Текст книги "Мудацкий лес"

Автор книги: Олег Жилкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Олег Жилкин
Мудацкий лес

Глава 1. Грибы Орегона.

О том, какой у меня богатый внутренний мир я не догадывался, пока не напоролся в лесу глазом на ветку. Что я делал в лесу? Смешной вопрос – грибы собирал. С приятелем одним, он по грибам дока, его в Америку родители еще ребенком привезли – знает все грибные места, вот он меня в эту чащу и завел. Сам бы я в такие дебри ни за что не полез, а тут нужно было держаться рядом, чтобы не заблудиться – я леса не знаю, поэтому шансов самостоятельно выбраться немного.

Леса в Орегоне знатные года три назад, один русский пошел, так его две недели искали. Вышел он из леса самостоятельно только на десятый день, сутки еще до города добирался, ни один американец не хотел его в машину брать – в таком страшном и диком виде этот человек, спустя десять дней скитаний по лесу, оказался. А не брали его, потому что объясниться толком не мог. За пятнадцать лет жизни в Америке английский так и не выучил. Я эту историю знаю не по наслышке. Вместе с двоюродной сестрой пропавшего мужчины, я работал на шоколадной фабрике «Мунстрак» в Орегоне. Мунстрак на русский переводится как лунатик, чудак. А чудаков, как и русских в Портленде и соседнем Ванкувере больше ста тысяч. Наверно, поэтому, неофициальным лозунгом Портленда является знаменитый призыв: “Keep Portland weird” – если дословно «Поддерживай Портленд странным».

В общем, грибы я нашел, но левый глаз потерял. Не навсегда, конечно, временно. Болел глаз нестерпимо, пришлось к доктору обращаться. Доктор американский, поэтому я подробности про лес и грибы в рассказе об обстоятельствах получения травмы опустил, все равно ни черта они в грибах не разбираются, а к людям, собирающим грибы, относятся подозрительно. Для них это смертельно опасное занятие, из разряда прыжков без парашюта с небоскребов или работы в цирке пожирателем огня. Доктор мою деликатность оценил и сразу предложил мне наркотики. Так и сказал: наркотики потреблять будешь? Я от неожиданности даже переспросил: «Наркотики?»

– Ну, да, наркотики, ты же испытываешь физические муки, с такой травмой, как у тебя, чем я еще могу помочь?

В общем, согласился я. Выписал он мне рецепт, но все ближайшие аптеки к тому моменту закрылись, и пришлось мне ехать до круглосуточной аптеки уже в сумерках на другой конец района. Пока добрался, муки мои усилились. Самое страшное, что я дороги почти не видел – слезы катились потоком, затрудняя видимость. Ехал, как под тропическим ливнем, ориентируясь лишь по огням встречных автомобилей – благо дорога была почти пустой. В таком состоянии и начинает просыпаться твой спящий богатый внутренний мир. Начинаешь людей, общественные институты, самого себя и свое место в этом мире воспринимать несколько иначе.

Во-первых, – совершенно теряешь терпение и начинаешь раздражаться на всякие формальности, принятые в обществе. Несмотря на дезориентацию, мозг настроен на самое кратчайшее и скорейшее донесение информации, а любые жесты внимания друг к другу, принятые в обществе, воспринимаются как помеха. Меня, например, сильно напрягало то, что покупательница передо мной на стойке точила лясы с продавщицей, пока я не втиснулся, и грубо не оборвал их воркование. Продавщица сначала удивилась, потому посмотрела в рецепт, и тут же расслабилась: «А, все ясно, у чувака ломка, он наркоман!». Во-вторых, – резко ограничиваются все внешние информационные ресурсы: смотреть телевизор ты не можешь, читать и писать тоже, книги так же исключены. Ты даже просто долго сидеть с открытыми глазами не в состоянии. Раздражает дневной свет, экран монитора кажется ослепительным даже на самых низких единицах освещенности. Темы в ленте кажутся сводками с далекой планеты. Так начинается отрыв и полет в космос. Дальше в ход идет прописанная доктором наркота и ты, глуша боль, просто проваливаешься в полусон, полубред: долгий, тяжелый и безрадостный, как сама жизнь человека, лишенного зрения.

Из всех внешних источников информации выживает только радио. На первых фазах болезни хорошо идет музыка. Под нее неплохо спится и так же легко просыпается. В моем случае, это был джаз и легкая инструментальная музыка, хотя я не поклонник ни того, ни другого, и вообще к музыке равнодушен. На второй день на смену музыке пришло ток-шоу в прямом эфире, в котором ведущий, обладающий приятным тембром голоса, всерьез рассуждал о свойствах демонической природы. Помогает ли Христос от демонов, и от всех ли демонов он помогает? В передачу звонили его постоянные радиослушатели и делились своим опытом. Некоторые из них пережили опыт одержимости, и ведущий подробно интересовался тем, как им удалось преодолеть эту напасть и выйти победителем из схватки с нечистой силой. Мне крупно повезло с радиоволной, я благополучно просыпался и засыпал в ходе эфира не меньше десяти раз, с удивлением обнаруживая, что содержание передачи не иссякает, а лишь наполняется новыми примерами, плавно переходя от одного аспекта демонического к другому. Волна ненавязчиво погружала слушателя в раскрываемую тему, и я уже где-то начинал ощущать присутствие потусторонней силы в своей жизни, как нечто обыденное и привычное, словно это глазные капли, стакан воды или упаковка Гидрокодона на тумбочке. К концу радио-вечера я уже ощущал себя по пояс в земле, причем сверху по пояс, а не снизу.

Через два дня боль ушла, глаз начал открываться, но ощущения отрыва от реальности сохранялось еще сутки. Отказ от приема наркоты привел к переживанию состояния абстиненции: раздражительности и чрезвычайной сонливости, которая и является спутником раскрытия и обнаружения богатого внутреннего мира, поскольку внешний мир просто на некоторое время перестает существовать.

Сны под таблетками были долгими, с подробностями. Однажды мне приснилась авиакатастрофа. Мы ехали с близкими, уже умершими, правда, в реальности родственниками в поезде, и я, вдруг заметил, что в небе за окном совершенно не двигаясь, завис самолет. Какое-то время мы изумлялись чудесам технической мысли, позволяющим добиться такого замечательного эффекта, но затем самолет начал медленный разворот в нашу сторону и, продолжая полет параллельно направлению железной дороги, что позволило мне разглядеть огромную дыру в корпусе и языки пламени, вырывающиеся из его чрева. Тут до меня дошло, что самолет рано или поздно рухнет на полотно, и мы сгорим заживо. Мы выскочили на остановке из поезда, и бросились бежать. Раздался взрыв, я посмотрел в небо, и среди окутавшего его дыма разглядел приближающие к земле на огромной скорости обуглившиеся фрагменты «железной птицы». Мне удалось избежать попадания под обрушившийся на землю ливень из обломков, но родственников моих накрыло. Через какое-то время я вернулся на место, чтобы предпринять попутку найти их и оказать помощь. Вместо дымящихся останков самолета и груды мертвых тел я обнаружил бойко торговавший фермерской продукцией рынок на тележках. На мои вопросы никто из продавцов не был в состоянии ответить ничего вразумительного. Наконец, я заметил вдали остатки непотушенного пожара и стал громко требовать от окружающих объяснить причины всего происходящего. Только теперь до меня осторожно стали доводить информацию о том, что власти, во избежание паники, решили сделать вид, будто ничего не произошло, а тела свезли в ближайшую больницу, куда меня обещали немедленно доставить.

В больнице, к своей радости, я обнаружил уцелевших родственников, которые отделались незначительными ссадинами и царапинами. Надо сказать, что в реальности, все эти близкие мне люди уже умерли, но в моем сне сознание приготовило для них более счастливое развитие сюжета.

Проснувшись, я вспомнил, что вчера был день рождения старшей дочери. Я заглянул в холодильник и обнаружил в нем торт, который именинница не тронула, а предпочла ему поход с другом на только что открывшееся в преддверии Хэллоуина шоу: «Дом с привидениями». Там же, в холодильнике, замаринованные в банках, стояли, словно заспиртованные младенцы из Кунсткамеры, грибы из Орегонского леса.

Мой навязчивый сон про то, что меня второй раз забирают на срочную службу в армию, постепенно получает развитие. Я уже не пытаюсь доказать всем, что уже служил, а иду спокойно служить на второй срок, надеясь в будущем получить за это какие-то дивиденды.

Но вот сегодня во сне я уже пытался построить на этом свою самоидентификацию. Я объяснял другим парням, чем я уникален, и привел пример с армией, что, мол, я единственный человек, который отслужил два срока. Тут же нашелся человек, который знал еще одного человека, с которым случилась та же история.

– Люди не понимают своего счастья, – неожиданно сказала одна женщина другой, слушавшей мой рассказ.

– Что? – переспросил я ее, – В чем счастье?

– Тебе надо подойти к любому менту, и рассказать ему все как было. Если все так, как ты рассказываешь, дело попытаются замять и тебе заплатят 500 тысяч, или назначат пенсию и будут выплачивать тебе по пятнадцать штук ежемесячно. Но сделать это нужно тайно, иначе ничего не получишь.

– То есть, на пиаре я столько не заработаю?

– Нет, исключено.

В общем, я проснулся, умылся, проветрил мозги, и убедился в том, что она была права. Не понимаю, откуда у меня в мозгу засело убеждение в том, что я служил два срока? Мне и одного хватило за глаза. То, что женщина называла пенсией, скорей всего было пособие по инвалидности, но едва ли сумасшедшим дают такие суммы, скорей всего, тысяч семь в месяц, не больше.

У меня ощущение того, что я застрял между мирами настолько стойкое, что я уже не знаю, чем выделиться, как обратить на себя внимание. На самом деле, надо бы признать, что я ничего не хочу, я совершенно не знаю, как строить свою жизнь дальше, откуда черпать силы и вдохновение.

Мои сны часто меня выручают, подсказывая темы. Я привык относиться к своей жизни отстраненно, словно наблюдая за ней со стороны. Я отношусь к ней как к чему-то, что не управляется моей волей, и армия, как воплощение этой привычки к отстраненности, выраженной в наиболее абсурдной форме, напоминает мне о последствиях такого отношения к себе. Если ты позволил это сделать с собой однажды, что мешает этому случиться еще раз?

Возможно, это предупреждение о том, что нельзя свои дела пускать на самотек, что это опасно. Никаких выгод, никакой пенсии я не получу. Никого я не смогу восхитить своей самоотверженной глупостью.

Поздновато, конечно, для прозрений, но лучше позже, чем никогда. Говорят, что история движется по кругу. Я помню, как тринадцатилетним парнем прочел в газете небольшую заметку о вводе ограниченного контингента войск в республику Афганистан. Я даже помню место, где я узнал эту новость – это было в туалете. Меня сразу насторожил это короткое сообщение в газете, из туалета я вышел озадаченным. Потом было глухое молчание вокруг этой темы, затем в город потянулись гробы, поползли слухи, и слухи были нехорошими. Странно, что официальная хроника указывает дату ввода декабрь 1979–го, хотя я отчетливо помню, что заметку я прочитал до нашего отъезда с Украины, а значит, все началось чуть раньше, потому что в декабре мы уже жили на Сахалине.

Прошло три года, и парень, с которым мы вместе ходили в один детсад, вернулся из Афганистана. После девятого класса я проездом на юг решил проведать места, в которых прошло мое детство, и знакомая нянечка попросила меня встретиться с ним. Мне было шестнадцать, я не знал о чем спрашивать, о чем говорить, и наша беседа прошла довольно скованно. Он показывал мне фотографии – на них не было боевых действий, большей частью это были снимки мирных афганцев на своих осликах.

У меня создалось впечатление неуместности пребывания Валерки в этой богом забытой стране, да и сам он, кажется, не отдавал себе отчет, для чего он там оказался.

Я не скрывал своего отношения к этой авантюре, вылившейся в масштабный конфликт, развенчавший миф о непобедимости советской армии.

– Если бы не мы, туда вошли бы американцы! – спорил со мной один из следователей комитета госбезопасности в ноябре восемьдесят шестого.

– Тогда давайте введем войска в Турцию – там ведь стоят ракеты НАТО, – возражал я ему, не заботясь о том, что меня посадят, поскольку уже провел пару ночей в КПЗ на Литвинова. Хотя мне была очевидна вся неуместность нашего спора, но после бессонной ночи в камере мне хотелось поговорить с кем-нибудь на отвлеченные темы, не понимая еще разницы между кабинетом следователя и студенческой аудиторией.

Следователь предложил мне сигареты, и я курил их прямо в кабинете, борясь со сном, а потом сводил в служебную столовую, где я выпил компот, не желая прикасаться к еде, так как стресс после задержания отбил у меня аппетит почти на десять дней, в которые я пил одну воду. На десятый день я состоял из одной воды, она выливалась из меня каждые десять-пятнадцать минут.

Ну, вот, с тех пор прошло тридцать пять лет, наши вышли, вошли американцы и так же бесславно покинули эту страну.

Думаю, что в тринадцать лет я был не глупее следака из КГБ, но дело даже не в уме, который, как известно, заносит ветер с Финского залива, а в интуиции.

Интуиция подсказывала мне, что дело гиблое, в двадцать я уже предчувствовал развал Союза, но и это не помогло мне правильно спланировать свою жизнь. В преддверии катастроф такого масштаба я считал всякое планирование бессмысленным. Да, мне хотелось плавно войти в поворот вместе с историей, но этого не случилось. В истории невозможно действовать на опережение, в истории приходится действовать по ситуации.

К двадцати пяти годам, я уже был научен горьким опытом, и старался сильно не высовываться. Я научился дрейфовать во времени, и наблюдать за событиями со стороны.

Как это ни удивительно, но сбылись все мои юношеские мечты, несмотря на то, что я не прилагал к этому сколько-нибудь значительных усилий. Союз распался, я переехал из Сибири в Москву, затем выиграл гринкарту, и стал гражданином США. Как только я получил паспорт, я понял, что программа выполнена на сто процентов. Штаты мне не понравились, я не видел там никакой для себя перспективы, но моя семья вовсе не собиралась следовать моим авантюрам и дальше, поэтому в Россию я вернулся один. Через год после возращения в Россию я развелся, еще через три года мы договорились о разделе совместно нажитого имущества. Но это пока все на словах, не известно, как все пойдет на деле, когда к нему подключатся юристы. Пока же, вот уже четвертый год, каждый живет своей собственной жизнью.

Впредь, я решил быть более осторожным со своими желаниями. Брак не сделал меня лучше, дети не стали для меня родными, я не стал ответственным родителем и любящим мужем для своей семьи, хотя и старался следовать образцам. Я не считаю нужным скрывать свои истинные чувства и предпочитаю следовать интуиции, как и прежде. Интуиция подсказывала мне, что я легко отделался, вырвавшись из каменного мешка эмигрантской жизни. Проблема не в моей безответственности, я просто чувствую, где меня ждет засада, и начинаю тосковать. Если вам доводилось попадать во власть обстоятельств, оказываться на долгие годы в неволе, то вы поймете, о чем я говорю.

Можно считать, что к пятидесяти трем годам, я вырвался на свободу. Оставалось провести детоксикацию организма, вывести шлаки, страхи, остатки репрессивных рефлексов и можно чувствовать себя совершенно обновленной личностью, сбросившей собственную шкуру.

Все, что оставалось мне – это стать счастливым человеком, но этому нужно было учиться, интуиция здесь не помогала. Интуиция лишь подсказывала мне, как обойти сложные, опасные участки, но в вопросах счастья я ей довериться не мог. Я вообще весьма недоверчивый человек, что касается чувств, тем более чувства радости. Я скорее буду доверять своим страхам. Страх заставляет тебя мгновенно мобилизоваться – вот и вся его полезная функция. Научиться счастью невозможно.

Временами мне хочется, чтобы все оставалось так, как было. Я так боюсь наступающих перемен, но еще больше боюсь, что они не наступят. Мне хочется вернуться в состояние семейного человека, мне хочется опять вернуться в прошлое. Это похоже на панику, но в то же время, в ней есть здоровое зерно. Там я понимал, как оказался в этой ситуации, и оказался я в ней не один – там остались мои нерешенные конфликты, узлы, там мои дети, там может быть моя смерть, но она моя – я должен ее пройти и либо умереть, либо воскреснуть. Я не могу жить отдельно, так, как будто это меня не касается. Меня сейчас касается все – там моя ответственность, особенно тогда, когда очевидно нужна помощь и совместные действия.

Все эти чувства и мысли всколыхнул предстоящий приезд дочери. Я хочу быть ей полезен, и в то же время, я хочу использовать это как шанс возобновить отношения с семьей. Возможно ли это, я не знаю?

Я постригся – в глазах страх,

Значит сила в волосах.

Когда среди ночи дочь позвонила из аэропорта, я был в полудреме. Я так устал, готовясь к ее прилету, что заснул в одежде, ожидая ее звонка.

– Я прилетела, сказала она, но приезжать сейчас не надо, я не могу найти свой багаж.

Было около двух часов ночи. Моя душа, истрепанная этим нервным ожиданием, находилась в каком-то блаженном состоянии, я был счастлив, что никуда не надо ехать сквозь московскую ночь на такси.

– Я могу приехать сама – сказала мне она, – У меня есть «Яндекс-приложение» в навигаторе и я сама вызову машину до дома. Мне еще предстоит тест на короновирус, как только я его пройду, я тебе перезвоню – тебе совершенно нет необходимости сейчас сюда приезжать – это еще неизвестно, сколько времени это займет.

Я провалился еще на два часа в сон. К тому моменту, когда я вновь открыл глаза, уже рассвело, дочь все еще не смогла найти потерянный в аэропорту Стамбула багаж, прошла тест, и уже заказала такси до дома.

Все мои мнимые неприятности остались позади. Потом мы встретились, я расплатился с таксистом, мы поднялись на десятый этаж и разместились в нашей комнате. Маша попыталась уснуть, но так и не смогла. Я еще немного подремал, потом мы выпили чаю, я удивился, как мало она изменилась. Она словно стала еще меньше. У нее был мой с горбинкой нос, только может быть чуть шире, чем у меня. Потом мы пошли делать ее дела по городу: поменяли валюту, распечатали ее фотографии на паспорт. Я видел, как ей с трудом удается найти нужную вещь в ворохе ее поклажи, но, тем ни менее, несмотря на трудности перелета, утерю багажа, она упорно следовала своему плану. Возможно, мое присутствие ее нервировало и раздражало. Закончив свои дела, она решила забрать свои вещи и остановится в гостинице.

– Понимаешь, я хочу жить одна, – сказала она мне, – не обижайся, пожалуйста, мне никто не нужен. Я хочу научиться справляться самой со своими проблемами.

Я не обижался, мне просто было до глубины души жаль этого ребенка.

– Не хотел бы тебя обижать, но мы напоминаем парочку: ребенок и идиот. Я пытаюсь следовать за тобой, а ты меня гонишь.

– Я привыкла так жить. Как только ты нас бросил, я поняла, что могу рассчитывать только на маму, и на себя.

Что ж, может и не такую плохую вещь я совершил, в конце концов? Еще одна огранённая человеческая судьба.

– Но тебе нравится так жить?

– Да мне нравится чувствовать себя свободной – ответила она мне.

Я посадил ее на автобус до метро, и не удержался от того, чтобы не поцеловать ее в лоб и не провести ладонью по ее красивым волосам.

– Не провожай меня, пожалуйста, – попросила меня она, – завтра мы встретимся в паспортном столе. После этого еду в Питер к подруге. Не хочу здесь оставаться, я не для этого прилетела в Россию, чтобы таскаться по Мытищам.

Я не знал, что мне делать. Москва, особенно на карантине, меня пугала. Люди были ожесточены и обстановка отнюдь не способствовала праздным туристическим прогулкам по стране, но дочь не собиралась менять свои планы. Своим приездом она напомнила мне о том, что еще не время прятаться и убегать от самого себя.

Проснувшись утром у себя в комнате, я с трудом вспомнил кто я, что здесь делаю, и какие чувства накануне испытывал. Очень странное ощущение. У меня не было никаких планов, мне пришлось напрягаться, чтобы вспомнить об обстоятельствах, столь серьезно перевернувших мой внутренний покой. Мой покой не пострадал и я понял, что жизнь продолжалась дальше.

Что нас не убивает, то делает нас сильнее» – вспомнил я на следующий день некстати пришедшую мне на ум сентенцию, провожая Машу до торгового комплекса, где у нее была назначена встреча с каким-то мальчиком.

Вернувшись к себе в квартиру, я впервые за два дня заставил себя перекусить макаронами с мясом и выпить чашку чая с сухарем.

Утром мне опять пришлось вспоминать о том, кто я, где я, и что делал накануне. Я не чувствовал страха перед жизнью.

Я думал о том, как было бы неплохо собрать свою жизнь по кусочкам, перевернуть игру и снять банк. Мне не хотелось оставаться в дураках. Даже не из корыстных убеждений, а чтобы продвинуть свой сюжет дальше. Писательское ремесло меня совершенно испортило, и в то же время сделало меня свободным. Сегодня я опять встречусь со своей дочерью, чтобы подать заявление на замену паспорта в паспортном столе, и дальше наши пути расходятся. Сколько событий за короткий период! Конечно, перемены неизбежны. Я, кажется, опять начинаю любить свою жизнь. Я перестал чувствовать свое одиночество. Я научился действовать в окружении моих героев, каждый из которых был не слишком обременен сантиментами.

Для детей мы всегда играем второстепенные роли, но я как-то к этому не готов. У меня в запасе полно подобных сентенций, они очень хорошо принимаются читателями. Люди покупаются на всякую глубокомысленную ерунду, но дети для них святое. Мой опыт значительно отличается от того, что принято исповедовать чадолюбивым родителям, готовым принести себя в жертву собственным детям. Пафос подобной жертвы меня нисколько не вдохновляет.

Я не слишком тревожусь за будущее своих детей. Мне интересна порода, которая есть в человеке, так ли она однородна, и есть ли законы, по которым происходит отбор? Если таких законов нет, или они случайны, то в жизни нет смысла, но я все-таки верю в то, что он есть. Программы жизненных траекторий пишутся не для того, чтобы кого-то удивить – это признаки того, что перед нами подлинные свидетельства, а не уродливые копии.

«Ночной Питер с воды это очень красиво! Память это бесценно. Пусть эта запись останется напоминанием о блаженном времени, проведенном в компании друзей!» – описывал я свои впечатления от встречи с однокурсниками. Нам так дороги эти мгновения скромных торжеств нашего жизненного успеха

Мы движемся по реке на кораблике, и эта река движется вместе с нами. Нам бы хотелось навеки застыть гобеленом на стене или вечно перемещаться во Вселенной, благодаря небольшому смещению фокуса, маленькой бестактности, которую автор себе позволил.

Мы плывем на маленьком кораблике по ночной Неве мимо освещенных огнями зданий и дворцов, играет музыка, все танцуют, пьют вино, нас слегка покачивает на волнах, мы целуемся и едва не падаем, то ли от вина, то ли от этой качки, не попавшей в такт движению. Мы смеемся над этой своей неловкостью, и уже кажется, что голова и так кружится довольно сильно, поэтому хочется уже остановить это кружение и пристать к берегу.

– Мы стареем – неожиданно говорит мне моя партнерша, с которой мы только что кружились в танце, – мы так стремительно стареем! Мы все так ужасно выглядим. Я не хочу!

Она вцепляется мне руками в плечи и пристально смотрит мне в глаза. Ее взгляд наполнен слезами.

Я целую ее в губы, чтобы успокоить.

Питерская ночь, река, блаженное время, проведённое со старыми друзьями.

Прошел год, и от друзей не осталось и следа. Дружба, на мой взгляд, стала чем-то вроде декоративного элемента, украшающего наш воображаемый микрокосмос элементами из кавказского эпоса. Что-то вроде висящего на стене сувенирного кинжала или инкрустированного серебром рога, из которого пьют вино на свадьбах.

Утром я сел в поезд до Курска. Было еще так рано, что уже спустя полчаса я задремал. Я спал глубоко, и всякий раз, как я просыпался, невольно задумывался о направлении, в котором едет вагон. Как только я понимал, что поезд идет в Курск, тот тут же успокаивался – это было лучше, чем, если бы я ехал в Москву. Не знаю почему, но лучше. Я уезжал из города, где меня постоянно ждали какие-то проблемы, в город, где у меня не было никаких обязательств. Я не успел даже соскучиться по Вере за эту неделю.

– Да ты и не можешь ни по кому соскучиться – смеялась она, когда я переступил порог ее квартиры, – тебе просто спокойно у меня, я забочусь о тебе и ничем не досаждаю. Вспомни, как незаметно у нас с тобой прошла эта зима. Нам просто Господь дает это время спокойствия, мы вместе, мы счастливы, и нам этого довольно. Мне всегда хорошо, если ты рядом, может ты от этого спокойствия и устаешь иногда, тебе хочется действия, ну вот, эти действия и настали – приехала твоя дочь, и тебе пришлось заниматься ее проблемами. Ты ничего не ел, потерял в весе, измотался эмоционально, но зато переключился, как того и хотел.

– Тебе самой со мной не страшно?

– Нет, я знаю, с кем имею дело. И при этом – я хороший врач, если ты не успел этого заметить.

– Мне кажется, я уже не способен к нормальной жизни.

– Ты пиши, а там будет видно. Господь сделал тебя таким, какой ты есть. Жизнь обычного человека для тебя скучна. Ты и передо мной всякий раз ставишь новые задачи: то мы не курим, то мы не пьем, ты мы не жрем, то мы не смотрим телевизор. Интересно, сколько должно пройти времени, когда ты скажешь, что мы должны отказаться от секса?

– А ты к этому уже готова?

– Нет! Да и ты еще не так плох. Просто ты слишком эмоционален, стрессы тебя совершенно выбивают из себя. Ничего, мы тебе подберем правильную терапию, и ты еще продержишься ни одно десятилетие!

– А как же святость?

– Поверь, святость это не твое!

Это как раз то, что говорила мне мама, когда я задумывался о церковном служении. Женщины – это мой алтарь. Для духовных практик я слишком страстен, хотя мог бы, подобно герою Марка Твена, просто таскать за собой дохлую кошку на веревке.

Глава 2. Духовное вещество.

Если бы я был волшебником, то изобрел бы духовное вещество и всегда носил бы его с собой в кармане. Если бы меня настигала грусть, я брал бы его и посыпал им себе голову. Если бы я мог выделить духовное вещество, то мог бы на нем неплохо подняться. Я либо стал духовным лидером, либо отвешивал вещество тем, кто в нем нуждается. Это был бы лучший бизнес в мире. Мне не пришлось бы просматривать ежедневно список вакансий, приходящих мне на почту по рассылке. Не знаю, зачем я это делаю, ведь я не собираюсь никуда устраиваться.

Наличие постоянного трудоустройства не предполагает счастья. Я трачу свое время и энергию на то, чтобы писать романы. Семь романов за два с половиной года. Где-то на счету у меня висят двенадцать рублей, которые я заработал. Издательство выплачивает суммы, начиная с тысячи рублей, а до той поры мне не видать моих скромных накоплений. Чувак, устанавливающий мне Windows на компьютере сделал мне скидку в тысячу рублей, узнав, чем я занимаюсь. Зато, когда он задал мне вопрос о цели моего занятия, я, не задумываясь, выпалил: «Всемирная слава, приятель! Что еще может служить стимулом для столь бестолкового дела, требующего постоянных вложений!», и хотя я смеялся, я не шутил.

Впрочем, что в этом смешного? Обычное дело, требующее терпения и времени. Все в жизни связано с ожиданием, или я ошибаюсь? Всякая истинная страсть нетерпелива и именно поэтому губительна.

Самое время закинуться духовным веществом, поскольку ничего умного мне не приходит в голову.

Перед глазами у меня день, когда я въезжаю на автомобиле в Сиэтл, где меня ждет приятель, приехавший из России по делам в командировку. Я чувствовал себя несколько странно, если честно. Я видел себя его глазами и не верил в реальность происходящего. Так оно и было. Я присутствовал в сцене в качестве статиста или приведения, разгуливающего среди белого дня по незнакомому городу. Должно быть, мы одновременно утратили веру в существования друг друга. Спустя несколько лет я вернулся в Россию, но больше с ним не встречался. Слишком уж глубоко я забрался в своих фантазиях, мне даже удалось опередить ожидания, тем более, что их не было. Никто не ждал от меня того, что я вдруг окажусь в Америке. Я ни с кем не советовался на этот счет, не рассказывал о своих планах, поэтому моё там появление казалось странным и нелогичным не только мне. Сейчас я вернулся, но что если я на самом деле не вернулся, а застрял между двух миров? Возможно, это и было истинным моим желанием. Как я могу кому-то его объяснить? Оно не рационально, как побег из тюрьмы, или уход в добровольное отшельничество.

Я даже не способен объяснить это собственным детям. У меня лишь есть стойкое ощущение того, что я их потерял, как друга, который разгадал иллюзорность моего существования.

Впрочем, в мире так много людей, влюбленных в иллюзии, что я не удивлюсь, если кому-то такое положение вещей покажется забавным, любопытным, или даже милым. Я сам себе кажусь довольно симпатичным, тем более, что я не делаю ничего дурного, добиваясь своих целей, как вынуждено поступать большинство людей, чье существование связано с тем, что им нужно доказать окружающим собственное превосходство.

Скорее всего, я не верю в реальность. Я помню себя восемнадцатилетним юношей, теперь мне пятьдесят шесть. Как это могло произойти? Между этими двумя образами пролетела бездна времени и событий, которые я теперь считаю просто сюжетами. Время прессует людей, словно картонные коробки.

Я думал, что я не способен к любви, но это не так. Я способен сочувствовать себе, потому что это довольно трагичный способ восприятия жизни. Следовательно, я способен и на сочувствие к другому человеку, и это еще один шаг к тому, чтобы приблизиться духовному совершенству. Если в мире есть хотя бы один человек, который меня любит, это обязывает меня относиться к себе с уважением, которого я не вправе требовать от других людей.

Все это кружение вокруг любви, заставляет мою голову слегка кружиться тоже. Любовь завораживает, она заражает других желанием ее испытывать. Я знаю это по ревности, которая исходит от других людей, когда я счастлив и беспечен.

Интересно, насколько близко я подошел к тому, чтобы мой внутренний мир изменился? Никогда не знаешь, в какой точке этой вселенной ты окажешься в следующий раз, но ощущение ее безмерности заставляет сердце смириться и замереть. Если ты счастлив, ты готов поставить мир на паузу, но кто знает, то ли это место, что уготовал тебе господь, но колесо продолжает свое кружение, а спустя какое-то время ты даже не можешь вспомнить о том, что этот момент был в твоей жизни. Мне кажется это немного грустной истиной. Я даже готов взять паузу, чтобы почтить ее минутой молчания, перед тем, как отправиться встречать Веру с работы. Что движет мной, если не любовь?