Текст книги "Лика. Замуж за дьявола"

Автор книги: Олег Татаренко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

Глава 2

– Лика! Ваш мобиль… – начал было Молин.

– Пусть Раймон сам забирает, зло ответила она.

Погруженная в свои мысли, Лика возвращалась пешком домой по тропинкам благоухающего леса, ничего не замечая вокруг.

Николай на следовал за нею. Теперь она совсем не обращала внимания на молодого слугу. Она старалась отогнать мрачные мысли, все еще одолевавшие ее. Решение принято. Что бы ни случилось, она не отступит. Значит, надо смотреть только вперед, безжалостно отметая все, что может поколебать ее и помешать выполнению этого великолепно разработанного плана.

Неожиданно ее думы прервал голос Николая:

– Мадемуазель! Мадемуазель Лика!

Она машинально остановилась.

Обернувшись, Лика увидела, что Николай спешился и машет рукой, подзывая ее.

– Что случилось? – спросила она.

Он с таинственным видом прошептал:

– Я хочу вам что-то показать.

Слуга углубился в рощу. Лика последовала за ним. Николай шел, нагнув голову, словно искал что-то. Наконец он остановился, опустился на колени и, поднявшись, протянул Лике пригоршню душистых красных ягод.

– Первая земляника, – прошептал он, и улыбка зажгла лукавый огонек в его карих глазах.

– Не надо, Николай, это нехорошо, – тихо ответила Лика.

Но от волнения на глаза ее навернулись слезы. Николай вдруг вернул ее в чарующий мир детства с прогулками по лесу, опьяняющим ароматом боярышника, прохладой, веющей от каналов, по которым Валентин катал ее на лодке, речушками, где они с Николаем собирали каштаны.

– А помнишь, мы называли тебя повелительницей демонов? – шепотом спросил Николай.

– Глупый, – дрогнувшим голосом проговорила она. – Николай, ты не должен…

Но она сама уже, как в детстве, брала губами нежные и сладкие ягоды прямо из его протянутых ладоней. И как тогда, Николай стоял совсем рядом, но только теперь этот некогда худенький живой мальчуган с лицом, напоминающим беличью мордочку, превратился в юношу на целую голову выше нее, и в вырез расстегнутой рубашки она видела его смуглую, заросшую черными волосами грудь, вдыхала исходящий от него резкий мужской запах. Она слышала, как медленно и тяжело он дышит, и, взволнованная, не решалась поднять голову, боясь встретиться с его дерзким и жарким взглядом.

Она продолжала есть землянику, поглощенная этим упоительным занятием, которое в действительности имело для нее какой-то особый смысл.

«Мой родной край, в последний раз! – говорила она себе. – Насладиться тобой в последний раз! Все самое лучшее, что делало меня счастливой; сейчас в этих руках, в загорелых руках Николая…»

Когда исчезла последняя ягодка, Лика вдруг закрыла глаза и прислонилась к стволу каштана.

– Послушай, Николай…

– Я слушаю, – ответил он на местном наречии.

Она чувствовала его горячее дыхание на своей щеке, запах вина. Он стоял совсем близко, совсем рядом и словно окутывал ее теплом своего крепкого тела. Но он не прикасался к ней, и, подняв на него глаза, она вдруг заметила, что он даже спрятал руки за спину, чтобы устоять перед соблазном схватить ее, сжать в своих объятиях. Она встретила его взгляд, страшный взгляд – в нем не было ни тени улыбки и только мольба, смысл которой нельзя было не разгадать. Никогда еще Лика не была так захвачена мужской страстью, никогда никто так ясно не давал ей понять, какие желания вызывает ее красота. Любовное томление юного пажа в Лунасити было лишь детской игрой, забавой молодого зверька, который проверяет силу своих когтей.

Сейчас все было по-иному. Сейчас это было нечто могущественное и жестокое, древнее, как мир, как земля, как гроза.

Лика испугалась. Будь она более опытной, она не смогла бы устоять перед этим призывом. От волнения у нее подкашивались ноги, но она нашла в себе силы и отпрянула от Николая, как лань при виде охотника. И то невидимое, что ждало ее, и сдерживаемая страсть Николая вызывали в ней чувство страха.

– Николай, не смотри так на меня, – пробормотала она, пытаясь придать своему голосу твердость. – Я хочу тебе сказать…

– Я знаю, что ты хочешь мне сказать, – глухо прервал он ее. – Я читаю это в твоих глазах, в том, как ты сейчас вскинула голову. Ты – мадемуазель Сансе, а я – слуга… И теперь мы уже не можем даже открыто смотреть друг другу в лицо. Я должен стоять перед тобой с опущенной головой! «Будет исполнено, мадемуазель, слушаю-с, мадемуазель…» Ты глядишь на меня, не видя. Словно я бревно какое-то, ведь на собаку и то обращают больше внимания. Некоторые маркизы в своих замках заставляют лакеев мыть себя, потому что лакей – не мужчина, перед ним можно показаться и голой. Да, лакей не человек – он вещь, которая служит вам. Теперь и ты будешь обращаться со мной так же?

– Замолчи, Николай!

– Хорошо, я замолчу…

Он стиснул зубы и тяжело дышал, словно больное животное.

– Я замолчу… Но прежде я должен сказать тебе кое-что, – начал он снова.

– Мне никто не нужен, кроме тебя. Я это понял, когда ты уехала. Я тогда несколько дней ходил сам не свой. Это правда, я лентяй, бегаю за девками, мне противно возиться с землей и свицом. Я и сам не знаю, чего хочу. Раньше мое место было подле тебя. Теперь ты вернулась, и я не могу больше ждать, я должен знать – по-прежнему ли ты моя или я тебя потерял. Да, я дерзкий, бесстыжий. Но если бы ты только захотела, ты бы стала моей, вот здесь, на мху, в этой роще, в нашей роще, на земле, которая, как и раньше, принадлежит нам, только нам с тобой! – прокричал он.

– Ты бредишь, бедный мой Николай, – ласково сказала Лика.

– Только не жалей меня! – воскликнул Николай, и, несмотря на его загар, видно было как он побледнел.

Лика тряхнула своими длинными волосами, которые, как прежде, свободно спадали ей на плечи. Ее охватил гнев.

– А как же ты хочешь, чтобы я с тобой разговаривала? – спросила она, тоже переходя на местное наречие. – Нравится мне это или нет, но я больше не имею права слушать любовные признания бездельника. Я скоро выйду замуж за графа Стима.

– За графа Стима! – потрясенный, повторил Никола.

Он отступил на несколько шагов и молча посмотрел на нее.

– Значит, у нас говорили правду!.. – еле слышно прошептал он. – Граф Стим. Вы!.. Вы! Вы выйдете замуж за этого человека?

– Да.

Она не желала его расспрашивать, она сказала «да», и этого достаточно. Она на все отвечала бы сейчас «да», не задумываясь, только одно «да»!

Лика пошла по тропинке к дороге, нервно сбивая хлыстом нежные побеги на кустах, которые росли на обочине.

– Николай… скажи, ты его знаешь?

Он вскинул на нее глаза, и в них загорелась злая насмешка.

– Да… Я его видел… Он много раз бывал в наших краях. Он так уродлив, что, когда едет на своем черном байке, девушки разбегаются. Он, как дьявол, хром и такой же злой… Говорят, в своем замке в Тулузе он завлекает женщин всякими зельями и какими-то странными песнями… И те, кто попадается на его удочку, либо вовсе исчезают, либо сходят потом с ума. О, у вас будет прекрасный супруг, мадемуазель де Сансе!..

– Ты говоришь, он хромой? – переспросила Лика, чувствуя, как у нее холодеют руки.

– Да, хромой! Хромой! Спросите кого хотите, и вам ответят: Великий лангедокский хромой!

Он расхохотался и, пошёл, нарочито хромая

Лика мчалась сквозь кусты боярышника, пытаясь убежать от насмешливого голоса, который повторял: «Хромой! Хромой!»

Едва она вошла во дворец замка Монтелу, как на старом подъемном мосту показался человек на байке. По его потному, запыленному лицу и штанам с нашитой сзади кожей сразу было видно, что это гонец.

Сначала никто не понял, о чем он спрашивает, такой у него был необычный акцент, и потребовалось время, чтобы догадаться, что он говорит.

Гонец вынул из маленькой железной коробочки письмо и вручил его барону Арману де Сансе, который поспешил ему навстречу.

– Боже мой, маркиз Андижос приезжает завтра! – в сильном волнении воскликнул барон.

– А это еще кто такой? – спросила Лика.

– Друг графа. Маркиз должен на тебе жениться…

– Вот как, и он тоже?

– …по доверенности, Лика. Граф Стим посылает лучшего своего друга, чтобы он представлял его на первой брачной церемонии, которая состоится здесь, в Лунасити. Второе церковное благословение будет дано в замке Милославских на Замле. Лика, ты – уроженка Луны, граф Стим – землянин по происхождению. Таковы традиции. На этой церемонии – увы– твоя семья не сможет присутствовать. Маркиз Андижос будет сопровождать тебя до самого замка графа. Земляне – народ быстрый. Я знал, что они выехали, но не ожидал их здесь так скоро.

– Как я вижу, у меня было не слишком-то много времени на раздумье, – с горечью заметила Лика…

На следующий день около полудня двор наполнился дизельными выхлопами, рёвом двигателей и звонкими криками.

Маркиз Андижос, жгучий брюнет с торчащими пиками усов и горящими глазами, в двухцветных желто-оранжевых рингравах, которые искусно скрывали полноту этого весельчака и кутилы, представил барону приехавших вместе с ним графа Доржерака и юного барона Сербала – на предстоящем бракосочетании они должны были выступать в роли свидетелей.

Приехавших пригласили в гостиную, где Сансе выставили на столы все, что было у них лучшего.

Гости умирали от жажды. Но несмотря на это, маркиз Андижос, отхлебнув глоток тростникового вина, отвернулся и, метко сплюнув прямо на плитки пола, сказал:

– Клянусь святым Поленом, барон, вино обдирает мне язык! Оно до того кислое, что у меня на зубах заскрипело. Эй, холопы, тащите бочки!

Его простота и чистосердечие, певучая речь и даже исходивший от него запах чеснока не только не вызвали неприязни у барона Сансе, но привели в полный восторг.

Что же касается Лики, то у нее не было сил хотя бы улыбаться. Со вчерашнего дня она с кормилицей Фантиной столько трудилась, чтобы придать их старому замку приличный вид, что чувствовала себя совершенно разбитой и словно одеревеневшей. Впрочем, это было к лучшему – по крайней мере она уже была не в состоянии ни о чем думать. Она надела свое самое нарядное платье, опять серого цвета, но, правда, с несколькими голубыми бантиками на корсаже: серая утица среди блистательных сеньоров в лентах. Она и не догадывалась, что ее пылающее личико с упругими, словно налитые яблочки, розовыми щеками, свежесть которого подчеркивал большой, жестко накрахмаленный кружевной воротник, было прекрасно само по себе и не нуждалось ни в каких украшениях. Маркиз и его спутники то и дело поглядывали на нее с восхищением, которое эти пылкие земляне не могли скрыть. Они осыпали ее комплиментами, смысла половины которых она не понимала, потому что они говорили очень быстро и с невероятным акцентом, неузнаваемо изменявшим каждое слово.

«Неужели отныне мне всю жизнь придется слышать такой говор?» – с тоской подумала она.

Лакеи тем временем вкатили в гостиную большие бочки, поставили их на козлы и принялись открывать. Из днища вынимали затычку, и тотчас же в отверстие вставляли деревянный кран; однако струя из бочки вырывалась в этот короткий момент наружу и оставляла на полу большую розовую или красновато-золотистую лужу.

Но привыкшие к сидру и терновому соку, обитатели Монтелу пробовали все эти преподносимые так помпезно вина с осторожностью. Однако вскоре все повеселели. Винные пары всем ударили в голову. Лику охватило какое-то блаженное чувство. Она увидела, что брат радостно смеется, не стесняясь своего ветхого белья, распахнул полы старомодного камзола. А сеньоры земляне расстегнули свои короткие безрукавки. Один из них даже снял парик, чтобы утереть пот со лба, и потом надел его слегка набекрень.

– Лика, да пойдем же! Лика, пойдем наверх, в твою комнату, посмотрим, там такие чудесные вещи…

Лика дала себя увести. В большой комнате, где она спала когда-то вместе с Ортой и Мэд, стояли огромные, обитые железными полосами сундуки из сыромятной кожи, которые называли гардеробами. Слуги и служанки, откинув крышки сундуков, выкладывали их содержимое на пол и колченогие кресла. На широкой кровати Лика увидела платье из зеленой тафты, как раз такого оттенка, как ее глаза. Необычайно тонкое кружево украшало корсаж на китовом усе, а шемизетка была сплошь расшита цветами из брильянтов и изумрудов. Такие же цветы были на узорчатом бархате верхнего платья черного цвета. Его полы были отвернуты и заколоты брильянтовыми аграфами.

– Это – ваше свадебное платье, – сказал поднявшийся, вместе с ними маркиз Андижос. – Граф Стим долго выбирал среди материй, доставленных из Лиона, такую, что подошла бы к вашим глазам.

– Но он же никогда меня не видел, – возразила Лика.

– Господин Молин подробно описал ему ваши глаза: цвета морской волны, – сказал он, – какой она бывает, когда смотришь с берега, а солнечные лучи пронизывают ее до самого песчаного дна.

– Чертов Молин! – воскликнул барон. – Нет, вы меня не убедите, что он столь поэтичен. Я подозреваю, маркиз, что вы несколько приукрасили его слова, чтобы заставить улыбнуться невесту, польщенную таким вниманием со стороны будущего мужа.

– А это! А вот это! Ты только посмотри, Лика! – повторяла Фантина, и ее личико, похожее на мордочку маленькой пугливой мышки, сияло от восторга.

Был здесь и очаровательный дорожный несессер из зеленого бархата на белой камчатой подкладке, отделанный позолоченным серебром, в котором лежали две щетки, золотой футляр с тремя гребнями, два зеркальца тонкой работы, квадратная коробочка для булавок, два чепчика, ночная сорочка из тонкого батиста.

Были еще другие платья, менее роскошные, но тоже очень красивые, перчатки, пояса, маленькие золотые часики и бесконечное количество каких-то мелочей, о назначении которых Лика даже не догадывалась, как, например, перламутровая коробочка с крохотными кусочками черного бархата, смазанного клеем.

– Это мушки, их принято наклеивать на лицо для красоты, – объяснил барон Сербал.

– У меня смуглая кожа, и мне незачем подчеркивать это, – сказала Лика и закрыла коробочку.

При виде таких богатств она испытала почти детскую радость и в то же время впервые ощутила восторг женщины, которую инстинктивно тянет к нарядам и красоте.

– А вот это тоже не подходит к вашему лицу? – спросил маркиз Андижос.

Он открыл плоский футлярчик, и в комнате, куда набились уже и служанки, и лакеи, и работники с фермы, раздался дружный возглас изумления, а потом пробежал восхищенный шепот.

На белом атласе сверкало ожерелье ослепительного, в три ряда, жемчуга с золотистым отливом. Лучшего украшения для новобрачной нельзя было и придумать. Тут же лежали серьги и две нитки жемчуга помельче, которые Лика приняла было за браслеты.

– Это украшения для волос, – разъяснил маркиз Андижос. Несмотря на свое брюшко и повадки славного вояки, он оказался весьма сведущ в тонкостях моды.

– Надо приподнять немного волосы, хотя, по совести говоря, я не очень-то представляю, как это делается.

– Я вас причешу, мадемуазель, – вмешалась рослая плотная служанка, подходя к Лике.

Она была моложе Фантины, но до странного походила на нее. То же сарацинское пламя – память о давних нашествиях – опалило ее кожу. Обе женщины исподлобья бросали друг на друга неприязненные взгляды.

– Это Маргарита, молочная сестра графа Стима. Она служила многим знатным дамам Тулузы и подолгу жила со своими хозяевами в Астрограде. Теперь она будет вашей горничной.

Служанка ловко приподняла тяжелые золотистые волосы Лики и туго оплела их нитями жемчуга. Затем она решительным жестом вынула из ушей Анжелики скромные сережки, которые отец дарил дочери в день первого причастия, и заменила их роскошными серьгами. Теперь наступила очередь ожерелья.

– Ах, для него декольте должно бы быть больше! – воскликнул барон Сербал, устремив взгляд своих черных и блестящих, как лесная ежевика после дождя, глаз в вырез платья Лики.

Маркиз Андижос без долгих разговоров стукнул его тростью по голове.

С зеркалом в руке к Лике подбежал паж.

Лика увидела себя в этом новом обличье. Ей показалось, что вся она, и даже нежная, шелковистая кожа лица с легким румянцем на щеках, словно излучает сияние. Радость, вырвавшись из самой глубины ее существа, распустилась на губах очаровательной улыбкой.

«А ведь я красива», – подумала она.

Но тут все окуталось туманом, и ей показалось, будто откуда-то из глубины зеркала она слышит ужасный, насмешливый голос: «Хромой! Хромой!.. Он, как дьявол, хром и такой же злой. О, у вас будет прекрасный супруг, мадемуазель Сансе!»

Через неделю свадьба по доверенности состоялась. Увеселения длились три дня. Танцевали во всех окрестных деревнях, а вечером в день свадьбы в Монтелу устроили фейерверк, в воздух взлетали ослепительные ракеты и петарды.

Расставленные во дворе замка и за его стенами вплоть до самых лугов длинные столы ломились от кувшинов с сидром и вином, от блюд со всякими яствами и фруктами. От грохота звуковых колонок и усилителей дрожали стены.

В последний вечер перед отъездом новобрачной в далекий Лангедок был устроен пир во дворе замка, на который пригласили именитых соседей и владельцев окрестных поместий. Прибыл и эконом Молин с женой и дочерью.

В той самой большой комнате, где Лика девочкой по ночам прислушивалась к скрипу огромных флюгеров старого замка, кормилица помогла ей одеться. Любовно расчесав щеткой великолепные волосы девушки, Фантина подала ей бирюзовый корсаж и прикрепила к груди шемизетку, украшенную драгоценными камнями.

– Ах, какая же ты красавица, какая красавица, голубка моя, – сокрушенно вздыхала она. – Грудь у тебя такая упругая, что ей не нужны никакие корсеты. Смотри, чтобы корсет не сдавливал ее. Не затягивайся сильно.

– Нянюшка, а не слишком ли глубокий вырез?

– Знатной даме положено, чтобы грудь была видна. Ах, какая ты красавица!

– И кормилица со вздохом глухо пробормотала, словно про себя. – И подумать только, боже милостивый, для кого!

Лика увидела, что по лицу ее старой кормилицы катятся слезы.

– Не плачь, няня, а то и я потеряю последнее мужество.

– А оно – увы! – понадобится тебе, бедная моя девочка… Нагни голову, я застегну ожерелье. А жемчуг на волосы пусть надевает Марго, я в этих фокусах ничего не смыслю… Ах, голубка, у меня сердце разрывается! Когда я только подумаю, что эта дылда, от которой за сто лье разит чесноком и самим дьяволом, будет мыть и убирать тебя в день свадьбы!.. Ох, просто сердце разрывается!

Фантина опустилась на колени, чтобы поправить шлейф верхнего платья Лики, и девушка вдруг услышала, как она зарыдала.

Отчаяние старой кормилицы было для Лики неожиданным, и тоска, которая сжимала ее сердце, всколыхнулась с новой силой.

Все еще стоя на коленях, Фантина прошептала:

– Прости меня, доченька, ведь я тебя своей грудью вскормила, а вот защитить не сумела. Сколько уж ночей, с тех самых пор, как услышала об этом человеке, я глаз не могу сомкнуть…

– А что о нем говорят?

Кормилица встала. Взгляд у нее был темный, застывший – взгляд пророчицы.

– Золото! Полон замок золота!

– Но разве грешно иметь много золота, нянюшка? Посмотри, сколько подарков он прислал мне. Я в восторге от них.

– Не обманывайся, доченька. Это проклятое золото. Он делает его в своих сосудах при помощи всяких зелий. Паж, что так хорошо играет на тамбурине, его зовут Энрико, рассказал мне, что во дворце графа Стима, в его красном, как кровь, дворце, есть флигель, куда никому не дозволено входить. Его охраняет черный страж, такой черный, как днище моих чугунов на кухне. Однажды, когда страж на минутку отошел, Энрико увидел через приоткрытую дверь большой зал, а в нем полно всяких стеклянных шаров, колб и трубок. И все это свистело, кипело! А потом вспыхнуло пламя и раздался такой грохот, что Энрико убежал.

– Просто мальчишка выдумщик.

– Увы! По голосу было видно, что он не врет и так напуган, что не поверить нельзя. Нет, этот граф Стим пошел на сделку с самим сатаной, чтобы получить власть и деньги. Он Жунн, вот кто он, самый настоящий Жунн, да к тому же еще чужак!

– Не болтай глупостей! – резко остановила ее Лика. – Никто никогда не обвинял его в том, что он ест маленьких детей.

– Он завлекает женщин какими-то странными чарами, – прошептала кормилица.

– В его дворце такое творится… просто срам. Говорят, даже сам архиепископ в своей проповеди осудил его, сказал, что в его гнусных делах замешан сатана. И тот нехристь паж, что рассказал мне все вчера на кухне, еще смеялся как сумасшедший, вспоминая, как после проповеди граф Стим приказал своим людям поколотить пажей и носильщиков архиепископа, и какая драка завязалась, даже в самом соборе дрались. Ну подумай, разве у нас могло бы случиться такое бесчинство? И потом, откуда у него столько золота? Родители оставили ему одни долги. Земли – и те все заложены были. А он не угодничает ни перед императором, ни перед другими знатными вельможами. Говорят, когда приехал его высочество герцог Орлеанский, наместник Лангедока, граф не встал перед ним на колени, для него, вишь ты, это трудно. И герцог не рассердился, наоборот, он даже сказал, что мог бы добиться при дворе милостей для графа, а граф Стим ответил, что…

Старая Фантина замолчала, усердно втыкая булавки в юбку, которая и без того уже сидела безукоризненно.

– Так что же он ответил?

– Что… что, даже будь у него длинная рука, его короткая нога от этого не подрастет. Вот как он дерзок!