Текст книги "На сопках Маньчжурии"

Автор книги: Олег Шушаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 22 (всего у книги 23 страниц)

10.Ты помнишь, товарищ, как вместе сражались…
Москва, конец ноября 1939 г.

…Владимира поселили в гостинице 'Москва', совсем рядом с Красной площадью.

Когда он, постучал и зашел в номер, его сосед, молодой коренастый майор-танкист, стоял перед зеркалом в коридоре, насвистывая марш из известной кинокартины 'Три танкиста'.

– Здравствуйте! – сказал Владимир и представился. – Лейтенант Пономарев. Будем соседями.

– Здоровеньки булы! – ответил майор, протягивая руку. – Майор Ильченко, – и кивнул на монгольский орден у Владимира на груди. – В каком полку летал?

– У Кравченко! – ответил Владимир, заметив такой же орден на френче танкиста. Под Золотой Звездой Героя. Рядом орденом Ленина и двумя орденами Красного Знамени.

– Уважаю! – сказал танкист. – Давно ждал случая. С меня причитается! Ты вечером свободен или дела?

– Да, вроде свободен. В наградной отдел только зайти надо…

– Ага! – понимающе кивнул майор. – Заодно и ордена обмоем!.. Тут внизу ресторан есть. Посидим, погутарим! – он надел шинель. – Ну, ладно. Я в автобронетанковое пошел. До вечера, значит?

Владимир кивнул и майор, напевая 'на границе тучи ходят хмуро…' вышел.

Оставив вещи в номере, Владимир явился в наградной отдел Верховного Совета и предъявил документы. Ему велели подождать в коридоре. Он приготовился просидеть до вечера, но бумаги нашлись быстро. Все было в порядке, и его тут же включили в состав какой-то группы, которой через час должны были вручать ордена в Кремле.

Награждение прошло почти обыденно. Владимир даже слегка разочаровался. Он-то ожидал чего-то особенного, но ничего такого не случилось…

Сначала ордена вручали каким-то колхозникам и колхозницам. Потом вызвали Пономарева Владимира Ивановича. Председатель Президиума Верховного Совета Михаил Иванович Калинин отдал ему две красные коробочки и удостоверения к ним. Владимир аккуратно пожал старческую ладошку (его строго-настрого попросили руку Михаилу Ивановичу не жать и не трясти!) и на этом процедура завершилась.

Там, на первой, халхингольской, войне, когда добили Комацубару, и маршал Чойбалсан вручал летчикам двадцать второго Краснознаменного авиаполка монгольские ордена, сначала на аэродроме был общий митинг, потом торжественная часть, а потом товарищеский ужин. С монгольскими даргами (командирами) и цириками (бойцами), которых маршал привез с собой. Были Жуков и Смушкевич, Гусев, Лакеев и другие 'испанцы' и 'китайцы' Герои Советского Союза.

Да-а-а… Вручение первого ордена, пусть и монгольского, он никогда не забудет!

Выйдя из зала, Владимир зашел в туалет и на глазок привинтил ордена к френчу. Посмотрелся… Один вроде пониже получился. Он перевинтил его по новой. Теперь вроде было нормально… Владимир повертелся перед зеркалом, пока никого рядом не было. Выглядело очень даже ничего! Суровый, седой лейтенант. Шрам через лоб. Три ордена… К р а с и в о… Год назад бы то же самое. Владимир прислонился заштопанным лбом к холодному зеркалу…

'К чему это всё…' – подумал он.

Сердце у него уже не болело. Так. Ныло иногда… Медицина тут помочь ничем не могла. Потому что этот недуг был ей не по силам. Да и не нашли у него никакого недуга. Медкомиссию он прошел. Годен без ограничений. Хоть сейчас в бой!

Владимир скрипнул зубами и сжал кулаки…

Ну! У кого на него пуля припасена?!.. Где ты, вражья сила!.. Ну! Иди сюда!.. Буду морду таранить!!! Ну!!!

У него вдруг задергался кадык… Но он сдержался. Несколько раз глубоко вздохнул… И взял себя в руки. А потом одернул френч и пошел в гостиницу.

Войдя в номер, он повесил шинель в шкафу и прошел в комнату. Танкист сидел в рубахе и бриджах со стаканом чая в руке и читал 'Правду'. Очередной Указ о награждении орденами и медалями бойцов и командиров Красной Армии занимал весь разворот.

Майор понял глаза, заметил два новеньких ордена Красного Знамени у него на груди и широко улыбнулся:

– Вот, это по-нашему! Молоток!.. Чай будешь?

Владимир помотал головой.

– И то, верно, – майор посмотрел на свои командирские часы. – Так. Семнадцать тридцать… Слушай, а чего нам вечера ждать, пошли в ресторан прямо сейчас!

Владимир пожал плечами, дескать, не вопрос.

– Ну, тогда я сейчас по быстрому…

Звякнув подстаканником, он поставил чай на стол и, хлопнув себя по коленям, пружинисто поднялся.

А через полчаса они уже сидели внизу за столиком в огромном зале гостиничного ресторана.

Его размеры потрясали!.. Владимиру в какой-то момент даже показалось, что здание гостиницы просто шатер, раскинутый вокруг этого необъятного зала. Впрочем, довольно скоро он перестал замечать отсутствие потолка над головой и увлекся товарищеской беседой. Под это самое, конечно, как и полагается.

– Ну, давай, для начала, за знакомство! – сказал майор, наполнив рюмки, и протянул ему широкую ладонь. – Ильченко. Николай. Командир батальона одиннадцатой ордена Ленина танковой бригады. Слыхал про такую?

– А то! Баян-Цаган! – ответил Владимир, пожимая руку. – Пономарев. Владимир. Двадцать второй Краснознаменный истребительный. С л ы х а л про такой?

– Обижаете, Владимир Батькович! Кто же про вас не слыхал! – майор прищурился. – А сам-то над Баян-Цаганом летал третьего числа?

– Было дело. Переправы штурмовали! Семь вылетов за день сделал!

– У-ва-жа-ю!.. – по слогам сказал майор. – Столик за мой счет! И без разговоров!.. Кабы не вы, совсем труба! Самураи у меня и так полроты пожгли!.. Ну, ладно! Давай первую за знакомство! – майор звонко чокнул своей рюмкой об Владимирову и опрокинул ее в рот.

– Нас, ведь, с ходу, в бой кинули. Прямо с марша. Без пехоты, – он словно оправдывался. – А самураи за ночь такую систему противотанковой обороны отгрохали, прощай мама! Ну, мы и вляпались по самое не хочу!.. Носимся по горе, вокруг одни рожи ускоглазые! Бегают, шныряют вокруг. Под гусеницы сами лезут! Потом Сашка, механик-водитель мой, весь переблевался, не к столу, будь сказано, пока траки отчистил от этого дерьма!.. А по башне ба-бам! И снова ба-бам! Вот такие дыры! – он сомкнул кольцом большой и указательный пальцы. – У них там было понатыкано противотанковой артиллерии в окопчиках, как бульбы в огороде! То тут пушка, то там! Я сам штуки четыре точно раздавил! Но машину они мне таки продырявили в нескольких местах, сволочи! Хорошо хоть не задело никого! – майор увлекся темой, но про рюмки не забыл и снова налил по ходу дела.

– Давай, знаешь сейчас за что… – он посерьезнел. – Давай за тех, кто там остался! За моих ребят… И за твоих… Видел я сгоревший ястребок. И летчика в н ё м тоже видел… В кабине… Что у танкистов, что у летчиков, смерть одинаковая. Как движки на танке и на самолете!

Они встали и молча выпили не чокаясь…

Никто на них не обратил внимания. В зале было полно военных. И свет огромных хрустальных люстр, свисающих на длинных тросах с далекого потолка, играл и отсвечивал на рубиновой эмали, золоте и серебре орденов и медалей, шпал и ромбов. Многие были с женщинами. Может и с женами, но, скорее всего с боевыми подругами. Подруги были в ярких красивых платьях и громко смеялись.

– Я так понимаю, ты сбивал, – скорее утвердительно, чем вопросительно сказал Ильченко, кивнув на ордена Владимира.

– На Халхин-Голе, – кивнул Владимир. – Семь лично и еще пятерых – в группе. В свалке иной раз не разберешь, – пояснил он, заметив недоуменно поднятую бровь. – Стреляешь по всем подряд. А потом посчитают на земле по обломкам, сколько всего сбито и на всех записывают.

– На Халхин-Голе… В смысле, ты еще и в Китае повоевал? – спросил майор.

– Недолго… Успел только троих завалить, пока самого не зацепило.

– А… Теперь понятно, почему только сейчас за орденами приехал.

– Ну, да… Пришлось в госпитале поваляться… Пару месяцев.

– Ты, смотри! К р е п к о зацепило!

– Ничего, оклемался потихоньку! Были бы кости целы, а мясо нарастет! – усмехнулся Владимир.

– Точно! А второй, значит за Китай, – качнул головой Ильченко.

– Да, нет о б а за Монголию. Один за майские бои, а второй за август…

– Так ты там с самого начала, выходит, был! – присвистнул майор.

– Ага! Меня первый раз еще в мае ранило. – Владимир показал на свой шрам. – До двадцатого июня в госпитале лежал, но успел вернуться, когда о п я т ь началось!

– А мы в июле под Баян-Цаганом крестились… Слушай, а почему за Китай у тебя нету? Раз троих сбил, е щ е одно Знамя положено! – удивился Ильченко.

– А хрен его знает, товарищ майор! – пожал плечами Владимир. – Вроде подавали… У нас пока Кравченко командовал, все представления наверху проскакивали со свистом! А потом как заржáвело. Да, ладно, не за ордена ж воевали!

– Так-то, оно, так! – протянул Ильченко. – И все же, все же, все же… Добро! Тогда давай, хоть эти обмоем!

Владимир осмотрел стол… Хрустальная вазочка из-под хлеба подходила для процедуры в самый раз. Он аккуратно переложил хлеб на салфетку и налил в вазочку стакана два водки. Ильченко уже отвинтил орден Ленина и Звезду:

– Вчера вручили… Не успел еще обмыть, – сказал он и бросил их в вазочку. – Вот, зáраз и обмоем.

Ленточка медали сразу потемнела, намокая. Владимир отвинтил свои ордена и бросил туда же. Майор помотал вазочку из стороны в сторону и протянул ему.

– После тебя… – мотнул головой тот. – По старшинству!

Ильченко кивнул, прищурился, примериваясь, отпил половину и передал вазочку Владимиру. Тот принял ее двумя руками, выдохнул резко в сторону, и, не отрываясь, осушил до дна. Они достали свои награды и привинтили обратно. За соседним столиком слева, группа пехотинцев, с интересом следила за действом и одобрительно зашумела, когда оно завершилось. Это привлекло внимание проходившего мимо невысокого худощавого морского летчика.

Он повернулся, пригляделся, и вдруг воскликнул:

– Володя!.. Привет!

Это был Николай Полищук. Владимир порывисто поднялся к нему навстречу, и они обнялись. А потом отодвинулись, разглядывая друг друга. У Николая было уже две средних полоски старшего лейтенанта на рукаве. На груди сверкала Геройская Звезда, а рядом орден Ленина.

– Ты где присел? – спросил его Владимир.

– Нигде пока, – пожал плечами Коля.

– Давай к нам! – Владимир повернулся к Ильченко. – Товарищ майор! Не возражаешь? Друга встретил старого. Год не видались!

– Какой разговор! – сказал тот, пододвигая Николаю свободный стул, и замахал рукой официантке.

Николай сел и всмотрелся в друга. Владимир сильно изменился… Не в орденах дело, хотя и в них, конечно, тоже. Седой совсем стал. И этот шрам… А глаза потухли. Что-то случилось…

– Ч т о случилось? – спросил он.

– Ты о чем? – переспросил Владимир. И понял, о чем его спрашивает друг. А потом посмотрел на Николая и вдруг такая боль отразилась в его глазах, что Коля почувствовал ее почти физически:

– Воздушно-десантную бригаду, в которой она служила, в первый же день, как началось, выбросили на Харбин… – у Владимира перехватило горло. – Сказали, погибла…

– Та-а-ак… – протянул Коля. – Ты т о ч н о знаешь?! Может ошибка какая?

– Мне товарищ написал, с Дальневосточного. Он служил с ней рядом.

Майор переводил непонимающий взгляд с одного на другого, а потом вдруг вник. Кивнул сам себе и поставил в ряд три рюмки. И молча всем налил. И они выпили не чокаясь…

'Такая вот война…' – подумал Ильченко. И так больно ему стало… И хорошо, что никто не услышал этой боли. Он отвернулся…

– Ну, а ты когда успел? – спросил Владимир, мгновение спустя, Колю, кивнув на Золотую Звезду.

– Указом от двадцать девятого августа, за таран, – просто ответил тот. – А старлея, месяц назад дали.

– Таранил, значит, – сказал Владимир. – Пропеллером?

– Не-а… На скорости консолью рубанул по крылу. И сам тоже упал… Там такое было! Слыхал, как они на Владик ходили?.. По сотне бомбардировщиков за раз! И сотня истребителей в прикрытии. Такая мясорубка была!.. Вовку Малахова помнишь?

– Ну.

– Расстреляли в воздухе, когда он на парашюте выбросился из горящей машины.

– Сволочи!

– Я у самой земли открыл, все никак не мог вращение остановить, а то и меня бы тоже, наверное, – сказал Коля.

– Такая вот война, – сказал Ильченко и опять отвернулся.

А что тут еще скажешь… И не надо.

Владимир налил всем и встал. Как самый младший по званию из присутствующих, он поднял тост:

– З а С т а л и н а!

И все встали…

– З а С т а л и н а!!

И слова эти разнеслись по залу глубокой, низкой волной. И посыпались стулья, падая. И все вставали, один за другим. И все поднимали рюмки и бокалы. Ребята повернулись к залу. И Золотые Звезды засверкали на их груди…

– З а С т а л и н а!!!

И все, кто их видел. Все, кто в этом зале был. Все подняли бокалы вместе с ними!.. В с е!.. Ради этого можно было умереть!.. И они выпили! Все вместе! А потом захлопали… И эти аплодисменты, стоили, дороже всего на свете.

Владимир сел и склонил голову. Нет, он не пьян… Просто у него больше ничего нет. Не было. И не будет! Никогда! Кроме Сталина!

– А знаете что, ребята? – Ильченко разлил по новой из графина. – А давайте теперь, за вас, за Сталинских Соколов! И морских, и сухопутных…

Владимиру этот тост показался смутно знакомым… Но был он так красив! И за это нельзя было не выпить. Они и выпили.

– Ну, вот, а потом меня подбили… – Ильченко опять рассказывал свою историю, но уже обращаясь к Николаю. – Иваненко, помкомвзвода, рядом шел. Буксир завели по быстрому, пока самураи не набежали… Ну, и вытащили меня. А пока ехали, еще один экипаж подобрали из соседней роты. Вывезли. Обгорели ребята здорово. Это у нас обычное дело, – майор махнул рукой и поднял голову.

А лучше бы не надо…

Потому что в этот момент мимо них проходили музыканты и певица… Которая. Взглянула ему в глаза и улыбнулась… Е м у! Так нежно!

Ильченко онемел…

Яркая, безнадежно красивая блондинка в роскошном длинном платье, с прической как у немецкой киноактрисы Греты Гарбо… Не з е м н а я женщина.

Когда музыканты заиграли, она запела нежным контральто:

 
…Забыть тебя не так уже легко мне!
Забыть твой взгляд, забыть твой смех, обман!
Жить мне одной без тебя невозможно!
Не верю я тебе, твоим слезам!..
 

Танцплощадку перед небольшой сценой в центре зала сразу же заполнили пары.

И голос певицы, и все остальное, как весьма обтекаемо показал рукой майор, было очень даже, как бы это сказать! И ребята вдруг увидели, к а к это бывает. Когда к человеку приходит любовь с первого взгляда…

– Жаль пригласить нельзя, – вздыхал Ильченко. – Петь-то некому будет.

– А пусть музыканты одну песню без слов сыграют, – предложил Владимир.

– Точно! – ухватился за эту мысль майор. Он хлопнул рюмку вне очереди, встал, одернул свой серый френч, и направился к конферансье, притулившемуся недалеко от сцены возле столика администратора.

А под высокими сводами плыла грустная мелодия и разрывала душу:

 
…Признайся мне! В твоей слепой измене!
Признайся мне! За правду все прощу!
Ты и я в слезах любви найдем забвенье!
Их запить хочу, измену, грусть свою…
 

– Ну, а ты, Коля! Ирину не забыл еще? – спросил Владимир.

Коля помотал головой. У него так щемило сердце от этой песни! Он обхватил голову руками… Нет! Зачем он об этом говорил… Нет! Причем, тут Володя… Нет! Ирину он не забудет никогда! И н и к о г д а, и никого больше не полюбит!.. Почему-то он знал это совершенно точно.

– Ты, не понимаешь, Володя… Я даже не знаю, какая у нее теперь фамилия! Как мне ее найти, если я не знаю, какая у нее фамилия?!.. Нет, ты скажи!.. Как?! Как я могу ее найти?!.. Как? – повторял он снова и снова.

А мелодия, отражаясь от мраморных стен, печально бродила по залу, между столиков. Чудесный голос проникал прямо в душу и терзал ее, и терзал… А может, певица так проникновенно пела о своей собственной горькой любви?

 
…Признайся мне! Пока еще не поздно!
Признайся мне! Но не жалей меня!
Ты провинился! Поправить все возможно!
Твоя! Признайся мне! Прощу тебя!..
 

Владимир смотрел на друга и сосредоточенно размышлял…

Они уже выпили два графина на троих. И мысли у него были ясные. Хотя как-то потихоньку начинали крутить виражи… Надо найти Ирину, решил он… Да, но как? Как найти человека, если не знаешь его фамилию? Нет фамилии, нет и человека… Владимир посмотрел на Колю, сидящего, уставившись в одну точку. Надо найти Ирину, решил он… Стоп! Выходим из виража! Он наполнил рюмку и выпил.

И, как ни странно, это помогло!

– Был такой древний грек, – начал он издалека.

И Коля, подняв голову, недоуменно взглянул на него.

А Владимир продолжал:

– Его звали Ар-хи-мед. Так, вот, он как-то сказал 'Эврика!' – и Владимир хлопнул товарища по плечу. – Я знаю, как найти твою Ирину!..

А у того в глазах вдруг загорелась безумная надежда. Он вдруг поверил, что способ действительно есть, и Владимир его з н а е т!

– Значит так! Берешь отпуск. Едешь в Оренбург… Общагу ты знаешь? Знаешь!.. Во-первых, если она сначала поменяла фамилию, а потом съехала оттуда, то в домовой книге есть запись. Во-вторых, если она сначала съехала, а потом поменяла фамилию… Стоп!.. Так!.. В любом случае ты знаешь ее девичью фамилию! Есть фамилия, значит, есть и человек! Это раз! И, вообще, наверняка, она сначала вышла замуж, и только потом уехала из Оренбурга!.. Короче, покупаешь конфет и обходишь все ЗАГсы по списку. И просишь, чтобы они посмотрели, какую фамилию взяла такая-то и такая-то! Ты же Герой! Да они землю будут носом рыть, чтобы ее для тебя найти!.. Ты, пóнял?!

 
…Признайся мне! Пока еще не поздно!
Признайся мне! Но не жалей меня!
Ты провинился! Поправить все возможно!
Твоя! Признайся мне! Прощу тебя!..
 

И он пóнял… Коля вдруг пóнял, что просто боялся ее искать. Ведь, Володька все верно говорит! М о ж н о ее найти!.. Нет, не так! Он помотал головой… Н у ж н о ее найти!.. И Коля от всего сердца пожал другу руку!

В это время к ним подошел поздороваться старый знакомый. По виду моряк. А на самом деле, речник!.. Это был капитан третьего ранга Ревякин. Они обнялись все трое… У Шурки на кителе поблескивал новенький орден Ленина.

– Здорово, ребята!.. Я смотрю, в этой гостинице прямо дом свиданий! – Шурка был немного навеселе. Впрочем, как и они с Николаем. – Еще кого-нибудь видели?

– Нет, пока! – ответил Владимир. – Ты-то как? Давай рассказывай!

– А что рассказывать!.. Дали, вот, на днях кап-три вне очереди и Ленина. За Харбин! Мы там самураям холку так намылили…

Владимир схватил Александра за рукав:

– Стоп!.. Ты сказал за Харбин?

Шурка даже осекся от неожиданности:

– Ну, да!.. По Сунгари дошел до Харбина, на своем линкоре! Я тебе скажу, у них там укрепрайонов понатыкано было!.. И засады на каждом перекате… Хорошо, у нас броня! Но, однажды чуть-чуть всерьез не прилетело! Под Хуньхэдао…

– Шурка! – дернул его за рукав Владимир. – Про Харбин давай! Парашютистов видел?

– А как же! Я тогда, после Хуньхэдао, к командующему пришел и говорю, чем так ломиться и с каждым Фуцзинем и Сансинем разбираться, может просто рвануть сразу в Харбин?! А командующий и говорит, дело говорите, товарищ старший лейтенант! Вот, вы и рванете!.. Я и рванул… Прямо от Хуньхэдао… А так еще неделю ковырялись бы! Там все эти парашютисты полегли бы, на хрен, за это время, пока пехота пешком дошла бы! А танки все в грязи застряли, а которые не застряли, тех смертники пожгли! Сволочи! Они у меня штурмана застрелили, Лешку Стрекалова… Такой штурман был!

– Так это ты, значит, к ним в Харбин прорвался! – Владимир сжал виски руками.

– Ну, да, я… Мы с Лениным. В смысле мой 'Сун-Ят-Сен' и 'Ленин'. Такой же линкор, однотипный, как у меня. Привезли мы с ним с собой два батальона стрелков. Высадили их на рассвете в тылу у самураев… И постреляли потом. Как следует… Жаль только, ни одна канонерка подраться не вышла. Их там парашютисты еще тринадцатого, оказывается, тепленькими взяли… Ну, да ладно, в другой раз! Не последняя, чай, война… – Шурка был все такой же удалой речной пират!

Николай тоже прислушивался к беседе, но помалкивал, понимая, что творится на душе у товарища.

– А скажи, когда вы там закончили, ты с парашютистами встречался?.. В штабе был у них? – Владимир смотрел на Шурку с нескрываемой, сумасшедшей надеждой, что, вот, сейчас он скажет… Что… Видел… Ее…

– Было дело! Любопытно же было посмотреть, где они целую пехотную дивизию и четыре бригады положили! Я тебе скажу, они там сами себе укрепрайон построили и давали самураям прикурить!! А командиром у них был майор Мошковский, но его снайпер застрелил, под самый конец уже. Ему орден Ленина дали посмертно… Вот это был командир! Он там весь Харбин под ружье поставил. Народное ополчение из эмигрантов и наших, из консульства.

– А скажи, ты там, в штабе, девушку не видел, старшего лейтенанта Серебровскую, невысокая такая, блондинка? Или, может, слышал что о ней? – затаил дыхание Владимир.

Шурка потер лоб и пожал плечами:

– Ты знаешь, Володя, я ведь недолго там был. Договорились об огневой поддержке и разбежались. Самураев не добили, ведь, еще к тому времени… Нет, не видел… Девушку я бы запомнил. Очень уж место было неподходящее там для девушек. Даже для старших лейтенантов… А что, знакомая, да?

Владимир ничего не ответил… Вспыхнувшая на миг безумная надежда погасла… И ему стало во сто крат тяжелее…

Как Ильченко удалось уговорить конферансье, ребята не знали. Но это было не важно. Хотя бы один танец с этой невообразимо прекрасной женщиной геройский майор все-таки протанцевал… А потом, забыв про водку, сидел весь вечер, не сводя с нее восхищенных глаз…

 
Голубые глаза, вы пленили меня
Средь ночной тишины, ярким блеском маня.
Голубые глаза, столько страсти и огня,
Вы влечете к себе, голубые глаза, страсть и нежность тая…
 

Она пела словно для него одного. И все ее песни были грустные-прегрустные. А, может, она действительно пела только для него? Почему же тогда Владимиру было т а к больно?

Голубые глаза, в вас горит бирюза,

И ваш сон голубой, словно небо весной.

Голубые глаза, столько страсти и огня,

В этих чудных глазах. Голубые глаза, покорили меня…

В какой-то момент Владимир не выдержал. И, едва простившись с товарищами, ушел, почти убежал из этого зала. Он успел дойти до номера. И даже закрыл дверь. А потом упал лицом в подушку и закричал.

И, наконец-то, горько-горько разрыдался!