Текст книги "Улыбка черного кота"

Автор книги: Олег Рой

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

«Вот чертяка! Неужто выжил?!» – почти беззвучно, одними губами прямо-таки ахнул Сергей.

Если бы Светлана в этот миг посмотрела на него, то, вероятно, по его мимике догадалась бы о смысле так и не произнесенной вслух фразы. Но жена Антона не могла оторвать глаз от больного, а китайский врач, внимательно наблюдавший за ними обоими, не знал русского языка и не мог понять того, что прошептал сейчас посетитель из России.

Светлана же с неподдельным изумлением смотрела на татуировку. «Надо же, как мастерски выполнена, как ловко нарисована!» – с невольным восхищением отметила она. Да, это был настоящий шедевр! Вероятно, от любого движения мускулов, от малейшего поворота спины морда кота должна была менять свое выражение: двигаться, подмигивать, словно живая… Однако, опомнившись, она разочарованно развела руками, и медсестры, осторожно опустив больного, снова закрыли камеру.

Теперь все сомнения Светланы окончательно улетучились. Этот человек, отдаленно похожий на Антона Житкевича, никак не мог быть ее мужем. Ясно как белый день, даже и обсуждать нечего. И она решительно вышла из палаты.

А Сергей, все это время молча находившийся рядом с ней и почти потерявший дар речи от происходящего, еще на несколько минут задержался у барокамеры. Он не мог понять, почему так внимательно и тревожно смотрит на него китайский врач, но предпочел не выдавать своего знания языка и не промолвил ни слова.

Не в силах оторвать взгляд от умирающего, Сергей точно прощался с чем-то большим, нежели то, чем всегда был для него Антон Житкевич. – Может быть, с молодостью, дружбой, верой в собственную порядочность. «В конце концов, – подумал он, словно бы оправдывая свой поступок, – шансов выжить практически никаких, разве что чудо… А где его взять, это чудо?… А продлевать агонию… зачем?!» И, наконец, круто повернувшись на каблуках, он навсегда покинул эту комнату.

Внизу, в регистратуре, полицейский оформил протокол опознания. Светлана уверенно подтвердила, что оба пострадавших в авиакатастрофе ей абсолютно не знакомы.

Через два дня им выдали маленький цинковый ящик с останками, которые принадлежали кому-то из пассажиров злополучного рейса. Понятно было, что это фрагмент общей могилы, однако ничего другого китайские власти предложить не могли. И они повезли цинковую капсулу в Россию.

По дороге в аэропорт Светлана плакала, ей стало страшно в чужой стране и отчего-то очень жалко себя. Мелькавшие за окнами машины, трепавшиеся на ветру кумачовые полотнища, огромные иероглифические надписи и чистые улицы Пекина теперь оставляли ее совершенно равнодушной, даже отчасти пугали. Она покидала страну, чувствуя непонятное отвращение к ее чуждой прелести и загадочной красоте. Люди и сам дух Азии казались ей враждебными и коварными.

Отец Антона, Николай Васильевич Житкевич, настоял, чтобы сына захоронили рядом с могилой матери, в ее ограде, на Кунцевском кладбище. Через год здесь был поставлен памятник – общий для матери и сына. А приходили сюда лишь те, кому была по-прежнему дорога память об Антоне, кто тосковал по нему и помнил его живым – отец, сын Костик и Настенька.

Глава 3

Я вижу их точно сквозь дымку времени – Антона, Сергея, Светлану… Могу признаться: я хорошо знал их, они были моими друзьями, я учился в одном классе с теми, о ком сейчас пишу. И вот, рассказывая о том, что с ними произошло, невольно думаю о нереальности этой истории. Слишком много странного и жестокого произошло с ними. Слишком сильно изменились они сами в своих удачах и падениях, свершениях и потерях… Но если вам вдруг покажется, что и вы узнаете этих людей в их бледных силуэтах, прошу вас, не торопитесь с выводами. Как заранее предупреждают современные англоязычные авторы: аллюзии запрещены. Поверьте мне, тех, о ком я решил вам рассказать, вы не могли знать. Это мои воспоминания, мои друзья, а вы с ними никогда не встречались…

Стоит мне закрыть глаза, и я вижу ее, Светлану, – то легкую и пугливую лань с большими глазами, а то – гибкую опасную кошечку. Она с детства была такой – и разной, и похожей, но чаще напоминала красивого и опасного зверька. Мать Светланы работала обыкновенной закройщицей в ателье, маленькой служащей со всеми вытекающими отсюда последствиями: небольшим окладом, вечными долгами и унизительным «дотягиванием» от получки до получки. Женщина старалась изо всех сил, чтобы дочка выглядела не хуже других и ни в чем не нуждалась, только вот ее представления о хорошей жизни, как на беду, слишком уж сильно отличались от истинного положения вещей.

В те времена у нас на Арбате обеспеченные девочки вовсю щеголяли обновками из пресловутой «Березки», пользовались дорогой косметикой, привезенной родителями или кем-то из знакомых из-за рубежа, сходили с ума по модным дискам, которых не достать было ни за какие деньги, разве что за очень, очень большие… А потому, хотя мать Светы и работала сверхурочно, брала заказы на дом, перекраивала из старой одежды для дочери юбки, брюки, иногда даже пальто и куртки, все равно денег отчаянно не хватало. И острая их нехватка, при всей изобретательности, мастерстве и трудолюбии матери, сказывалась на девочке постоянно, и прежде всего на ее одежде.

Именно бедность, которую ни скрыть, ни замаскировать было нельзя, чуть не испортила Свете отношения с ребятами в нашем классе едва ли не с первого дня. Девочка, от природы обладавшая хорошей памятью и старательностью, появилась у нас, в одной из лучших школ района, в пятом классе. Это был тот самый возраст, когда к обычной детской жестокости прибавляется еще и подростковая неуправляемость, желание выделиться среди других, а значит, найти чужака в стае и показать свое преимущество перед ним. Но Светина мама, переводя дочку к нам, разумеется, ни о чем таком не думала, зато Свете пришлось столкнуться со всем этим довольно быстро.

Она еще не успела оглядеться, чтобы определить свое отношение к новому коллективу, как в первую же неделю сентября ее поджидал серьезный удар по самолюбию. Классная руководительница Валентина Ивановна громко объявила список «бесплатников» на обеды в школьной столовой.

В восьмидесятые годы, на закате социализма, в нашей стране так было еще принято: если средний оклад в семье составлял менее восьмидесяти рублей на человека (а тем более в неполной семье, с одним родителем, как у Светы) и если прибавлялось еще и соответствующее письмо-ходатайство от предприятия, ученика ставили на довольствие и кормили в школе за счет государства. Список ребят от нашего класса оказался коротким, из одной фамилии. И это была Света Журавина.

Все в классе, главным образом девочки, на переменке подняли новенькую на смех. До ее прихода у нас не было неимущих. И девчонкам, сплошь из обеспеченных семей – школа-то все-таки была элитарной, расположенной в одном из арбатских переулков, – такое явление казалось диким, а чужая бедность – просто постыдной. И девочки, пошептавшись во время переменки, собрались вокруг Светы Журавиной сначала молча, только с хихиканьем и переглядываниями. А потом началось:

– Если ты такая бедная, зачем же тебя перевели в самую лучшую школу района? Мы тебя не звали…

– Девочки, а может, нам скинуться Свете на еду?

– У вас что, дома денег не хватает? А может быть, твоя мама сошьет мне брюки, а я за это стану оплачивать твои обеды, ну хотя бы месяц?

Последняя реплика, видимо, переполнила чашу терпения Светы, до того угрюмо молчавшей в тесном кольце окруживших ее одноклассниц. Прозвучала звонкая пощечина, и вскоре уже упитанная красавица Алина (с лучшей успеваемостью в классе!), обливаясь злыми слезами и потирая красную щеку, сидела в школьной медсанчасти, а Света – в кабинете директора. Как ни странно, это действие и вывело ее в лидеры среди одноклассниц, хотя потом Свету скорее побаивались, нежели любили.

Больше всего на свете девочке захотелось доказать окружающим и самой себе, что она ничуть не хуже других, а может, и лучше, чем они, несмотря на то что мама у нее простая закройщица и не дарит дочке ни шикарных одежек, ни украшений, как у сверстниц. Правда, на всю оставшуюся жизнь слово «лучше» в Светином сознании стало синонимом «богаче», а «не хуже» означало: «у нас такое тоже имеется»… Только кто бы смог объяснить в ту пору девчушке, насколько опасный крен сделал тогда ее внутренний словарик?

У Светы появилось и стремление утвердиться любой ценой, как угодно и где угодно. Проще всего для нее оказалось это сделать в спорте. Она уже занималась художественной гимнастикой, правда, до поры до времени особых чудес не демонстрировала, но способности у нее были. Гибкая и ритмичная, она обладала обаянием, которое сегодня именуется харизмой, и немалым упорством на помосте. Подобные качества, вместе взятые, встречаются не так уж часто, и тренеры хвалили ее. Мать была довольна, что девчонка под присмотром, и поощряла ее занятия.

В спортзал Света и прежде ходить любила. А после того происшествия в классе, осознав свою «особость» и крайнюю, как ей показалось, бедность – в чем и заключалось ее непоправимое отличие от других девчонок, – она стала заниматься гимнастикой уже с полной самоотдачей. И на скрипучих брусьях, и на скользком бревне Света работала с утроенным упорством. И в ней появились черты профессиональной гимнастки: тело благодарно откликнулось на постоянные тренировки и стало собранным, движения пластичными, как у дикой кошки, походка легкой и стремительной.

Через год-другой, в подростковом возрасте, когда девчонки начинают стесняться своей растущей, как на дрожжах, плоти, выпирающей из-под кофточки груди, когда они принимаются отчаянно сутулиться, чтобы спрятать и рост, и прочие свои отличия от плоской мальчишеской фигуры, – именно к этому времени Света научилась управлять своим гибким и сильным телом, поняла себе цену и прекрасно почувствовала, что значит иметь по-настоящему женственный облик. Теперь к понятию «богатство» в списке ее внутренних ценностей прибавилась и «красота» – преимущества, которые дает это качество, девочка поняла даже слишком рано.

А к девятому классу у Светы появилось то, чего ей до сих пор остро не хватало, – двое настоящих друзей. Это были мальчики. Именно с ними она чувствовала себя наиболее уверенно и раскованно. С ними, а не с подружками (которых она, в общем, так и не завела) она могла позволять себе болтать на любые темы, заведомо зная, что они поймут ее. И для них она была вне критики. Парни смотрели на нее с обожанием, слушали ее уверенные речи, поддерживали любые ее затеи – пошляться по улицам просто так, без цели, иногда (гораздо реже) сбежать с уроков на утренний сеанс в кино… Они сопровождали ее повсюду, охраняли и развлекали, как могли, были ее верными рыцарями, никогда, впрочем, не употребляя этого устаревшего выражения вслух. Конечно, времени у всех троих было мало – занятиями, помимо школьных, родители загружали их на полную катушку, в соответствии с правилами тех лет, но для дружбы время находилось всегда.

Оба парня, Антон и Сергей, учились со Светой в девятом «Б» и были закадычными друзьями, что называется, с горшечного возраста. Знаете, как это бывает, если люди всю жизнь живут по соседству: появляются на свет в одном роддоме, потом мамы рядышком выгуливают их по скверу в колясках, потом они оказываются в одной группе детского сада, а позже – соседями по парте в первом классе… И у Антона, и у Сереги семьи были с достатком. И у того, и у другого благополучие и социальный статус семей держался на отцах. Дипломат и известный ученый – они занимали места у вершины общественного положения в советской иерархии.

Отец Сергея занимал высокий пост в Министерстве иностранных дел, и в ту пору, когда парень доучился до девятого класса, он уже стал послом СССР в Китайской Народной Республике. Высокий и до того ранг семьи был еще больше усилен этим новым, долгожданным для семейства Пономаревых назначением. В качестве единственного сына Сергей принимал все почести, неизменно выпадавшие на долю ближайших «родственников посла», как должное. Внутренне собранный и честолюбивый, как отец, внешне он походил на мать, взяв, таким образом, от родителей все лучшее.

Уже к пятнадцати годам он был высоким, смуглым молодым человеком с красивыми, четко прорисованными чертами породистого лица. Он превосходно учился; его подчеркнутый аристократизм, уверенная манера держаться, а главное принадлежность к высокому миру дипломатии, внушали педагогам уважение к явно нестандартному юноше. Окружающим обычно казалось, что он знает нечто такое, что недоступно, да и не может быть известно им, простым смертным, и это, конечно, внушало им невольное уважение к Сергею Пономареву. При этом парень был незаносчив, сообразителен, в меру исполнителен, хотя и не очень любил напрягаться, однако он твердо шел ровной и прямой дорогой к золотой медали.

Золотую медаль, в качестве жизненной задачи номер один, определил для него отец. Он составил для сына схему построения успешной карьеры, первой ступенькой в которой была отличная учеба в школе. В семье Пономаревых понятие долга, взятые на себя обязательства всегда занимали первое место, и своими успехами в жизни родители Сергея не в последнюю очередь были обязаны именно этим своим качествам. Результатом их успехов была совершенно особенная жизнь и у Сергея, резко отличавшая его от одноклассников и роднившая скорее со сверстниками на Западе, нежели с советскими школьниками.

Его мать, будучи женой посла, постоянно находилась с мужем в Китае; Сергею же решили дать возможность доучиться в московской школе, на каникулы он ездил к родителям за границу, а в учебное время оставался под присмотром гувернеров и тетушек, с которыми лихо научился справляться. В меру проявляя послушание и в меру обманывая взрослых, а также умело манипулируя учителями, он начал мало-помалу вести тот образ жизни, который считал нужным. Ночных клубов в Москве, правда, еще не существовало, но кое-какие развлечения наличествовали, и Сергей Пономарев, никогда не знавший ограничений в деньгах, с удовольствием вкушал плоды столичной молодежной, как это сегодня называется, тусовки. К счастью, он был достаточно умен и сообразителен, чтобы не слишком откровенно кичиться своим достатком перед друзьями, а также избегать пьянства и наркотиков, до которых нетрудно было скатиться молодому богатому шалопаю из дипломатических кругов.

Регулярные поездки за границу, пусть даже всего лишь в КНР, казались его сверстникам чем-то почти невероятным. Для многих одноклассников Сергея, которые довольствовались в своей жизни дальним или ближним Подмосковьем, а в лучшем случае – Сочи или Крымом, образ его жизни был предметом постоянной, плохо скрываемой зависти. Однако они даже не догадывались, что жизнь сына дипломата была подчинена скрупулезно выверенному, строго определенному плану, за выполнением которого родители неукоснительно следили. Семья обязывала Сергея Пономарева быть первым в учебе, но окончание школы с золотой медалью было лишь первым пунктом обширного плана. Далее был намечен Институт стран Азии и Африки, а позже – карьера бизнесмена. Хотя о бизнесе в российские восьмидесятые годы можно было лишь робко мечтать, отец Сергея, как профессионал, отлично знал, что у России с Китаем всегда было и будет большое торговое будущее.

– Если ты хочешь чего-то достичь в своей жизни, – назидательно, тяжелым, медлительным тоном, привычным для его дипломатических переговоров, говорил Сергею отец, – то ты обязан не просто хорошо разбираться в экономике обеих стран, ты должен влезть в шкуру китайца, понять их традиции и менталитет, научиться думать, а не только говорить на их языке… Понимаешь?

Сын, казалось, это понимал. Но и у него, несмотря на серьезные карьерные устремления, все же случались сбои, вполне объяснимые его молодостью или же простыми, хотя и редкими в его жизни, неудачами. Например, с первым пунктом его жизненного плана, золотой медалью, едва не случился прокол. Планы чуть было не сорвались. Молодая учительница химии по итогам десятого класса и результатам контрольных работ вдруг решила, что Пономарев знает химию только на четыре. Это означало полнейший провал.

Отец, специально взявший отпуск и прилетевший в Москву, отправился к учительнице с огромной коробкой импортных конфет и крохотным флаконом парфюма, на упаковке которого красовалось название знаменитой французской фирмы. Однако разговор с ней ни к чему не привел, и Пономарев завернул в кабинет к директору, которого давно и хорошо знал. Никто не слышал, о чем они говорили, но уже через час туда вызвали учительницу химии, и она вышла от директора с красными от слез глазами. Возможность получения Сергеем золотой медали больше никто не оспаривал; впрочем, и оснований для этого он никому больше не давал.

Итак, некоторые неудачи в его юношеской судьбе, конечно, случались. Но выглядели они не более чем досадной мелочью, несерьезной помехой на пути. Серега Пономарев заслуживал в жизни всего самого лучшего, и заслуживал по-настоящему. Так считал он сам и так считали его верные друзья.

А ими были Света Журавина и Антон Житкевич.

Глава 4

Теперь я расскажу вам об Антоне.

Он у нас считался любимцем класса. Впрочем, почему считался? Он действительно был им. Подвижный, заводной, вечно куда-то спешащий, с жизненным графиком, расписанным по минутам, улыбчивый и прямодушный, он был кумиром и примером для подражания, а также объктом влюбленности многих девчонок. Учителя, улыбаясь, замечали о нем: «Он в классе как ясное солнышко!» – и любили Антошку за вдумчивость и трудолюбие. А одноклассники в свою очередь ценили парня за полное отсутствие вредности и какую-то врожденную, редкостную по нашим временам доброту.

Среднего роста, крепкий, со светлыми непокорными вихрами, Антон не был таким явным красавцем, как его друг Сергей, зато природа наградила его чудесными голубыми глазами с длинными ресницами. А недостаток снобизма и аристократичности, столь заметных в Сергее и откровенно притягивавших к тому неопытных, неискушенных сверстниц, в Антоне искупался простодушием и морем обаяния.

Соученикам и учителям «неразлучной троицы», как называли в школе Светлану, Антона и Сергея, запомнился дикий по тем временам случай, который произошел в девятом классе. На год старше их учился в школе отъявленный, по местным, разумеется, меркам, забияка и бабник. Он и «положил глаз» на симпатичную и бойкую Свету Журавину, но не получив ожидаемой взаимности, принялся врать своим одноклассникам, что она сама за ним бегает. Новость довольно скоро распространилась по школе: ведь школа это же большая деревня – на одном конце сказали, на другом все услышали. Света была девочкой приметной, а «откровения» неудачливого поклонника оказались довольно грязными. И вскоре Свету начали донимать вопросами одноклассницы: а правда ли, что?… И так далее.

Поначалу она даже не знала, что ответить, потом начала оправдываться, а затем просто плакать. И в конце концов пожаловалась на обидчика друзьям. Вероятно, она и сама не предполагала последствий, которые вызовет ее жалоба, потому что Антон и Сергей долго размышлять не стали. На одной из перемен они просто отдубасили лгуна на глазах его ошеломленных приятелей. Их напор и уверенность, с которой они действовали, возымели свое воздействие: парень сообщать о случившемся никому не стал, признал, что был виноват, и при свидетелях попросил у Светы Журавиной прощения. Но слух об инциденте дошел до классной руководительницы, увязнув по пути в многочисленных подробностях, и ребятам тогда здорово влетело от нее, но зато и популярность девушки взметнулась на недосягаемую высоту, а друзей в школе начали величать не иначе как мушкетерами.

Одна только классная, Валентина Ивановна, не хотела признавать за поступком Антона и Сергея ни малейшей доблести.

– Эдак вы все в жизни привыкнете решать кулаками! А где же ваша знаменитая воспитанность? Почему не пытались поговорить с ним, переубедить, если посчитали его неправым?…

Друзья молчали, уверенные в себе, не желая оправдываться и вовсе не горя желанием посвящать учительницу во все нюансы «дебоша» – именно так она охарактеризовала это происшествие. Зачем, если взрослым все равно не понять их логики, их дружбы и их преданности друг другу?… Да и случай этот, я должен теперь признаться, не имел никаких серьезных последствий для друзей и довольно скоро забылся. А им было чем заняться и без школьных глупостей.

В настоящий момент и Сергей, и Антон уже имели серьезные цели в жизни – а это, согласитесь, редкое явление среди молодежи всех времен и народов, и особенно советской молодежи конца восьмидесятых. Если Сергей был уже уверен в своей дипломатической карьере, то Антон мечтал стать ученым. Его подлинной страстью была медицина – профессия, потомственная для его семьи. А поскольку он оказался не только по-настоящему талантлив, но и отчаянно целеустремлен, это быстро почувствовали одноклассники, и особенно девочки, которые всегда инстинктивно чуют в мужчине будущую незаурядность.

Антон рано научился читать и проводил часы за отцовскими книгами – огромными фолиантами, старинными анатомическими атласами, медицинскими энциклопедиями. Но ни дохляком, ни скучным «ботаником», каких обычно недолюбливают сверстники, он не стал, – спасибо отцу, Николаю Васильевичу, свято верившему в пользу физической активности и упрямо таскавшему за собой сына на лыжах, коньках, в походы, на прогулки…

Школа ему также давалась легко. К языкам он имел способности, а к знаниям – настоящую тягу, и мало-помалу в классе привыкли считать, что Антон – везунчик, счастливый человек, которому все удается. Вдобавок его внешность – я уже говорил, пусть не аристократически безупречная, зато более обаятельная, чем у Сергея, – немало способствовала его популярности и даже доставляла определенные хлопоты: привлекала внимание не только девчонок-сверстниц, но и вполне взрослых тетенек – в транспорте, поликлинике, театре…

Накануне совершеннолетия он превратился в очень привлекательного и с первого взгляда вызывающего симпатию юношу. Как уже сказано, девочки, начиная с седьмого класса, забрасывали его записочками с назначением свиданий, встреч «по делу», с предложениями дружить или просто сходить в кино. Антон отмалчивался, отворачивался от настырных одноклассниц, а когда те особенно напирали, коротко и прямо отказывался от дружбы. Разумеется, одноклассницы желали объяснений, дулись, но потом все же останавливались на предложениях «вечной дружбы», в целом получалась та самая милая и трепетная подростковая суета, о которой наверняка с улыбкой вспоминает каждый взрослый. Впрочем, все эти вихри кружились над головой Антона не так уж и долго: очень скоро народ в классе поставил четкий диагноз: кокетничать с Антоном Житкевичем бесполезно. Его сердце искренне и не по-юношески прочно занято одной Светой Журавиной.

Что же касается родителей Антона, то они были в своем роде выдающейся четой. Оба имели медицинское образование; однако если старший Житкевич всегда кипел на работе, нередко возвращался из своего института за полночь, то Антошкина мама предпочитала спокойно и не торопясь заниматься профессиональными делами дома. У нее с рождения были проблемы с сердцем, и она нашла для себя творческое и в то же время не сильно обременительное занятие – редактировать на дому медицинские статьи. Эта работа не требовала разъездов по Москве или пребывания в учреждении с девяти до шести. Когда же Антон подрос, его постоянной и почетной обязанностью стала доставка маминых рукописей в редакции.

Кроме редактирования чужих текстов, Анна Алексеевна иногда и сама писала статьи по санитарно-гигиеническим и общемедицинским проблемам. Хлопотливая, всегда уютно-насмешливая, постоянно занятая – то работой за пишущей машинкой, то увлеченным «сотворением» каких-нибудь вкусностей на кухне, то вязанием в короткие минуты отдыха, – она была притягивающим центром не только для мужа и сына, но и для обширного круга друзей, которые любили бывать в гостеприимном доме Житкевичей. Гости приходили и по праздникам, и по будням – просто поговорить; часто засиживались с хозяином допоздна в разговорах на кухне. А вот Анна Алексеевна и Антон всегда уходили спать вовремя; Николай Васильевич строго следил за здоровьем жены и за режимом дня сына, считая это основой физического благополучия семьи.

Старший Житкевич работал в крупном медицинском НИИ, был доктором наук, вел прием в клинике и в своей узкоспециализированной области – эндокринологии – стал одним из ведущих специалистов страны. К нему приезжали больные со всего Союза, и многие из них потом считали, что Николай Васильевич подарил им второе рождение. Однако всем этим людям и в голову не приходило, что истинной своей страстью, подлинным призванием замечательный доктор считал не практическое врачевание, а… железо – так называл он те тонкие и сложные приборы, которые чудесно оживали под его умелыми руками и тоже получали второе свое рождение.

Дело в том, что Николай Васильевич обожал чинить разные старые бытовые машины. Регулярно реанимировал, как он обычно выражался, дышащую на ладан пишущую машинку жены, к которой та привыкла и ни за что не хотела расставаться; постоянно приводил в чувство старенький семейный автомобиль. Да и родственники, друзья и соседи то и дело несли ему свои бытовые приборы – и примитивные утюги, кофемолки, и радиоприемники, проигрыватели и телевизоры… Жена и знакомые привычно посмеивались над «реаниматором всякой дряни», а Житкевич не обращал на них никакого внимания и самозабвенно реанимировал все и вся, самостоятельно научившись разбираться в сложнейших электронных схемах.

Придя с работы, он мог до позднего вечера, пропустив ужин и интереснейший футбольный матч по телевизору, копаться в каком-нибудь «динозавре». Зато потом его лицо расплывалось в счастливой улыбке, когда вся семья принималась искренне удивляться и радоваться, заслышав из утробы доселе молчащего ящика настоящую музыку. Истинным чудом казались также изобретенные им гирлянды для новогодней елки с мигающими фонариками, праздничные световые шоу, которые он устраивал для гостей, и прочие электрические забавы, радовавшие друзей семьи Житкевичей.

К десятому классу выяснилось вдруг, что несколько экзотическое увлечение Николая Васильевича возымело невиданное педагогическое воздействие и на Антона: он заразился от отца страстью к электротехнике. Однако простое, домашнее «железо» его уже не увлекало: он задумался о приборах, которые могли бы лечить людей.

Отец стремительно поднимался по научной лестнице; у него появилось больше возможностей – и организационных, и материальных. В жизнь стали входить компьютеры, а это, собственно, и были те самые умные машины, о которых оба Житкевича – и старший, и младший – могли только мечтать. Отец увлекся программированием, внедрением в медицину компьютерных методов и, разумеется, постаравшись, приобрел для дома хороший монитор и системное обеспечение – такого ни у кого еще не было. Теперь по вечерам они с сыном часами разбирали ту или иную программу, до хрипоты спорили по поводу сложных компьютерных проблем или с удовольствием обучали мать работе в текстовом редакторе.

Им много пришлось разговаривать в эти вечера о будущем медицины вообще и будущем семьи – в частности. Отец нажимал на то, что скоро стране нужны будут медики, которые не только умеют уверенно держать в руках скальпель, но и разбираются в тонкой электронике, уверенно управляя компьютером. Излагая свои мысли, Николай Васильевич увлеченно высказывал и смелые свои идеи о замене больных человеческих органов умными приборами, о конструировании суставов и позвонков из металла, о новых горизонтах хирургии. Он был так убедителен в своей увлеченности, что сын нисколько не сомневался в смелых прогнозах отца и сам уже не мыслил для себя иного будущего, кроме «умной» медицины. Вот его призвание, и именно этому он посвятит всю свою жизнь.

Догадываясь, что ему крупно повезло с родителями, Антон еще и не предполагал, что судьба готова одарить его еще большим везением. Она предопределила ему встречу, которая, скорее всего, относится к разряду тех закономерных случайностей, что подготавливаются всей предшествующей жизнью человека ради того, чтобы оказаться правильно и вовремя понятой и воспринятой им.