Текст книги "Три судьбы"
Автор книги: Олег Рой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)
Забавно. Окружающие вечно оценивали его возраст неправильно. Сперва считали младше, теперь – наоборот. Всем кажется (должно быть, из-за статуса), что ему лет сорок. А ему и до тридцати еще не близко. Хотя внутри, в голове, Якуту было даже и не сорок – все шестьдесят. Большинство окружающих – в том числе признанные «авторитеты» – казались малышней.
Рубили сплеча, не вникая, как левая пятка захочет. Ведь это же моя левая пятка! Значит, решения, ею подсказанные, правильные! Как считал дурак Рудик, изобразивший на его шкафчике обидное. Или как он сам, когда мазал шкафчик Геста. Тоже дурак был.
Ну а во-вторых (и в главных!), он давно понял, что если стараться, то и на рояле можно выучиться играть. Моцартом, ясное дело, не станешь, коли таланта не отсыпали, но играть-то будешь! Среди тех, кто не знает, с какой стороны к роялю подходить. Вот в чем штука.
Савва правильно тогда все объяснил: кинулся ты, мальчик, не разобравшись. Глупо. И это Якут запомнил. Быть глупым оказалось не то чтобы стыдно – неуютно. Перед собственным отражением в зеркале, перед собственными мыслями – темными, когда почти засыпаешь уже и мерещится всякое.
Рудик ему никогда не мерещился: ни после секции, ни… потом.
Найти его – сколько лет спустя? пять? семь? – было совсем нетрудно. Тот подрабатывал, малюя какие-то рекламные плакаты: грудастые телки с тазиками пельменей, рога изобилия, похожие на кривые морковки – художником Рудик оказался так себе. И полуподвал, изображавший студию, вполне красноречиво о том свидетельствовал.
Якута Рудик узнал моментально:
– О! Какие гости! Зассыха явился! Ну проходи, садись куда-нибудь. Вон на диван. Только не намочи смотри! – Он загоготал.
Якут смотрел на лицо, успевшее обрюзгнуть за недолгие, в сущности, годы, и – Савва был прав – не чувствовал ни злости, ни обиды. Ничего. И о мести он не мечтал. Вообще. Просто нужно было вернуть старый долг.
Так что садиться он, разумеется, не стал. У него было дело. Не «око за око», не «наказать, чтоб не гадил», не восстановление мировой справедливости. Хотя насчет последнего – что-то в этом было. Равновесие.
Честно говоря, если бы дурак Рудик не принялся гоготать, ничего бы и не случилось. Ведь пришел Якут, потому что хотелось просто посмотреть. Савва тогда сказал: либо поумнеет, переменится, либо… нет.
Оказалось – нет. Каким ты был, таким ты и остался, Рудик, художник от слова «худо».
Слушая его насмешки и гогот, Якут нутром чуял – правильно, что пришел.
Он ломал придурку пальцы – один за другим, медленно – и брезгливо слушал, как тот воет сквозь кляп, сооруженный из подручных материалов, вроде бы из половой тряпки. Крови было немного.
Закончив, почувствовал острый, как нашатырь, запах и увидел, что штаны у Рудика – мокрые. Неудивительно, впрочем, когда человеку больно (очень больно!), тот не только описаться-обкакаться, даже и блевануть может, Якуту такое видеть приходилось. И насмехаться над обоссанными Рудиковыми штанами он не стал. Другой, может, и кинулся бы – такая возможность поквитаться: ты надо мной смеялся, а теперь сам! И кто тут зассыха?!! Но Якут – не все. Никакого желания поквитаться он не испытывал. Просто было дело, которое требовало завершения.
Кляп он перед уходом выдернул:
– Будешь орать, башкой о батарею приложу, ясно?
Орать Рудик не стал – похоже, голос сорвал, а может, просто испугался. Якут вытащил из-под наваленного на подоконнике барахла телефонный аппарат, набрал ноль-три, сказал, что произошел несчастный случай, назвал адрес.
Рудик скрючился в углу и скулил, баюкая перекореженные свои ручонки.
Уходя, Якут не оглянулся. И дверь не запер, только прикрыл. Выйдя во двор, встал поодаль, подождал, понаблюдал, пока не приехала «скорая». И ушел, думая: если Рудику повезет, руки ему худо-бедно соберут, все-таки не вдребезги он эти косточки ломал. Ломал, а не дробил. Могут и восстановить. А не выйдет… ну, значит, судьба у Рудика такая. Если он и вправду художник – в зубах кисточку держать научится. А если так, мазила… Впрочем, последующая Рудикова жизнь – хоть с кисточками, хоть без – Якута не занимала совершенно. И он ни на грамм не боялся, что свежеиспеченный калека стукнет в ментовку. Не логически не боялся, а нутром знал – не стукнет. Не осмелится.
Поглядел на подъехавшую «скорую», вышел из Рудикова двора – и забыл моментально. Только вот сейчас вспомнилось.
Просто по ассоциации: Гест – секция – Рудик. Хотя более бесполезного существа еще поискать.
Вот Гест – совсем другое дело. Дурак Якут будет, если не сумеет старого знакомого к делу пристроить.
Придумывать, как использовать людей, он давно научился. Начал учиться с того самого момента, когда тренер одним движением брови утихомирил всех. Вот бы мне так уметь, подумал он тогда с откровенной завистью. Не потому что власти хотелось – что от нее толку, от власти самой по себе? Но если ты умеешь «так», значит, от любого получишь что-то для себя полезное. Ведь использовать можно почти каждого – кроме разве что такого никчемушника, как Рудик. Даже болван, дважды два не помнящий, на что-то сгодится. Те же Харя и Ронсон – невеликого ума ребятишки, так что и проблемы способны лишние создать: заставь дурака Богу молиться, он и лоб расшибет. А еще ведь не только себе может лоб-то расшибить. Но и от таких, если с умом подойти и лишнего не ждать и не требовать, пользу получить вполне реально. На их месте могли бы – могут! – быть другие. Тот, этот, без разницы. Пешки. Они ничего не значат.
Вот Гест – этот значит. Непонятно пока, к чему его приставить, но тут вопрос времени, надо лишь придумать.
Так что дело вовсе не в том, что такой умный может подставить. Якут – не дурак, и придумать, как избежать подставы, уж как-нибудь сообразил бы. Но глупо это, глупо. Нерационально. От этого… Ленчика навару можно куда больше получить. Соврал он, кстати, про имя. Только выяснять неохота, но точно соврал. Да и пусть. И так никуда не денется, если не пугать чересчур. Денег мальчику хочется – это к гадалке не ходи. А уж как его к делу приставить – Якут придумает. Надо осторожно, чтоб и не отпугнуть, и в реальный криминал не затянуть (в легальной жизни от него куда больше толку выйдет), и в то же время привязать покрепче, чтобы не на год, не на два – надолго.
Было и еще кое-что, кроме возможности использовать столь внезапно нарисовавшегося старого знакомого. Якут до сих пор чувствовал себя немного перед ним виноватым за изгвазданный дерьмом шкафчик. Он тогда… поторопился. Грубо говоря, кинулся с ножом на человека, который всего лишь протянул руку для рукопожатия. Руку, в которой не было оружия. А ты, глупый пацан, у страха глаза велики, увидел в этой руке – нет, даже не нож, здоровенный магнум. Или гранату с сорванной чекой. И потому тебе до сих пор… неловко. Не перед Гестом-Ленчиком ты виноват – перед самим собой. Нехорошо быть дураком. Стыдно.
* * *
– Что это? – Мать смотрела на выложенную на стол синенькую книжечку так, словно Валентин принес в дом путевку на космическую станцию: и почетно, и радоваться надо, но – этого же не может быть!
– Диплом, мам.
– Но Валечка, как же… Ты ведь говорил, в субботу…
Сегодня был четверг. Диплом – новенький, пахнущий типографией и дерматином – лежал в кармане уже почти неделю.
– Мам, ты только не сердись, ладно?
Она вдруг поняла:
– Ты… ты не хотел, чтобы мы приходили на вручение дипломов, да? Мы с отцом столько ждали этого дня. – Мать укоризненно качала головой. – Как ты мог так с нами поступить!
– Мам… было бы смешно. Никто родителей не привел, понимаешь? Или ты и на работу устраиваться меня за ручку поведешь?
Обида матери моментально растворилась в озабоченности:
– Нет, конечно, нет. Я всегда учила тебя быть самостоятельным. Хотя теперь уже и не знаю. Распределение ведь отменили? Как ты станешь работу искать… Я спрашивала у знакомых, но…
– Не беспокойся, мам, я уже устроился, – засмеялся он и назвал один из проектных институтов. – Зарплата, правда, скромная, но как-нибудь.
– Да неужели?! Как тебе удалось? Это ведь очень солидное место! И тебя вот просто так взяли? Без рекомендаций, просто так?
Валентину было немного смешно. Неужели мать не видит, что привычный уклад не вернется?
В отделе кадров «очень солидного места» немало удивились, когда он туда пришел. Начальник, принимавший его документы, покрутил недоуменно лысоватой головой: вы же понимаете, что оклады у нас невеликие? И добавил смущенно, что, бывает, задерживают, времена-то сами видите какие.
Времена были действительно диковатые. Какой там привычный уклад, какая стабильность! Все предыдущее вдруг стали называть «застоем». Слово было обидное: Валентин вовсе не считал время своего детства застойным. Спокойным – пожалуй, особенно по сравнению с нынешним бурлением. Что выйдет в итоге этого бурления, не смогли бы сказать даже десятки астрологов и экстрасенсов – их много повылезало в последнее время. Вернется ли все на круги своя или наоборот, на обломках «застоя» вырастет и разжиреет загадочный зверь по имени «рыночная экономика»? А черт его знает! Так что пусть новенькая трудовая книжка лежит в отделе кадров когда-то внушавшего уважение проектного института – лежит, каши не просит. Самому же «лежать» не хотелось. Вот так полежишь, подождешь, чего там завтра принесет – и тю-тю, поезд ушел, а ты тут… мхом обрастаешь.
Он появлялся в «конторке» изредка – когда из скудных зарплатных закромов вдруг начинала течь тоненькая струйка. Расписывался в ведомости, отдавал лысому пачку похожих на конфетные фантики бумажек и пропадал до следующей «зарплаты».
Денег Гесту и без того хватало. И времени свободного тоже. Якут загружал его не слишком сильно. Берег, что ли? Или периодические «консультации» профессионального химика и впрямь дорогого стоили?
Правда, однажды стало страшно: Якут попросил сравнить два образца героина. И отказаться Гест не смог. Но, в конце концов, его же не процессом заниматься заставили, а всего лишь анализом! Образцы были идентичны – за одним небольшим исключением.
– Судя по всему остальному, специально добавили, чтобы казалось, что из разных источников.
– А источник один? Отвечаешь?
– Я химик.
Якут результатом оказался почему-то очень доволен.
Гест же тогда порядком запаниковал. Случай вроде пустяковый, но: коготок увяз – всей птичке пропасть. Только полгода спустя более-менее успокоился. Постарался выбросить неприятный инцидент из головы. Больше к «гадости» не привлекают – чего еще желать. Прочее как-нибудь само образуется. Появится шанс обрести самостоятельность, непременно появится, надо лишь внимательно смотреть вокруг, наблюдать и делать выводы.
Он прилежно изучал новорожденный рынок, искал варианты. Лезть в пекло не хотелось, но постреливали во всех «нишах», кроме совсем уж никчемушных. Конечно, авторитет Якута его прикрыл бы, только какая же это самостоятельность, если под защитой «старшего брата». И Валентин выжидал.
* * *
– Эй, химик, ты чего это? Девочки, что ли, не нравятся, или, боже упаси, брезгуешь?
Валентин вздрогнул. Да, задумываться было не время и не место.
Заморочек с «уважаешь – не уважаешь» и тому подобными искусственными сложностями он до сих пор толком не понимал, но понимал другое: в Риме веди себя как римлянин. И если тебя приглашают в баньку, непременно с девочками, не отказывайся. Ибо банька – это знак приближенности, привилегия своего рода, и пренебречь – дать себя заподозрить в нелояльности. Если не хуже.
Проститутками он не то чтобы брезговал – просто не любил их. Их фальшивую страстность, плохо скрываемое равнодушие. Резиновые куклы с небогатым набором механических фраз. Его бы воля – и вовсе никогда с ними дела бы не имел. Поэтому он старался на таких вот мальчишниках активнее предаваться чисто банным радостям. А тут, извольте, задумался. Из-за таких вот пустяков жизнь и рушится…
Мысли неслись стремительно: свести все к шутке? Но как? И быстрее, быстрее!
Он потянулся, равнодушно оглядел отдыхающих на мраморной ступеньке девиц, моментально приходя в «боевую готовность» (с чем-чем, а с потенцией у него никогда проблем не было, скорее наоборот: вроде и нет особого желания, а стояк – что твой Александрийский столп). На низком столике грудой лежали пестрые упаковки презервативов. Якут уверял, что девицы чистенькие, проверенные, но Валентин осторожничал – сказать-то что угодно можно, проще заранее «соломки подстелить». Впрочем, сам Якут тоже резинками пользовался.
Все с тем же равнодушным лицом Валентин вскрыл один из квадратиков, привычно, не глядя, натянул «паутинку». Так же, почти не глядя, выдернул к себе одну из девиц, развернул, нагнул – и методично, как актер из порно, оприходовал. Да еще и глумливую ухмылку на обращенном к Якуту лице не забыл изобразить. Девица постанывала и даже попискивала – точно как резиновая. Это было смешно, и он едва не сбился. Но удержался, завершил процесс, шлепнул по тугой попе и развалился подле Якута на прикрытом махровой простыней плетеном шезлонге.
Тот пару раз сдвинул ладоши – изобразил аплодисменты. Но недоумение с его лица не исчезло.
– И чего ж ты тогда? Для кого силы бережешь? Или и впрямь брезгуешь?
– Ни боже мой! – засмеялся Валентин. – Цыпочки миленькие, глядеть приятно.
– Глядеть? Чего на них глядеть, они тут для другого.
Гест пожал плечами:
– Скучно мне с ними.
Якут почему-то развеселился:
– Ну ты даешь, химик! Скучно ему! Это ж телки! Чего еще? Чтоб пели? Плясали? Ща скажем – и споют, и спляшут.
Валентин помотал головой, но Якута уже понесло:
– Пусть стихи читают, во! Эй ты. – Он поманил к себе щуплую рыжую девицу с неправдоподобно большим бюстом. – Стихи знаешь?
– Какие?
– Любые! Буря мглою небо кроет! Читай! Да с выражением, – прикрикнул он, когда рыжая забубнила послушно и монотонно: «Буря мглою небо кроет». – И с ритма меня не сбивай, подстраивайся, чего ты, вовсе дура, что ли? Пацаны, присоединяйтесь!
Забава неожиданно пришлась разомлевшим гостям по вкусу. Девицы, сперва растерявшиеся, неожиданно навспоминали множество текстов: от «Идет бычок качается» до письма Татьяны Онегину. Особенно когда Якут объявил, что та, которая знает больше всех стихов, получит премию.
От Валентина отстали. Кое-кто даже показывал издали большой палец: мол, если бы ты не заскучал, ничего бы Якут и не выдумал, а вон ведь как весело получилось!
Он улыбался в ответ, хотя по спине все еще пробегал пакостный липкий холодок пережитого страха. В этот раз все свелось к хохме, а если в другой раз повезет меньше? Если Якут будет в менее игривом настроении? Или кто-то сдуру позволит себе подколку в духе «ты вроде и не мужик вовсе»? Самому-то Гесту на чужую дурь плевать, но – в Риме веди себя как римлянин! – с этими их «понятиями» подобное оскорбление недопустимо даже в шутку. Придется драться. Может, и убивать. Нет, физической стычки самой по себе он не боялся: былой рукопашной подготовки не растерял еще, говорят же, навык не пропьешь. А пил он совсем немного, потому не сомневался, что справится с поддавшим и размякшим от банных радостей противником без труда. И даже если придется убить – ну что ж, коли дурак нарывается, сам виноват. Вот только вдруг этот противник окажется для Якута важен?
Последствия подобного раздора предвидеть трудно. Но вряд ли они могут оказаться хорошими или хотя бы терпимыми.
В поисках решения он даже к сексопатологу сходил: не знаешь, что делать с проблемой, – обратись к специалисту.
Пухленькие щечки специалиста розовели, как у младенчика, сквозь белобрысые волосики просвечивала намечающаяся лысинка – такая же розовая. В целом добродушный улыбчивый мужичок смахивал на поросенка. На очень симпатичного поросенка. Такому не стыдно рассказать о самых интимных подробностях.
Выслушав Геста, поросенок только ручками всплеснул:
– Все бы с такими проблемами приходили! Нет у вас их, дорогой мой человек. Не-ту.
– Да как же, если я на девиц, практически воплощающих сексуальность, и формы, и мордашки, все отлично… если гляжу на них, как… ну не знаю… как на голландский натюрморт: красиво, кто бы спорил, однако слюна не капает. Потому что картина – она и есть картина.
– Ага, – почему-то обрадовался специалист. – Ассоциацию вы привели очень полезную. Во-первых, в некотором смысле съедобную. Не Колизей какой-нибудь. Значит, мало-мальский аппетит эти объекты у вас вызывают.
– Ну… я же молодой, здоровый мужик, рефлексы, наверное… Только рефлексы эти – вот правда, как на картину: умом понимаю, что все изображенное очень вкусно, но в то же время помню, что – холст и краски.
– Однако ведь вы сами сказали, что при необходимости все отлично работает. То есть нет проблем ни с эрекцией, ни с преждевременным семяизвержением, ни наоборот.
– Наоборот – это как?
– Наоборот – это, дорогой мой человек, сухостой по-простому называется. Эрекция есть, процесс – пожалуйста, а разрядки не наступает, как ни старайся. Но это не ваш случай.
Гест помотал головой:
– Если собраться – ну вроде как надо значит надо – все нормально. Только как будто не со мной. Я же не порноактер, который по двадцать раз на дню этим занимается и ему уже все до лампочки. Что со мной не так?
– Да все с вами нормально. Главная эрогенная зона – это мозг. Собственно, она же – единственная. И визуальные раздражители, и тактильные, и обонятельные, о которых многие частенько как будто забывают, хотя тут опять же не ваш случай, – это все мозг. Но все перечисленное – первый, так сказать, уровень. Как у животных. А у человека еще и надстройка имеется. Интеллект, эмоции, ну там фантазии всякие. Вам неинтересно, когда задействован только первый уровень. В этом смысле ваша ассоциация с голландскими натюрмортами очень показательна. Очень уж она… интеллектуальная.
– И что мне с этими уровнями делать?
– Не понимаю. Зачем вам с ними что-то делать? Если проблем с «надо значит надо» нет, то… Нет, воля ваша, не понимаю.
– А если кто-то заметит, что я, так сказать, номер отрабатываю?
– Вон вы о чем… Сомнительно, что публика в бане способна на такую наблюдательность. Однако, если вы этого опасаетесь… Маловероятно не значит невозможно. Люди всякие бывают. И среди тех, кого вы описали, да, вполне могут встретиться… не то чтобы интеллектуалы, а…
– Знаете такое выражение – звериное чутье?
– Забавно. Я почти то же собирался сказать. Итак, вы опасаетесь, что ваше равнодушие, хоть и скрываемое, вызовет у кого-то подозрения в вашей ориентации?
– Приблизительно.
– Любопытно, очень любопытно. Я-то полагал, что все мыслимое уже видел и слышал. Интеллект, говорят, как похоть: трудно скрыть, еще труднее – имитировать. Потому что ведь и наоборот, получается, то же самое. Имитировать, так сказать, похоть. Не физически, а эмоционально… Она заметила его интерес – тот, что выражается в глазах, а не полуметром ниже. Извините, вспомнилось. Вам-то надо именно чтобы в глазах, полуметром ниже у вас все в порядке. Хм. Давайте подумаем, как вам помочь.
Совет, предложенный розовеньким специалистом, был несколько парадоксален: если собственно процесс трудностей не вызывает, проблема в, так сказать, выражении глаз, то почему бы не попробовать в процессе думать о…
– Вы женаты?
– Нет еще.
– Ага. Как я понимаю, есть девушка, интерес к которой у вас выражается не только полуметром ниже, но и в глазах?
– Ну есть.
– Вот и думайте о ней, когда оказываетесь в сексогенной ситуации.
Глупый совет.
Да, Лелю он хотел всегда. Ну то есть когда та была рядом. Он не замирал посреди улицы, поглощенный накатившей вдруг волной желания. Или еще где. Но когда был рядом с Лелей – да, чтобы сдерживаться, приходилось прилагать усилия.
И думать о ней, пользуя банных девиц?! Да те даже пахнут по-другому! Нет, он старался, честно старался. Но, в общем, помогло не особенно.
Оставалось лишь надеяться, что обойдется. Когда он сумеет организовать собственное дело, походы в баньку можно будет вовсе на нет свести. Правда, отпустит ли его Якут?
* * *
После переговоров, в которых Гесту отводилась роль эксперта, пришлось, как водится, участвовать в «банкете». Девиц предоставил Якут, а вот помещение – «та» сторона. «Помещение» Гесту категорически не нравилось. Все владения Якута он знал наизусть: где ниши, где колонны, за которыми можно укрыться от случайных взглядов, а то и вовсе прилечь в сторонке – вроде как задремал от излишеств.
Здесь хватало и колонн, и ниш, вот только прятаться в них не стоило. Он тут чужой, поэтому следят вдвое: чего это он по углам ныкается, может, недоброе замышляет? Так что Гест устроился с коктейлем на некоей помеси шезлонга и диванчика, максимально отвернувшись от «коллектива» и пристроив между ног одну из девиц. Вроде как она его под коктейль ублажает. Предупредил, что может особенно не стараться – так, для расслабления, не больше. Девица, благодарно улыбнувшись, положила голову ему на бедро.
Сам он, полуприкрыв глаза, наблюдал за остальными. Потные раскрасневшиеся мужские физиономии не выражали ничего, кроме чисто животных инстинктов. На девиц было смотреть не только приятнее, но и интереснее. Он уже не в первый – и даже не в двадцатый – раз так… развлекался. Вглядывался в эти хорошенькие – а иногда и по-настоящему красивые – личики, стараясь уловить то, что скрывалось за дежурными улыбками и думая отстраненно: хорошая тренировка. Не вечно же он будет у Якута на подхвате. Мысли о собственном бизнесе пока еще не совсем оформились, но идею Гест уже вроде бы нашел. Так что умение читать по лицам уж точно будет полезным.
Лица платных девиц скрывали разное. И отвращение, и даже ненависть промелькивали в деланно безразличных или столь же делано угодливых масках. А еще покорное отчаяние. И равнодушная сосредоточенность «надо значит надо», не мешающая погружаться в собственные размышления. Чаще же всего за пластмассовыми улыбками скрывалась такая же пластмасса. Как в том анекдоте, где жена под страстно дышащим супругом размышляет: пора потолок белить или пока сойдет? Вот эта блондинка думает о новых сапогах (или, может, о шубке), вон та брюнетка искоса поглядывает на стол с деликатесами, видать, позавтракать не успела, а у той, похоже, болит зуб.
Бывало – редко – он замечал искренний интерес к «клиенту». И часто – к нему самому, черт бы их побрал. Девицы довольно быстро понимали (или просто чувствовали), что он не из этого «муравейника»: не издевается, обращается по-человечески, даже имена запоминает… А вдруг? И это невысказанное «может, это Он?» было хуже всего.
За почти два года работы на Якута Гест привык, конечно. Но все равно каждый раз, заметив эту бессмысленную надежду в профессионально распахнутых глазах, чувствовал какую-то неприятную неловкость. Как будто обманывал кого-то. Не то Лелю, не то девиц этих… Хотя уж о них-то можно было не беспокоиться. Ну подумаешь, скрываются там какие-то надежды и стремления (а кое у кого даже и мысли!), но, если серьезно, они ведь всего лишь резиновые куклы. Только пахнут не резиной, а живым телом.
Визг ударил по ушам резко, как когда-то – скрежет тормозов Якутовского «бумера» посреди безмолвной набережной.
Потом противный, мокрая кожа по мокрой коже, звук удара. Сдавленный полукрик-полустон, недовольный голос:
– Да что ты вопишь-то! Подумаешь, ущипнул.
На левой груди нарушившей порядок девицы отчетливо выделялся темно-багровый след пятерни. Девушка стояла на коленях возле развалившегося в шезлонге брюхастого мужчины: его лицо с резкими, точно рублеными чертами могло бы показаться даже красивым, если бы не лоснилось от пота. Одна нога девушки неловко торчала в сторону – должно быть, мужик не подозвал ее, а, протянув руку, подтащил к себе за грудь. «Коленку, наверное, падая, расшибла», – отстраненно подумал Гест. След на груди он видел лишь мгновение: брюхастый, намотав на руку длинные золотые кудри, заставил свою добычу ткнуться лицом себе в пах.
– Давай, работай, ты…! Якут, ты чего-то распустил своих девок!
Все так же отстраненно Гест вдруг подумал: «интересно, этот боров плавать умеет?» До бассейна – довольно глубокого – рукой подать, опрокинуть брюхастого туда вместе с шезлонгом – три секунды. Да еще ногой в полете наподдать – прямо по красному, в темных прожилках, носу… Чтобы хрустнуло…
– Да брось ее, возьми другую, с этой я после разберусь. А товар мне не порть, если Стелка работать не сможет, убытки с тебя вычту. – Голос Якута звучал добродушно, почти лениво, но в то же время было в нем что-то угрожающее.
Гест повернул голову… и наткнулся на встречный взгляд. Холодный, без тени алкогольной мутности, направленный – на него, на Геста! Что Якут успел прочитать на его лице? Неуместный гнев и желание покарать обидевшего… Обидевшего – кого?!! Стеллу, которую на самом деле Гест случайно слышал, звали Галей? Она кто? Телка, победившая в том идиотском «поэтическом конкурсе»? Никто, в общем. Меньше, чем ничтожество. А красноносый этот – важный человек, очень важный. Проклятье!
Якут едва заметно усмехнулся – так, чуть уголок рта дрогнул. И так же незаметно шевельнул головой: подойди, мол. Гест отодвинул прильнувшую к его коленям девицу – как ее? Клеопатра, что ли? – та только пискнула.
Плюхнулся на оттоманку возле Якута. Тот молчал. Ждал.
Минуты через полторы Гест, не выдержав, принялся сбивчиво объяснять:
– Да напугал он меня. Ну то есть не он, а… Знаешь, я так и не привык…
Якут остановил его коротким движением ладони:
– Не суетись, а? Значит, испугал, говоришь? – Он усмехнулся. – И о чем же ты так глубоко задумался, что тебя бабские вопли пугают?
И тут Гест почувствовал – пора. Нет, может, и не пора, но лучшего момента не будет. Надо сейчас.
– Да идейку одну кручу… Тебе-то оно без надобности, а мне показалась…
– Ну давай, выкладывай свою идею.
К делу Гест приступил осторожно, пуще всего боясь Якута рассердить. Потому что идея-то была ничего себе, но означала – собственный бизнес. Как Якут воспримет его желание завести свое дело? На волю захотел? Что еще за новости?
Но Якут, услыхав подробности, развеселился:
– Жалко, ты себя сейчас не видишь. Пальчики дрожат, глазенки моргают – умора. Думал, я тебя на мелкие кусочки порежу за то, что хочешь на собственные ноги встать? Не дрейфь. Расслабься, говорю, я не против. Только скажи: в чем твой-то навар? Книжки – это ж сейчас нафиг не нужно никому… Ладно бы магазин открыть хотел, а то – библиотеку! Нет, оно, конечно, как повернуть… в книжках закладки можно делать, если ментов прикормить, неплохая точка получится… Но чтоб ты таким делом занялся – вряд ли. Значит, я чего-то не понимаю. А я не люблю не понимать.
– Какие закладки, Якут, ты что? Знаешь же – я с наркотой вязаться не стану.
– То-то и оно. Но объясни тогда – на фига?
Валентин объяснил.
– Да ладно! – недоверчиво помотал головой Якут. – И чего, думаешь, прокатит? Народу жрать нечего, а ты их эдак хитро на бабки растрясти собираешься… Хотя… – Он подумал немного. – Лотки книжные как-то живут ведь, не прогорают. Я грешным делом думал, что они вовсе не на книжках свое отбивают. Но черт его знает… Если и впрямь на книжках, может, и сработает твоя идея. Да, голова! Уважаю. Займись. Даже интересно, что у тебя выйдет.
* * *
Верхний край подвальных окон располагался на уровне земли, так что проникавший через них свет следовало скорее называть сумраком. Пол в этом зыбком сумраке странно поблескивал.
Леля глядела на окружающее их запустение почти с ужасом:
– Господи! Но это же невозможно! Какая библиотека, Лень! Тут только фильмы ужасов снимать, все же рушится! Воды по колено!
Судя по расстоянию между потемневшим потолком и блеском внизу, по колено тут было вряд ли. Стоявший на нижней (на нижней ли?) ступеньке Гест осторожно потрогал бликующую поверхность. Потом топнул. Нет, воды было немного, на палец. Просто мокро. Ну, правда, очень, очень мокро. Как после сильного ливня.
Оценить размеры помещения не представлялось возможным. Когда лет восемь назад располагавшуюся здесь библиотеку объединили с соседней и туда же ее переселили, здешние жильцы принялись обживать бесхозный подвал, понастроив кладовок из чего попало. Взгляд выхватывал из полутьмы доски, фанеру, ржавые водопроводные трубы, неровно обломанные листы пластика. Опорные подвальные колонны и несколько брошенных библиотечных стеллажей – металлические профили, некогда выкрашенные бледно-зеленым – послужили каркасами дощатых и фанерных клетушек. Сейчас, впрочем, ими уже не пользовались. Вода подгрызла хлипкие конструкции, покрыла деревянные поверхности плесневыми разводами. Бывшие стеллажи перекосившись, торчали под немыслимыми углами, разбухшие фанерные листы выгибались во все стороны сразу, подгнившие доски едва держались на проржавевших гвоздях.
Гест не собирался брать Лелю с собой, но она так умоляюще смотрела: я не буду мешать! мне интересно!
Ей было интересно все, что он делал.
И сейчас Лелин ужас его веселил. Приятно, когда тебе под силу совершить невозможное. Хотя, на самом деле ничего невозможного тут нет. Сначала нужно ликвидировать воду, которая тут, судя по количеству плесени и ржавчины, не так уж давно. «Впрочем, осушение вполне может стать реальной проблемой», – вздохнул он.
И тут же понял, что непонятно откуда сочащаяся вода – не единственная проблема. И даже не самая серьезная.
Лучи фонарей не столько разогнали подвальный сумрак, сколько ослепили. Оказавшиеся в их перекрестье Гест и Леля видели людей на верхней ступеньке подвальной лестницы как смутные темные фигуры. Гест начал подниматься первым, задвинув Лелю за спину. Он был почти уверен, что те, с фонарями, их не пропустят. Чего сложного? Стукнуть по головам и сбросить вниз. Или даже просто сбросить, лестница крутая, до ее подножия докатятся лишь переломанные окровавленные куклы. Надо было не тащить Лелю за собой, а велеть ей спрятаться – хотя бы за одной из опорных колонн. Но сейчас уже поздно. Или поздно было с самого начала? Что толку прятаться, если те, с фонарями, их уже видели? Он продолжал подниматься, готовясь сам не зная к чему.
Но ничего не произошло.
Те, кто стоял наверху, чуть попятившись, оказались снаружи, за подвальной дверью.
Гест решил, что сейчас раздастся лязг – ее наверняка захлопнут!
Но – тоже нет.
Он, а следом и Леля беспрепятственно вышли под яркое августовское солнце.
Фонари, уже погашенные, были у двоих, чем-то смутно напоминавших Харю и Ронсона: один – массивный громила (но все же поменьше Хари), другой на голову ниже и раза в полтора уже в плечах. Несмотря на разницу в размерах, они очень походили друг на друга. Словно из одного стручка вылупились. Оба бритоголовые, лобастые, в черных кожанках. Гест мельком подумал, что им, наверное, жарко.
