Текст книги "Сто одно стихотворение (СИ)"

Автор книги: Олег Филипенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Олег Филипенко

        ***

Мой вдумчивый и мощный Голос!

Зачем опять зовёшь ты петь

И всё, что жило и боролось,

Спешишь собой запечатлеть?

Через мои несовершенства

Стремленьем к истине, к добру,

Зачем лишил меня блаженства

В тобою прЕзренном миру?

Зачем лишь сердце жить устало -

Тебя пронизывает страх,

И шепчешь ты НАЧНИ СНАЧАЛА

С мольбой упрямой на устах;

И уверяешь в чём-то главном,

Что предстоит ещё сказать?..

Зачем ты так блажен, мой славный,

В упрямстве верить и страдать?!..

сентябрь 1989 г.

***

Как втолковать смущенье духа

Сознаньем низменности "я"

Всем любопытствующим сухо

Наружной тайной бытия?!

К каким ещё незримым бедам

ГОТОВИТ ПРОСВЕЩЕНЬЯ ДУХ,

Плодя пародии вокруг

Пустых сердец тщеславным бредом?!

1989 г.

ИЗ ЦИКЛА «ВОСЕМЬ СОНЕТОВ»

А. Т.

5

Когда с моею страждущей душой

Лукавит ум, и я шепчу, как в тягость,

Что неба величавость и покой

Есть только лишь покой и величавость;

Что в людях правда злобно весела

И счастлива позорною привычкой

Прощать себя или не видеть зла

И то ценить, что от добра отлично;

Что страсть порой, глумяся над душой,

Внушает ложь, – и вот уж сердце снова

Пресыщенность пугает пустотой

И холодом неискреннего слова,

То, жалуясь, я всё-таки шепчу:

Как, ангел мой, с тобою быть хочу!

6

Для сердца своенравного довольно

И тени ускользающей мечты,

Чтобы стереть приличия черты,

А добродетель вышколить невольно

В угоду прихоти; а нынешние взгляды

В стыдливости сокрытые награды

Прозрели ущемленье наших прав,

Убогость сердца ВЕЯНЬЕМ назвав.

Но жаль мне не того, что одурь слепо

На гробе предка пляшет, – мучусь я,

Что ты – порою отраженье неба -

Так мощен дух, – на привязи вранья.

Я лишь хочу, чтобы желаний сила

Духовность патокой мирскою не убила.

1989 г.

ФИЛОСОФ

Одинокий и безродный,

И по летам молодой,

Жил философ благородный

С гордой, пылкою душой.

Был неглуп, хорош собою,

Но томился средь людей, -

Устремлялся же душою

За фантазией своей

И, стремяся не по летам

В тайны жизни заглянуть,

С вдохновением поэта

Не давал себе уснуть.

Так прошло четыре года,

Но однажды, мыслям врозь,

Что-то СДЕЛАЛА ПРИРОДА, -

И сомненье родилось.

И, смущённый тем сомненьем,

Вечерами он бродил,

Нежил сердце искушеньем

И роптал, что МАЛО ЖИЛ.

А потом в тоске бессильной

Он у Бога попросил:

"Если сердце неповинно,

Сделай так, чтоб я любил."

То ли небом, то ли адом,

Но ниспослана была

Сердцу пылкому награда,

И любовь огонь зажгла.

Но следы её горенья

( Гордость дух больной попрал,

Робость злила нетерпенье,

Страсть рассудок презирал... )

Так глубоко отразились

На возвышенном лице,

Что явилась с неба Милость

И дала покой в конце.

И, пройдя и ад и небо,

Он судьбу благословлял:

"Пусть я жил безумно, слепо,

Но я многое узнал!"

1989 г.

ОТКРОВЕНИЕ МОЕГО ГАМЛЕТА

Я, Гамлет, пишущий стихи

Чернилами своих страданий,

Вам этих строк-воспоминаний

Дарю тревожные штрихи...

Рождённый на брегах Салгира,

Я счастлив был до той поры,

Пока татарские дворы

Не нарушали в сердце мира.

То детство было. Каждый час

Стремился я отдать забаве,

Мечтал о подвигах, о славе,

Но рано праздник мой угас!

Я стал как будто замечать

Кругом унылую печать

Ничтожных мыслей и желаний,

Тщеславья мелких притязаний

И силы – грубой правоты,

И, не назвав ещё словами

Теперь презренные черты,

Смутился страхом и слезами...

Так первым разногласьем с миром

Отягощён был ( и не знал,

Что то Божественная Лира

Стыдливый робкий идеал

Уже вселила в моё сердце),

И я захлопнул к людям дверцы

Своей возвышенной души,

И тайно плакал я в тиши

Над бесполезным идеалом!..

Как я терзал себя кинжалом

Сомнений в зыбкой правоте!

И, не найдя ни в ком опоры,

Я изменял своей мечте

И в совести немые взоры

С ожесточением плевал...

Но мир милее мне не стал!

Как рано стал я ненавидеть

Людей презренные труды,

Их разговоры, их суды...

Как оскорбить и как обидеть

Мечтал весь мир ничтожный я,

Но малодушие привычно

Хватало за руку меня,

И лицемерил я публично...

Таков я был. Так в слабом духе

Потребность в книгах родилась,

И вот в величественном звуке

Душа моя отозвалась,

А ум окрепнул осознаньем,

И стал с гордыней я взирать

( Обиды новая печать

За идеалов поруганье),

И стал с гордыней я взирать,

И с злым презреньем хохотать

Над мировою суетою...

Но, слава Богу, что собою

Доволен всё же я не стал,

И сердца прежний идеал

Вновь поманил меня рукою!

И вот с ожесточеньем воли

Через сомненья, вялость, лень,

Отчаянье и злую пень

Ищу Божественной Юдоли,

Где Простота и Мудрость – свита;

Где Истиной на мир пролито

Так много скорби и любви...

То мой удел... Внимайте ж вы

Моих страданий звукам верным,

Оставьте быт, что чувства глушит,

И состраданием примерным

Познайте собственные души!

24 сентября 1989 г.

СОНЕТ

Когда, мой друг, ты в жизни, как в пустыне

Окажешься, где некого любить,

Где не на ком свой взгляд остановить

Не потому, что хочется гордыне

Величия, а потому, мой милый,

Что дан тебе от Бога сердцу был

Огонь и дух, избыток чудной силы,

Который ты напрасно загубил

Среди людей, то ты, ценя страданья,

На Бога не ропщи. Настрой же слух

На внутренни свои воспоминанья:

Искусству посвяти себя, мой друг.

Ему вверяй свои душевны силы -

Оно тебе облегчит путь унылый.

1989 г.

СОНЕТ

Не верь, мой друг, глазам своим,

Коль видишь, будто я доволен

Своей звездою; я не волен

Собой и сердцем нелюдим.

Я испытал, что значит рок,

Что возвышается над всеми,

Но одиноких тяжко бремя

Вещать свой жизненный урок.

Беда не в том, что мерой сил

Души является бессилье,

А в том, что эти божьи крылья

Средь смертных редко, кто носил.

И только смутная надежда

Моя – блаженная невежда.

1989 г.

МОНОЛОГ МОЕГО ДОН ЖУАНА

Вернуть былые заблужденья

Желать смешно, но почему

Противны сердцу моему

Его ж унылые сужденья?!

Бездействие души постыло

Самой душе! И воли сила

Влечёт к поступкам с напряженьем:

" Коль счастья нет, то всё уж было,

Смирись и обратись к добру;

Презрей желаний устремленья,

К чему обиды униженья

Терпеть высокому уму?.."

Иль что-нибудь в таком же роде...

А сам сужу лишь о погоде,

Шучу, кучу и сердцу скучно,

И с идеалом неразлучна

Моя душа... И мыслю я,

Что всех томит одно и то же,

Что без любви постичь не может

И гений смысла бытия;

Что испытать и соизмерить

С мечтой – обязанность творца;

Что нет несчастнее лица,

Который отказался верить

В значенье и величье жизни;

Что в злой и мрачной укоризне

Пустынника – глухая зависть

И честолюбие страдальца,

И как, к примеру, не исправить

Проклятьем сломанного пальца,

Так он не может сострадать

Тому, что призван презирать...

Так я спешу уверить душу

Предназначеньем, как на сушу

Поникший парусник спешит,

Былою бурею разбит...

Но дни текут, – я побеждаю

Уныние... И вот опять

Спешу я сердце волновать

И новой страстию пылаю!..

декабрь 1989 г.

***

Когда брожу отшельником угрюмым,

Пеняя на уныние свое,

Кошмарные, навязчивые думы

Над тем, что называют "бытие"

Меня волнуют до изнеможенья.

Всё кажется: недавно я готов

Был восклицать призывно: "О, терпенье!

Там – Идеал" – и – как среди штормов -

Душой своей среди волнений страсти

Я управлял и счастлив был напасти.

Но шторм утих; я, бедный капитан,

В смущенье зрю, как из сердечных ран

Струится дух нежданных откровений...

И видится, что волею томлений

Я в заблужденье был так много лет...

Ужель всё так? и мне открыт секрет

МЕХАНИКИ душевных устремлений,

Где цель бессмысленна, а тайны Божьей нет?

6 ноября 1990 г.

ВЕСНОЙ

Весна минувшая была

Лишь откровением постыдным.

О, как мне стало очевидным

Томленье хаоса и зла,

Когда, в плену изнеможенья,

Я в ужас цепкий приходил

Перед бесцельностью томленья

Всех этих вешних, мутных сил...

31 октября 1990 г.

***

Моя терновая стезя

Чурается пустой забавы, -

Я слишком знаю, что нельзя

Не презирать молвы и славы.

Я чту, что сердце говорит...

И пусть в нём будет мало света,

И пусть оскоминой болит

Язык усталого поэта, -

Я знаю, – наступает час

И за грехи людские, где-то

Вдруг раздаётся Божий Глас

Из уст случайного поэта!

21 января 1990 г.

ВИТАЛИКУ Х.

(из письма)

За год один я прожил жизнь:

Я ведал всё, но счастья мало.

И вот без поздних укоризн

Хочу опять начать сначала.

Благослови ж меня, мой друг!

Пусть мне фортуна улыбнётся,

Пусть благодатью дух упьется,

А не печалью новых мук.

Устал... И, кажется, ещё

Один мятежный год – и крышка:

Мне 25, курю, одышка,

И худ, как нищий из трущоб.

Так поскорее приезжай

Ко мне гостить хоть этим летом.

Я расскажу, как стал поэтом,

А ты на ус себе мотай!

18 марта 1990 г.

КАНИКУЛЫ

1

В душе живые впечатленья

От видов родины моей

Угасли скоро... Пару дней

Ходил я в трепетном волненье

По душным улицам, где я

Уж не бывал опять полгода.

Воспоминаньями живя,

Столь подряхлевшая природа

Моей души слегка грустила:

Ей прошлое казалось мило...

Но не люблю грустить о том,

Что минуло: невольна жалость

К себе слабит меня и малость

Досадно на себя потом

И пусто как-то... Да к тому же

Так часто слышишь от людей

Их ропот глупый и досужий

И жалость к участи своей,

Что удержаться от презренья

На сокровенны сожаленья

Свои не в силах я... Но это

Не сердцевинный срез предмета,

О коем высказать хотел

Я мысль свою. – Кто верит в Бога,

Тому судьбы своей дорога

Есть путь к блаженству, и предел

Не существует... Иль, к примеру,

Рассудком презирая веру,

Иные завершают путь,

Влачась до гроба как-нибудь

С тем равнодушием и скукой,

Что верный след того, что мукой

Была им жизнь... А, впрочем, вижу,

Мне этой темы не поднять:

Лишь только истину обижу.

Итак, два дня ходил гулять

Довольно бодро я, но вскоре

Асфальт, машины, детвора,

Безделье, скука и жара

Мне дали знать, что уж пора

Уехать к бабушке, где море

Волнами брег пустынный бьёт,

Где позабыв мертвящий год,

Упьюсь живительной свободой

Средь величавой красоты,

Нескованный столичной модой

Жить напряженьем суеты.

2

И вот на море я... Но прежде

Хочу довериться надежде

Найти свой глас в созвучье дней

Давно минувших... Ну! живей

Играй моё воображенье,

Чтоб, оживляя впечатленья,

Парить, как прежде... Здравствуй, море!

Как сладко дышит на просторе

Младая грудь! Как жаждет жить!

Как рвётся духом проскользить

По беспредельной зыбкой глади!

Так младость, не познав страстей,

Рукой невинной мнёт тетради

Для поэтических затей,

Томится, не находит слова,

А мысль без корня, невесома

Парит высоко... Но, бывало,

Межводное* меня спасало,

Даря живительный приют

От яростных сердечных смут,

Внушая мысль, что сердца страсть

Есть всё же низменная часть

От целого; что дух мой вечен;

Что срок земного быстротечен;

Что, не жалея ни о чём,

Легко земли оставить дом...

3

То было прежде... Ныне, ныне

Не то со мной: с душой холодной,

От чувства высшего свободной,

Бродил ( как будто был в пустыне )

Уже на третий день я... Скука

Меня заставила искать,

Чем можно время коротать,

И я нашёл: стрелять из лука,

Как бессердечный Купидон,

В сердца красоток. Обаянье

Служило луком, было слово

Стрелою и – огонь! – готово

Знакомство: ум чужой пленён

И завоёвано вниманье...

Но это ль то, что нужно мне?..

Нет, нет! Скорей бежать, покинуть

Места, где страсти на коне,

А конь давно успел остынуть,

Коль конь – душа... ( Пример хорош:

Он наизнанку бы, казалось,

Суть вывернул, но мне досталось

Такое знанье: правду ложь

Выводит к истине – и это,

Быть может, страшно для поэта.)

И вновь я дома... Слава богу!

Каникулы идут к концу:

Билет на поезд и в дорогу...

По загорелому лицу

Сбегает лёгкая улыбка,

Светло и просто в голове:

Пусть в прошлом многое – ошибка,

Но всё исправится в Москве!

конец августа 1990г. Симферополь

* Название села в северо-западной части Крыма.

СОНЕТ

Когда божественным отмеченная сила

Дала великодушные мечтанья

Моей душе, взиравшей сиротливо

На чуждый мир и чуждые страданья, -

Я верил помыслам... Мечтая с упоеньем

О торжестве ума и доброты,

Я на людей взирал с ожесточеньем

И презирал их мелкие черты.

Но годы шли... Язвящие желанья

Смутили душу и рассудок мой,

И чрез тернии счастья и страданья

Мне ближе стал печальный мир земной.

Но помыслов высоких вдохновенья

Хранят средь бурь надежду и терпенье.

1990 г.

ВОСПОМИНАНИЕ О ПЕРВОЙ ЛЮБВИ

Душа моя любить ещё желала

С тех давних и почти забвенных пор,

Когда едва очерчены начала

Влечений смутных, наполнявших взор

Невинным любопытством, неизбежно

Венчавшихся вопросом: что она? -

Зачем так странно телом сложена?

( И помню – я не раз ломал прилежно

Свои едва окрепшие мозги

Над странностью телесного сложенья.

С тех пор прошло сто лет; все впечатленья

Сменились на другие, но, средь зги

Пространных лет, я помню напряженье

Раздумий важных... Но, пожалуй, это

Не суть того, что можно, чуть дыша,

Назвать умильно: детская душа.

А потому, я поищу поэта

В себе, чтобы наглядно изложить

Всё то, о чём успел уж заявить. )

Итак, моя душа любить желала

С тех давних и почти забвенных пор...

Я помню девочку: её печальный взор,

Сердечность та, с которою играла

Она с любимой куклой, кроткий вид

И личико красивое в веснушках,

И розовые маленькие ушки,

И слёзы горькие от ветреных обид

Приятны были мне. Её любил я

Развеселить, чтоб, счастливо смеясь,

Она со мной играла, не боясь

Найти обидчика, и, кажется, что был я

Сам счастлив той минутою, но всё ж

Мне больше доставляла наслажденья

Внезапная обида: словно нож

Входил в неё, – рыдая в исступленье,

Её страданья шли из глубины

Сердечка чуткого. А я над ней стоял

С неясным ощущением вины

И с сладостною мукой состраданья

И нежности – и, весь трепеща, ждал

Сладчайшего: когда меня рыданья

Вдруг содрогнут... О, мой сладчайший миг!

Какие муки я тогда постиг!

Поймёте ль вы? Иль скажете сурово,

Что это для любви невинной ново;

Что мальчику пристойно защищать

Избранницу свою, а не ломать

Ей сердца?.. Эти замечанья

Вполне разумны, но моё признанье

Касается меня, и ваш укор

Суть естества не изменит нимало.

Ведь впрямь моя душа любить желала

С тех давних и почти забвенных пор!..

14-17 сентября 1990 г.

СОВЕТ

Если жизнь тебя обманет...

Александр Пушкин

Когда ты холоден душой

( А это, друг мой, неизбежность )

Спасает от тоски глухой

К воспоминаниям небрежность.

Умей тоскою пренебречь.

И в легкомыслие, беспечность

Умей рассудок так облечь,

Чтоб в настоящем плЫла вечность.

Скажи себе: 'Я не хочу

От жизни ни добра ни худа.

Я Року дани не плачу,

Раз позабыл иду откуда.

Я в настоящем растворён...'

( А настоящее прекрасно -

Раз ты душой не вовлечён

В воспоминания опасны. )

Здесь ощутишь, что снова чист.

Что жизнь загадка, как и прежде, -

Как с иероглифами лист,

Что дан беспечному невежде.

14 февраля 1991 г.

ПО-ДОН-КИХОТСКИ

Того, что было – не вернуть.

Я на коне – и снова в латах.

И в новый отправляясь путь,

Не надо думать об утратах.

Не надо думать, что могло б

Со мной чудесного свершиться,

Когда бы бешенный галоп

Мог за чертой остановиться.

За той чертою, где предел

Бесстрашья, муки и блаженства,

Куда Кихот сквозь мрак летел

С безумной жаждой совершенства!

24 января 1991 г.

***

Я хладнокровен, но вокруг

Гляжу поверхностно и еле.

Не понимаю слов, как "друг",

Как "благородство общей цели".

Давно доверившись судьбе,

Не помышляю об отваге.

И размышляю о себе,

А не о всенародном благе.

Гляжу на прошлое свое

Без зависти и сожаленья

И – раз постигнув бытие -

Чураюсь жизни треволненья.

Раз попадаясь на искус,

Даю отчёт себе за это.

И разве только не смеюсь

Над тем, что в юности пропето.

1991 г.

К ПОРТРЕТУ М. Ю. ЛЕРМОНТОВА

В возможность счастия не верил

Сей выдающийся поэт.

Он глубину страстей измерил,

Но был убит в расцвете лет.

Как знать, когда б рукой жестокой

Он не был бы повергнут в прах,

Он, может, стал бы русский Бах

С душою пламенно-высокой.

Он возмужал и был готов

Для просветлённых вдохновений,

Но, видно, был он слишком гений,

Чтоб из своих же заблуждений

Уйти без жертвенных даров.

И вот чрез тернии исканий

Я говорю: искать страданий -

Мечта нестойкого ума.

Ищите счастия, а тьма

И муки – зреют сами.

12 января 1991 г.

ПЬЕТА

Как говорил один философ:

Мне истина дороже родины.

Один – томится от вопросов,

Другой – по ягодам смородины.

А я томлюсь мечтою прежнею:

Найти себе такого счастия,

Где, может, сердцу безнадежнее,

Но где ко всем живёт участие.

Тот, что томится от вопросов,

Ответ коварнейший получит,

И, рефлексируя, философ

Себя сомненьями размучит.

И, цепенея от догадок,

Сбежит на лоно он природы,

И будет сердцу грустно сладок

Вид на поля и огороды.

Затем – как на природе водится -

Он усыпит свои сомнения,

И смысл жизненный откроется

Лишь в непрерывности движения.

И находясь душою в статике,

В той мёртвой точке откровения,

Он вдруг постигнет, что в прагматике

Живёт такое же томление.

Что это самое томление,

Пусть согласованней, возвышенней,

Живёт в поэтах, чьи стремления

Лишь простодушней и услышанней.

Что в жизни этой, может, главное

Не то, что благотворно слуху, -

Не помощь бесконечно дальнему,

А помощь собственному духу.

И вот уже с высокой кафедры,

Пред всею братьей желторотою,

Предаст возвышенной анафеме

Всё то, над чем всю жизнь работал он.

И скажет в заключенье слово он:

'Ищите счастья очень личного.

На нём всё лучшее основано.

Нет к знанию пути отличного,

А там – кому что уготовано'.

А братья с мелкодумной миною

Даст волю грязному сомнению,

И станет шуткою игривою

Всё, что считал он откровением.

И оклеветанный, непонятый,

Уйдёт без дружбы и участия.

И будет, словно Богом нанятый,

Искать задуманного счастия...

30 января 1991 г.

ИЗ ВТОРОГО ПЕРИОДА ТВОРЧЕСТВА

***

Зелёные обои и портрет

Тургенева. На потолке потёки.

Мне скоро стукнет тридцать лет,

а я белею, одинокий,

на серой грязной простыне

в гостях и, в потолок уставясь,

хочу понять, что дальше мне

с собою делать? Сколько, маясь

от праздности, мне плыть и ждать

чего-то? Это ли не шутка

Создателя? И как понять,

коль нет надежды у рассудка,

зачем живу? Привычка жить?

Инерция? Страх смерти? Скука?..

Пустое... Встану и пойду-ка

налью чайку. Чтоб ощутить

в стихах и в жизни под ногами

мне почву, – надобно дробить

мир до молекул и слогами

учиться заново писать,

не доверяясь мысли смело.

Иначе ясно, что сказать

мне нечего... Такое дело.

1994 г.

В ОСЕННЕМ ПАРКЕ

Сыро и прозрачно в парке. Осень.

Тишина. Людей в округе нет.

Каплет мелкий дождь. Я между сосен

по грязи и жухлым листьям след

оставляю каблуком и в воду,

в виде лужи, с нежностью смотрю,

ибо в ней, как в зеркале, природу

грустную, что сверху, узнаю.

Ветки лип, и туча, что клубится

словно дух неугомонный. Да,

как я рад, что в силах насладиться

зеркалом безмолвного пруда.

1994 г.

СТИХИ, НАПИСАННЫЕ В ЛЕСУ

Впадаю в графоманство, или это

накопленная сила вновь поэта

во мне живит? А, может, то, что лето

уже окончилось, и Болдинская осень

( о, если бы! ) меня средь этих сосен

настигла и, друзьям уже не сносен,

ищу я прислониться где, и ручку

из книжки достаю, и закорючку

вношу на лист бумаги, и на тучку

невидящее око навожу.

Сейчас, сейчас я музе покажу!

Но нет!.. Я ничего уж не скажу,

чего бы вы не знали. И не надо.

Я сам устал от истин до упада.

Мне хочется, чтоб знания лампада

светила тем, кто у руля страны.

А я усядусь лучше на штаны

под сосенкой и буду ждать луны,

чтобы воспеть любовь и лепесточки.

Но жаль, что нет сухой в округе кочки,

а то б я сел и после "л" бы точки,

как Маяковский ставил... Впрочем, вру.

Пожалуй, я "любовь" перечеркну,

а вставлю-ка "берёзу". Я кору

её люблю. Вы поняли, наверно,

что о любви я помню лишь примерно

и потому, конечно, будет верно

не внутренний свой мир ( что никакой )

живописать, а этот вот покой

наружный. Что и сделаю в другой

я раз. Природа совершенна.

Есть время у меня её отменно

зарисовать. Но не сегодня, верно.

1994 г.

***

Как чёрной тушью по белой бумаге -

скелет дерева на фоне неба.

Вчерашний снег тает. Капли влаги

висят на тонких веточках. Хлеба

я накрошил в кормушку из жести

для воробьёв на своём балконе.

Жду их. Спрятался в комнате. Вести

по радио слушаю. Вот на фоне

грязно серого неба с неясным звуком

самолёт проплывает. Прекрасно. Грустно.

Сумерки. Надо успеть за луком

сходить в магазин и хотя бы устно

прикинуть тему для сочиненья

нового. Я же писатель. Это,

хоть и смешно, а даёт направленье

жизни, даже спасает где-то...

1994 г.

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «УХО»

СОН

Я проснулся нынче рано.

Что-то, чую, не в порядке.

В голове моей нирвана,

холодеют мои пятки.

Полежал минут пятнадцать.

За окном кричали дети.

Кто-то пробовал ругаться,

кто-то пёр на драндулете.

Грохотал трамвай надрывно.

Холодильник заработал.

Шумно было непрерывно -

мир по фене своей ботал.

Я лежал как отщепенец.

Я лежал урод уродом.

Не выкидывал коленец

наравне с моим народом.

Стало мне, однако, страшно.

Отрываться неохота

от народной, бесшабашной

стройки до седьмого пота.

Выглянул в окно скорее

успокоиться на рожах.

И нырнул назад быстрее,

и воскликнул: 'Боже! Боже!'

Что стряслось с моим народом?

Я же, кажется, не пьяный.

Каждый выглядел уродом

с головою обезьяны.

Я опять к окну нагнулся.

Точно так: все обезьяны.

Как же так я обманулся?

Сколько ж я валялся пьяным?

Ай-ай-ай! Однако это

не причина, чтоб не кушать.

Я наелся винегрета

и сел радио послушать.

Вздор какой!.. Визжат и стонут,

что такое в самом деле?

Происшествием я тронут.

Что там, в рубке, обалдели?

Я, конечно, понимаю

как легко стать обезьяной.

Но никак не разделяю

этой перемены рьяной.

Нужно в рамках оставаться.

Нужно, знаете, стараться.

А иначе как же, братцы?

Как за мир не волноваться?

Ух, мохнатые какие!

Ух, как буркалами водят!

Галстуки висят на выях

и в костюмах они ходят.

Неужели обманулся

я в последних, ить, надеждах?..

Но внезапно я проснулся

на кровати и в одеждах.

Фух, да это сон!.. Как славно.

Страхи были-то пустые!

И рукой мохнатой плавно

я провёл по жёсткой вые...

1995 г.

ПАУЧОК

Я вишу на паутинке

целый день вниз головой.

В уши вставил по сурдинке,

чтоб не слышать жизни вой.

Жизни вой меня пугает,

я беспомощен и слаб,

кто ж меня не понимает,

тот кричит, что я-де КРАБ.

Краб, мол, хищник ненавистный,

убирайся в океан,

там на камень сядь зернистый

и пугай рыбёшек клан.

Ах, за что такие речи

мне, висящему едва?

Взгляд поймайте человечий

мой доверчивый слегка.

Огорчён и неутешен,

говорю вам: я не краб!

Я на ниточке подвешен,

я, глядите, очень слаб.

1995 г.

ИНФАНТИЛЬНАЯ СОБАКА

Во дворе дрались собаки:

визги, лязги, море слёз.

В стороне от этой драки

молодой стоял барбос.

Он глубокими очами

на собачий зрел позор

и высокими речами

выносил им приговор.

Наконец, одна собака

в передышке подошла

к нему с речью: 'Что за врака

тебе в голову пришла?

Что бормочешь ты, несчастный?

Почему ты не поймёшь,

что твой гневный лай напрасный

с толку сводит молодёжь?

Цели есть. Они понятны

и сопливой детворе.

Подключайся к нашей ратной

увлекательной игре.'

'Да, – собака отвечала, -

нынче ж буду среди вас.'

А сама потом сбежала,

только ей сказали: ФАС.

Ох, смеялися над нею

молодёжь и старики.

'Надо ей намылить шею', -

тявкнул маленький Кики.

1995 г.

КУРИЦА, КОТОРАЯ РОДИЛАСЬ СРЕДИ МЫШЕК

Родилась я среди мышек.

Мышкою считалась.

Но однажды из подмышек,

мне так показалось,

крылышки растут. И точно.

Что за наважденье?

Нужно выяснить мне срочно

смысл перерожденья.

Мышек спрашивать стеснялась

я о тайне этой.

Да к тому ж мне мир, казалось,

стал с угрюмой метой.

Всё не нравилось у мышек

мне с того момента.

Я мечтала зреть детишек

с крыльями... И енто

было неосуществимо.

Но однажды в хмурый

день увидела, как мимо

пробегают куры.

О, как сердце моё прыгать

стало от волненья!

О, как крылышками двигать

начала я с пеньем!

Много мной с тех пор сменилось

изб, дворов и улиц.

И однажды мне открылось

знание всех куриц.

С той поры уже не смею

мышек презирать я.

Ведь летать я не умею,

все мы, значит, братья.

1995 г.

УХО

Мимо пролетает муха.

За окном болтают люди.

Я одно большое ухо,

я лежу себе на блюде.

Я лежу себе недвижно.

В моей раковине мраки.

Я почти индийский Кришна,

только вот с нутром собаки.

Слышу, как сосед с работы

возвращается нетрезвый,

а навстречу обормоты,

его дети, скачут резво.

Слышу, как гудят машины,

как сосед, живущий сверху,

пишет на холстах картины,

в краски стряхивая перхоть.

Слышу, как собака лает,

как летают самолёты,

как сосед слюну глотает

и рисует бутерброды.

Слышу, как зовут ребёнка,

как дрожит в конфорке пламень,

как упавшая гребёнка

ударяется о камень.

А когда приходят сроки

ночи выступить на сцену,

слышу, как молчат пророки,

покоряясь жизни плену.

Как растёт трава, я слышу,

как НИЧТО уничтожает

то, от коего завишу

я и всё, что звук рождает.

Хорошо там, где мы будем.

Хорошо убить все страсти.

Хорошо всем этим людям

не уметь сказать и здрасьте.

Я лежу себе недвижно.

В моей раковине мраки.

Я почти индийский Кришна,

только вот с нутром собаки.

1995 г.

ИЗ КНИГИ СТИХОВ «ОПЫТЫ»

ОПЫТЫ

Мои опыты такие:

прорубить дорожку

и найти-таки другие

дали понемножку.

Горизонт всегда один, но

есть на горизонте

нечто новое, что длинно

объяснять увольте.

Это значит, что ты видишь

новыми глазами;

хоть на русском, хоть на идиш -

всё это сказали.

Горизонт всегда один, но

есть на горизонте

тоже вечное, картинно

явленное в понте.

Это значит, чуть повыше

ставить свою планку,

даже если ты, парниша,

бьёшь ногою банку.

Отыщи и переплавь ты

в своём сердце это

и не думай в космонавты,

а иди в поэты.

Здесь откроем мы такое,

что скромнее будем

и не скоро из запоя

возвратимся к людям.

1995 г.

ПОЭТУ

Не молчи, старичок,

не молчи, сладкогласый.

Если даже сил йок,

всё равно точи лясы.

А иначе нельзя.

А иначе, быть может,

не возьмёшь ты ферзя,

и тоска тебя сгложет.

Что и делать ещё

нам, поэтам, ублюдкам,

если ты поглощён

своей музой по суткам?

Да добро бы была

эта муза как муза,

а то так... барахла

натолкает от пуза.

Сам не раз, что её

пригласил на свиданку,

пробубнишь только: 'Ё!

Подложила подлянку.

Снова мусор за ней

на листках остаётся,

не увижу, халдей,

куст горящий, сдаётся'.

Но и всё ж не грусти,

а стучи в свои двери,

отопрут – ты в чести,

нет – не много потери.

6 сентября 1995 г.

***

Есть вещи поважней поэзии,

ну, скажем, знание о том, что

хоть в Англии, хоть в Индонезии -

все в гроб ложатся, это точно.

И это знание-незнание

мне позволяет относиться

к поэзии, как, скажем, к зданию,

где я живу, где мне свариться.

Отсюда голос мой естественный,

отсюда лёгкие ошибки

за взгляд излишне несущественный;

и все мои полуулыбки.

1995 г.

***

Каждый день одно и тоже:

словно механизм

во главу угла положен,

а не жизнь.

Наливаю утром чайник,

умываюсь, ем.

Бессловесный, как молчальник,

думаю – зачем?

Наперёд уже я знаю

распорядок дня.

Как животное зеваю,

рот не заслоня.

И кружу я по квартире,

думая о том,

что неплохо бы в сортире

заменить плафон.

Вот такой, себе ненужный,

мелкий и смешной,

я живу, как тот биндюжник

иль как заводной.

Приходите, посмеётесь

надо мною все.

И хотя бы вы очнётесь,

пусть не насовсем.

Но войдите тихо, боком,

чтобы я не знал

и от злости ненароком

вас не покусал.

1995 г.

***

Поэзия, едва

я на ногах, как сразу

цепляюсь за слова

и забываю хазу.

Я забываю всех,

друзей, врагов и прочих.

Я не хочу потех,

хочу минут рабочих.

Отважно и легко,

осмысленно и дерзко

несу своё древко

и на душе не мерзко.

Пусть гонят на меня

волну негодованья,

кимвалами звеня

из-за непониманья.

Мне всё равно. Но вот

окончена работа,

и я уже не тот,

и рот дерёт зевота.

И всё постыло вмиг,

и жизнь скулой бандита

страшит и тяготит,

и карта моя бита.

1995 г.

***

Жду – сижу на стуле -

твоего звонка.

Отливаю пули -

строчки на века.

Стыдно так убого,

мил поэт, писать.

Будет ли подмога -

неизвестно, б.....

Что ещё добавить?

Всё сказал любя.

Но молчать заставить

выше сил себя.

Вдруг случится праздник:

неизвестно как

напишу, проказник,

некий новый знак.

Формулу открою

новую цветка

и структуру вскрою

жизни мотылька.

Слов случайных корень

извлекай, спеши,

в творческом отборе

из ядра души.

Всё, что ты, как ЗДРАСЬТЕ

ляпнешь наобум,

чрез горнило страсти

протащил твой ум.

И остались только

жалкие слова.

Вот такая, Колька,

горклая халва.

5 сентября 1995 г.

ИЗ ДРУГИХ КНИГ СТИХОВ

ПЕЧАТНАЯ МАШИНКА

Обычная печатная машинка.

Местами в пыли, местами нет.

Когда печатаю, случается заминка:

буквы западают. Много лет,

видимо, ей. У меня недавно

она, где-то с полгода. Её

мне отдала знакомая. Плавно

взгляд мой скользит по буквам: Ё

( клавиша пылью покрыта, так как

я ей не пользуюсь, только Е ),

О, ТВЁРДЫЙ ЗНАК ( в пыли, однако,

также как Ё ), К... На столе

машинка стоит. Под ней подстилка

из плотной ткани. Могу прочесть

надпись на корпусе. Вот: МАШИНКА

ПП-305-01. ( Тут есть

даже знак качества, тот, советский ).

Далее: ТУ-25-01

128-02. НЕМЕЦКИЙ

ЗАВОД 'РОБОТРОН-21-

011' ПО ЛИЦЕНЗИИ

СССР... Такой вот текст.

Машинка хорошая, я не в претензии,

денег не просит и хлеба не ест.

1994/1995 г.г.

КРЫМ

Борису Р.

Там воздух по-другому выкроен

и сотворяются там люди

немного угловатей, с икрами

коричневыми уж в июне.

Там лёд шкварчит зимой разжиженный

под шинами автомобиля,

и наземь тёплый снег одышливый

ложится плавно, без усилья.

Там все влюбляются пронзительней,

но страсти там не возвышают,

а только любят уморительно

и словно дети не прощают.

И всё-таки там понимание

найдёте фамильярно-нежное

в каком-нибудь белесом Каине,

считающим всех прочих пешками.

Московский говор там до колика

смешит младых аборигенов,

и пишется легко буколика,

и тучки как морская пена.

Я вырос там под небом праздничным

и, что ни день, то вспоминаю

то взгляд какой-нибудь загадочный,

то друга из Бахчисарая...

1995 г.

ИЗ ЦИКЛА «ОЛЕГ ВАСИЛИЧ ФИЛИПЕНКО»

***

Олег Василич Филипенко -

любитель женщин и цветов, -

идет по улице – ты глянь-ка, -

без галстука и без штанов.

Он улыбается всем дамам,

флиртует, словно джентельмен,

и не боится, значит, срама,

совсем как заграничный мэн.

На нем моднячая рубашка

свисает чуть не до колен,

помята снизу вся, бедняжка, -

штанов неизгладимый плен.

Олег Василич Филипенко

не имет срама. Почему ж?

Милиция, братва и "стенка"

ужели не холодный душ?

Нет, он не видит и не слышит

угроз от жизни. Ну ваще!

Он улыбается и дышит

как сэр при шпаге и плаще.

Проходят господа и дамы

и пальцем крутят у виска,

а он от мелодичной гаммы

не отвлекается пока.

Он напевает и воркует,

и восклицает: "Все пройдет!

И та, что не меня целует,

мои стихи хотя б прочтет.

Паситесь, мирные народы.

Я ваш поэт. Мне хорошо.

И потому как вы уроды -

я счастья в жизни не нашел.

И все-таки я посылаю

вам свой привет, свое ура.

Я дефилирую, гуляю,

весна – чудесная пора!"

31 июля 1996 г.

***

Олег Василич Филипенко -

великий русский был поэт.

Он становился на стремянку

и сочинял свой дивный бред.

Его кормили с ложки дети,

а он рычал на них как лев,

и как-то за поступки эти

он претерпел Господний гнев.

Отобрана была стремянка.

Он плакал, бился над собой,

работал над японской танка

и спать ложился чуть живой.

А Боженька глядел сквозь тучи,

стремянку пряча под себя,