355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Олег Северюхин » Пароль больше не нужен. Записки нелегала » Текст книги (страница 6)
Пароль больше не нужен. Записки нелегала
  • Текст добавлен: 14 сентября 2016, 23:46

Текст книги "Пароль больше не нужен. Записки нелегала"


Автор книги: Олег Северюхин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 17

Подтверждая мою легенду, мне определили место для ночлега в чуланчике, а Кате хозяин сказал, что он обязан мне помощью во время поездки из Владивостока в Москву.

Для Кати я повторил свою легенду, сказав, что долгое время скрывался в безлюдных местах, боясь ответственности за дезертирство. Узнал, что произошла революция, и вернулся к людям, чтобы начать новую нормальную жизнь.

Для Кати я был малограмотный солдат, который хотел знать, что происходит в стране. По моей просьбе, Аркадий Михайлович стал ежедневно покупать газеты, просвещая меня о политических новостях, а Катя читала мне вслух отдельные заметки, одновременно обучая меня грамоте.

Аркадий Михайлович купил старые учебники по программе реального училища, и мы вместе с Катей начали учиться. Иногда к нам приходили знакомые Аркадия Михайловича, занимавшиеся преподавательской деятельностью, и по его просьбе, разъяснявшие нам отдельные темы по физике и математике. С Катей мы посещали курсы по изучению школьной программы. С нами занимались настоящие учителя, готовившие к экзаменам экстерном по программе гимназического курса великовозрастных учеников, вернувшихся из армии или не имевших возможности продолжать учебу.

Из газет и речей на митингах, которые проводились в большом количестве по самым разным поводам, я узнавал о событиях, происходивших в России после октябрьской революции.

К марту 1918 года власть Советов распространилась по всей территории Российской империи. Сопротивления почти не было. Единственная антибольшевистская партия конституционных демократов, или кадетов, была объявлена враждебной народу. 5 января 1918 года большевики закрыли Учредительное собрание, которое должно было определить дальнейшую судьбу России, и стали единовластными руководителями страны.

Мне думается, большевики сразу допустили ошибку, когда опубликовали «Декларацию прав народов России». Второй пункт – о праве народов России на свободное самоопределение, вплоть до отделения и образования самостоятельного государства всколыхнул самые темные силы, дремавшие в тени царского орла и выжидавшие момент вырваться из неволи и перекусать всех, правых и неправых, виноватых и невиноватых, лишь бы побольше, чтобы все боялись.

В национальных районах образовались Центральная Рада на Украине, Белорусская Рада в Белоруссии, курултаи в Крыму и Башкирии, Национальные Советы в Эстонии, Латвии, Литве, Грузии, Армении, Азербайджане, «Алаш-орда» в Казахстане, «Шуро-и-Исламия» в Туркестане, «Союз объединенных горцев Кавказа» и другие. Все эти организации были направлены против русских, которых жители национальных окраин считали виновниками своих бед.

Впрочем, национальный вопрос не является моим заданием. Этим пусть занимаются работники аналитических служб, обобщая данные и делая прогнозы по темам, используемым для принятия важных политических решений.

Мне надо получить образование и упрочить свое положение в России. Но сделать это сразу не удалось.

Перед моим прибытием в Москву, Совнарком, в связи с затягиванием подписания мирного соглашения и начавшимся наступлением германских войск, издал постановление, которое называлось «Социалистическое отечество в опасности». Народ не знал, что Лев Троцкий, возглавлявший советскую делегацию на мирных переговорах с Германией, выдвинул непонятный никому тезис «ни мира, ни войны». Немецкое командование, находившееся в неопределенной ситуации, отдало приказ о начале наступления, чтобы все-таки выяснить, что хотело советское правительство, мира или войны.

Наступление сразу стало развиваться очень успешно. Разложенная и деморализованная большевиками старая армия бросала позиции и разбегалась в разные стороны.

В постановлении советское правительство приказывало уничтожать железнодорожные сооружения, а вагоны и паровозы угонять вглубь России; уничтожать все продовольственные запасы; организовывать по мобилизации батальоны из буржуазного класса для рытья окопов, сопротивляющихся этому – расстреливать; закрывать печатные издания, препятствующие делу обороны; немецких агитаторов и шпионов – расстреливать на месте.

Последний пункт для меня был очень неприятен.

Для советской власти наступило очень серьезное время. Речь шла о самом существовании революции, так как в надежде на немецкую помощь могли воспрянуть все контрреволюционные силы, которые смели бы большевиков и им сочувствующих.

По этим вопросам развернулась дискуссия во всех большевистских газетах. Особенно внимательно читались статьи Ленина о позиции ЦК РСДРП (большевиков) в вопросе о сепаратном и аннексионистском мире. «Тяжелый, но необходимый урок» Ленина предупреждал от «шапкозакидательства», призывал подписать «самый тяжелый, угнетательский, зверский, позорный мир», чтобы учиться воевать самым серьезным образом. Речь шла о создании регулярной армии. Одновременно было принято и решение об эвакуации Правительства России в Москву.

Так и я случайно, или неслучайно, оказался в столице новой России.

Однажды на улице меня остановил вооруженный патруль, проверил мои документы, записал адрес, где я проживаю, и приказал явиться в военный комиссариат на Кузнецком мосту.

В комиссариате без слов взяли мою справку, внесли данные в журнал, спросили, занимал ли я какие-нибудь командные должности, образование, приказали завтра утром явиться на сборный пункт на Красной площади для торжественной отправки моей воинской части к месту службы.

Начальник военного комиссариата и партийный руководитель пожали мне руку и сказали, что Россия гордится такими солдатами как я, которые не стали служить царю, но по первому зову откликнулись на призыв партии большевиков и советского правительства. Приятно это слышать, но ведь еще и придется ехать воевать против своих товарищей по училищу.

– А, может быть, – думал я, – плюнуть на все, и уйти к своим. Ладно, посмотрим.

Аркадий Михайлович сдержанно отнесся к моему сообщению, сказав, что отказываться нельзя, все данные записаны, а дезертиров большевики расстреливают без разговоров.

Больше всего меня удивило то, что Катя, услышав о моем призыве в армию, зарыдала и убежала к себе. У нас с ней были хорошие дружеские отношения. Мы вместе учились на курсах. Она мне рассказывала о Москве и показывала ее. Я ей помогал по хозяйству, колол дрова, ходил вместе с ней за покупками. Как положено воспитанному человеку, я иногда дарил ей цветы, не огромными букетами, как актрисам, а одним цветком, выбирая у цветочниц тот, который более соответствовал настроению или состоянию погоды. Бедная девушка, если бы она знала, кого она пожалела, о ком плакала, ее слезы бы мгновенно высохли, а чувства поменялись на противоположные.

Глава 18

На следующее утро я прибыл в военный комиссариат. Нас собралось там человек тридцать. Старшим над нами поставили усатого солдата, лет сорока. Он повел нас на Красную площадь, где уже собирались войска.

Войска – это слишком громко. Было всего два стрелковых полка. Старший нашей группы подошел к командиру и вручил предписание. Нам объявили, что мы являемся вторым взводом, и отвели в расположение роты, которая располагалась почти напротив деревянной трибуны. Так как мы были без оружия, то наш взвод поставили в самые последние ряды.

Эти два полка в основном были сформированы из солдат бывшей царской армии. Кого-то мобилизовали, кто-то пришел сам. Все были спокойно сосредоточены, суеты не было. У каждого за спиной вещмешок. К нам подошли командир роты и командир батальона. Командир батальона, видно, из бывших офицеров. Подтянутый, форма подогнана хорошо, шашка не болтается, лишних движений не делает. Командир роты из унтер-офицеров. Тоже, видно, служака. Должность офицерская, но еще не знает, как к ней подступиться. Привычнее для него с нами в строю стоять, ощущая тяжесть винтовки на плече.

Наконец подали команду «смирно». Все вытянулись, на площади стало тихо. На трибуну поднялись командиры полков и группа штатских. В рядах зашелестело: «Ленин». Спросил, какой из них. Оказался небольшой, в кепке. Сняв фуражку, он заговорил слова, которые я уже где-то слышал. Точно, как я читал в постановлении Совнаркома «Социалистическое отечество в опасности», так и он почти слово в слово повторил его. После его слов: «Социалистическое отечество в опасности! Да здравствует социалистическое отечество! Да здравствует международная социалистическая революция!» все закричали «Ура», «Да здравствует товарищ Ленин!». Потом снова команда «Смирно», «Напра-во», и мы под звуки оркестра мимо трибуны пошли на Петербургский вокзал.

На вокзале нас вооружили. Каждому выдали винтовку, подсумок для обойм, двадцать патронов, саперную лопатку. Погрузили в вагоны. Посадка прошла быстро. Имущество роты было заранее погружено в вагоны. Личный состав посадку произвел быстро. Старшие вагонов доложили о наличии людей. Прозвенел колокол и наш состав двинулся в неизвестность. На платформе я увидел Катю. Она бежала по платформе, что-то кричала, но из-за оркестра я ничего не слышал и только приветливо помахал ей рукой.

До Пскова мы ехали сутки. За это время все успели перезнакомиться. Кто-то нашел своих земляков. Кто-то вместе воевал в окопах. У меня знакомых не было, но навыки общения, приобретенные во время поездок по России, сослужили мне хорошую службу. Самое главное, не жадничай. Что-то есть – поделись. Если с тобой поделились, ешь скромно, и обязательно поблагодари того, кто с тобой поделился. Если русский народ не обижать, то это золотой народ.

Кашу хлебали из одного котла, который принесли на одной из остановок. Когда ешь из одной чашки с другими, то правила поведения более жесткие, чем, если бы каждый ел из своей тарелки. Первое – не части, а не то получишь ложкой по лбу от старшего. Второе – не лезь не в свою очередь. Третье – не выбирай лучших кусков, они должны остаться на дне. Ну, а соблюдение гигиены, это уже само собой.

Кстати, полевые кухни – это чисто русское изобретение, подхваченное всеми армиями мира и присвоенное себе, как и автомат Калашникова в настоящее время.

Мы все думаем, что полевые кухни существовали во все времена, а они были запатентованы только в 1907 году автором – подполковником Турчановичем.

Русским есть чем гордиться, и я горжусь этим вместе с ними, потому что я такой же, как и они, и еду вместе с ними навстречу опасностям.

По прибытии на место мы выгрузились из вагонов на какой-то станции и маршем двинулись в ту сторону, откуда доносился гул взрывов.

Часа через три пути мы вышли к какой-то деревне, наполовину разрушенной, без жителей, на окраине которой виднелась линия окопов. От окопов к нам бежал офицер, без погон, в грязной шинели.

– Скорее занимайте окопы, – кричал он, – артподготовка закончилась, скоро немцы пойдут в атаку.

Наш командир батальона, наскоро поговорив с офицером, собрал ротных и поставил им задачу. Ротные дали команду взводным. Каждому взводу был определен участок, который они должны были занять.

Я не пишу мемуары. Солдатских мемуаров не бывает. Кому интересно знать, как солдат живет в окопе, как стреляет, что ест, куда ходит оправляться, где спит, где умывается? Такие грязные вещи не видны из окон кабинетов в высоких штабах и не интересны простому обывателю, какое бы положение в обществе он не занимал. У солдата нет возможностей привести в качестве примера текст директивы главнокомандующего, описать обстановку на совещании по принятию решения и того, как дивизия одна пошла налево, а другая – направо. Солдат не встречается с сильными мира сего и не знает, какой сорт вина подается в высочайших кабинетах перед обедом. Зато у мемуаристов за номерами дивизий и полков не видно солдат, без которых эти дивизии всего лишь пустой звук.

Мы быстро заняли окопы, в которых находилось несколько десятков солдат, что оставались от полка старой армии, разбежавшейся, кто куда. Пока было время, каждый стал оборудовать то место в окопе, которое ему было определено. Лопатками подкапывали дно траншеи, набрасывали земляной бруствер, устраивали место для винтовки. В это время интенданты привезли ящики с боеприпасами и ручными гранатами.

Примерно минут через тридцать мы увидели цепи немецких солдат в темно-серых шинелях и металлических шлемах. Они шли во весь рост, не пригибаясь, держа винтовки наперевес. Они не стреляли, не стреляли и мы. Когда до нас оставалось метров сто, они дали залп и с криком «ура» побежали. И тут наша траншея дала залп. Второй залп. На правом фланге затрещал пулемет. Немецкая цепь залегла. На траншею посыпались пули низким тоном тявкающего пулемета «Шварцелозе». Затем все стихло. Немцы не стреляли, не стреляли и мы.

Затем снова началась артподготовка. Тяжелые снаряды, давно пристрелявшихся к траншеям пушек, начали разворачивать наши окопы. Наш командир выскочил на бруствер с наганом в руках и крикнул:

– В атаку, за мной! – и побежал к немецкой цепи.

Нас как будто кто-то подбросил из траншеи, и мы с криком «ура» побежали за ним. Немцы были ошеломлены. Не будучи окопанными, они попытались отстреливаться, но потом встали и побежали к своим окопам. А немецкие снаряды продолжали утюжить наши окопы.

Сил для атаки немецких окопов не было. Артиллерийской поддержки тоже. Командир приказал нам окапываться на том рубеже, на котором до этого располагались немцы.

Окапывание летом еще понятно, но зимой это сделать в несколько раз труднее. Сначала снег выскребается до самой земли. Затем начинается долбежка мерзлой земли. Зима в том году на западе выдалась не такая суровая. Снежный покров был довольно высоким, и поэтому слой мерзлой земли был не сильно большим. Часам к девяти вечера у нас уже были отдельные окопы, в которых можно было сидеть. Мы по одному ходили к деревне и собирали палки и щепки, чтобы в окопе можно было развести костерчик для обогрева. Скоро нам был доставлен ужин в виде перловой каши с заправкой прогоркловатым подсолнечным маслом и кипяток с сухарями.

На следующий день одиночные окопы были закончены, и мы начали прорывать ходы сообщения к соседям, чтобы ходить в гости и общаться. Работа выматывала силы, но она и согревала нас, не совсем сытых и злых на немцев, которые не захотели подписывать мир и вытащили нас снова в окопы.

Неделю мы сидели в окопах, изредка постреливая по противнику. Для меня странно говорить «противник» в отношении моих соотечественников, но любой немецкий солдат мог проткнуть меня своим ножевым штыком, а любой русский солдат мог застрелить, если бы услышал немецкую речь от меня.

4 марта в немецких окопах поднялся белый флаг и на бруствер вышли два человека, один с белым флажком, другой с трубой. Громко трубя, они пошли к нашим окопам. Через некоторое время к нам прибыли оберлейтнант и унтер-офицер, которые передали пакет командиру нашего полка. Оберлейтнант немного говорил по-русски и сообщил нам, что между Россией и Германией заключен мир.

Случилось так, что командир полка, прибыв в расположение нашего взвода, взял к себе сопровождающих из нашей роты, командира роты, и по его представлению, меня, как одетого более опрятно и выглядевшего более интеллигентно по сравнению с другими солдатами, как он сказал мне потом.

С замиранием сердца я шел к немецким окопам. Отказаться я не мог, так как начисто бы потерял авторитет среди товарищей по окопу.

В немецких окопах нас встретил знакомый уже оберлейтнант и провел в блиндаж командира полка. В блиндаже сразу запахло знакомым запахом, а привычные для меня вещи чуть было не вызвали у меня слезы сентиментальности. Большее удивление у меня вызвал бывший майор, а ныне оберстлейтнант (подполковник) Мюллер, который по-русски пригласил прибывших к столу, где сидело командование немецкого полка.

Я попросил разрешения у командира своего полка выйти, чтобы не мешать переговорам, но командир сказал:

– Садись, сейчас не старое время, ты тоже должен знать, о чем мы будем переговариваться с немцами.

Я сел в уголке. Подполковник Мюллер выступал в роли переводчика. Его нахождение в полку не вызвало у меня удивления. В то время, все работники штабов должны определенное время провести на строевой работе в командных должностях. Речь шла о прекращении огня и о способах передачи сообщений между частями армий, не находящихся в состоянии войны. Практически речь шла об установлении линии границы между двумя государствами.

Подписав протокол совещания, мы направились в расположение своего полка. Проходя мимо Мюллера, я увидел, как он одновременно прикрыл оба глаза, давая понять, что узнал меня и что у меня все в порядке.

Позже мы узнали, что 3 марта в Брест-Литовске все-таки был подписан мирный договор между Россией, Германией, Австро-Венгрией, Болгарией, Турцией. От России отторгались Украина, Польша, Прибалтика, часть Белоруссии и Закавказья, а советское правительство обязывалось еще выплатить шесть миллиардов марок контрибуции, провести полную демобилизацию армии и флота. Это означало полное поражение России в войне. Россия была вынуждена признать право на самоопределение Финляндии, которая практически была и снова стала независимым государством, не настроенным враждебно к России. Вот тебе и мир без аннексий и контрибуций.

6 марта во время заготовки дров в деревне бревно упало на неразорвавшийся немецкий снаряд, он взорвался, убил трех человек и ранил еще троих человек, в том числе и меня.

Рана у меня была не тяжелая, два осколка в спине и осколок в левой руке, повредивший кость. Нас, раненных, отправили в город Псков, где располагался полевой госпиталь. Осколки вынули быстро, на руку наложили шину. Нас одели в больничные халаты коричневого цвета и положили в палату, где все было белым. Врач сказал, что я родился в рубашке. Осколки были рикошетными, то есть отлетевшими от какого-то препятствия.

– Если бы не было препятствия, то с тобой и возиться не пришлось бы, просто так бы закопали, – мрачно пошутил врач.

О своем ранении я написал Аркадию Михайловичу, и через две недели ко мне примчалась Катя с продуктами, учебниками и приветами от всех наших знакомых. Появление Кати меня очень обрадовало и испугало. Привязанность к девушке перерастала во что-то очень большое, в чувство, которое раньше меня не трогало. Но я человек другой страны и в какое-то время я должен буду уйти к себе, где она будет чужой и несчастной, несмотря на мои чувства ко мне. Одновременно с рассуждениями расчета делового человека, я безрассудно бросался в пропасть необъятного чувства, которое называется на всех языках любовью.

Глава 19

Рана моя заживала быстро, чему способствовала Катерина, окружившая меня вниманием и заботой. Она выполняла обязанности сиделки и во всем помогала медицинскому персоналу поставить меня на ноги. На ноги – это так, буквально. Я был ходячим больным с перебинтованной спиной и деревянной рукой на перевязи. Через месяц раны зарубцевались, однако два пальца на левой руке не действовали и нарушилась подвижность руки.

– Задело нервные окончания, – констатировал врач, – может быть, с течением времени это пройдет, а, может быть, вы к этому привыкнете, и не будете замечать, но со службой в армии у вас закончено.

– Нет худа без добра, – говорят русские.

Я немного повоевал, и у меня в документах запись, что я являюсь красноармейцем одной из первых советских воинских частей, получил ранение и инвалидность, защищая советскую власть. Лучшего способа для легализации и не придумаешь. Можно сказать, что я стоял у истоков Красной Армии и участвовал в ее первых боях.

Выписавшись из госпиталя, мы с Катей вернулись в Москву. В военном комиссариате мне оформили документы о том, что я уволен по ранению из РККА (Рабоче-крестьянской Красной Армии) и прикрепили на продовольственный паек к ближайшему к Аркадию Михайловичу продовольственному пункту.

Вечером мы все сели за один стол, и я объявил, что мы с Катей собираемся пожениться и снять квартиру неподалеку от них. Мое заявление вызвало бурю протеста в семье Хлопониных. Его супруга категорически заявила, что с сегодняшнего Катя у них не работает, а находится на таком же положении члена семьи, как и все остальные, а хозяйство они будут вести вместе, что более экономно при нынешних экономических трудностях. Аркадий Михайлович также был категорически против нашего переезда и предложил немедленно начать переносить вещи из кабинета к себе в спальню.

Меня очень тронуло такое проявление чувств, в общем-то, чужих мне людей и я предложил отпраздновать мое возвращение, наше воссоединение в коммуну (очень модное тогда слово), и наше с Катей намерение создать семью.

Все хорошо, когда все хорошо. Аркадий Михайлович трудится в театре, получает небольшую зарплату и небольшой продовольственный паек от комиссариата по делам культуры. Я получаю маленький продовольственный паек как инвалид. Женская половина и маленький ребенок находятся на нашем иждивении. Не густо. Надо искать работу и учиться на курсах за среднюю школу.

Для Кати мы нашли место сиделки-санитарки в военном госпитале, а я устроился в гараж санитарного управления Московского военного округа.

Случилось так, что я помог исправить автомашину какого-то командира, которая сломалась недалеко от вечерних курсов, где мы с Катей занимались. Командир строго отчитывал водителя в кожаной куртке, а тот только руками разводил и говорил:

– Не знаю, товарищ командир, трофейные машины они все не такие как наши.

Так как я был в красноармейской форме, командир обратился ко мне, не могу ли помочь устранить неисправность машины. Я ответил, что я не водитель, но машины раньше видел и, если он не возражает, то я взгляну на двигатель. Опыта ремонта автомобилей у меня не было вообще, но устройство «Руссо-Балта» я в общих чертах знал, и водить эту машину умел.

Заглянув в двигатель, я подергал находившиеся там провода, зная, что автомобиль не заводится, когда нет искры. А искры нет, когда нет электрического контакта. Так и оказалось. Провод от катушки зажигания отделился очень легко, как будто ожидал, когда к нему прикоснется заботливая рука. Воткнув провод в катушку зажигания, я проверил и крепление проводов, подходивших к свечам зажигания. Затем я посмотрел наличие бензина в стеклянном отстойнике и попробовал подкачать бензонасосом. Бензонасос качал плохо, но бензин подкачивал. Проделав все эти манипуляции, я сел в машину, нажал на стартер, и машина к моему удивлению завелась.

– Пожалте ехать, – сказал я командиру и открыл дверку.

Командир сел рядом со мной и приказал водителю сесть на заднее сиденье.

– Вперед, – последовал приказ, и я поехал.

Сначала неуверенно, а потом навык возвратился ко мне, и я поехал сравнительно быстро по нешироким московским улочкам. Подъехали к санитарному управлению, рядом с которым находился госпиталь, в котором работала Катя. Я вышел из машины, поблагодарил за то, что подвезли, и пошел в госпиталь. Командир остановил меня и спросил, где я служу. Услышав мой ответ, предложил работу водителя в сануправлении. Я стал отнекиваться, что не учился специально водить автомобиль, на фронте знакомый водитель только показывал.

– Ничего, – сказал командир, – подучитесь, а водители нам нужны, и рана ваша не помешает работе в тылу.

На том и договорились.

Катя была рада тому, что я и нашел себе достойную работу. По прибытию в гараж я попросился в ученики водителя, чем заслужил некоторое уважение старших коллег. Я производил уборку в гараже, помогал мыть машины и внимательно присматривался к процессу ремонта агрегатов. Слесари поручали мне разбирать отдельные агрегаты, такие как карбюратор, бензонасос, генератор постоянного тока и другие. Я внимательно следил за сборкой, слушая о том, где и какие могут быть неисправности в них. Опытные водители давали мне уроки вождения, учили правилам дорожного движения в Москве.

Правил, как таковых, не было. Были приказы московского градоначальника, пытавшегося совместить движение механического и гужевого транспорта. Но механические средства движения отвоевали себе жизненное пространство и стали господствующим средством передвижения, которому все уступали дорогу.

Месяца через два я уже был своим в гараже и готовился сдавать экзамен на знание автомобиля и умение вождения. С экзаменами я справился успешно, сказалась предыдущая подготовка, мое старание и способности. После экзамена я получил удостоверение водителя и был назначен водителем к заместителю начальника сануправления.

Раненая рука несколько мешала работать, но в процессе постоянных поворотов руля вправо и влево она начала чувствовать нормально, но безымянный палец и мизинец по-прежнему были неподвижными. Работа была несложная, утром подъехать к дому начальника, отвезти его на работу, ждать вызова. По вызову отвозил его или сотрудников управления в различные организации Москвы и ждал их. Времени было достаточно для того, чтобы штудировать учебники и готовиться к экзамену за среднюю школу. Мое стремление к учебе отмечали и не препятствовали ему.

В процессе работы я неплохо изучил Москву. Я и сейчас свободно ориентируюсь в ней, когда приезжаю по каким-либо делам.

У водителя сануправления был неплохой по тем временам продовольственный паек, выдавались и деньги в качестве зарплаты. Кое-что удавалось прикупить в различных организациях снабжения во время поездок. Иногда выдавалось свободное время, и я возил Катю и Аркадия Михайловича с супругой по делам нашего домашнего хозяйства.

Вообще, жизнь была нормальная для условий 1918 года. Везде была гражданская война, разруха, но в Москве она ощущалась не особенно остро. По ночам, иногда, были слышны выстрелы. В июле было восстание левых эсеров, начавшееся с убийства германского посла графа Мирбаха.

После подавления восстания его руководители были арестованы. В Москве был разоружен отряд анархиствующих матросов, которые более напоминали бандитов, выступающих с революционных позиций.

Вместе с заместителем начальника сануправления я ездил в госпитали для организации приемки раненых. Раненых было немного.

По разговорам руководителей управления, которые ездили со мной, я слышал, что в подразделениях снабжения окопались одни сволочи, без взяток нельзя достать ни медикаментов, ни боеприпасов, ни вооружения. Снять их нельзя, потому что они имеют поддержку в более высоких сферах и революционные заслуги дооктябрьского периода. Многие из них вообще ничего не понимают в том деле, каким руководят, и вся эта бестолковщина только вредит делу обороны. Люди, имеющие образование, а до революции носившие военные и гражданские чины медицинского ведомства, вообще находятся под подозрением, как потенциальные вредители, а их распоряжения должны утверждаться комиссарами.

Водитель начальника категория особая. Его считают доверенным лицом и не стесняются в его присутствии обсуждать дела свои и дела служебные. Много разговоров было о тех или иных чиновниках в исполнительном комитете Моссовета, от которых зависело решение вопросов санитарного снабжения.

Слушая своих пассажиров, я делал для себя вывод о том, что мне ничего не надо делать для развала советской власти и снижения обороноспособности России – она сама это сделает при помощи молодых кадров из числа карьеристов.

В верхах, как я понимал, шла борьба за места и должности. В ход шла партийная критика, прямые доносы, пролетарское происхождение, которое, по мнению партийных идеологов, было сродни аристократическому. Если ты из пролетариев, то тебе открыта дорога во всех направлениях. Я это почувствовал на себе. Я не был пролетарием, не был и крестьянином, но у меня и не было дворянского происхождение. Я считался самым удобным материалом для формирования человека нового типа.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю