Текст книги "Страх (СИ)"

Автор книги: Олег Семироль

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 1 страниц)

Семироль Олег

СТРАХ

За бортом вертолета – только солнце и ветер.

И на мили в округе – здесь не видно жилья,

Сельвы мрак никогда не наполнится светом,

И в движеньи застыла под нами земля.

День прозрачен и пуст – он оглох от пальбы и от скуки.

От незрячих глазниц и от бьющихся в ужасе птиц,

Все проходит – увы, только сны нам напомнят о друге,

И о той тишине состоящей лишь из журавлей и синиц...

(с) Авторская переделка неизвестной песни

I

Сельва, несущаяся нам навстречу бескрайне-зеленым потоком, напоминает одновременно куцее казенное одеяло (наверное, ядовитостью расцветки) и какое-то диковинное шоссе (ощущением бесконечности – рождающим чувство, что тебя потеряли в дороге и больше уже не найдут). Сливающаяся цветом с этим бескрайним зеленым океаном под нами чуть сгорбленная над турелью "пятьдесят второго"* спина Макса расслабленно покачивается в ритме воздушной болтанки – глаза закрыты темными очками шлема, все как обычно... Как сотни раз до этого. Только вот костяшки руки сжимающей рукоятку пулемета побелели, да неровно бьется на щеке упрямый желвак...

"Интересно, если б не рев нашей "птички", было бы слышно как Макс скрипит зубами?" – почему-то мне всегда приходят в голову нелепые мысли.

И почему-то приходят они именно в тот момент, когда и смеяться-то нечему, уж скорее впору рыдать (если уметь это делать, конечно).

"Ты урод, Гурски!" – столь глубокую мысль прерывает сидящий напротив меня Мумба которого все же выташнивает прямо на свои ботинки.

"Мумба тоже урод!" – успокаиваю себя, – "Все мы тут уроды, другие здесь не задерживаются, закал не тот..." – ободряюще подмигиваю серолицему негру, тот виновато смотрит своими буркалами.

"Кто сказал, что у негров белки белые и блестят?" – продолжаю внутренне ликовать, отмечая как брезгливо морщит нос, изляпанный черными разводами грима, Ганс.

"Это у ленивых негров белки белые, а у нормальных негров белки красные – от прожилок красные... Как у меня, у Ганса, у Фэн Ху – у всех ребят моего взвода. Сельва не любит спящих".

Закрываю глаза, покрепче прижимаясь спиной к надежному металлу борта. В глазах плавают красивые разноцветные пятна, в ушах ревет свою натужную песнь двигатель, в нос бьет резкой вонью запах Мумбиного завтрака (говорил же горилке**: "не жри, растрясет...") – все хорошо, уже через час я смою с себя липкий двухнедельный пот и наконец-то смогу заснуть на хрустящих от чистоты простынях...

II

Жесткая выгоревшая на солнце трава аэродрома приятно хрустит под ногами – после шестичасового полета идти неожиданно приятно и хорошо. Глобус в своем безупречносидящем мундире стоит возле джипа, задумчиво рассматривая что-то за моей спиной. Я просто уверен, что его круглая как мяч голова, укрытая беретом, как всегда выбрита до блеска, наверное, и в аду (если ад существует) наш полковник будет блеском свежевыбритой головы соперничать с сиянием собственных начищенных ботинок. Нет, действительно мысли в голову лезут самые уродские.

Жестом останавливая мою попытку вытянуться, полковник мрачно спрашивает:

–Много от них осталось?

Наш Глобус тоже шутник ещё тот – можно подумать сам не знает, что может остаться от пяти вкусненьких мертвецов в здешних джунглях...

–Три кости и тряпье! – все же отвечаю и протягиваю ему пакетик с жетонами*** и личными вещами новоупокоенных.

Глобус брезгливо швыряет его куда-то на заднее сиденье вездехода.

–Мой полковник, мой капитан... – нудно бурчит у меня за спиной Могила.

–Успокойтесь, лейтенант! – обрывает его Глобус.

Мы с Могилой "успокоившись" глядим, как полковник со злостью пинает ногой скат. Над головой с треском проносятся грузные стрекозы вертолетов – Этьен возвращается. На этот раз "повезло" моему взводу. Если только можно назвать везением то, что это мы нашли те жалкие остатки трех дур-ученых из Британии. И, увы, двух наших парней, что должны были приглядывать, чтоб этих лесбиянок (а по моему твердому убеждению, ни одному мужику не по силам выпить столько спиртного, чтобы эти "пони" заставили хоть что-то шевельнуться в организме) не обидели местные дегенераты... Сейчас все пятеро были запакованы в черные мешки, которые (судя по разноязыкой ругани), именно в этот момент, мои ребята выгружали из вертолета...

–Что там было? – утомившись избивать безвинное колесо, интересуется Глобус.

Могила почти слово в слово повторяет сочиненный нами накануне рапорт. Я же любуюсь на багровеющую короткую шею полковника, в душе наслаждаясь изысканными, казенными оборотами речи моего лейтенанта...

–А если короче? – ласково спрашивает Глобус.

–Могила! – односложно констатирует Могила и замолкает.

–Гурски? – прозрачные, будто выцветшие глаза полковника останавливаются на мне.

"Ну что он к нам привязался?" – молча пожимаю плечами, механически поправив сползший ремень винтовки.

–Ясно, – Глобус снова смотрит туда, где возле замерших вертолетов нас ожидают ребята.

–Как Частофальский? – неожиданно спрашивает он.

Вспоминаю белое как у мима, что когда-то так смешили меня на улицах Марселя, лицо Макса... Почерневшая пластинка жетона у него в руках...

–Держится... – и поясняю зачем-то, – а голову Отто мы так и не нашли.

Глобус кивает головой, будто соглашаясь со мной, и одним гибким, совершенно не вяжущимся с его огрузневшим телом, движением заскакивает в машину.

–Он будет сопровождать тело брата на Родину! – бросает напоследок полковник, уносясь, словно джин из какой-то современной сказки, в облаке пыли и бензиновой вони перегретого беспощадным тропическим солнцем мотора.

Провожая глазами зеленые джипы, несущиеся куда-то вглубь базы, спрашиваю замершего рядом Могилу:

–Станислав, братья Частофальские откуда родом?

Гигант поляк, молча пожимает плечами, но потом все же поясняет вслух:

–Не из Польши точно...

И мы молча идем к своим. Трава сухо хрустит, под подошвами, какая-то насекомая мерзость истошно трещит на самой грани восприятия. Рядом задумчиво топает лейтенант Могилевский. Обычное возвращение домой. Только вот ещё двоих из нас не стало... Бывает.

III

Хрустящие от крахмальной прохлады простыни, освежающий шепот кондишна, а сна нет... Это там, в сельве, мы спали даже стоя, спали на ходу, а сейчас... Сейчас не хочется спать, не хочется пить, и Мари-Лу тоже не хочется. Хотя она, наверное, ждет меня... А может быть, уже дождалась Этьена – вот что хочется, так это смеяться, но согласитесь, смеяться в одиночку над собственными мыслями... Это уже пахнет известной клиникой в пригороде Парижа, с очень красивым и романтичным названием.

Полусгнившую голову Отто мы с Могилой и Максом похоронили в джунглях – пусть будет так, как написано в нашем отчете. Золотоискатели или наркоторговцы перерезали горло находящемуся в охранении легионеру Крамеру, после чего закололи спящих в палатке женщин. Сержант Частофальский по-видимому успел оказать сопротивление и произвести выстрел из табельной "Беретты". Случай крайний, но вполне объяснимый – собственно потому и находится эта база Легиона здесь, через океан от "родных" французских берегов... Впрочем, эта Гвиана тоже "французская" – родная такая Гвиана... Двойное жалованье, год службы засчитывается за полтора – фактически рай для солдата.

"Так какого дьявола Отто прирезал четверых и пустил себе пулю в висок?" – мысль, третий день сверлящая меня, опять вернулась.

Конечно бывает всякое, но... Когда мы две недели шарили по джунглям, пытаясь найти потерявшихся ученых, переставших выходить на контрольные сеансы связи, никому и в голову не могло придти такое... Отто – добродушный весельчак Отто... Почему? Почему? Почему?..

IV

Хищное рыльце пламегасителя "ФАМАС"**** уставилось мне прямо в лицо.

–Страшно, капитан? – Отто, сидящий за моим рабочим столом, непрестанно улыбается. Впрочем, это неудивительно – глаза, нос и губы съедаются в первую очередь, так что может быть, Отто и не улыбался – просто оголенные зубы полусгнившего черепа создавали подобную иллюзию... Кажется это называется "улыбка мертвеца".

Не спеша сажусь в койке и спокойно отвечаю:

–Нет, сержант, я давным-давно не боюсь мертвецов, ну а тем более тебя, Отто. Если бы ты не пустил себе пулю в башку, то стал бы неплохим офицером, тогда мы смогли бы...

Похоже мертвяк не слушает меня:

–Капитан, а зачем вы выкинули мою голову?

–Отто, не будь болваном! Зачем тебе теперь голова? Сам же её дыркой испортил, а теперь пожалел? – чувствую, как мои губы растягивает кривая ухмылка (так и не смог заставить себя отучиться от этой глупой гримасы).

Отто на миг опускает дуло винтовки, но тут же вновь вскидывает её:

–Капитан, вам не страшно умереть? – кажется смерть все же портит людей – весельчак Отто Частофальский после собственной кончины стал редким занудой.

Спускаю ноги на пол, с удовольствием ощущая приятную мягкость ковролина под пальцами, и натягиваю штаны – неприятно торчать под прицелом безо всего. Неуютно как-то... Одеваясь, честно отвечаю бывшему подчиненному:

–Не боюсь я уже ничего, Отто. Смерти бояться я перестал, когда ты ещё только на велосипеде ездить учился... Нас тогда здорово зажали черномазые, мы даже попрощаться успели... Но повезло.

Отто кивает головой покрытой клочьями сгнивший кожи, будто соглашаясь, и неожиданно говорит:

–А все же мы трусы!

Удивленно гляжу на сержанта:

–Кто?

–Да все! – он опустил винтовку и, зажав её между колен, будто сидел не в комнате своего капитана, а в трясущейся утробе вертолета, пояснил:

–Я, вы, полковник, все ребята – мы все тут жалкое сборище трусов!

Вот тут на меня накатывает не то чтобы злоба, а самое настоящее бешенство. Ведь какой-то дурак, ублюдочный жалкий дурак, выбросивший к дьяволу собственную жизнь и прихвативший к тому же четыре чужих, а туда же, в философию полез – философист загробный! Ору как нервный сержант из кретинско-янковских фильмов на нерадивого новобранца:

–Заткнись ты, кретин дурацкий! В моем взводе только один трус! Это ты! Чтоб тебя черти в аду затрахали! За каким дьяволом ты их убил?! А? Что там у вас случилось?

Отто молча слушает меня, а потом грустно отвечает:

–Капитан, неужели серьезно думаешь, что я стал бы убивать трех девчонок?

Чувствую, как мой гнев испаряется куда-то. Все три дня после обнаружения их лагеря, я только об этом и думал, но... По всему выходило именно так. Даже Макс, первый нашедший то место, по-видимому, пришел к тому же выводу – поэтому и не поднял шума, а предупредил лишь нас с Могилой... Всё было слишком... Слишком понятно и прозрачно просто.

–Отто, а что я должен думать? – смотрю прямо в пустые глазницы, надеясь увидеть там хоть что-то, кроме темной пустоты.

–Что угодно, но только не это! – упрямо говорит сержант.

–Ну да, – киваю головой, будто соглашаясь, – Крамер сам себе глотку перерезал, и девки себе сами ножик под ребро вогнали? Да?

–У нас вода кончилась, – словно не слыша меня, ровно заговорил сержант, – бурдюк потек почему-то, может неплотно закрыли...

–И все померли от жажды! – зло перебиваю его, чувствуя сильное желание пристрелить этого недоумка, подставившего всех нас – жаль только он и так уже мертв.

–Я пошел за водой – боялся, как бы девки ядовитую лиану по ошибке не выдоили, а вернулся... – он на миг снова замолчал, как бы переводя дух, хотя кажется, покойникам дышать-то не надо, а потом окончил:

–Возвращаюсь, Крамер на меня с винтовкой бросается... Похоже, он с этими чего-то психотропного наелся...

–А сам-то зачем? – потеряно спрашиваю бывшего сержанта.

–Глотку я ему перерезал, – спокойно объясняет Отто, – так вышло – или я его, или он меня... А потом... Вы бы поверили?

–Но сейчас-то верю! – твердо говорю ему и объясняю, будто это может иметь какое-то значение, – сделали бы анализы, все было бы...

Он перебивает меня:

–Надоело всё, вот и совершил первый смелый поступок за всю свою жизнь! – Отто неожиданно хохочет скрипучим, противным голосом:

–Вернее последний, ха-ха-ха!

Смотрю на веселящегося мертвеца и впервые не знаю, что делать... Но Отто внезапно перестает смеяться и бросает мне свою винтовку – машинально ловлю. Он поднимается во весь свой немаленький рост – свет, проникающий сквозь жалюзи, делает его обычно плотную фигуру какой-то полупрозрачной...

"ПРИЗРАЧНОЙ!" – проговариваю про себя слово. Только разве что-то значат теперь слова?

–Капитан, разнесите мне голову! – спокойно просит мой сержант.

–Зачем? – снова повторяю я как какой-нибудь новобранец из степей Украины, не знающий ещё по-французски ни одного слова, за исключением "салют".

–Не хочу, чтобы у меня в голове жили черви! – поясняет Отто.

Почему-то этот аргумент меня наконец-то убеждает. Я лишь молча киваю. Дергаю рукоятку заряжания, патрон со знакомым щелчком занимает своё место. Палец сдвигает предохранитель перед спусковым крючком – два щелчка, "автоматический огонь".

Мой сержант поднимает в нашем приветствии руку, сжатую в кулак:

–А все же трусы вы все, капита...

Договорить ему уже не удается – бью с бедра, ноги полусогнуты, так стреляют только у нас в Легионе. Комната наполняется сухим грохотом выстрелов, винтовка истерично бьётся в руках... От неподвижной фигуры передо мной летят какие-то ошметки, словно от бумажной мишени на полигоне... Отто почему-то не падает, стоит под бешеным шквалом свинца... А почему не кончается магазин? Он же давно должен опустеть... Но гремит по комнате эхо выстрелов и звенят, осыпаясь горячим дождем, гильзы, а раскаленная винтовка начинает жечь пальцы... И грохот, грохот, грохот...

V

Кровь стучит в висках, отдавая бешеным пульсом в глаза, горит разбитая об изголовье койки ладонь...

"Ну что, Гурски, пора сдаваться Сахарку?" – думаю, стараясь успокоиться. Все же прав был хамоватый джин из диснеевского фильма – "Живые мертвецы не самое приятное зрелище".

Сажусь на скомканных, мокрых от пота простынях. Очень хочется пристальней глянуть на свой стол, на предмет обнаружения ещё какого-нибудь гостя из джунглей. Пожалуй, за мою десятилетнюю карьеру пара отделений хороших ребят ушедших на небо (ну или в ад) наберется. Конечно же за столом пусто, обрывки ночного кошмара становятся размыто призрачными, пульс вновь выравнивается и исчезает за границами ощущений, разгоряченная кожа высыхает в прохладе кондиционированного воздуха, а мысль идти со своими страхами к нашей психологу, с ласковым прозвищем "Сахарок", вновь вызывает лишь желание проверить её прозвище на вкус. Хотя Глобусу мы конечно не конкуренты... Ну да ладно.

"Все хорошо?" – спрашиваю себя.

Очень хочется ответить положительно. Одеться, пойти в бар. Даже можно было бы выпить надоевшего здесь до отвращения рому... Завалиться к филиппиночкам из хоз.обслуги... Перебираю, словно карты в скучноватом пасьянсе, вещи которые могли бы меня развлечь, но почему-то слова из сна: "А все же трусы вы все, капитан!", настойчиво лезут в уши.

Говорю вслух, будто он может услышать меня:

–Сам ты трус, Отто Частофальский, или как там тебя назвали папа с мамой! Ты сбежал в легион, но и отсюда решил сбежать? Кто же из нас трус?!

Слушаю тишину, будто хочу услышать ответ в шорохе работающего кондиционера... И конечно ничего не слышу. Все же, будь даже маленькие сомнения в моем здоровье – не пустили бы меня сюда, а дурацкие сны, наверное, многим снятся...

Закрываю глаза, но о сне даже думать противно – гляжу на мерцающие зеленым гнилостным свечением стрелки наручных часов – три по полуночи. Бар закрыт – база спит. Пойти к Мари-Лу?

"А что, идея здравая!" – взбадриваю себя видом сонного личика очередной своей подружки.

"Ага, придешь, а там Этьен – будет романтичная ночка втроем", – вечно мне всякие гадости мерещатся.

Хотя, почему нет – Мари-Лу это Мари-Лу, обнаружил же я разок под ее кроватью берет Мумбы... Так что у неё, наверное, можно и целого Мумбу найти – хлопающего толстыми губами на посеревшей от смущения морде...

"А если позвонить, предупредить?" – нахожу взглядом телефон на тумбочке возле койки.

"А все же ты трус, капитан!" – словно эхом из сна.

"Просто умный человек!" – отвечаю сам себе, – "Разве стоит какая-то шлюшка конфликта с другом?"

"А почему ты уверен, что она не ждет тебя?" – беседовать самому с собой это нормально?

"Может и ждет, но даже если они сейчас вместе, это мало что меняет – Этьен мне друг..." – пытаюсь убедить себя.

"У тебя нет друзей – есть только подчиненные или коллеги-офицеры!" – занудность оказывается заразна.

Чтобы прекратить эту ненормальную беседу, выскакиваю из койки. Холодный душ, бритвой по щекам и голове – настоящий француз к женщинам с щетиной не приходит...

Выходя из комнаты, мысленно спрашиваю толи покойника Отто, толи себя самого: "Ну, кто тут трус?".

И вздрагиваю – на тумбочке оживает телефон, разрывая хрупкую тишину визжащей трелью.

"Звонок с того света?" – подмигиваю сам себе и снимаю трубку...

VI

В наушнике аппарата слышно, как кто-то пытается изобразить на гитаре "La Petite de la Mer", какие-то смешки – явно кто-то веселится:

–Алекс Гурски.

–Капитан, – судя по голосу, Могила абсолютно трезв, – вы не спите?

–Уже не сплю.

–Извините, – мой лейтенант как всегда флегматичен и равнодушен.

В общем-то и прозвище он своё получил за феноменальное спокойствие и каменное безразличие ко всему на свете...

–Уже извинил, что случилось, Могилевский?

Из трубки послышался звон разбивающегося стекла, по-поросячьи визжит женский голос, жалобно тренькает гитара...

–У вас там поминки по Отто? – уточняю на всякий случай.

–У нас тут бардак и пьянка с девками! – спокойно отвечает лейтенант и добавляет:

–Капитан, Вы знаете Кати с узла связи?

–Лейтенант, Вы будите меня в три ночи, чтобы узнать знаю ли я Вашу подружку? – как можно ироничнее осведомляюсь я.

О бурном романе Могилевского с рыженькой вольнонаемной Кати, по базе бродили различные истории, но, зная Могилу, я могу вполне поверить в байку про то, что одному из ныне бывших воздыхателей малышки он вставил букет роз в место совсем неподходящее для этого...

–В общем, она мне тут рассказала, что перед тем как ей смениться, Глобусу звонили из Сен-Жоржа.

–И что?

–Тамошние умники из военной жандармерии нашли в остатках баб и нашего Крамера следы каких-то галлюциногенных грибов... – почему-то мне кажется, что он улыбается, обнажая в улыбке желтые прокуренные зубы, сделавшие бы честь любой кусачей лошади.

–И что это меняет? – мне действительно интересно, что же это может изменить.

–Ничего, – довольно отвечает лейтенант, и после паузы добавляет, наверное, для очередной кати от скуки подслушивающей чужие разговоры, – видимо наркоторговцы их убили, когда они были под кайфом.

"Интересно, сколько часов и бутылок рома ему потребовалось, чтобы переварить эту новость?" – ехидствую про себя и зачем-то спрашиваю:

–Могилевский, а Вы знаете, что мы тут все законченные трусы?

В трубке снова уродует Вангелиса неизвестный гитарист (руки бы ему переломать), а потом Могила отвечает:

–Конечно знаю, Гурски...

–И Вы согласны с этим утверждением? – глупый разговор выходит, такой же глупый, как все эти последние недели.

"А может жизнь?" – возникает вопрос. Вместо ответа усмехается в трубку Могила:

–Могила, капитан.

–Что, настолько окончательно? – почему-то меня удивляет его безапелляционность в этом вопросе.

–Капитан, мы все сбежали от чего-то. От чего-то, что казалось нам страшнее даже нашего сегодня... Конечно мы трусы, капитан, – и снова ощущение, что Могилевский улыбается:

–Только смелые трусы! – заканчивает он.

"Ещё один философист на мою голову", – я вспоминаю недавний сон.

–Доброй ночи, капитан! – бурчит он.

Я запоздало благодарю:

–Спасибо, кажется, вся эта история стала более понятной.

–Да, – откликается трубка, и мерные гудки отбоя пульсируют там, где только что был слышен отголосок чужого веселья... Или печали – иногда их трудно различить.

VII

Тупо смотрю на булькающую трубку в руке.

"Мы все сбежали от чего-то..." – сливаются слова с гудками.

"Сбежали... сбежали... сбежали... пип... пип... пип..." – пищит в трубке.

"Мы сбежали от чего-то..." – я швыряю берет на тумбочку, не хочу никуда идти, ничего не хочу. Не хочу снова бежать...

"Мы все сбежали от чего-то... и каждый день бегаем от собственных мыслей, воспоминаний..." – дополняю я слова лейтенанта. И ору вслух так, что становится больно глотке:

–Я не буду больше убегать... Никогда!!!

Когда-то в стране, которой больше нет на этой планете, молоденький парнишка впервые шагнул в небо, преодолевая страх высоты. Неужели сейчас меня испугает ни к чему не обязывающий поступок?

"Ты же боишься, Гурски! Боишься узнать правду, тебе удобнее жить с верой в то, что ты сам себе придумал... Ну так живи, Гурски – брось дурить..." – пищит внутри страх. Бывает ли страшно страху?

Надавливаю на рычажок аппарата, прекращая агонию гудков, и выстукиваю пальцем четыре знакомые цифры.

"Ты же ей жизнь испортишь!" – истошно вопит испуганный страх.

"За десять лет все забыто и прошло, она уже толстая вульгарная тетка, у неё муж и трое детей!" – не унимается он.

–Алло, – чуть заспанный, но все же кокетливый голосок в трубке.

–Это Алекс Гурски... – начинаю знакомую процедуру.

–Вам Сент-Этьен? – похоже, все телефонистки уже знают, что капитан Гурски частенько звонит в Сент-Этьен какой-то девице... Ну что ж – в принципе они правы, но только в принципе... Вроде бы нынче девицы лет в пятнадцать уже таковыми быть перестают? А с моей сестрой ещё проще – сложно быть девицей в окружении толп потенциальных мужей. Красоткой выросла, однако... И ей давно уже перевалило за пятнадцать.

"Ну до чего же ты пошлый, Сережка" – улыбаюсь вспоминая – противненький все же голосок у моей сестренки, писклявый такой.

Зато с ней можно вспомнить, что когда-то звали меня Сережкой и жили мы в каком-то бетонном многоквартирном сарае... Давно... Ещё до того, как рука вербовщика в теплом Марселе вывела моё новое имя – зачеркивая всё, что было мной до порога вербовочного пункта.

–Сент-Этьен, капитан? – все же уточняет телефонисточка.

"Да... Скажи: "Дааа"!" – не унимается страх.

–Иркутск, – будто шагая в распахнутое небо бросаю я.

–Ой, а где это? – растеряно спрашивает девушка.

–В России, – поясняю я и диктую шесть цифр. Тех самых, что зачем-то помнил все эти годы. Наверное, тоже от страха. От страха забыть...

–Подождите! – уже деловито командует фея связи.

И я жду...

_____________________

КОММЕНТАРИИ:

* пятьдесят второй – Пулемет ААТ mod. 52

** горилка – маленькая горилла (шуточ.)

*** жетоны – жетоны с личным номером у военнослужащих

****ФАМАС – FAMAS – штурмовая винтовка, различные модификации которой состоят на вооружении ВС и ВМФ Франции