в танцзале сейчас, наверное, пусто…

Наутро я первым делом убрала кулон подальше. А после пробежала пару миль в надежде, что пленка, образовавшаяся на коже после жаркой встречи накануне, сойдет вместе с потом. Я не хотела пахнуть, словно вещь Марка Леонова. Он мог оставлять на мне любые метки, кроме тех, которые я не могла скрыть длинным рукавом или высоким воротом, а запах его был словно опознавательный знак – вот идет женщина, к которой он может прикасаться, когда только пожелает. Мои коллеги учуяли бы его, даже вздумай я вылить на себя полфлакона духов.

– Ты хочешь невозможного, – сказала мне Марго за ужином, который мы затеяли вечером в четверг. – Невозможно желать мужчину и отталкивать его. Ты должна сделать выбор, и в твоем случае он только один.

Она тоже думала, что знает меня лучше меня самой. Я не желала Марка, я позволяла ему желать мое тело – только и всего.

– Я могу обойтись без него.

Марго с сожалением похлопала по моей руке и подлила вина в бокал, заполненный почти до краев. Бедняжка – читалось в ее захмелевшем взгляде: не понимает, что говорит. В жизни настолько потрясающие мужчины только тем и занимаются, что разбивают влюбленные сердца.

– Ты можешь приходить в танцзал хоть каждый день, – сказала она, успокаивая меня, словно ребенка. – До утра он в твоем полном распоряжении… Кстати, кто-то залез туда на прошлой неделе – ничего не взял, зато мы нашли нерабочее окно. Его уже починили, так что тебе не о чем беспокоиться – даже ночью ты там в полной безопасности.

Починили… Вино закислило на языке, хотя в предыдущий глоток показалось мне приторно-сладким. Если до этого момента я только предполагала, что мой таинственный ночной незнакомец потерял всякий интерес к своему маленькому хобби, теперь у него не осталось даже шанса его поддерживать. Что ж, рано или поздно, это должно было произойти. Так даже лучше – я снова могу танцевать без оглядки на пронзительный, откровенный взгляд из тени.

Я пойду танцевать уже завтра.

3. Двое.

Прежде чем выбрать музыку, я всегда сперва разминалась. В этом деле мне не нужен был помощник, своим ритмом только сбивающий настрой. Чтобы получить максимальное удовольствие, сначала нужно было хорошенько подготовиться, ведь превращение красивой куклы в живого человека не могло произойти просто по нажатию кнопки. Не идеально гладкая пластмасса, а кожа – дышащая, жаркая. Не искусственные шарниры, а суставы – с болью щелкающие, словно отвыкшие за две недели от движения. Не пустота в грудной клетке, а стук – там, там, там…

Я прошлась по периметру, неразрывным касанием проводя по стенам черту – будто заключая себя в защитный прямоугольник. Только открытого проема, за которым чернел пустой зал, не тронула. Подойдя к самой его границе, можно было почувствовать легкое дуновение ночной прохлады, прорывающееся сквозь приоткрытое окно. Это первое, о чем я позаботилась, как пришла…

Теперь можно и танцевать.

Заснула я гораздо счастливее, чем проснулась накануне – мой загадочный сталкер снова был рядом, стерев неосязаемым присутствием не только тоскливое ожидание ночи, но и все те безумные и глупые поступки, которыми я наполняла долгое существование вне зала. Если он призрак, которого я вызывала каждый раз, исполняя ритуальный танец, значит, так тому и быть. В моей жизни находилось место неправильному, незаконному любовнику, так почему бы в ней не мог поселиться и любовник бесплотный. То, как он следил за мной, не требуя ничего взамен, возбуждало гораздо сильнее требовательного желания, оставлявшего после себя только камни. Утром я позвонила Марго и поблагодарила за то, что теперь действительно чувствовала себя в ее зале безопасно.

– Вот и хорошо, – засмеялась она. – Иногда танец – это почти также хорошо, как и секс.

Нет, подумала я. Он намного лучше.

На выходных меня так и подмывало позвонить Марку и испортить настроение. Наверняка они с женой до обеда валялись в постели, а после вместе готовили ужин, или собирались, чтобы отправиться в один из тех ресторанов, куда он не водил меня. Я послушала бы, как его ровный голос чуть меняется, переходя на излишне деловой тон.

– Звонят по работе, – сказал бы он, оборачиваясь к улыбающейся, а может, наоборот, картинно обижающейся жене. Еще бы, в выходной-то день. – Это всего на минуту.

Минута на то, чтобы вылить на его идеально белую распрекрасную жизнь баночку чернил. И слушать приглушенное:

– Я сейчас не могу, поговорим потом.

Постыдное, оправдывающееся, сдержанно-злое.

Я никогда так не поступала и не собиралась. Думать об этом было сродни очищению – выпустить из себя накопившуюся желчь, которой он заразил меня, впервые прикоснувшись. Но я не позвонила, поэтому яд по-прежнему таился внутри, отравляя дюйм за дюймом пока незапятнанную территорию. Я пробежала еще пару миль перед сном, а потом утром в воскресенье, но так и не почувствовала себя лучше.

Лучше мне стало только в понедельник, когда на обеде мне позвонили из танцзала и сказали, что для меня оставили цветы.

– Нет, карточки нет… Нет, больше ничего не передали… Нет, цветы привез курьер…

Я готова была отколошматить девушку с ресепшена телефоном. Наверняка, отвечая мне однообразное «нет», она, как обычно, вежливо улыбалась. Я сорвалась бы сию же минуту, чтобы посмотреть своими глазами на этот букет, но впереди еще было собрание, а после меня ждали написанные студентами еще пару дней назад тесты.

Цветы мог прислать Марк – он знал, что я хожу танцевать к Марго. Но что-то мне подсказывало, что он не посмеет. Он уже подарил мне кулон, которым в очередной раз доказал, что я принадлежу ему, какой бы ответ не дала на предложение встретиться снова. После наших недолгих часов он обычно не появлялся какое-то время, будто пресытился. И ждать еще какого-то знака внимания значило только тратить мысли впустую.

На собрании я с трудом слушала декана. Своей патетичной речью он пытался донести до нас правильность мотивации студентов к серьезной научной работе, а также очередные тонкости в оформлении документов, которые я уже заполнила неправильно. Придется вкалывать сверхурочно…

Уложив на коленях под столом – так, чтобы декан не заметил, – стопку тестов, я оставила на поверхности только малую часть своего внимания. Снова чувствуя себя студенткой, прячущей от преподавателя занятие не по предмету, я принялась вычеркивать одну за другой ошибки, чтобы как можно скорее расправиться с работой, к которой именно сегодня не лежала душа.

«Мое сердце бьется, как сумасшедшее, когда я вижу вас. Я хотел бы дотронуться, чтобы убедиться, что вы не сон. Любить вас – все равно, что гнаться за мечтой».

Это из Остин? Гаскелл? Не припомню такого фрагмента. На работе стояло имя «Дмитрий Фомин», и перед глазами мгновенно вырос поколебавший недавно мое самолюбие студент. Он делал неплохие успехи в английском, хотя с произношением оставалась просто беда. Для этого он, наверное, и выбрал курс повторно – я точно видела его в прошлом семестре.

Я попыталась сообразить, с какого именно задания был сделан такой перевод, но не нашла ничего похожего. Частенько включая в тесты куски русских вариантов английской классики без указания авторства, я ждала, что студенты смогут хотя бы попытаться вернуть им оригинальный вид. Но этот оказался слишком уж оригинальным. Я перечеркнула его целиком, ставя минус. Диккенс, над которым студент Фомин должен был подумать лучше, снова его подвел.

После собрания собрались поужинать, и я не смогла отказать, потому что уже отказывалась несколько раз до этого. Внезапный приступ мигрени, срочный разговор с родителями, забытый на работе портфель – все это уже использовалось неоднократно и в прошлом семестре, так что избежать участи быть накормленной до отвала доброжелательными и искреннее обеспокоенными моим весом коллегами не было никакой возможности.

– Как вам удается сохранять такую тонкую талию? – спрашивали они, восхищенно охая, и мгновенно подкладывали мне пару кусочков мяса сверху подложенного ранее. – Попробуйте! Это очень вкусно!

Думая о собственном комфорте больше, чем о поддержании вежливой беседы, я казалась себе эгоистичной до мозга костей: холодная английская сука – так, должно быть, подумали бы обо мне, всплывай мои мысли над головой в открытую.

Но они сказали:

– Вы приятный собеседник, нам нужно чаще встречаться вне работы.

И мне пришлось дать отказ в максимально согласной форме:

– Да. Жаль только, что с этими новшествами в документообороте, мне придется до конца месяца корпеть над ошибками.

Добравшись до дома почти к ночи, я первым делом скинула все, включая нижнее белье. Душ и постель – обрадовалась другая я, предполагая, что на этот раз победила, но стоило подумать о цветах, как в ступнях разлилось приятное нетерпеливое покалывание. Если не пойду, придется ведь ждать до завтра…

Решившись, я набросила первую попавшуюся футболку, куртку, а ноги спрятала под мягкой тканью спортивных штанов и выскочила из дома. Зал находился в получасе езды, а Гринго домчал меня по полупустым дорогам всего минут за двадцать.

Не красные, а шафраново-желтые. Мои розы. Крупные бутоны, чуть тронутые по краю бахромой, со стеблями, запаянными во флористическую колбу. Упаковочная бумага сберегла пальцы от острых шипов, но сердце мое невозможно было спасти. Оно дрогнуло, получая укол, как будто я в духе Уайльда сама насадилась грудью на шип.

Подсознательно я ждала чего-то такого, но чтобы по венам разлилось сладкое, будоражащее всего лишь от банального знака мужского внимания – нет. Сталкер словно не просто наблюдал за мной, а вел игру, делая ход за ходом, чтобы однажды я раскусила его, добираясь до тайной сути. Он благодарил меня за открытое окно, не иначе, и в то же время давал намек на нечто большее. Как будто знал обо мне такое, что я сама пока боялась признать. С этого момента в странных бесконтактных отношениях нас действительно было двое.

Я немного постояла, вдыхая легкий аромат, а потом, не снимая кроссовок и не включая света, прошла до самой черты, разделявшей наши залы. Он ждал по другую сторону окна, но я не могла разглядеть ни фигуры, ни, тем более, лица. Всего пара десятков футов – и ни капли страха, только желание приблизиться однажды настолько, чтобы увидеть, какой я отражалась в его глазах. Почти решилась – почти сделала шаг, но в тишине со стороны входа внезапно послышался гул мотора. Приехал кто-то еще…

Серьезно? Часы показывали половину двенадцатого.

Вернувшись на ресепшен, я придвинулась к окну и выставила козырьком ладонь над глазами. Закрывая желтый бок Гринго, на стоянку заезжал показавшийся знакомым темно-красный автомобиль. Я пару раз моргнула, но сомнений быть не могло – это машина Марка.

4. «Fleur de lys».

Марк встретил меня непривычно мягкой улыбкой и поцелуем настолько невесомым, что на моих губах не осталось даже намека на прикосновение. Это не было на него похоже, как не была похожа и едва ощущаемая нервозность, с которой он запустил пальцы мне в волосы, чтобы взъерошить их еще сильнее.

– Ты милая, – сказал он, почти любовно оглядывая лицо без косметики и мешковатую одежду. – Как будто только из моей постели.

Он врал. Я никогда не была не только на простынях, которые тщательно подбирала под интерьер спальни его жена, но и вообще ни разу не ступала на порог их общей квартиры. Мы виделись где угодно: в университете, заперевшись в каком-нибудь из кабинетов, в моей квартире, а на худой конец годилось и заднее сиденье машины.

– Твоя жена опять уехала из города? – прямо поинтересовалась я, не принимая тонкой игры в любовников, которым есть дело до нежностей. Он врал и делал это намеренно. Только зачем?

Марк даже не моргнул – он был слишком хорош в том, что могло называться психологией лживого до каждой родинки мужчины. Из узора на его теле я могла бы сложить целый роман о глупых, попавшихся в его сети жертвах и их разбитых надеждах. Я знала, что он считал меня одной из них – по тому, с каким порой удовлетворенным взглядом следил, как расширяются мои зрачки во время оргазма. В такие моменты он не скрывал своей истинной натуры – Марк был хищником, какую бы роль не играл за пределами всего, что касалось постели. Но меня давно не пугали его уловки, как не пугал прямой, препарирующий на части взгляд.

– Она дома, спит, – сказал он о жене, и мне показалось, что его улыбка натянулась чуть сильнее, как будто нехотя. – Давай прокатимся?

Неужели она сослалась на головную боль и оставила любимого мужа без такого необходимого ему ежевечернего ублажения? Мне хотелось съязвить что-нибудь по этому поводу, но на моей памяти он впервые приезжал настолько спонтанно. Еще и не ко мне домой.

– Мне нужно закрыть зал, – предупредила я, но на самом деле собиралась в первую очередь забрать букет.

– Марго сказала, что здесь недавно произошел инцидент. – Он отправился след в след за мной, как будто я могла скрыться за дверью и закрыть ее изнутри.

– Ты поэтому бросил жену и примчался сюда среди ночи?

За прорвавшиеся нотки иронии он наказал меня тем, что прижал животом прямо к стойке администратора. Желтые розы будто сами ткнулись мне в ладони, приятно щекоча кожу распушившимися кончиками бутонов. По сравнению с этой лаской, пальцы, пробравшиеся под футболку, показались продолжением чего-то умелого, но грубого и напористого, не знающего отказа. Чужеродного.

Я наклонилась, чтобы до отказа забить легкие сладким ароматом и не думать о Марке. В конце концов, от меня он всегда хотел только одного – знать, что я его по первому же требованию. Проведя вдоль позвоночника вверх, его рука легла на шею, как ошейник, словно запрещая мне не только думать в его присутствии, но даже дышать. Это всего лишь цветы, сказала бы я, если бы могла. Их запах может быть во мне, как и ты. Но Марк не любил делиться.

– Ты дорога мне, – прошептал он, касаясь губами мочки уха. – Я не могу игнорировать тот факт, что ты здесь совсем одна, когда в любой момент сюда может проникнуть кто-то еще.

Кто-то вроде тебя? Я беззвучно рассмеялась, но он, должно быть, решил, что я плачу, потому что повернул к себе лицом и зарылся в шею, прикусывая кожу над ключицей.

– Нам пора ехать, – напомнила я буднично, словно предложила поужинать или погулять. Нам пора ехать, потому что я не хочу быть с тобой в единственном месте, куда тебе никогда не будет входа.

Сегодня Марк был странным. Он соглашался со мной, словно мое мнение было действительно ему важно, но меня не оставляло чувство, что за ослаблением поводка все равно последует жесткая команда: к ноге!

На автомате я пропустила его вперед, закрыла зал и проверила, включилась ли сигнализация. Марк распахнул дверцу своей машины, ожидая, что я, конечно же, оставлю Гринго на стоянке ради сиюминутного секса где-нибудь вдали от фонарей и уличных камер. Подумав, что завтра придется встать пораньше, чтобы вызвать такси, я подчинилась, не выпуская букет из рук.

– Кто прислал их тебе? Тайный поклонник? – сухо осведомился он, включая зажигание.

– Ты приехал из-за них? – наконец, догадалась я. – Марго сказала тебе и об этом?