Текст книги "Пока меня не было"

Автор книги: Олег Жилкин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Олег Жилкин
Пока меня не было

Глава 1. Боль, как метод.

Прежде чем что-то наступило, нужно что-то из себя выдернуть. Что-то напоминающее боль, жало, стрелу, которая пронзает тебя и мешает сосредоточится, как мне сейчас. Мне мешает сосредоточится боль в области желудка, но, с другой стороны, именно она заставляет меня собраться и искать выход из положения, потому что просто терпеть боль, не отвелекаясь ни на что другое очень трудно, это требует концентрации всех сил. Да, именно так, боль, с одной стороны, мешает сосредоточится, но, с другой, – заставляет собраться. Ерунда какая-то на первый взгляд, но мне трудно определиться с тем, какая оценка правильная. Да, меня боль заставила, наконец, отключить свой аккаунт в фейсбуке, где я просто бесцельно пропадал большую часть времени, открыть свой ноутбук и начать писать, потому что смутно я ощущаю свою болезнь, как духовную неспособность выйти из своих бесцельных блужданиях в лабиринтах чужих проекций, чтобы наконец заняться чем-то, что для меня жизненно важно – своей болью, своим жалом, своей неспособностью быть человеком.

Боль заставила меня отбросить все другие занятия. Так, когда у тебя бред, ты можешь заниматься только им, только в структуре самого бреда ты ищещь пути к выздоровлению, дергая за все двери подряд, в надежде, что какая-нибудь откроется, и ты целиком и полностью отдаешься этому занятию, хотя и понимаешь, что оно бессмысленно, но, с другой стороны, какой у тебя еще есть выбор – нужно тянуть время и пытаться постепенно выбираться из этого состояния. Так и сейчас я тяну время и пытаюсь выбраться из своего состояния. Для этого я отключил все внешние раздражители и целиком сосредоточен на причинах своей боли, стараясь ее как-то приглушить, обмануть, отвлечь ее от себя.

Проблема в том, что боль во мне, а значит и источник ее тоже во мне, хотя я пытюсь привлечь сторонние силы к решению своей проблемы. «Поболит и перестанет» – утешаю я себя. Все же болит не так остро, как болело неделю назад, когда я ползал по-пластунски по полу, переворачивался, кувыркался, собирая на себя пыль и крошки, не обращая на это никакого внимания на то, как я выгляжу. Как в детстве, когда играл в войнушку, форсировал реки, зарывался носом в окоп. Что ж, сейчас и впрямь не так сильно болит, и я могу позволить себе некоторую роскошь – пытаюсь отвлекаться на размышления.

Как странно все, что я делаю. Но я продолжаю искать выход из ситуации, в которую я попал, словно охотник, который свалился в яму, приготовленную другим охотником, для поимки зверя.

Мне пришлось вырваться из ловушки самопрезентаций, которую представляет фейсбук, и где я тоже изрядно намусорил своими отражениями. Теперь меня стало это тяготить, и я закрыл это гиганское зеркало полотенцем, как это делают в комнатах покойников. Забавный обычай. Кажется я этого не делал, когда умерла мама. Просто забыл о нем, и вот этот образ внезапно напомнил о себе. Да, мне хотелось бы, чтобы те люди, которые знали меня, забыли обо мне. Пусть обо мне вспомнят другие, которые меня еще не знают, но как они смогут вспомнить о том, кого они не знали? Очередное противоречие, которое я не могу разрешить, но я это сказал только для того, чтобы дать понять, что я вовсе не желаю себе смерти, я желаю себе перерождения, в новом качестве, в новых для себя обстоятельствах и новом окружении, а обо всем старом желаю забыть, так как смутно догадываюсь о том, что моя боль имеет к моему прошлому прямое отношение.

Пусть я умру, но умру в той своей части, которая больна и обречена, все же здоровое пусть остается жить, я вполне обойдусь без воспоминаний и старых привязанностей, какими бы безобидными и милыми они мне не казались. Нет, должен быть совершен резкий поворот и полный отказ от того, что когда-то составляло содержание моей жизни, стандартный набор моей личности и характеристик, которые ей давали окружающие, и которым я всеми силами пытался соотвествовать. Нет, я больше не собираюсь ничего этого делать, и каким-либо образом поддерживать в себе. Для этого мне придется со всем этим расстаться навсегда, что, собственно говоря, уже и без того происходит само собой, поскольку у меня даже нет выбора, потому что иначе мне нельзя, иначе я умру и довольно скоро, и это будет не какая-то фигуральная смерть, а самая настоящая физическая погибель, которую я уже отчасти сейчас и переживаю, словно смерть идет задними рядами, задевая меня своим пологом.

Мне не страшно, сказать откровенно, мне немного больно, и это меня беспокоит, потому что это неприятно. Духовно же, смерть во мне выела значительную брешь, и я смотрю сквозь нее и вижу довольно многое, что в нее попало, и слегка даже изумляюсь, как без этого вообще возможна человеческая жизнь, но она возможна – и я тому свидетель, не знаю, правда, насколько долго.

Я не удивляюсь своей боли. Я бы удивлялся, если бы переносил свое состояние легко, как это и было до сих пор, но вот теперь, все становитья на места, и господь стал допускать возвращение нормальных человеческих чувств ко мне, так, словно бы до сих пор он считал меня слишком слабым, чтобы понести это. Пусть так, по капле, ко мне возвращается моя утраченная чувствительность, ведь если она обрушится на меня сразу, то едва ли я смогу выдержать сознание тех потерь, что я понес.

Впрочем, возможно мы просто несколько преувеличаем значение чувств в нашей жизни? Так ли они важны и необходимы? Не является ли все в этой жизни обманом, аффектом, иллюзией, как о том толкуют в приделах храмов всякого рода богоборцы и еретики?

Если и есть цель у искусства, то это облегчение боли. Все, что не отвечает этой задаче, нужно уничтожить. Следует создавать целые каналы, где размещать контент, способный облегчить симптомы угасания. Я задумываюсь над тем, что мне удалось сделать и соответствует ли мой продукт тем критериям, которые я определил. Так или иначе, я что-то создал, и должен отдавать себе отчет, для чего я это делал. Чтобы отсрочить свою смерть? Сделать ее более яркой? Внести смысл в тот отрезок жизни, который прожил?

У меня нет ответов на эти вопросы. Я лишь продолжаю писать, чтобы заглушить свою боль, в надежде, что мне удастся подобрать правильные слова, и я смогу ее хотя бы заговорить. Что если это на самом деле возможно? Если нет, то когда я умру, люди получат возможность посмеяться над этой хроникой безумия. Если я выживу, то возможно успею посмеяться сам, что тоже является неплохим результатом.

В болезни мы более всего одиноки. Именно поэтому мы чаще всего размышляем над смыслом своей жизни, когда больны. Что ж, к этому нечего добавить.

Однако же, в жизнь мою вошли новые привычки. Одна из них это умение спать на полу. Мне и прежде приходилось ей пользоваться – в пьяном виде я предпочитал лежать на полу, поскольку чувствовал себя там в гораздо более прочном и надежном положении, нежели на кровати. Однако, с наступлением приступов желудочных болей, я пользовался полом, как помостом, на котором словно змея снимал с себя кожу, пытаясь обрести положение при котором я меньше всего страдал. Так проходили дни и ночи, и когда боль отступала, я засыпал в том положении и месте, где меня заставало это счастливое состояние, и я, порой, с удивлением обнаруживал себя спящим в самых, казалось бы, неудобных для отдыха позах. Это было новое для моего тела состояние, к которому я постепенно начал привыкать. Что ж, и это было неплохо, учитывая то, с каким трудом мне давался этот покой, которым я дорожил больше всего на свете.

Я понимал это как метаморфозу, которая сопровождает изменения моего тела, его будущую антропометрию, и формы его будущего пребывания в мире. Я почти радовался и почти ликовал, пусть мне и были заданы слишком узкие рамки существования, но эти рамки были мне необходимы, так как именно в них я ощущал себя человеком, лишенным всего лишнего и случайного и добивался максимальной концентрации своего сознания в довольно аскетичных обстоятельствах, которые даже не выбирал.

В таких состояних писать непросто, но легче, чем говорить.

У этого состояния есть один несомненный плюс – полная изоляция и абсолютная сосредоточенность на себе. Такой концентрации внимания трудно достичь усилием воли или тренировками – это жизненная необходимость, которая учит тебя с безжалостностью самого строгого наставника. Люди исчезают с твоего горизонта. Ты начинаешь понимать, что за каждым из них стоит некое обременение, которое тебе сейчас вынести не по силам, и это очень важное осознание действительной ценности общения. Болезни удалось прижать меня к стенке, вынудив сделать выбор. В такой ситуации невозможно ошибиться или солгать. Инстинкты подсказывают тебе единственно верный путь к спасению – бегство.

Ты бежищь от себя, от родных, бежишь из собственной страны, от судьбы, выпрыгиваешь из собственной шкуры. Ты словно каскадер перепрыгиваешь с одного товарняка на другой, мчащихся в противоположных направлениях. Не важно куда идет поезд, кто с тобой в вагоне, если ты бежишь от смерти. Как только ты оказываешься в фокусе внимания, срабатывают все твои инстинкты и ты резко уходишь на глубину, прячешься в иле, растворяешься в ландшафте, становишься его частью, маскируюясь под окружающий пейзаж. Это совершенно нормально, только безумцы и недотепы не прогибаются под меняющиеся обстоятельства, так, как будто уроки истории не про них, или они так привыкли к порке, что больше не представляют без нее себе нормальную жизнь.

Вот уже три года как я вернулся из Америки в Россию, но так и не решился начать жить здесь полноценной жизнью. Я словно замер, остановился на границе, не желая делать окончательный выбор. И дело не в том, что я люблю Америку больше России – я ее не люблю, но в то же время мне не хочется полностью принадлежать ни одной из стран; я знаю как требовательна и деспотична бывает эта любовь, доводящая человека до самопожертвования – я не собираюсь терять рассудок по доброй воле в свои годы, большую часть которых я посвятил тому, чтобы выбраться из-под груза навязанной мне обреченности, упакованной в обертку, на которой веселятся герои отечественных мультфильмов. Чем гениальней рисунки, скрывающие ужас, тем тверже камень, в которое превратится твое сердце, когда ты вырастишь. Я люблю Россию, как единственную в своем роде страну, гражданство которой мне невозможно утратить. Я лишь хочу слегка отклониться от пожирающего человеческие жизни вектора ее истории, от которогоө веет ледяной могилой, подвалом, кровью миллионов ее солдат погибших на полях брани, в которых вязнут все обывательские мечты о покое, за который невидимые глазом мздоимцы требуют отдать свою душу вместе с потрохами домочадцев.

Едва ли можно обмануть судьбу, но я все же постараюсь. Я – таракан, готовый забиться в щель, чтобы избежать рекрутского набора.

Если бы мне предлагалось выбрать себе родину, я бы остановил свой выбор на Австро-Венгрии, и не беда, что такой страны больше не существует.

Как все-таки хорошо застрять где-то между. Выбрать себе золотую середину и основать на ней свое царство. Забившись в щель шевелить в темноте усиками, копя знания и дожидаясь смены эпох: когда-то да должна настать эпоха межумочных тварей, выбравших себе покорное существование на границе света и тьмы.

Итак, главное из всего вышеизложенного то, что сегодня я проснулся, встал на весы и весы показали восемьдесят пять с половиной килограммов. Это говорит о том, программа детокса начала давать результаты, я возвращаюсь к своему привычному весу, но уже в несколько ином качестве человека, пережившего искушения и метаморфозы, которые сопуствовали моему возвращению в Россию три года назад.

Мне хотелось бы стать своего рода насекомым, а не человеком, поскольку у человека слишком много обременений и ограничений. У него слишком сложно устроен пищеварительный тракт, он слишком нацелен на потребление, он падок на всякого рода искушения и подвержен слабостям и болезням. Не случайно эмигранты второй волны уделяли такое значение разнообразию сортов колбас на витринах буржуазных магазинов. У насекомых нет друзей, нет родины – у них есть среда обитания, которой они органичены, и где созданы отличные условия для их выживания и размножения.

Если я заговорил о размножении – это хороший знак. Вчера я заснул только после укола анальгина, но сегодня мои мысли уже оторвались от источника боли.

Однажды я пережил сильнейшее вздутие живота и мне пришлось обратиться за экстренной помощью в местный госпиталь.

К тому моменту, когда дело дошло до УЗИ, я напоминал себе роженицу. Рядом со мной сидела супруга, я лежал без штанов на столе, прикрытый полотенцем, живот блестел от нанесенного на него геля, позволяющего улучшить картинку на мониторе. Исследование проводил молодой симпатичный американский доктор, и я даже воображал, что он сейчас мне назовет пол моего ребенка, ради которого я терпел все эти многочасовые страдания. Я попросил супругу сделать фотографию, но доктор вежливо отказался от этой чести, тем самым лишив меня документального свидетельства одного из самых интимных моментов в моей жизни. То был один из сильнейших приступов панкриатита, но докторам так и не удалось установить истинной причины моих страданий, практически лишивших меня рассудка.

Тогда я не смог оценить всех преимуществ этого метода борьбы с рациональным началом в себе. Но шаг за шагов, боль приучила меня к практике самоочищения. В чем я уверен наверняка – по доброй воле я бы ни за что не согласился на то, чтобы пройти эти испытания – мне бы просто не хватило духа.

За мудаками возвышался прекрасный лес, но мудакам удавалось искустно его скрывать.

Конечно, я не был в Берлине, возможно там все иначе, и, как знать, обратись бы я за помощью там, то меня бы вылечили, особенно если бы я сделал это вовремя, но так уж случилось, и нечего пенять на то, что нормального сообщения с Берлином в мою молодость не было, и с тех пор прошла, прокатилась целая бездна времени, и я уже свыкся как-то со своим состоянием, которое приобрело хронический характер и стало чем-то вроде черты моего характера – скверной, надо признать, черты, за которой уже и характера-то и не видно, как за мудаками леса.

Да только, к счастью, все это так называемое мое прошлое в какой-то момент от меня отвалилось, вместе со всем тем, что составляло содержание моей жизни, освободив меня от того, что обыкновенному человеку дороже всего: семьи, родителей, родственников, друзей, детей, оставив меня совершенно одного, чуть ли не в одной рубашке, в которой я должно быть появился на этот свет, и мне в тот же миг стало легче, и такой глупой и не нужной показалась мне моя прожитая на чужой манер жизнь, в которой я изо всех сил старался быть тем, кем я не являлся, что и жалеть не о чем. А, следовательно, мне немедленно нужно начать все с чистого листа, и не то, чтобы я сам себе это внушил, а так уж само собой сложилось. Цель же этого планирования в том, чтобы прожить оставшееся мне время максимально счастливо, с полной отдачей и в полное свое удовольствие, разумно избегая бед, болезней и несчастий, на которые в молодости мы плюем, как на неизбежные следствия своих ошибок на пути к цели, но поскольку никакой цели у меня нет, кроме счастливой жизни, то и ошибок быть не должно. Довольно с меня тех, что уже были наделаны. Одним словом, похоронив свое прошлое, я похоронил и всех, кто в этой церемонии участвовал, стоял рядом, сочувствовал или проклинал, копал могилу, или просто случайно проходил мимо. Похоронив мух, я похоронил и котлеты, и перешел на здоровое питание. Отныне имеет смысл только то, что служит моей главное цели, а то, что никак ей не отвечает, выброшено без сожаления вон. Такова природа стариков – они слишком эгоистичны, потому что понимают, как мало у них осталось времени и сил.

Какая прекрасная философия, какой прекрасный лес, как же я этого прежде не замечал?

В последнее время в моей жизни ничего не происходит. Я так этим заворожен, что даже не стремлюсь ничего делать. Почему бы не позволить жизни течь в своем русле?

Почти каждую ночь снятся дети, во снах они маленькие, и я чувствую радость от близости к ним, но сегодня снилось, будто я дома, они заняты своими играми, но ко мне не подходят, а я молча за ними наблюдаю и тоже ничего не предпринимаю, чтобы обозначить свое присутствие или выразить какое-то чувство или отношение к ним. Это была такая долгая пауза: я наблюдал за тем, как они играли, но не приближались, и я чувствовал что им в тягость мое присутствие. Так или иначе, этот сон точно отражает сложившуюся ситуацию. Они все еще слишком малы, но в то же время, я уже не участвую в их жизни, а только наблюдаю за ней издалека, словно чужой человек.

В этом суть моего состояний – отчужденность от всего самого близкого и родного. Я не стремлюсь ее преодолеть, я словно застыл в этом состоянии, которое только углубляется. Я не строю никаких планов на будущее воссоединение, я знаю, что его не будет. Я держу паузу, и это позволяет мне рассмотреть ситуацию в подробностях – никакая эмоция не влияет на ее фон и я дорожу этой возможностью видеть вещи такими, какие они есть. Такая острота зрения доступна только тем, чья принадлежность к миру утратила физические свойства, я стремлюсь продлить это состояние, выдерживая паузу настолько, насколько это позволяют возможности сна. Так я проваливаюсь из одного сновидения в другое, переваливаюсь через них, качусь кубарем по пустынному полю, наматывая на себя покрывало забвения, отдаляясь от всех, с кем меня по недоразумению связывала жизнь.

Из множества фраз и мыслей, что промелькнули у меня в голове за это время запомнилась одна: «Не позволяй возрасту оставаться один на один с тобой!» Наверное это и в самом деле важно, имея в виду, что между тобой и возрастом всегда должен быть кто-то, кто разделит ту угрозу, тот страх, который с ним связан.

Моя жизнь на паузе, она замерла. Я довольно быстро исчерпал лимит по предательствам. Я так рьяно взялся за дело, что через три года меня уже окружала абсолютная пустота. Иногда я вдруг ни с того, ни с сего плакал, но слезы ничего не меняли – я пребывал в полной заморозке, а та влага, что выделялась, была лишь внешней реакцией на мою повышенную кислотность.

Если бы можно было продавать людей по второму кругу, я бы сделал это еще раз, но люди усваивали уроки с первого раза. Я удивляюсь, сколь мелочны были их претензии ко мне. В мире извращенных ценностей и тотальной пандемии меня судили не за дела, а за слова.

Прошлой ночью мне приснились две низкорослые коренастые девчонки в пляжных костюмах, и у меня даже возникли по их поводу мысли довольно практического свойства. Я даже пожалел о том, что не ношу с собой презервативов, чтобы не огорчать женщину с которой живу. В общем, благодаря сну я понял, какой тип женщин мне нравится.

– Ты бы не справился с двумя молодыми девчонками! – пыталась образумить меня подруга.

– Тут главное, что у меня был выбор. Я бы выбрал ту из них, кто больше заинтересован в отношениях, чтобы упростить себе задачу.

Где-то глубоко в душе у меня что-то замирает при мысли о том, насколько пуста и бессодержательна моя жизнь теперь. Какое-то глубокое опустошение, как в конце партии в шахматы, когда на доске не осталось фигур, и нужно заканчивать игру, но у тебя нет даже соперника на другой стороне доски.

Да, я высказался, но все мои слова будут использованы против меня. Против меня даже паузы между словами.

Глава 2. Разворот на сто восемьдесят.

Когда я уезжал в Америку, мой товарищ меня отговаривал: «Куда ты едешь? Это же деревня!» Я немного сердился на него, считая его всезнайкой, с ограниченным жизненным опытом. Я всегда мечтал пожить в другой стране, чтобы самому судить о том, что хорошо, а что плохо, но моему товарищу было достаточно знаний, которые он черпал из книг. Он увлекался Востоком, изучал санскрит, а Америка его интересовала не больше чем Качуг, откуда он был родом. По большому счету, мой товарищ оказался прав – Америка это большая деревня, населенная деревенскими жителями, выбравшимися из своих лачуг, и населивших Новый свет от океана до океана. Мне не хотелось бы сейчас выглядить неблагодарным, но мне на самом деле не за что благодарить эту страну, давшую мне гражданство. Я принял его, потому что это было частью моего абсурдного плана. Все в России с детства мечтают о гражданстве какой-нибудь западной страны, и я решил, что должен это устроить, раз уж мне выпал такой шанс выиграть гринкарту в лотерею. Я выполнил все условия, сдал тест на гражданство, и уехал из страны, даже толком не попрощавшись. У меня состоялось пару разговоров с членами своей семьи из которых я понял, что обратно в Россию никто не собирается – начинать свою жизнь с начала никто кроме меня не хотел. Почему-то мне одному эта мысль казалась интересной и перспективной? По настоящему, я никуда не уезжал – это был всего лишь проект, который подошел к концу. Я тогда еще не знал, что проект включал в себя и мою семейную жизнь. Спустя три года я уже в этом не сомневаюсь.

Если люди выбирают какую-то страну для жизни – это их право, и я рад, что у моих детей оно есть. Тысячи, миллионы людей на всей планете мечтают бог знает о чем – это их право. Глупо мечтать жить в Америке, например. Теперь мои дети избавлены от этой назойливой мысли, портящей многим людям настроение, и отнимающей у них силы на воплощение каких-то более здоровых и конструктивных идей.

Мне вовсе не хочется обижать американцев, но среди них я не встретил ни красивых женщин, ни умных мужчин. Мне могло не повезти с локацией, социальной группой, профессиональной средой, но во всяком правиле должны быть исключения – в моем случае их не оказалось. Нет, они вовсе не были неприятными людьми, просто они показались мне совершенно обычными, и это разочаровывало. Видимо, я слишком многого от них ожидал – мне нужно было больше общаться со своим приятелем перед отъездом и тогда бы я избежал ловушки, о которой он меня предупреждал. Я был настроен на образование в широком смысле, но Америка ибавила меня от иллюзий – мне захотелось закрыть все свои образовательные проекты, набить косяк травой и сидеть на своем бэкярде, разглядывая порнографические картинки в облаках. К счастью, это продолжалось не слишком долго и я успел вовремя спохватиться и улететь домой. Подсознательно я всегда хотел вернуться. Иногда я ловил себя на том, что я твержу как мантру: «Хочу домой!», хотя номинально мой дом и моя семья находились в Америке.

Не знаю, как живут сейчас там мои дети, жена уже кажется нашла мне замену, и вместе они проходят какие-то этапы, ведущие их к новым американским горизонтам. Может показаться, что я злюсь или ревную, но на самом деле я всегда немного злюсь и ревную, независимо от повода. Чувак с фотографии выглядит как жертва. Я знаю, что это перенос, но не могу избавиться от этого ощущения. Она демонстрирует его как трофей, заставив снять черные очки, бейсболку и научив изображать подобие улыбки. «У нас новая стадия отношений», подписала она фотографию. Его взгляд выглядит беспомощным, я же умел сопротивляться. Не сказать, чтобы это как-то украсило мою жизнь, но помогло выбраться из той ловушки, в которую я попал по доброй воле. Я всегда недооценивал вязкость среды и отношений, с закрепленной веками традицией. Я всегда считал традиции пустым пережитком прошлого.

На самом деле я искренне рад, что у каждого из нас началась своя, отдельная от прошлого жизнь. Это как в универмаге решиться на покупку нового костюма и резкую смену иммиджа. Повода завидовать у меня нет. Я вновь научился самостоятельно планировать свою жизнь. Я простился с индустриальной Москвой и вернулся в рай, похожий на мое украинское детство. Я живу с женщиной, с которой я легко нахожу общий язык. Она настолько сексуальна, что теперь у меня периодически возникают сомнения в своей сексуальности, которая прежде сильно усложняла мне жизнь. Сейчас я кажется гораздо более реалистично смотрю на природу женской сексуальности, и вижу в ней основной источник власти женщин над мужчинами. За три года, что я провел в России после своего возвращения из Америки, я повзрослел на пятьдесят лет, и одновременно помолодел до школьного уровня, оставив все свои амбиции, а, вернее, перестав комплексовать по поводу их отсутствия. На самом деле я счастлив! – вот как это называется. Это третье мое лето здесь и я по-прежнему нигде не работаю. Все мои детские мечты рано или поздно сбываются. Я уже не слишком этому удивляюсь. Но вот вы – те, кто посвятил себя изучению Америки, например, зачем вы выбрали себе столь скучное занятие? Эта страна должна погибнуть, развалиться на части, а ее жители улететь на Марс. Японцы считают американцев дикарями, но все больше японок выходят замуж за американцев. Американцам все равно на ком жениться. Они выбирают что по-проще. Сейчас там бум на филиппинок. Их принято считать покладистыми, но даже им удается скрутить своих американских мужей в бараний рог.

Должно быть японцы превратили свою страну в индустриальный ад и теперь принялись за Америку.

Когда я в юности жил на Сахалине, я думал, что Япония это высокоразвитая страна и был не против того, чтобы часть наших Курильских островов приобрела некоторый индустриальный лоск. В Южно-Сахалинске до сих стоит дворец японского губернатора, превращенный в исторический музей. Мои мысли по поводу Курильских островов были не слишком популярны у населения. Я имею в виду корейцев, которых японцы завезли на Сахалин во время владения южной частью острова в качестве дешевой рабочей силы. Сейчас я считаю, что очень хорошо, что Сахалин остался за Россией – там, по-крайней мере, сохранились места, где можно отдохнуть, во всяком случае, так было сорок лет назад, когда я уезжал с осторова, чтобы продолжить учебу после школы.

Я не хотел учиться в единственном на весь остров педагогическом институте, тем более, что в нем не было военной кафедры, и мне после первого курса пришлось бы отправиться служить в самую настоящую советскую армию, о которой у меня было не самое выгодное представления, исходя из рассказов демобилизованных солдат, которыми они с упоением делились с теми, кто еще не служил.

Я не понимаю, как один из самых гуманных социальных строев породил такую чудовищную мифологию насилия, оправдывая все, что обычно вызывает в людях страх.

Как уживались пионерские зорьки, линейки, бодрый тон новостей, яркие детские книжки, бородатые русские классики-гуманисты с тем унижением, которое необходимо было обязательно пережить, чтобы стать мужчиной?

Да я и сам с четырнадцати лет был вынужден заняться боксом, сделав сознательный выбор между шамхатами и единоборствами, несмотря на явные аналитические способности, которые я проявлял исключительно в разрушительных целях. Однажды я решил развалить Советский Союз и мне это удалось. Если бы я мог бы в свое время эмигрировать, у «совка» сохранялись бы исторические шансы. Позже я пожалел о своем решении, но история не имеет сослагательного наклонения. Я точно не знаю почему, но нас этому учили. И тому, что однопартийная система – это исторически сложившаяся политическая аномалия, которая не требует объяснений, нас учили тоже. В итоге, нас учили набору аксиом, которые не выдержали малейшей критики, как дома, которые строились без фундамента на землях вечной мерзлоты. Я уже однажды пережил это ощущение покачивающихся основ. Какими же вы были мудаками, те, кто строил это все и свято верил в нерушимость скрепляющих конструкции соплей.

Я люблю свою родину, правда не слишком разбираюсь в том, с чего она начинается, и где заканчивается.

«Я люблю этот народ» – фраза с которой Задорнов, начинал множество своих шуток, так как будто он делал сознательный выбор. Это такая претенциозная наглость на этом посыле строить свои монологи, над которыми смеялась вся страна.

Странно было бы ожидать, например, любви от американцев за то, что я пишу о них, что они скучные недалекие люди. Я сам такой. Я стал таким, прожив в Америке шесть лет. Мне стало скучно жить, и я поэтому перебрался в Россию, чтобы вновь обрести жизнелюбие. Тоже довольно наивная идея, надо признать сразу. Сначала я стал трахаться с женщинами и это помогло. Потом я начал много и регулярно выпивать, и это тоже хорошо меня стимулировало. Потом я начал много писать и написал хреновую тучу своих воспоминаний, частью для того, чтобы занять освободившееся время, полагая, что я делаю полезное дело. Именно дидактическая задача написать полезный текст все портит. Жизнь на удивление полна событий, и нет необходимости ничего выдумывать или вспоминать. Самое интересное происходит сейчас, в сию минуту. Это самый сложный жанр, на самом деле, уметь видеть и замечать свою жизнь, любить ее. Мы все почему-то не считаем зазорным жить за чужой счет, но как мы собираемся в таком случае прожить собственную?

Мне кажется, что люди ломаются на пустяках. Они становятся тоньше, умнее, профессиональней, но на самом деле они просто истончаются и в какой-то момент ломаются как сухая листва. Это и есть старость, ковид, что угодно. Просто люди забываются и в какой-то момент получают удар в лицо. Их пугает неожиданность этого удара, она сбивает их с толку. Но так происходит со всеми, это удел большинства: удар за ударом каждый день, неудача за неудачей и люди постепенно приобретают иммунитет, им уже не кажется, что с ними происходит нечто очень важное, или что твоя жизнь и твое присутствие в мире действительно ценно, потому что об этом столько разговоров вокруг. Ты просто производишь много шума – ты машина, которая работает каждый день, но едва ли кто-то заметит или всерьез взгрустнет, если ты сломаешься. Ну, ладно, не хочу тебя расстраивать, я понимаю как трудно резко терять обороты. Жизнь это сила инерции – у кого-то она выше, у кого-то ниже, кто-то вообще не разгоняется и тормозит на каждом повороте, всякий раз раздумывая, а не повернуть ли ему обратно? Чем чаще ты поворачивал, тем очевидней мысль, что спешить вообще некуда.

И кто вообще важен, если не считать того, кто сидит рядом, перенося с тобой скуку пути? Разлуки тем и тяжелы, что ты уже проехал с человеком часть пути, и вдруг приходится выходить. Неужели все было напрасным и ваши дороги где-то разошлись пока вы молча ехали, все еще раздумывая над тем, что надо было свернуть на том повороте, несколько километров назад?

Любовь – это доверие, но тем и тяжело ошибиться, хотя многих это не останавливает, они готовы ехать за человеком, не выбирая направления, без всяких гарантий. Таковы судьбы счастливцев, святых подвижников, любовников. Нужно просить Господа каждый день, чтобы он послал тебе такого человека, и возможно он вас услышит.