Текст книги "Три судьбы"
Автор книги: Олег Рой
сообщить о нарушении
Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)
По правде говоря, Гесту и самому было смешно. Да и рисунок на дверце шкафчика – шутка вполне безобидная. Могли и чего пожестче учудить – к примеру, повесить на эту самую дверцу мокрую тряпку. Не штаны, конечно, – за неуважение к форме Савва мог вломить по первое число, в смысле отстранить от занятий на неделю. Ничего, над новичками всегда подшучивают, это закон. Якут показался ему парнишкой неглупым, так что вряд ли он полезет в бутылку. Вот бы тот тоже пораньше пришел, интересно было поглядеть, как он отреагирует…
Дождался. Поглядел. Никак.
То есть совсем никак. Якут словно бы не заметил, что на дверце его шкафчика что-то нарисовано. Не кинулся в драку, не завопил «кто?!», тем более не расплакался от обиды.
Вытащил из висящей на плече сумки белые штаны (должно быть, носил домой стирать), дернул дверцу, снял с крючка кимоно, посмотрел на него пару мгновений, бросил сумку на дно шкафчика – и принялся переодеваться. Спокойно, деловито, равнодушно. Гест стоял неподалеку и успел заметить, что, когда Якут доставал кимоно, ноздри его чуть дрогнули – принюхивался он, что ли? Или показалось?
Общие тренировки Гест любил. Но в это воскресенье то и дело получал втык за невнимательность. Мыслями он был отнюдь не в зале. Он… вспоминал. И, страшно сказать, Якуту… завидовал. Вот бы такую выдержку! Представлял себя на его месте – смог бы он вести себя подобным образом после нанесенного удара? Не просто сделать вид, что ничего не произошло, а излучать это самое «ничего» во все стороны? Смог бы?
Случай проверить себя представился очень быстро.
После базовой тренировки мальчишки ломанулись в раздевалку – кто торопился домой, кто просто попить. Скидывали кимоно, обтирались мокрыми полотенцами. Промежуток между серо-стальными рядами заполнился блестящими от пота телами.
Еще не дойдя до своего шкафчика, Гест увидел, что его дверцу покрывают коричневые пятна и разводы. К тому же она воняла. Так пахло на соседнем пустыре, облюбованном местными собачниками в качестве места для прогулок. Убирать за собой никто из них, разумеется, даже и не думал, чай, не в европах живем!
Так что собачьих «сюрпризов» там скопилось – не только дверцу одного шкафчика вымазать, а хоть всю секцию ровным слоем «покрасить».
Но – как? Когда? Якут же все время в зале был! Или – не все? В том, что «художества» – дело рук Якута, Гест не сомневался ни на мгновение. Но – почему? Неужели он обиделся вчера? Решил, что это Гест виноват в его позоре во время спарринга? Или что ночной горшок на дверце – Гестовых рук дело?
Стоит возле своего шкафчика, что-то в сумке ищет. И в сторону Геста даже не смотрит.
Валентин чувствовал этот «не-взгляд» всей кожей. Вот он, оказывается, секрет железной выдержки! Нет никакой необходимости стискивать зубы, прикусывать язык и старательно держать, как говорят англичане, «твердую верхнюю губу». Ничего этого, оказывается, не нужно. Ты просто столбенеешь, не в силах шевельнуть ни единым мускулом – в том числе и теми, что на лице. Застываешь ледяной статуей. И время вокруг тебя застывает. Плотный вязкий кокон. Такой плотный, что кажется, будто ты вдруг оглох. И глухое это безмолвие, и кокон застрявшего в одном кратком мгновении времени не только охватывает тебя – расползается. Копошащиеся вокруг фигуры застывают: сперва те, что рядом, потом следующие, за ними совсем дальние. И вот уже вся раздевалка – как иллюстрация финальной сцены из пьесы Гоголя «Ревизор», что недавно проходили на литературе: в центре застывший столбом с распростертыми руками городничий, потом превратившийся в вопросительный знак почтмейстер, ну и прочие в том же духе. Вся сцена – как музей восковых фигур. Ни разговоров, ни смешков, ни движений.
Краем глаза Гест заметил возникшего на пороге раздевалки Степана Анатольевича. Телепатически он, что ли, учуял непорядок? Или просто услышал накрывшую всех тишину?
Подошел, молча скользнул взглядом по изображенному на шкафчике новичка горшку, оценивающе принюхался к субстанции, покрывавшей дверцу Гестова шкафчика, дрогнул бровью, хмыкнул коротко.
– Значит, так. Якушкин…
– Якут, – буркнул тот тихо, но Савва услышал, конечно.
– Ну Якут так Якут, не возражаю. Пока Якут отмывает шкафчик Геста, Селин ликвидирует… художество на дверце его шкафчика.
– Почему я-то? – занудил Рудик.
Тренер взглянул на него так, как могла бы операционная медсестра смотреть на объявившегося в ее стерильном царстве таракана. Верхняя губа его брезгливо вздрогнула:
– Потому что я так сказал.
Он присел на длинную низкую скамейку, тянувшуюся между рядами шкафчиков, помолчал, вздохнул.
– Я-то думал, вы взрослые мужики, а вам палец покажи, хихикать начнете. А если у чемпиона штаны будут мокрые, тоже смешно?
– Да ладно, у чемпиона! Так не бывает! – буркнул кто-то.
– Еще и не так бывает. Когда первый раз с парашютом прыгают, примерно половина с мокрыми штанами приземляется. И это вовсе не значит, что они трусливее, чем другие. Вы же помните Виталика с его привычным вывихом. Слабый сустав. Природа так распорядилась. А у кого-то слабый сфинктер в мочевом пузыре. А у кого-то, боже упаси, сердечные клапаны. Так что сфинктеры – это, дети мои, пустяк из пустяков. Жить и заниматься чем хочешь не мешает. Да чего там! Я сам лет до тринадцати в постель мочился.
– Заливаешь! – Ярик, как многие «старички», к Савве обращался на «ты».
– Сейчас – нет, а тогда… Селин, ты чего застыл? Работай давай!
– Оно не оттирается… – заканючил тот.
– Твои проблемы…
– А если пемзой? – предложил Стасик, который готов был помочь каждому и в любой момент.
– Пемза краску сдерет, – веско предупредил серьезный Генка.
– Я закрашу потом! – оживился Рудик. – Я видел, у нас еще осталась та краска. Можно?
– Ладно.
– Степан Анатольевич, я все, – негромко сообщил Якут. – Только тряпка… воняет теперь. Взять домой постирать?
– Да выкини просто, ветоши хватает.
Тренер еще немного помолчал, словно решаясь на что-то.
– Да, в постель я действительно мочился. Дома-то еще ничего, но отправили меня на лето в пионерский лагерь. Директорствовал там некий… пусть будет Николай Петрович… И вот стою я на утренней линейке. В центре. А рядом простыня с желтым пятном вывешена. Николай Петрович свято верил в великую воспитательную силу коллективного воздействия. Вечером я сбежал, конечно.
– И… все? Просто сбежал?
Тренер хмыкнул.
– Нет. Я за Николай Петровичем следить начал. Жена у него была – жуть, он ее боялся страшно. У жены папаша имелся, большой человек с большими связями, если бы прознал, что дочурка на мужа в обиде, со свету бы сжил. Ну она и держала его под каблуком. Может, он потому и над детьми власть свою проявлял. Это я после уж додумался. Много после. А тогда, последив, узнал, что у Николай Петровича – любовница есть! Молоденькая, тихая, послушная. В общем, навел я суровую супругу на их гнездышко. «Бриллиантовую руку» все видели?
– Это когда блондинка в гостинице вопит: «Невиноватая я, он сам пришел»?
– Вот-вот. От работы с детьми его, конечно, моментально отстранили. Облик аморале, как можно! Воткнули каким-то складом заведовать. И знаете, что самое смешное? Сперва-то я выдумывал, мечтал – пусть по земле ползает, а я радоваться буду, как ему фигово. А в итоге – ни-че-го. По барабану.
В раздевалке только и слышно было, что дыхание трех десятков мальчишеских глоток – тяжелое, словно ребята только что кросс бежали. Савва усмехнулся.
– Я даже обиделся сперва. Говорят же, что месть – блюдо, которое следует подавать холодным. А я вроде как перегорел. И никакого удовольствия от того, что обидчику моему фигово, не испытал. Но и стыдно не было. Я ж вроде стукачом оказался, так? Зато точно знал: устраивать воспитательный беспредел этот дядька точно уже не будет. Командовалку укоротили.
Гест слушал как завороженный. Месть – фигня, толку в ней никакого. Но история была ценная. Во-первых, он осознал, что у каждого есть слабое место. Уязвимая точка. Как ключевая деталька в головоломке – нажми, и вся конструкция рассыплется. И второе, нажимать на эту точку лучше издали, чтоб на тебя не подумали.
– Рудика давно пора укоротить! – прозвучало из дальнего угла негромко, но отчетливо. – Думает, раз он талант, ему все можно!
Савва поискал глазами – кто? Усмехнулся:
– И как ты предлагаешь его укоротить? Честно скажу, я – не знаю. Либо повзрослеет и перерастет собственную глупость, либо нарвется на реальную ответку, либо… ну либо таким и останется. Вот с нашим новичком – совсем другая история. В драку не полез, истерику не устроил, кляузничать не побежал. Но и не проглотил. Определил проблему, сам ее решил. Ну поторопился, и способ решения мне кажется… не самым удачным. Но это все наживное.
– Да ладно! Чего он Рудику сделать мог? Морду набить? Вот я, к примеру, вижу, как Рудик на шкафчике гадит. Нет, я не видел, но если бы. Чего делать? Драться с ним?
По раздевалке пробежали смешки: Рудик учился уже в выпускном классе, ростом мог потягаться почти с любым, а весом и вовсе всех превосходил.
Гесту в этот момент подумалось, что серьезный, основательный Генка сам, может, и не был свидетелем Рудиковых художеств, но знает, кто – был. И знает, что тот – ни за что не скажет.
– Веселитесь? – усмехнулся Савва. – Подраться – единственный способ? Я вас для этого учу? Японскую поговорку все помнят?
– Даже если меч понадобится один-единственный раз, носить его нужно всю жизнь, – процитировали вразнобой десяток голосов.
– Она ведь не про то, чтобы мечом на каждом углу размахивать, а совсем наоборот. Великий китайский полководец Сунь Цзы говорил, что лучший способ выиграть войну – избежать ее. Агрессия – признак слабости. Громче всех тявкают и яростнее всех напрыгивают самые мелкие шавки. Большим собакам это не нужно. Так что уясните уже: подраться – последний аргумент. Последний, когда других не осталось. Ну как? Есть еще варианты ответить гипотетическому Рудику или остановить его, кроме как полезть с ним драться?
Некоторое время все молчали.
– Можно самому начать отмывать шкафчик, – это предложил, конечно, Стасик. И добавил тихо: – Как только Рудик уйдет.
– Подпись его скопировать! Он же все свои рисунки подписывает, вон! – это крикнул, конечно, азартный Шурка.
Савва покачал головой:
– Мне первый вариант нравится больше, но и этот ничего.
– Можно дорисовать! – звонко воскликнул обычно серьезный до угрюмости Генка.
– Дорисовать?
– Ну сделать из этого горшка, например, кошачью морду. Или броненосец. Или летающую тарелку.
Сидевший в углу Рудик даже как будто стал меньше. Гест подумал: какой Савва хитрый! Как же, не знает он, как до придурка Рудика достучаться! Взял и показал, на чьей стороне большинство! Рудик хотел, чтобы на новичка брезгливо косились, а получилось – на него самого.
– Вот видите! – Савва довольно улыбался. – Всего-то и надо было чуть-чуть включить мозг. Вон сколько идей. Кстати, об идеях. Все как-то запамятовали, что новенький-то наш – талант. Может, будущий чемпион, и мы все станем гордиться, что его знали. Якушкин, хочешь заделаться чемпионом? Я могу тебя в школу олимпийского резерва порекомендовать.
– Это типа всю жизнь только тренироваться, что ли?
– Большой спорт требует и большой самоотдачи, – признал Савва.
Новичок помотал головой:
– Не. Спасибо, но я лучше тут.
– Ну смотри. Если надумаешь, рекомендацию я дам.
Не прошло и полугода, как Якут пропал. Нет, никаких конфликтов больше не возникало, но в один прекрасный день он просто не явился на тренировку. И на следующий день его не было. И через неделю. Савва спрашивал у «курсантов», но никто ничего не знал.
Валентин тогда только что прочитал «Трех мушкетеров» и всякое себе насочинял. Думал, секция их – это братство прямо, один за всех и все за одного. А оказалось, всем на всех плевать. Мало ли, что там в книжках понаписано. Один за всех, все за одного, как же! Каждый сам за себя.
В общем, новичок просто исчез, и все.
* * *
И вот надо же, какая встреча!
Чтобы вспомнить, Валентину понадобилось не больше секунды. Но за это время из машины, со стороны водительского места, вылез еще один – не такой габаритный, как первый, однако тоже… убедительный.
– Да че с ним разговоры разговаривать? Он кто? Шишка, что ли, какая? Давай вон в Неву его скинем, пусть поплавает.
– Молодец, – улыбнулся ему Якут. – Мыслитель, – и с той же ласковой улыбочкой, не повышая голоса, выдал семиэтажную тираду: – Ты зачем, мыслитель, из машины вышел? Твое дело – сидеть и ждать команды. А если у него, – он ткнул в Геста, – ствол за пазухой? Или он Брюс Ли? Или еще что? Представь: надо рвать когти, я кидаюсь в машину… а водилы нет. Водила решил воздухом подышать и поделиться с нами своими ценными соображениями. Иди назад. Назад, я сказал. Сам поведу. И ты, – он легонько хлопнул первого по кожаному рукаву, – тоже туда, назад. Р-работнички…
Сам направился к водительской двери, кивнув Валентину, чтобы занимал пассажирское место. Кивнул небрежно, но как-то так, что не послушаться было невозможно.
– А я думал, большие мальчики сами за руль не садятся, – натужно пошутил Гест, чтобы хоть как-то рассеять висящее в воздухе напряжение.
– Стреляют обычно по пассажирскому месту. Или по задним, – равнодушно пояснил Якут. – Водительское место самое безопасное. Обычно.
– А те, кто стреляет, они никак не могут узнать, что ты сам за руль садишься?
– Выяснить недолго, – по тонким губам змеей скользнула усмешка. – Трудно узнать, когда я за рулем, когда справа, а когда сзади.
– И как, помогает?
Якут только плечом шевельнул. Что, вероятно, должно было означать: живой же покуда. Гест и сам уже сообразил, что вопрос задал дурацкий. Но как разговаривать с «этим», пока понять не мог.
– И куда ты меня везешь? – Он попытался улыбнуться.
– Испугался, что ли? – Якут коротко, негромко хохотнул. – Если б я тебя завалить решил, там бы и пристукнули. Трубу к ногам, тело в воду, все дела. Если бы допросить, в багажник бы кинули. А тебе даже глаза не завязали, сечешь фишку?
– Допросить? – удивился Гест.
– Мало ли… Может, ты не случайно попался, а тебя прислал кто-то.
– Ты серьезно?
Якут коротко рассмеялся.
– Не. Тупо слишком. Мало шансов, что сработает. Мы ж мимо могли проехать, это Ронсону полихачить вздумалось. Ну а Харя размяться тоже случая не упустит.
Значит, первого, здоровенного, зовут Харей, отметил Гест. Подходяще. Водитель, получается, Ронсон. Как зажигалка, что ли?
– Ронсон? Типа вспыхивает моментально?
– Он мужика завалил за «Ронсон». Очень хотел крутую зажигалку, увидел, как тот возле ресторана прикуривает – и пристал: подари. Ну, подрались, конечно. Ронсон малолетний еще был, так что недолго чалился. А зажигалочка-то фуфловая оказалась. Так к нему кликуха и пристала. Ну и вспыхивает, не без того. – Он помолчал, рассеянно глядя вперед, и руль поворачивал как будто случайно: влево, вправо, прямо, еще влево. Гест, хотя и знал город, сбился уже на четвертом повороте, перестав понимать, куда они едут. – Ты не очкуй, – все так же рассеянно-равнодушно заметил Якут. – Посидим, вискарика за старое знакомство выпьем.
Легко сказать! Адреналин – гормон «бей или беги» – еще играл в крови Геста. Он готов был к драке, а попал… куда? В гости к старому другу? Это почему-то пугало сильнее гипотетической драки. В драке, по крайней мере, все понятно. Мозг отключается, тело само знает, куда и как двигаться, спасибо Савве. Даже против Хари – и даже с поддержкой Ронсона – у Геста были шансы. Харя слишком большой, значит, не особо маневренный, а Ронсон… Да нет, вполне можно было если не победить, то выиграть тактическое преимущество. Кусочек времени, который позволил бы «сделать ноги». Правда, ради театра пришлось отказаться от удобных кроссовок, но даже в ботинках он наверняка бегает быстрее этих «бойцов». Так что перевес на его стороне, если, конечно, у них не припасены стволы. В таком случае далеко он не убежал бы. Но можно было в реку сигануть: стрелять по бликующей воде – лотерея. А если он еще нырять бы начал…
В общем, в стычке шанс уцелеть, безусловно, был. А вот с «посидеть и выпить за старое знакомство» неясно… черт его знает, как оно может обернуться. Сотня вариантов, и все непредсказуемые. Якут – этот, нынешний – вроде и понятный (бандит, конечно, но кто в наши дни не бандит?), внешне не слишком изменившийся, но одновременно – совсем другой. Старый друг, как же! В секции они, в общем, ладили, но не более того. Да сколько лет с тех пор прошло! Люди меняются. Тем более, если речь о подростке, почти ребенке, и – взрослом человеке. Отличий между ними, весьма вероятно, больше, чем сходства. Даже если считать, что когда-то Гест Якута знал – хотя бы отчасти, – это ничуть не помогает понять его сегодняшего.
Главное, Якут ведь выжил в бандитских войнах, что в последние годы сотрясали Питер. И не только выжил, а, похоже, вполне преуспел. Значит, ничегошеньки Гест о нем не знает. В смысле – и представить не может, что у того в голове делается.
Из города они не выезжали, в этом Гест был уверен, но за окнами замелькали какие-то заборы, ворота, глухие брандмауэры – промзона?
После очередного поворота впереди выросла стена. Бумер остановился. Гест приготовился выходить, но Якут вытянул из бардачка что-то маленькое, черненькое, чем-то щелкнул – и «стена» поползла в сторону. Машина въехала внутрь.
– Добро пожаловать, – усмехнулся Якут, еще раз щелкая пультом – «стена» двинулась в обратном направлении, замыкая их в небольшом, довольно скудно освещенном пространстве.
Вдоль стен гаража тянулись аккуратные стеллажи, бетонный пол явно недавно мыли. Гесту подумалось, что такого аккуратного гаража ему еще видеть не доводилось. Но – где же тут «посидеть»? На сложенных под левым стеллажом деревянных скамеечках?
– Пошли. – Якут двинулся вперед, Гест за ним. Харя и Ронсон побрели следом.
За правым стеллажом обнаружилась дверь, с первого взгляда показавшаяся Валентину деревянной, но при открывании послышался слабый металлический звук.
– Считай, вторая линия обороны, только взрывать, – пояснил Якут. – Да и то как фишка ляжет, может и устоять… Хотя сюда только идиот сунется, но все-таки спокойнее.
Помещение за дверью раньше, вероятно, было таким же гаражом, теперь же его хотелось назвать гостиной. Или кабинетом? В дальнем углу прятался стол – явно рабочий и явно очень дорогой. Вряд ли антиквариат, но от его ящичков, бронзовых ручек и глуховатого блеска темной столешницы веяло добротной солидностью. Равно, впрочем, как и от остальной обстановки, которую можно было бы назвать спартанской, если бы не тот же витавший надо всем дух «очень дорогих вещей». Гигантский диван, даже на взгляд явно очень удобный, несколько таких же кресел, широкий низкий стол толстого темного стекла, еще один – бильярдный, лаконичные светильники. Стекло, кожа, дерево, бронза. Даже сервировочный столик переливался чем-то вроде карельской березы.
Харя и Ронсон пристроились в закутке возле бильярдного стола. Ни кожаный диван, ни виски им явно не полагались. Не по чину.
Только сейчас Гест рассмотрел бывшего приятеля. Нет, обмануло первое впечатление – изменился Якут изрядно. Не то чтобы лицо его избороздили морщины, вообще никаких особых примет возраста не появилось, но казалось, что минуло не десять лет, а все тридцать. «Черт, – подумал Валентин, – ему же не больше двадцатника, он меня младше, а выглядит на сорок, а то и больше». Но почему? И тут же понял: глаза. Они не потускнели, но словно бы подернулись пеплом. Глаза мертвеца. Или, с учетом бандитских реалий, скорее – глаза убийцы. А может – и того, и другого. Веселенькая, в общем, встреча.
«Но, – мысленно усмехнулся Гест, – фарш назад не провернешь». Встреча уже случилась, не уйдешь, только и можно, что делать вид, будто ничего особенного не происходит, не произошло. Зла на него Якут вроде не держит. Подумаешь, столкнулись случайно два давних приятеля.
Он пригубил виски:
– Слушай, а почему ты тогда секцию бросил? У тебя же все получалось… лучше, чем почти у всех. Неужели разонравилось?
Усмешка у Якута не изменилась: едва искривившиеся губы, короткий злой прищур. «Чингисханом бы ему зваться, а не Якутом», – подумал вдруг Гест. И еще подумал, что вопрос задал зря. Не стоило.
– Переехал. – Ответ прозвучал неприятно сухо. – Далеко стало.
Внезапная догадка блеснула молнией. Да он же тогда сел! Наверняка! Грабеж какой-нибудь… Или, может, драка. Особенно, если в ней кто-то пострадал. И загремел наш многообещающий новичок в… как это называется, колонию для несовершеннолетних. А брошенных занятий ему жаль, ох как жаль. Зря спросил.
– Не подумай, что я выпытываю…
– Ничего, все к лучшему. – Злой блеск в глазах Якута сменился насмешливым. – Ну а ты чем нынче занимаешься?
– Университет заканчиваю.
– Университе-ет? – Это прозвучало одновременно и недоверчиво, и одобрительно. – И кем будешь?
Валентин думал меньше секунды: с одной стороны, откровенничать перед явным бандитом – опасная глупость. Но ведь и сам узнает, вот универ, вот фамилия… С другой, все-таки какой-никакой, а «друг детства», есть шанс не вляпаться. Отболтаться. И он сообщил безразлично:
– На химфаке я. Ну, химиком то есть.
– Хими-ик? – протянул Якут с той же интонацией. – Это хорошо. Звать-то тебя по-нормальному как, химик? А то я че-та забыл. Или и не знал вовсе, тебя ж вроде все по фамилии звали, Гест и Гест.
Его речь, только что правильная, вдруг приобрела отчетливое эхо «с той стороны закона».
И Валентин вдруг вспомнил знаменитого некогда грабителя Леньку Пантелеева. Не столько связанные с ним легенды (довольно жуткие, надо признать, персонажем налетчик был чудовищным), сколько имя. Леня…
Его собственное – Валентин – всегда казалось ему аморфным, бесформенным, матрас, а не имя. И уменьшительные – бр-р, еще хуже! Женоподобное «Валя», сюсюкающее материнское «Валечка». Но – Ва-лент-тин. Ва. Лен. Тин. Почему бы и не Леня? Мое имя, как хочу, так и сокращаю. И уж точно не хуже, чем университетское «Геша», произведенное от фамилии. Даже лучше, пожалуй.
Все эти мысли пронеслись в голове за долю секунды, и он сказал, обыденно, без нажима:
– Леня.
– Ленчик-химик, значит. Ты в… – Якут сделал едва заметную паузу, словно акцент поставил, – в лекарствах понимаешь?
Смысл вопроса был ясен, но Гест изобразил чайника:
– Ну я ж химик, а не врач. Смотря от каких болячек…
– От всех, – усмехнулся Якут. – Не придуривайся, все ты понял.
– Ну, положим, понял. И если ты про то, имею ли я представление о процессах производства наркотиков… ну… в общем и целом, ничего там особенно сложного. Да только… – Он замолк, пытаясь сформулировать ответ так, чтобы Якут – этот, сегодняшний, выживший и преуспевший в бандитских войнах – не убил его прямо на месте.
– Ну! – поторопил тот.
Гест усмехнулся, переводя усмешку в тяжелый, длинный, горький вздох:
– Друг у меня от этой дряни загнулся. Так что извини.
Никакого друга, которого сгубили бы наркотики, у него не было. Но это казалось удобной легендой. Понятной любому. Сработает – не сработает, как повезет, но вляпываться в наркобизнес ему хотелось меньше всего. Даже в качестве ценного специалиста.
– Дру-уг? – Прежняя недоверчиво-тягучая интонация стала насмешливой, почти издевательской. – И ты теперь типа не хочешь ручки марать? Благородный. А если заставлю?
Валентин пожал плечами:
– Заставишь – сделаю. Только… ты ж проверить не сможешь. Мало ли чего я туда добавлю.
– Че там проверять? Отрава или не отрава? Мало, что ли, бомжей на дармовую дозу ломанутся? Вот тебе и проверка. Не помрут – значит, норм продукт сделал.
– Добавлять разное можно… – медленно, почти равнодушно, стараясь, чтобы голос не задрожал, пояснил Гест. – Например, маркеры – для тех, кто в органах сидит и мечтает тебя на горячем поймать.
– Типа сдашь? Так тебя же закопают раньше.
– Закопают, – согласился он. – А у тебя останется только первая партия… продукта. Причем меченого. И пойдешь ты, если уцелеешь, нового химика искать. И зачем тогда все вот это? Сейчас?
– Ты меня не боишься. – В голосе Якута мелькнуло что-то вроде удивления.
Или любопытства. Валентин поежился. Якут глядел на него так, словно прикидывал, какую из костей ломать первой.
– Боюсь, – признал он совершенно расслабленно, как признал бы наличие у себя двух ног. – Тебя не бояться – полным идиотом надо быть.
– Но – упираешься. Интересно девки пляшут… И на что надеешься? На то, что я по старой дружбе тебя так выпущу?
– Положим, дружбы между нами никогда не было. Но – надеюсь, да. Что мне еще остается. Только не из-за общего слишком уж короткого прошлого, а потому что ты умный.
– Это ты типа про то, что я остерегусь твоей подставы? – Якут помолчал, но недолго. – Нет, ты про что-то другое. Про то, что умные микроскопом гвозди не заколачивают?
Сравнение было популярным, но – из уст бандита? Да, правильно Гест его оценил, действительно – умный. Не хитрый, не изворотливый, а именно умный. Непростой, ох непростой. Вслух он, однако, сказал только:
– Примерно.
– Думаешь, ты ценный ресурс? И что ты можешь, микроскоп?
Валентин колебался не больше мгновения.
– Ну… к примеру, костюм твой – не Рюнель, как ты, вероятно, уверен, а копия.
Рюнель была фамилия средней руки швейцарского кутюрье, чьи творения почему-то стали невероятно популярны среди тех, кто успел перерасти пресловутые малиновые пиджаки. Кое-кто из внезапно разбогатевших «бизнесменов» уже начал и у лондонских портных костюмы заказывать. Но таких были единицы. Почему вдруг Рюнель стал считаться круче Лагерфельда, никто не ведал, и вряд ли даже сам швейцарский дизайнер знал, что среди части российской публики его имя ненадолго превратилось в символ престижа.
Валентин услышал об этом имени совершенно случайно. Во время очередной преферансной «битвы» познакомился с парнем из Техноложки, который часами мог разглагольствовать о тайнах мира высокой (и не очень) моды, секретах ведущих (и не очень) кутюрье и любопытных подробностях применимости и неприменимости в этой сфере различных материалов. Валентин тогда даже курсовую по прикладным технологиям написал, что было необязательно, никто даже не старался, почему изумленный препод и поставил ему зачет автоматом.
– Да что б ты понимал! – взвился услыхавший его реплику Ронсон. – Вякает тут…
На подручного Якут цыкнул, а на Валентина поглядел без раздражения, даже с интересом:
– Копия, говоришь? Фуфло типа мне впарили?
Тот усмехнулся, помотал головой:
– Очень хорошая копия. Если честно, тот редкий случай, когда копия лучше оригинала.
– Как это?
– Ну… Рюнель использует только натуральный лен, бзик у него на природных материалах, так что костюм через полчаса становится… не то чтобы как корова жевала, но в этом духе. Льняные шмотки – вообще слезы в смысле практичности. А твой костюмчик… ты же его не пять минут назад надел, да? А выглядит, как на витринном манекене. Значит, ткань с добавкой лавсана. Добавка крошечная, процента три, может, а результат… ну сам видишь. Подкладка, думаю, тоже не из чистого шелка – с добавками технологическими. Потому что чистый шелк…
– Да понял, понял, не дурак, – оборвал его Якут. – Че, и в самом деле настоящие так мнутся?
– Не то слово.
– А чего ж тогда… – начал было Якут, но прищурившись, рассмеялся. – Понял. Типа я такой крутой, что могу этих костюмов двадцать штук иметь и переодеваться каждые полчаса?
– Наверное, не знаю. Я не маркетолог, а химик. Но изготовлено – чтоб ты насчет «фуфла» не сомневался – изготовлено отменно.
– И много ты еще такого интересного знаешь?
Гест пожал плечами.
– Смотря что считать интересным. Мне лично информация про рюнелевские копии и про необъяснимую моду на этого швейцарца кажется всего лишь забавной. А другое, что я считаю интересным, для тебя будет пустяком.
– Логично. Но… – Якут усмехнулся. – Но интересно. Так что давай за встречу, что ли? – Он щедро наплескал виски в низкие толстодонные стаканы. – И чего ты все на часы косишься? Жена, что ли, ждет?
– Мама.
– Не парься, мы недолго, потом Ронсон тебя отвезет куда скажешь.
Отвозил Геста, правда, не Ронсон, который успел к тому моменту уже изрядно залить стресс от Якутовского разноса, но довезли и впрямь в момент.
Мать действительно попыталась затеять очередной разговор по душам (не столько по поводу позднего возвращения, сколько из-за запаха спиртного и «очевидного» дурного влияние Лели), но Валентин только отмахнулся. Ему нужно было подумать. Ясно, что Якут на него, попросту говоря, глаз положил, и как теперь все сложится, когда он стал Ленчиком-химиком?
Лелю он решил не пугать, рассказал только про новое имя, от которого она пришла в полный восторг. Да, ее приводило в восторг, похоже, все, что Валентин делал. Но ему это было приятно.
– Леня… – задумчиво мурлыкала она. – Ленчик… Ленечка…
Она играла с новым именем так увлеченно, что ему казалось: нежный язычок касается не перекатывающихся мелодично звуков, а – его самого…
* * *
Якут глядел в зеркало прищурясь, словно не собственное отражение там было, а кто-то посторонний, почти незнакомый. Ну что, приятель, добрый стал, прямо мать Тереза, а? Может, начнешь старушек через улицу переводить?
Тебе в руки свалился химик – знакомый химик! И вместо того чтоб усадить его в «кухню», где химику самое место, ты… ты – что? Сделал вид, что поверил в байку о загнувшемся от дури друге? Ладно, типа, дорогой, бог с ней, с дурью, найдется, кому варить. Но ведь кому рассказать – на смех подымут, не может быть, что Якут – сам Якут! – на такое способен.
Еще как способен! В сказочку про погубленного наркотой друга он, конечно, не поверил ни на мгновение. Да если бы и поверил, подумаешь! И не таких «благородных» через колено ломали. Но… в «кухню» можно и абы кого посадить. Прав внезапно обретенный «друг», невелика премудрость. Это все равно что какого-нибудь Фаберже посадить серийные колечки клепать: Фаберже-то справится, конечно, но хозяин, его к «делу» приставивший, идиот выходит. Молоток может быть железный, может быть каменный, но делать молоток из платины – бессмысленное расточительство. Этот Гест слишком умный для такой тупой работы.
Умный и потому опасный. Подставить действительно может.
Но это-то пустое. Якут и сам не дурак. Умнее подавляющего большинства тех, с кем приходится сталкиваться. Вон с каким удивлением Гест сказал: «ты умный». Польстить хотел, конечно, но сказал-то искренне!
Приятно. Хотя удивляться было нечему.
Во-первых, он ведь старше, чем Гест думает. Они там, в этой секции, как-то сразу приняли его за младшенького: мелкий, в седьмом классе… Все и решили, что ему лет тринадцать, если не двенадцать. Гесту как раз четырнадцать стукнуло, всей секцией газировку пили, а потом кто-то на задворках еще и пиво вытащил – Савва безобразие обнаружил, конечно, втирал что-то про молодые растущие организмы. А Якуту – ну второгодник вечный, что ж поделать! – уже шестнадцать было, почти семнадцать, он и паспорт уже давно получил. Тогда паспорт в шестнадцать лет давали. Потому и за ту драку загремел по-взрослому.
