Текст книги "Огненный цветок (СИ)"

Автор книги: Олег Евсюнин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

  Оседлав 'Конька-Горбунка' Лешка с радостью катит вдоль деревни. Хорошо. Весело. Послушный велосипед задорно подпрыгивает по неровностям тропинки, вьющейся вдоль домов, а трава приятно щекочет голые пятки.

  Во, как я умею! Приехавшие на выходные папа с мамой все-таки привезли велик из города, и теперь Алексей мчится на нем по извилистой неровной дорожке. И ветер в ушах. И можно представить себя гонщиком. Жаль только, Светка с Мишкой не видят. Они еще маленькие, а маленьким после обеда спать положено.

  – Тетя Маша! – кричит Алексей копающейся в палисаднике женщине. – А Мишка со Светланой скоро выйдут?

  – Через часик зайди, – улыбается в ответ тетя Маша. – Что это у тебя? Никак – целый велосипед?

  – Да, – гордо отвечает Лешка. – Мама с папой из города привезли. Тетя Маша, смотри, как я могу!

  Не слезая с велосипеда, Алексей делает попытку развернуться на узкой тропинке. Но переднее колесо предательски упирается в незаметную ямку, и мальчишка кубарем летит на землю. Не больно, только обидно немного. Упасть вот так, на глазах у зрителя, которому только-только решил показать все свое умение. Но ничего, Светка с Мишкой и так не смогут.

  – Осторожнее. Не ушибся?

  – Не-а... Ямку просто не заметил.

  Алексей, набирая ход, спешит к своему дому. Он-то уже большой, и ему не надо спать днем. Потому что он уже скоро, всего через год, пойдет в школу.

  На скамеечке перед крылечком курит дедушка. Самый лучший и самый добрый дедушка на свете. 'Макарыч' – как зовут его в деревне.

  Но Лешке он нравится не только за это. Просто его дед – самый всамделишный, настоящий. С окладистой, белесой бородой, морщинистыми щеками, веселыми глазами и носом, похожим на небольшую картофелину. Как на картинке. И курит он не вонючие сигареты, а кисленький самосад, которым набивает скрученные из старых газетных обрывков 'козьи ножки'.

  – Что, накатался уже? – спрашивает Макарыч, видя, как внучек слезает с велосипеда.

  – Не-а... Только сейчас скучно. И Мишка со Светкой спят...

  – Тогда иди и сам поспи.

  – Я что – маленький? Скоро уж в школу пойду.

  – В школу пойдешь? – хитро ухмыляется Макарыч.

  – Да. Через год. А знаешь, как это быстро? Вот лето кончится, потом зима, а потом снова лето, и – все... И – в школу.

  – Действительно быстро, – вздыхает дед, пуская вверх сизую струю дыма.

  – Деда, а ты мне сказку расскажешь? – Лешка залезает на скамейку и садится рядом.

  – Зачем же тебе сказки? Ты такой большой...

  – Ну-у... Это ведь я только буду большой. Через год. А сейчас пока я еще в детском садике. А в детском садике сказки – можно... – Алексей ластится к деду, но потом вдруг смотрит на него серьезно и авторитетно заявляет: – Все настоящие дедушки должны рассказывать внукам сказки. А то какой же ты дед? Ненастоящий...

  – Ну, раз так, – смеется Макарыч, ласково поглаживая внука по белокурой голове. – Раз настоящие дедушки должны... Что ж тебе рассказать?

  * * *

  ...Давно это было. Так давно, что ни тебя, Леша, ни твоих папы с мамой тогда и в помине не было. Вот дедушки да бабушки какие, может, и помнят чего, да и то вряд ли...

  Посреди дремучего леса, прямо в середине чащобы непроходимой, приютилась маленькая деревенька. Крохотная. Дворов на пятьдесят. А то и меньше. И была та деревенька всеми забыта. Не вели к ней дороги, даже тропочки плохонькой – и той не было. А все из-за того, что болото вокруг той чащобы раскинулось. Трясина. Без дна и без края. И не мог через ту трясину ни человек, ни зверь пробраться.

  Вот так и жили люди в деревеньке. Вокруг чащоба непроходимая, да болото непролазное. Может, кто чащобу и одолеет, а вот чтоб трясину – таких не было. А потому никто в деревеньку не приходил, что в мире на свете делается, не рассказывал. Только сороки трещали. Да разве поймешь их, сорок этих! Язык у них свой, птичий...

  Да и то еще не худо. Жили бы люди себе, не тужили. Хлеб сеяли, скотину держали, малышей да малышек баюкали. Но вот беда-то напасть еще какая: хирела деревенька, все хуже да плоше становилась.

  Покосившиеся домики, что жук-древоточец съел, почти в труху превратились, паутиной да плесенью поросли, крыши повело, того и гляди, рухнут. Скотинка, что на лужках да на полянках паслась, тоже болезная стала. Какие коровки уж совсем молочка не дают, а какие дают, но – горькое.

  Убогая картина. Серая деревенька. 'Гнилушки' – они и есть гнилушки, одно слово. А все из-за того, что нет притока в ту деревеньку, вот и загнивает она как то болото, что выхода из чащи не дает...

  А еще страшнее, что сами люди в деревеньке перерождаться начали. Большая ли деревенька, малая ли, но несколько сотен жителей все ж имела. И – ни одного нормального. У кого бельмо на глазу, у кого – рот навыкось, а кто – и вовсе горбатый. Страх, да и только.

  Только люди про те беды свои не знали, не ведали. Потому как привыкли так жить, с бельмами да с рожами вокруг себя видеть. Вот и жили себе. Хвалили даже это место, Гнилушеньками ласково называли, хоть бежать отсюда надо было, а бежать-то как раз и некуда.

  И был в той деревне один парень. Даже не парень совсем, мужик состоявшийся. Сорока годов. Прохор. Он один все, что вокруг творилось, взаправду видел. Исправить пытался. То возьмется – венцы у дома поменяет, то крышу протекающую наладит, коровке, опять же, сена хорошего с дальней полянки припасет.

  Да все без толку. Через месяц глядь – и дом опять рушится, и корова проклятую полынь-траву жрет. Что тут поделаешь в одиночку? Супротив места заговоренного...

  Совсем измотался Прохор. Хлопочет, хлопочет. Ан ничего не получается. Иссох весь. А был красавец красавцем.

  А тут еще люди женить его надумали. И засватали ему самую страшную во всей округе невесту. Глафиру. У той Глафиры не то, что горб какой или нос как у Бабы-Яги, а и вся-то она скрюченная да сморщенная – чисто ведьма. Не хотел Прохор такой свадьбы, убегал в лес, как только кто зайдет, да разговорами о свадьбе-женитьбе донимать станет.

  Так и жил. То в лес убежит, то обратно вернется, то по хозяйству хлопочет, то от соседей навязчивых отбивается. И гложет его грусть-тоска. Ведь все, что не сделает – все рушится. И бросить бы никчемное занятие – ан нет, тоже не может...

  Вот как-то раз бродил тот Прохор по лесу. Только бродил – неправильно сказано. Продирался сквозь колючие кустарники, полз по буеракам, в оврагах грязь месил. А зачем это делал – никто, даже сам он, сказать не мог. Лес-то пустой, ни живности в нем, ни грибов, ни ягод не было. Может, от деревенских спасался, а, может, от себя убежать хотел.

  Долго ползал Прохор по чащобе непроходимой и вдруг видит – вроде как свет сбоку между деревьями пробился. Необычный такой свет. Голубой, с искорками.

  Заинтересовался Прохор. Пошел туда. Идет, идет, ветки по лицу хлыщут, не пускают, значит, а он упорный – продолжает. Хоть приблизиться к тому свету никак не получается.

  Часа три продирался Прохор через буреломы. Вышел, наконец, на маленькую полянку. Видит – стоит девица красоты неписанной, и свет от нее лучится, яркий-яркий, хоть глаза закрой – а все одно видно.

  – Кто ты такая? – остолбенел Прохор, даже сучки да ветки, что на него нападали, отряхнуть забыл.

  А девица-красавица в шитом золотом да жемчугами платье ему:

  – Судьба твоя. Вижу – замаялся ты, решила помочь. Желание твое, самое сокровенное, выполнить.

  Удивился Прохор пуще прежнего.

  – Не можешь ты судьбой моей быть, – говорит. – Судьба моя серая да убогая. Как деревенька наша, что Гнилушки называется. А желание я имею одно: из той деревни на волю выбраться. Да не поможешь ты мне в этом, обманешь. Слишком уж ты светлая да красивая...

  – Ну отчего же, – улыбнулась девушка. – Помогу. Не сама, конечно. Прав ты здесь. Но покажу я тебе выход из деревни. Есть на болоте цветок огненный. Расцветает он, когда луна уйдет и цветет всего три дня. Ночью тот цвет далеко видать. Вот если сыщешь цветок, дотронешься до него, пока не завял, да скажешь свое желание – оно и сбудется. Любое счастье себе загадать можешь.

  – И когда же расцветет цветок этот?

  – Скоро уже. Завтра, в полночь.

  С теми словами исчезла девица, будто ее и не было. А Прохор призадумался. А что, коль не наврала? Хотя не встречал он таких в деревне, чтоб не врали, но попробовать все одно можно. Терять-то нечего.

  Дождался вечера. Из дома вышел, как только сереть начало. Путь не близкий, до болота еще через чащобу пробраться надо. Поспел во время. Темнота – хоть глаз коли, под ногами жижа зловонная чавкает.

  Всматривался, всматривался Прохор во тьму – не видит цветка. Болото большое, а цветок один. Не здесь расцвел, видать.

  Пошел вкруг леса. То в болото свалится, еле выползет, то об корягу какую споткнется да упадет так, что дух вон. Но уж больно хочется ему цветок тот найти. Хочется верить, что не обманула красавица лесная.

  А время уж к рассвету, а цветка все нет и нет...

  'Обманула-таки, ведьма проклятая. Зря я здесь об коряги спотыкался, да в болоте вонючем вымазался...' – подумал Прохор и тут увидел над трясиной пламя яркое. Такое яркое, что даже взошедшее солнышко его не пригасило. То цветок был огненный, как обещалось, прямо посередь болота.

  Только как же его достанешь? Вокруг жижа топкая. Сунулся Прохор туда – да еле живым из топи выбрался. Слава Богу, березка рядышком росла, за ее ветви и удержался от погибели неминуемой.

  Походил Прохор, походил. Да делать нечего – пришлось обратно в деревню возвращаться. За топором и пилой. Целый день потратил попусту.

  Начал он гать класть, чтоб до цветка добраться. Бревна, хворост таскает, в трясину складывает, торопится. Вроде, недалеко цветок, а пока до него доберешься...

  Все оставшееся время так и бегал: то в лес, то из лесу. Принесет охапку веток – бросит. Убежит в лес – вновь пилой да топором работает. Стучит, пилит, за три дня так умаялся – мочи нет.

  Зато цветок все ближе. Уж каждый отдельный лепесток на нем виден.

  Но кончилось время, отведенное ему его Судьбой. Рассвет брезжит, а гать не достроена. И ведь чуть-чуть осталось. Рукой подать.

  А цветок уж засыхать начал...

  И решил тогда Прохор прыгнуть. Все одно ему жизнь в деревне не мила. А так – хоть какая-то, да надежда.

  Разбежался покрепче, все оставшиеся силы в прыжок вложил. Дотянулся-таки до цветка. А тот даже не горячий, а холодный на ощупь. И весь шипастый, что в кровь ладони изодрал...

  Прокатился по небу гром, полыхнула молния. Видит Прохор – стоит над ним старуха, вся в рванье, лицо сморщенное улыбкой ехидной перекошено, а в руках посох кривой с черепом человеческим.

  Взмахнула старуха тем посохом да как заорет диким голосом:

  – Ну что, Прошка, теперь узнал ты меня?

  Попытался мужик откреститься, да не получается.

  – Судьба. Судьба ты моя. Смерть болотная.

  – Правильно, – хохочет Смерть. – А теперь загадывай желание свое последнее, может, и сбудется.

  Хотел Прохор счастья да избавленья себе, как прежде пожелать, только какое же тут счастье, когда смертушка над тобой стоит и посохом размахивает?

  – Хочу, чтобы в деревне счастье было... – пошептал Прохор.

  А сам видит – вот он, посох, уж над головой занесен, сейчас Смерть его достанет. Только не стала бить наотмашь старуха, лишь тихонько черепом на посохе груди коснулась.

  – Правильно... – прошептала она.

  Тут Прохор сознанья и лишился.

  А открыл глаза – девица над ним стоит. Та самая. Из леса. Краше красного, яснее ясного. Стоит, улыбается. И такое от нее сияние – аж глаз режет.

  – Что, Проша, исполнилось твое желание? – спрашивает девица, а сама смеется-хохочет.

  Посмотрел Прохор вокруг. Диво дивное. Лежит он на полянке. Солнышко с небес светит ясное, лес вокруг чистый, ухоженный. Испугавшись, поскакал от него в припрыжку зайчик... А полянка-то! Вся васильками да ромашками поросла. Ягод, грибов – видимо не видимо! Отродясь такого не бывало.

  И болота-трясины нет. Сгинула трясина. Вместо нее – березнячек светлый.

  – Что это? – спрашивает Прохор.

  – Твое желание. Видишь, как есть, все исполнено, – хохочет девица. – Только одно условие: глянь, рядом с тобой камушек лежит. Не простой камень, заговоренный. Множество таких в злую пору колдуны с колдуньями по свету раскидали. Отводит он глаза, показывает то, чего нет. Коль силен человек – камень ему в помощь. И новое увидеть и неведомое открыть. А коли слаб – тогда и камень на погибель. Только дурное да кривое кажет. Вот и хожу я по свету, ищу, кому камень тот в тягость. Не подошел он тебе. Перевернутым все показывал, да твоими же руками лихо-несчастье на людей наводил. Ты возьми его и не расставайся с ним никогда. Потому как вы с ним – одно целое, попробуешь уйти – он в тебя запрыгнет, еще худшую беду сотворит. Не могу я тот камень с тобой разлучить, раз уж он тебе предназначен. Но пока так вот, просто рядом, не сможет он больше тебе вредить.

  Посмотрел Прохор, и верно: рядом камушек лежит. Маленький, едва заметный в траве, ярко-красного цвета, будто крови капелька. Подобрал его Проша, в тряпицу завернул и в карман положил.

  – А теперь все хорошо будет? – смотрит он на свою спасительницу, как поблагодарить – не знает.

  – От тебя все зависит... – молвила тихо девица и пропала.

  Лишь березы на прощанье прошелестели: 'О камне помни, не расставайся...'

  И – все. Лес озорной вокруг, да дорога накатанная.

  Вышел Прохор по той дороге к деревне. Ба! Избы все светлые, резными наличниками украшенные. Коровы и овцы на лугу – на загляденье. И все-то ладно, стройно. А в самой деревне праздник идет. Народ по дворам гуляет, частушки, песни поет, веселится. Нарядные, красивые все – глаз не отвесть!

  Только одна девица стоит у плетенки, кручинится, слезы платочком вытирает. Глянул на нее Прохор – да это ж она, красавица лесная! Не светится только, простым человеком кажет.

  Подошел к ней молодец:

  – Что печалишься, горюнишься? Не веселишься со всеми?

  – Да как же мне не горюниться, – всхлипывает девушка, – ежели мой жених меня бросил. Смотреть на меня не хочет.

  – Что ж это за жених-олух такой, что такую красавицу бросает?

  – Ты... Глаша я, невеста твоя нареченная, да не любишь ты меня...

  Вот тут у Прохора внутри и захолонуло. Понял он, как ему камень глаза-то застил. Стал прощенья просить слезно у красавицы...

  * * *

  – А что дальше было, это уж тебя, Лешенька, не касается, – дед обнял притихшего внучка. – Хорошо все кончилось. Поженились Глаша с Прохором, сыновей, дочек нарожали. Теперь вот с внучатами балуются... Как, понравилась сказка?

  – Так это Прохор сам злодеем и был?

  – Как есть. А потом исправился, хорошим стал.

  Алешка серьезно посмотрел на деда:

  – Не-е... Так не правильно. Так в сказках не бывает. Он хорошим должен быть и деревню спасти. Что-то ты путаешь, дед.

  Лешка серьезно, по-взрослому посмотрел на деда снизу вверх.

  – Как знаешь, внучек, – засмеялся Макарыч. – Тебе виднее. Ты сказок по более моего знаешь.

  Алексей удовлетворено слез со скамейки.

  – Дедушка, а можно, я эту сказку Мишке со Светкой расскажу? Только пусть Прохор сразу хорошим будет и всю деревню спасет.

  – Можно. Вон они, твои друзья, уж встали. Видишь, руками машут, зовут? Беги, поспешай.

  Посмотрел Прохор Макарыч мальчонке вслед, потянулся в карман за кисетом, новую козью ножку скрутить.

  Развернул кисет, а там, в табаке, камушек красный...