Текст книги "От имени науки. О суевериях XX века"

Автор книги: Олег Мороз

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 14 страниц)

Дальше эта сенсация пошла двумя путями: внешним – с помощью кафедры психологии Нижне-Тагильского пединститута по всему Советскому Союзу и даже за его пределы и внутренним – врач-хирург нашей больницы Селищева Клара Федоровна (сейчас живет в г. Днепродзержинске Днепропетровской области) очень скоро с повязкой на глазах повторила все чудеса Розы, с той разницей, что прямо заявила: отлично все видит в щелочки возле внутренних углов глаз. Тщательно изолировав глаза Розы Кулешовой, она лишила ее всех «чудесных» свойств. Лишалась Роза Кулешова своих «магических» качеств и при других проводившихся нами экспериментах с надежной изоляцией глаз от рук. Так нами в Нижнем Тагиле «феномен Розы Кулешовой» был полностью развенчан. Наши выводы целиком совпадают с выводами комиссии «Литературной газеты», проверявшей Розу Кулешову.

Цель этого письма к Вам состоит в подтверждении, так сказать «с места рождения», научной несостоятельности «феномена Розы Кулешовой», вернее, просто отсутствия у нее так называемого «кожно-оптического чувства».

С уважением, А. С. Рубаха».

Как видим, уже в момент рождения «феномена» нашлись здравые люди, которые во всем трезво разобрались и все досконально объяснили. Спасибо им.

Все же это не помешало птичке выпорхнуть из гнезда и начать порхать по белу свету (за что мы должны быть благодарны товарищу Гольдбергу и психологам из Нижне-Тагильского пединститута).

То, что Кулешова подглядывает, устанавливалось бесчисленное множество раз, но жажда чуда была так велика, что на это закрывали глаза.

Вот это-то обстоятельство мы и должны иметь в виду: рано или поздно трезвый научный подход, конечно, одерживает верх, однако временный успех в схватках «местного значения» нередко имеет и подход противоположный: сплошь и рядом бывает так, что строгими научными данными просто пренебрегают – у обывателя своя «наука», свой взгляд на мир, он видит в нем то, что хочет видеть, а не то, что есть на самом деле.

«Думающие» растения

В конце 60-х годов в одном из американских научно-популярных журналов появилась статья Клива Бакстера «Доказательство первичного сознания у растений». Автор утверждал, будто открыл способность растений улавливать эмоции и мысли людей.

С тех пор имя Бакстера не сходит со страниц американской печати. Издания самого различного характера и направления считают своим долгом вовлечь читателя в ажиотаж вокруг «думающих» растений. Слава Бакстера выплеснулась за пределы Америки, пересекла океан, достигла Европы. И вот уже изданные в США книги о Бакстере – «Естественная история сверхъестественного», «Таинственная жизнь растений» – переводятся на европейские языки. В печати публикуются серии статей о его «открытиях»…

Все началось с эксперимента, который Бакстер проводил с драценой – растением, похожим на пальму. Эксперимент вполне безобидный – определялась скорость, с какой вода, всасываемая корнями, проходит путь от корней до листьев. Для этого использовался самописец, наподобие «детекторов лжи», которые, как известно, применяются в США при допросах преступников. Неожиданно Бакстеру захотелось учинить растению что-то вроде допроса, во всяком случае, как-то подействовать на него «эмоционально». Бакстер окунул лист растения в чашку горячего кофе. Никакой реакции не последовало. Тогда он решил подвергнуть растение более жестокому испытанию – поджечь лист, на который был наложен датчик самописца. И тут произошло чудо. Как только эта мысль пришла ему в голову, раньше, чем он протянул руку за спичками, перо самописца резко отклонилось в сторону и вычертило кривую, наподобие той, какую вычерчивает «детектор лжи» при допросе сильно взволнованного человека. Растение «прочло» его мысли.

После этого, как уверяет Бакстер, он провел множество таких опытов и всякий раз обнаруживал то же самое. Более того, листья реагировали на угрозу даже в том случае, когда были оторваны от растения.

Обнаруживалась и более тонкая реакция, не связанная с какой-либо угрозой. Растения начинали волноваться при одном лишь появлении человека и даже собаки, которые просто не любят эти растения.

Проводились опыты с пауком. Экспериментатор пытался его поймать. Растения начинали волноваться еще до того, как сам паук осознавал опасность и пускался удирать.

«Все происходит так, – делал вывод Бакстер, – будто решение о бегстве, принятое пауком, было разгадано растением и вызвало реакцию листьев».

Наконец, если растениям угрожала очень большая опасность – и реакция была очень сильной. Так же как человек, они просто испытывали шок, «теряли сознание». Как-то лабораторию Бакстера посетил один канадский физиолог, который попросил показать ему сенсационные опыты. К удивлению, ни одно из пяти растений, к которым были присоединены датчики, никак не реагировало ни на присутствие постороннего человека, ни на какие угрозы.

В поисках причины Бакстер стал расспрашивать канадца, как он обращается с растениями в собственной лаборатории, не наносит ли им каких повреждений и увечий. Тот простодушно признался, что сжигает их в лабораторной печке, чтобы определить сухой вес. Все сделалось ясно. Бакстеровские растения признали в нем злодея и впали в кому от переполнивших их чувств.

Когда посетитель удалился, они, естественно, вновь стали демонстрировать нормальную реакцию, «точно очнувшись от шока, вызванного визитом страшного для них человека».

Растения, оказывается, обладают и памятью. В одном из опытов участвовали два филодендрона и шесть человек. Один из шести, по жребию, так, чтобы не видели другие, должен был сломать и растоптать одно из растений в присутствии другого. После того как дело было сделано, к сохранившемуся растению подсоединили самописец и стали тут же допрашивать по очереди всех шестерых. Каждый, естественно, отрицал, что сломал и растоптал растение. «Наблюдавший» за всем этим филодендрон никак не реагировал на ответы пятерых невиновных и «буквально обезумел», как только отвечать стал истинный виновник гибели его собрата.

Как и полагается благородным существам, растения помнят не только зло, но и добро. Однажды Бакстер читал в каком-то провинциальном городке лекцию о своих первых опытах. И когда на экране появилось изображение того первого растения, с которого все началось, это самое растение, подсоединенное к самописцу в лаборатории Бакстера, за сотни километров от лекционного зала, отреагировало на свое изображение (надо полагать, поддавшись приятным воспоминаниям).

Все эти замечательные опыты пересказаны здесь со слов французского журнала «Пари-матч», доверчиво и сочувственно описавшего их, естественно, по рассказам самого Бакстера. Поведал журнал и о других подобных экспериментах, может быть, даже еще более удивительных.

Как-то Бакстер порезал палец. Бывает. Растение отреагировало и на это событие. Оставалось выяснить, была ли эта реакция вызвана гибелью живых клеток или растению передался испуг человека, ощутившего боль и увидевшего кровь. Очень скоро Бакстер установил, что справедливо первое предположение: растения необычайно сострадательны, они чувствуют гибель всего живого.

Это было подтверждено опытами с креветками. Их окунали в кипящую воду, и растения – филодендроны, – подключенные к самописцам, немедленно отзывались на это событие – надо полагать, всей гаммой чувств, соответствующей скорбному моменту.

Как всякий великий первооткрыватель, Бакстер не ограничился одним лишь объектом исследования – растениями. Он расширил горизонт своих поисков – перешел к изучению отдельных живых клеток. И клетки тоже оказались способны реагировать, как растения. Мысль исследователя простирается и дальше. «Эта способность восприятия, – считает Бакстер, – вероятно, не ограничивается клеточным уровнем. Возможно, ею обладают и молекулы, и атом, и даже его частицы. Наверное, нужно было бы заново изучить с этой точки зрения все то, что до сих пор принято было считать неживым».

Может быть, вся эта ахинея и не заслуживает подробного изложения, но надо учесть, что она под маркой достоверных научных результатов выплескивается на головы миллионов людей.

Излишне всерьез разбирать все эти опыты. По поводу каждого возникает недоумение. Почему никому другому не удается повторить эти эксперименты? На это Бакстер отвечает: у растений, дескать, такая тонкая натура, они так быстро привыкают к одному человеку, что для другого нелегкая задача добиться у них доверия, вызвать на эксперимент. И мы видели, что эта недоверчивость может даже вызвать потерю сознания, хотя спрашивается, почему терция не теряла сознания, когда ее собирался поджечь сам Бакстер. Не все ли равно, от чьей спички сгореть?

Один журналист как-то задал Бакстеру вопрос:

– Если растения так чувствительны к чужой смерти и страданиям, почему они все время не находятся в состоянии безумия, ведь нет ни одной секунды, когда бы в природе не гибло какое-то живое существо, когда бы хищник не расправлялся со своей жертвой? Вы, господин Бакстер, утверждаете, что растения реагируют на эти события вне зависимости от расстояния. В ресторанах различных городов то и дело бросают в кипящую воду омаров. Почему же растения озабочены именно судьбой несчастных подопытных креветок?

Бакстер отвечал туманно:

– Существуют две основные категории восприятия. Растение настраивается или на все, происходящее в его непосредственном окружении, или на что-либо выборочно. Если растение заинтересовалось человеком, он может быть где угодно, и растение будет следить за ним, как если бы их ничто не разделяло…

Как видим, для фантастических опытов и объяснения придумываются фантастические.

Единственное, что реально в подобных опытах: стрелка прибора, подключенного к растению, в какие-то моменты действительно отклоняется, в другие – нет. Чем это объяснить? Известный советский специалист по физиологии растений профессор И. Гунар рассказывал, что он в своей лаборатории пытался повторить опыты Бакстера. При этом пользовался гораздо более чувствительной аппаратурой. Неподалеку друг от друга поставили кувшины с подсолнухом и мимозой. К мимозе присоединили прибор, а листья подсолнуха стали подстригать ножницами. Никакой реакции со стороны мимозы, естественно, не последовало. Никакого сочувствия к попавшему в беду соседу. Но вот лаборант шагнул к мимозе – стрелка тут же качнулась. Реакция?

– Любой школьник, знакомый с азами физики, поймет, – говорит Гунар, – что это было отнюдь не чудо. Всякое физическое тело или система тел, способные проводить ток, обладают определенной электрической емкостью, которая меняется в зависимости от взаимного расположения этих тел. Стрелка нашего гальванометра стояла незыблемо, пока оставалась неизменной емкость системы. Но вот сотрудник лаборатории приблизился к прибору, и распределение электрических зарядов в системе нарушилось… Известны ли эти азы Бакстеру? Трудно предположить, что неизвестны…

Чем объяснить, что многие верят в нехитрые бакстеровские подтасовки? Представление о «думающих», «чувствующих» растениях нравится. С растениями многие имеют дело– в собственных садиках, оранжереях, теплицах. Видят, что они откликаются на уход, на заботу. Эти люди сами близки к тому, чтобы наделить своих подопечных сознанием. Довольно небольшого толчка, исходящего от «науки», чтобы очеловечение растений состоялось.

Растениям приписывается альтруизм, сострадание – как раз то, чего не хватает людям в отношениях между собой. Может ли устоять перед бакстеровскими фантазиями одинокий пожилой человек, копающийся между клумб в своем палисаднике?

И. Гунар рассказывал, как несколько лет назад умер один из его коллег, селекционер. Всю жизнь он имел дело с растениями. За многие годы у него дома образовался целый ботанический сад. Через несколько дней после печального происшествия Гунар встретил дочь покойного.

– Знаете, – сказала она, – даже растения почувствовали наше горе. Они сохнут, вянут.

– А может, вы просто перестали ухаживать за ними? Ведь не до того вам сейчас…

Она удивилась: странно, что такая простая мысль не приходила ей в голову.

«Все болезни – от Земли»

Писатель Валерий Аграновский напечатал в «Литературной газете» очерк «Визит к экстрасенсу», рассказал в нем, как ходил на прием к одному лекарю. Прием – вполне официальный, в одной из поликлиник, с разрешения главврача. Внизу в вестибюле висит объявление:

«Товарищи! Если у вас имеются какие-либо сложности в семейной жизни, непонятные явления со здоровьем или болезни, трудно поддающиеся лечению, посетите наш кабинет социальной психологии!»

Перед «кабинетом социальной психологии» длинная очередь. Терпеливо пережидает обеденный перерыв.

«Вхожу и вижу: за столом сидит и ест бутерброд с колбасой лет под шестьдесят мужик (иначе, право, не скажешь) в грязном халате, который тем не менее ему не противоречит, как не противоречил бы рубщику мяса на рынке… Сажусь перед ним на стул. Подаю записку от главврача. Он делает последний смачный жуй, ставит под стол пустую бутылку из-под кефира и берет записку. Читает, шевеля губами (я знаю содержание): «Убед. прошу принять вне оч. журналиста Аграновского. Диагноз: бронхиальная астма». Вижу, что, прочитав, слегка приосанивается – неужели я у него первый из нашей братии?… Затем собирает со стола в ладонь хлебные крошки и интеллигентно не в рот, а выбрасывает в рукомойник, который находится здесь же, однако рук после этого не моет, а привычно обтирает о полы халата. Покончив с послеобеденным туалетом, какое-то время смотрит на меня и думает – с чего, вероятно, начать. Потом протягивает мне огрызок карандаша, листок серой оберточной бумаги из стопки, приготовленной заранее, и предлагает нарисовать расположение всех кроватей в моей квартире. «Подход» мне пока неясен, но, решив пить чашу до дна, безропотно рисую: вот диван в моем кабинете, вот постель тещи, вот – дочери, а вот и наша с женой спальня. Лекарь достает из кармана пулю с дырочкой, через которую продета леска, и начинает качать ее над моей постелью. Немного покачав, безапелляционно говорит, что мне обеспечены рак, инсульт, инфаркт и импотенция.

Хорошенькое начало!

Об астме, между прочим, ни единого слова за долгие пятнадцать минут общения, но я понимаю: перед лицом таких могучих испытаний астма – не болезнь. Что же мне делать, как избежать погибели? Ответ прост: поменять кровати. Лечь, например, на диван или туда, где спит теща…»

В очерке не упоминалось имя героя. Это дало повод некоторым читателям заподозрить, что история, рассказанная автором, – художественный вымысел. Так они и написали в редакцию, упрекая писателя в недостоверности изложенного. Сам экстрасенс (который без труда узнал себя), к нашему удивлению, также выразил некоторое недовольство анонимностью своего присутствия на страницах газеты. Он позвонил в редакцию и попросил принять его для крайне важного и срочного разговора. Такой разговор состоялся.

С Владимиром Федоровичем Михайловым (так зовут экстрасенса) мы договорились встретиться в одиннадцать, но я, грешным делом, опоздал на несколько минут. Когда подходил к кабинету, из угла коридора, наспех засовывая в портфель какие-то бумаги, ко мне метнулся невысокий плотный человек, ладный да веселый (веселье и довольство исходили от него, словно сияние). Только что, поднимаясь в лифте, я думал: предстоит тяжелый разговор, начнутся «опровержения» – то у Аграновского не так, да это… Как увидел Михайлова, сразу стало ясно: ничего-то он не будет опровергать, явился сюда по какой-то иной надобности. И точно – весь наш разговор касался возвышенных и благородных материй – «полезности», которую так вот запросто можно преподнести ничего не подозревающему человечеству.

Разговор наш я записал на магнитофон, а потому имею возможность точно, не полагаясь на память, воспроизвести речь моего собеседника.

– Сам я из Омской области, – начал свой рассказ Владимир Федорович. – А прибыл сюда не по такому поводу, чтобы посмотреть Москву.

– Неинтересно?

– Неинтересно. Мне интересно для человечества отдать полезность. За полезность должны мы бороться.

Что ж, трудно тут что-либо возразить. Еще когда сказано: «Сейте разумное, доброе, вечное…»

Прежде Владимир Федорович, как он сам говорит, был «совсем по другому мотиву»: по профессии он «радиотехник-механик». «Всю жизнь». Но вот уже лет восемь, как он занимается «полезностью». («Обстоятельство дела говорит о том, что человека спасти без лекарств – это же проблема!»)

Сейчас ему шестьдесят пять. Стало быть, о благе для человеческого рода он задумался года за три до выхода на пенсию. А выйдя, целиком погрузился в эту стихию, «бросил хозяйство, семью» (хотя и «не совсем»), подался в столицу.

– А что же это за «обстоятельство дела» такое, которое вас надоумило за медицину взяться? Бог, что ли, просветил?

– Не, я в бога не верую. Это все, что непонятно, мы всегда относим к богу. Мы не знаем природу, и в том смысле мы туда относим и толкаем: если непонятно – значит, бог. Но разве это правильно? Неправильно!

– Неправильно… Как все-таки вы узнали, что можете лечить?

– Сам себя спас.

Выясняется, что лет, стало быть, этак восемь назад (как раз на Первое мая было дело) у Владимира Федоровича разболелся живот, да так, что в больницу попал мой посетитель. Девять дней там пробыл. И вот на девятый день, когда в очередной раз разболелось, Владимир Федорович «этак машинально» просунул руку под рубашку («Была у меня такая рубашка-безрукавка»), погладил себя по животу, и… боль прошла.

– Что же с вами было? – спрашиваю. – Может, съели что? Диагноз-то был установлен?

Владимир Федорович как-то сразу утрачивает интерес к теме.

– Не-е… – отвечает он как-то вяло. – Они там ничего не установили, не разобрались.

О своем первом пациенте, вернее, пациентке, он так рассказывает:

– Пришел я однажды на работу, а кассирша и говорит – всю ночь, мол, не спала. «Чего ж, – говорю, – ты не спала?» – «Боль такая невероятная. Я, – говорит, – три раза новокаин себе вводила в вену, пачку анальгину сожрала, я и по полу каталась, и грелку прикладывала – болит!» – «Давай, – говорю, – помогу». Я ей так же, как себе, по животу поводил рукой, а сам думаю: «Сколько надо водить, черт его знает? Хватит или не хватит?» Понятия еще не имел. Посидела она возле меня, а потом говорит: «Это что за магическое средство? Перестало болеть…»

С тех пор через руки Михайлова прошли сотни болящих. Кому помог, те оставили восторженные благодарственные записи в специальном журнале (штуки три таких журналов Владимир Федорович таскает в своем портфеле). Кто не получил помощи, о тех журналы умалчивают.

Почти все благодарственные отзывы начинаются одинаково: «После воздействия биополем…» Надо полагать, сам Владимир Федорович и подсказывает, как писать.

О характере своей деятельности, он отзывается в таком же роде: он, дескать, не лечит, а «корректирует биополе». Как можно корректировать то, о чем никто понятия не имеет? Но вот поди ж ты – можно, оказывается. Провел рукой по больному месту – откорректировал. И то сказать: за лечение «радиотехника-механика» могут привлечь, а за корректировку – привлеки попробуй. Неизвестно, что это такое и к какому ведомству относится.

– Так что же вы все-таки от редакции хотите? – спрашиваю. – Претензий у вас вроде бы никаких к нам нет – ник газете, ни к автору очерка.

– Я бы мог, – говорит Владимир Федорович, – обнародовать, мне это разрешено, здесь государственной тайны нет, полезность всего этого дела, чтобы можно было опубликовать явление, как можно себя лечить своими руками – грубо так называют. А так – корректировать биополе самого себя. Голова ли болит, горло ли болит, насморк, кашель, желудок, печень, кишечник или что еще там не работает…

Понятно. А что, если в самом деле обнародовать, раз государственной тайны нет, а полезность налицо? Плюнуть на все и обнародовать? Что из того, что у нас литературная газета, а не медицинская, зато скольким людям можем помочь!

Первая Михайловская «полезность» – способ обезболивания. Он исключительно прост: вы проводите рукой по тому месту, где болит, хватаете нечто воображаемое, что олицетворяет эту самую боль, и отшвыриваете ее от себя. Снова хватаете и снова отшвыриваете. И так до тех пор, пока не полегчает. На научном языке (в заявке на изобретение, поданной Владимиром Михайловичем и составленной при чьем-то квалифицированном содействии) это звучит так:

«…Поставленная цель достигается тем, что при снятии боли, согласно изобретению, поглаживание производится сжатыми между собой вторым, третьим и четвертым пальцами, ладонной стороной руки. При этом в момент прохождения болевой зоны все пальцы сжимают в кулак с последующим отведением кулака от поверхности тела и разжиманием».

Уловили? Хватаете и отбрасываете. Хватаете и отбрасываете. Сжимаете пальцы в кулак с последующим отведением и разжиманием.

«Еще большая эффективность достигается, если кроме проведения пальцами одной руки и сжатия их в кулак дополнительно проводить по тому же месту аналогичным образом пальцами другой руки».

Ну это естественно. Одна рука хорошо, а две лучше. Попеременно отшвыриваете то одной, то другой, то одной, то другой… Словно соскабливаете с себя что-то к вам прилипшее.

Когда научитесь лечить себя, можете лечить других. Хотите – очно, хотите – по телефону. По телефону это делается так: вашему пациенту велите приложить телефонную часть его трубки (куда обычно ухо прикладывается) к больному месту – допустим, к печени, – а на своем конце начинайте поглаживать ладонью микрофон.

– По проводам, что ли, биополе передается? – уточняю я у Михайлова по ходу дела.

– По проводам, – охотно отзывается он.

Вот так. Один-два сеанса – и печень здорова.

Вторая «полезность», о которой Владимир Михайлович желает поведать миру, – защита от зловредного «поля Земли».

– Все болезни – это влияние Земли, – убежденно говорит он. – Был я как-то по обстоятельствам в одном учреждении. У секретаря с любопытства стал проверять место, где она сидит. Ну и говорю: «Вы стол переставьте вот сюда, иначе заболеть можете. Или защиту сделайте – оцинкованное железо или дюралюминий положите, ковриком прикройте, под ковер поместите, все в порядке будет». Прихожу во вторичное мое посещение, все так же осталось. Я спрашиваю: «А вы почему не выполнили мою рекомендацию?» – «Вы знаете, – говорит, – мы этот вопрос обсуждали, обговорили, поговорили, что будет некрасиво, неудобно, да тут телефоны надо переставлять…» Вот человек не имел понятия, в чем будет дело, а я знаю, какие последствия могут быть, и, чтобы ей это было понятно, говорю: «А что вы лично себе выбираете – рак, инсульт, инфаркт, гипертонию, полиартриты, астму?» Она на меня так посмотрела с укором да и говорит: «Вы знаете, на этом месте уже трое от рака умерли». – «А вы знаете, что вы кандидат четвертый?» – «Да что вы? Я завтра же скажу, чтобы мне все это сделали!»

Вот так Владимир Федорович проводит профилактическую работу среди населения. В том, что касается перестановки рабочих столов в учреждениях, экранировании их дюралюминием и оцинкованным железом, – тут он неумолим. Достанет из кармана уже знакомую нам оловянную пульку на капроновой леске, подержит мгновение над каким-то местом – и сразу определяет, что это за место. Раскачивается пулька – значит, место гиблое; неподвижно висит – здоровое.

Мой письменный стол он строгим голосом велел переставить в противоположный угол, подальше от окна.

В тесном «предбаннике», где сидит секретарша, стол переставлять некуда – должно быть, по этой причине его местонахождение было определено как вполне подходящее.

Ураганом прошелся Владимир Федорович по другим кабинетам редакции, повсюду требуя незамедлительной перестановки казенной мебели, и перед тем как навсегда покинуть помещение, долго держался, как за последний оплот, за стол вахтера, который, к сожалению, тоже нельзя было никуда передвинуть от входной двери.

Но тут мы несколько опередили события. Пока что Владимир Федорович сидит у меня в кабинете и рассказывает о тех «полезностях», которыми он собирается одарить человечество.

– Что лучше – искать таблетку, чтобы лечить болезнь, или не создавать эту болезнь? – весело спрашивает он меня.

– Не создавать, – отвечаю я, не задумываясь.

– Вот! – удовлетворенно подхватывает он.

Чтобы «не создавать болезнь», надо переставить куда надо не только рабочие столы в учреждениях, но также кровати и кушетки в квартирах.

– Учтите, ко мне приходящие на прием все сидели с планами квартир, – говорит Владимир Федорович, – и без плана квартиры я их не принимал.

На планах квартир «радиотехника-механика» интересует одно-единственное – спальные места. Подержит он пульку над соответствующим нарисованным прямоугольничком и тут же заключает, «за здравие» место или «за упокой».

– Ну хорошо, – пытаюсь я докопаться до истины, – допустим, какое-то поле существует в квартире, но почему же оно на бумажке-то должно существовать?

– Вот в том-то и дело: мы далеки от этого понятия, а придется соглашаться. Вот посмотрите, что делается, – говорит Владимир Федорович, колдуя над планом моего жилья. – Я не качаю, нет.

Когда пулька начинает раскачиваться над очередным «гиблым» местом, я обращаю внимание на рукав его пиджака: он едва колышется в такт пульке. Если движение в самом деле исходит от оловянного грузика, такого не должно быть.

– А ну-ка дайте мне попробовать. У меня пулька висит неподвижно.

– Не получается, да? Правильно, я согласен с вами, что у вас не получается.

Он извлекает из своего портфеля журнал «Наука и жизнь» («Видите, науки у меня полный чемодан»).

– Вот статья о «лозоходцах» {«Лозоходство» – метод поиска подземных вод при помощи лозы, проволочной рамки и т. д., которые человек держит в руке и которые будто бы поворачиваются в тот момент, когда он проходит над «водоносным» местом}. Вот смотрите, только двадцать процентов мужчин и сорок процентов женщин к этому способны. Так что не смущайтесь, что вы не подходите к этой категории.

Двадцать и сорок. Прошу и вас, уважаемые читатели, запомнить эти цифры. Хотя Владимир Федорович и стремится, чтобы его услышала вся всесоюзная, а может быть, даже мировая общественность, на деле получается так, что воспользоваться его советами относительно сохранения здоровья может только часть этой самой общественности. И если у вас тоже не получится с пулькой, стало быть, вы из другой части.

Вдоволь пошутив и поиронизировав над Владимиром Федоровичем, неизбежно упираешься в вопрос: как же все-таки эти «радиотехники-механики» помогают, облегчают, снимают боль? Ведь не может же быть такого, чтобы все, кому будто бы полегчало, поголовно лгали, обманывали, самообманывались.

На протяжении многих тысячелетий, с самого зарождения человеческого мозга, психики, неизменной спутницей человека была вера. Сильно поверить во что-то было почти равнозначно осуществлению этого чего-то. Стоило человеку уверовать, что он нездоров, и его действительно одолевал недуг. Стоило поверить в выздоровление – и он поднимался с одра болезни. Все дело именно в том, чтобы поверить твердо, по-настоящему. Во все времена были люди, игравшие в этом деле роль катализаторов, дрожжей, – колдуны, кудесники, волхвы, шаманы… Теперь вот – экстрасенсы. Если бы все они имели врачебные дипломы, если бы хоть немного ориентировались в накопленном человечеством знании и не несли безграмотную чепуху про биополе и губительное поле Земли, никаких проблем не было бы. Самое досадное, что мощный врачующий механизм веры сплошь и рядом используется сейчас невежественными и бескультурными людьми, что придает всему этому делу сомнительный, анекдотический привкус.

Могут сказать: тут нужна не просто вера, а вера в чудо. А чтобы возбудить ее в страждущем, такой вот простоватый мужичок из глубинки подходит как нельзя лучше. Вряд ли чудо здесь главное. Дело не в чудесах. Человек должен поверить, что врач, к которому он обратился, действительно в состоянии ему помочь. И верят. Врачующий механизм веры срабатывает каждый день бесчисленное количество раз – в обычных поликлиниках, больницах… Об этом просто не принято шуметь или ставить такой род излечения особняком от прочих (да и не всегда можно поставить). Но когда у обычных врачей встречаются трудности с лечением, когда болезнь не лечится или плохо лечится – и больной об этом знает, – тогда уж ему трудно свято поверить в исцеление. Тут и устремляются многие за пределы обычной медицины.

Михайлов не знает никаких сомнений. Он, может, впервые и услышал-то, допустим, о межпозвоночной грыже, но – храбро берется ее лечить. Способ лечения универсален: поглаживай и отшвыривай, поглаживай и отшвыривай… И – чудо! – через двадцать минут больному вроде бы становится легче.

Так вот вопрос: обязательно ли, если обычная медицина проявила неумелость и бессилие, устремляться к знахарям типа Михайлова? Думаю, вовсе не обязательно. В последние годы получают признание у нас приемы нашей народной медицины, бурятской, тибетской, индийской… И применяют их все чаще образованные врачи, хорошо знающие историю медицины, обладающие широким взглядом на вещи. В этих приемах – взять хотя бы иглотерапию – много загадочного и непонятного, с нашей, обычной точки зрения. Много такого, что как раз и рассчитано на эффект веры. Ну что ж… Может быть, когда-нибудь психотерапия станет одним из основных разделов медицины, распространит свое влияние на все прочие разделы.

Мало еще таких врачей, таких кабинетов, таких методов – вот беда. Их нехватку и восполняют Михайловы, принося, помимо некоторой полезности (подразумевая под этим временное облегчение для отдельных страждущих), значительную долю вреда, какую всегда несут с собой невежество, безграмотность, бескультурье.