Текст книги "Под знаком тигра"

Автор книги: Олег Вороной

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 9 страниц) [доступный отрывок для чтения: 4 страниц]

Мать-героиня

– Повесить радиоошейник на тигрицу несложно: главное – найти тигрят. Зимой находишь район, где свежие следы тигрят, садишься в вертолёт и летаешь, ищешь. Сверху на снегу даже белку хорошо видно. Находишь, снижаешься до предела – тигрята от вертолёта не убегают – и стреляешь летающим шприцем со снотворным. Потом спускаешься к ним по лестнице, надеваешь на спящих радиоошейник и – или сразу сидишь на дереве и ждешь их мамку, или позже её где-нибудь перехватываешь: с радиоошейниками с точностью до метра по спутниковой системе можно определить местонахождение тигрят. А когда знаешь, где тигрята, тигрицу выследить уже нетрудно.

Но я уже не участвую в этом проекте – не нравится мне, что тигрята до смерти пугаются. Ушёл, как и друг мой, который с медведями работал.

Не слышал, что и на медведей пытались ошейники надевать? Медведь, кстати, несмотря на широкое распространение и большую численность, тоже является малоизученным животным. И за медведем радиослежение пытались наладить ещё до «тигриного проекта». Но медведь, как оказалось, не терпит на себе ошейника, в отличие от тигра. Тигр с ошейником ходит, а медведь – ни за что! Из шкуры вылезет, но от ошейника освободится! Мучились-мучились с медведями и решили зашивать капсулу с радиопередатчиком им в брюшину.

Вот друг и не выдержал такого обращения с животными.

И дело тут не в брюшине, а в том, что медведей ловят петлёй, как, впрочем, тигра и леопарда. Но если тигр и леопард, попав в петлю, ведут себя более-менее спокойно, то медведь за час, пока учёные, получив по радио сигнал, что петля сработала, доберутся до медведя, – он такое успевает натворить, что только диву даёшься на медвежье свободолюбие! Он всё вокруг крушит и превращает в щепки, он с такой силой затягивает петлю на лапе, что лапа теряет чувствительность, медведь начинает её грызть и откусывает себе пальцы! А без когтей медведь – считай покойник. Он будет голодать, пойдет к деревням, на свалки, начнет убивать скот и в итоге погибнет, успев натворить много бед. Поэтому мой друг бросил этот проект со скандалом и уехал в Лазовский заповедник. Там он стал ремонтировать испорченные берлоги.

Не слыхал? В газетах про это писали.

Охотники, чтобы достать гималайского медведя из дупла, где он зимует, пропиливают снизу отверстие, выкуривают медведя, убивают, а отверстие не заделывают. А медведь сквозняков не любит и в дырявую берлогу уже не ложится. Вот и мало стало медведей, потому что зимовать им просто негде! Поэтому друг мой ходил по тайге, берлоги ремонтировал. А потом, говорят, пытался медведей отучить на пасеки за мёдом ходить с помощью бьющей током изгороди.

Вот и я посмотрел на испуганных тигрят и сомневаться стал в правильности такой методики. Конечно, наука требует жертв, конечно, может, по-другому сейчас просто никак нельзя, но не лежит душа к такому. Всё человек экспериментыс Природой устраивает. Сначала тайгу выпиливает, и потому тигров становится мало, потом за последними тиграми на вертолётах гоняется, чтобы ошейники на них надеть и изучить…

Вот три года назад нашли тигрят, зависли над ними на вертолёте, а они под наклонное дерево забились и сидят. Только сбросили лестницу, спускаться, а тут тигрица бежит! Бежит своих тигрят спасать!

Подбежала и на дерево полезла! До верха долезла и давай ЛАПОЙ! ВЕРТОЛЁТ! ОТГОНЯТЬ!

Надели, конечно, мы на всю семью ошейники, наблюдать стали круглосуточно за их передвижениями. Тигрицу Героиней назвали. Но не спасли радиоошейники тигрят от браконьеров. Застрелили их, а ошейники повесили на бревно и пустили вниз по течению реки, чтоб следов никаких не нашли…

Много писали про материнские подвиги. Про то, как женщины, спасая своих детей, проявляли чудеса силы, храбрости, ловкости.

А я часто Героиню вспоминаю. Как она не побоялась вертолётного грохота, ураганного ветра от винтов и полезла на дерево отогнать чудище от своих детей!

Мать-героиня!

Русская я

Моей матери Марии Александровне посвящается

– И-и-и, милай! Да ежли б за меня кто-то усё делал, не дожила б я до восьмидесяти двух. Поставь ведро! Сама я воды принесу! Сама!!

Раскрыв рот от изумления, стою посреди двора и не знаю, что ответить. А что тут скажешь? – восьмидесятидвухлетняя женщина топит баню и таскает воду для нас – троих молодых и здоровых мужиков! И пикнуть не даёт! – не то что дров или воды принести. Такую и язык не поворачивается назвать старухой! Вот это Женщина!

– Идите в баню!

Эх, хороша банька! Старая-престарая: пол местами провалился, печь потрескалась, потолок провис, а жар держит! Небось столько же лет ей, что и хозяйке. Я люблю разглядывать всё старинное – видно, какую жизнь прожила вещь, сколько со временем боролась, особенно интересно сравнивать с хозяином. На хозяев не только бывают собаки похожи, но и дома, и бани… А эта баня долго служит: в печь вмурован старинный чугунный котёл – сбоку, наверное, ещё дореволюционное клеймо с буквой «ять». Полок из чёрных-пречёрных – не пиленных, а колотых и тщательно вытесанных топором – досок. Когда делали эти доски, не было у хозяев пилы и рубанка. Вот бы узнать, почему? Кадка для холодной воды выдолблена из целого ствола липы. Давно такие не делают! И не сгнила почему-то, хоть в сырости-мокрости стоит. Неужели из-под мёда? Помню, ещё в детстве мой дедушка рассказывал, что такие колоды делали для перевозки и хранения мёда, а чтобы веками служили, их пропитывали воском. Гвоздь в стену вбит тоже старый: четырёхгранный, кузнецом когда-то выкованный. Дверные петли – вообще произведение кузнечного искусства: из крученой железной полосы. Вот же делали раньше! Просто, бесхитростно, но надёжно, красиво, на века!

Распаренных и разморенных, Евфросинья Федотовна усаживает нас за стол и кормит наваристым борщом.

– Ох и вкуснятина! – не удерживаемся от похвал.

– Сала нет! – жалуется хозяйка. – В магазине – разве ж это сало? Мыло, а не сало! Ничого сейчас не можут, даже сала вырастить!

– Да какое, бабушка, сало, если «сникерсы» есть. «Интересно, будут ли когда-нибудь такие пожилые и крепкие женщины после питания не салом, а „сникерсом”?» – мелькает мысль.

«Сникерсы-помрикерсы»! Раньше мужиков не было из-за войны, а сейчас из-за «сникерсов», – словно угадав мои мысли, заявила хозяйка.

Сказала и задумалась. В доме много фотографий. Все старые: на них парни, молодые мужчины в военной форме, женщины в платочках.

– Так вы, Евфросинья Федотовна, давно одна?

– Давно! Муж с войны не вернулся, детей сама ростила. А потом сыновья померли. Одного машиной задавило, другой радиацию в армии грузил, помер тоже. Внуки от них остались, да дочкина семья. Навещают, в гости приезжают. А как же! Кто же им ещё скажет жисть русскаю… – И опять задумалась.

– Евфросинья Федотовна, можно мы вам изгородь отремонтируем – вон совсем завалилась? – уже не знаем, как ещё отблагодарить хозяйку.

– Не трогайте, хлопцы, – это про тигра память.

– Про тигра?! Здесь был тигр?!

– Был. Свиней моих резал. Я тогда четверых кабанчиков держала да гусей с курями. А он раз вечером пришел – я уж спать собралась. Сначала гуси зашумели, а потом слышу – свиньи кричат. Думала – волк залез. Осерчала я. Схватила жердину, зашла в сарай и давай по нему бить! Его хорошо видно: кабанчики мои белые, а он темный. Бью его по голове, бью, а он возьми да и рявкни. Так я и села…

– Евфросинья Федотовна, а тигр был маленький?

– Не-е-а, большой. Мои кабанчики тогда по полтора центнера были, а он был как два кабанчика.

– Евфросинья Федотовна, вы видели, что это не волк, и всё равно по нему били?!

– Видела и била. Говорю ж – осерчала. Русская я.

Сила жизни

Моему отцу Н. И. Вороному посвящается

«И чего же мне не спится», – в который раз подумал, ворочаясь на жестких нарах. Вроде и набродился вчера от души, проверяя капканы, да и день выдался удачный: пара собольков попалась. Один так себе – третий цвет, а другой – красота! Крупный самец густой дымчатой окраски, с темной головой, без горлового пятна, с черной полосой по хребту. А по всему меху искристая, переливистая проседь.

Пора вставать, наверное. Сегодня надо успеть побыстрее проверить последний путик, да и домой. Зажег спичку, посмотрел на часы: еще семь – успею до рассвета позавтракать, прибрать зимушку да уложить рюкзак. Но что так тихо?

Запалил лампу, накинул куртку, взял котелок и толкнул пристывшую дверь. В клубах теплого воздуха засветились, кружа, мелкие кристаллики. Снежок… Поэтому и не спалось. Пальца на четыре подсыпало, и всё. Небо уже очистилось – вон звезды как мерцают. И тепло. Но, наверное, ещё снег будет: ветер крутил вчера во все стороны, да и хмарь долго собиралась. А снежок пушистый, сухой – наступаешь, как на вату. Хорошо по такому скрадывать. Да, тепло: даже вчерашний ледок в ручье растаял. Следы… Ты смотри! Только что тигра вокруг зимовья крутилась. Чего ей тут надо?..

* * *

Пятое утро, как тигр с пустым желудком. Для взрослого зверя это пустяк, но этот тигр не привык так долго ходить впроголодь. Самый удачливый в округе, он не упускал случая задавить подсвинка или изюбра просто так, пусть и насытился недавно парным мясом. Природа создала из самых совершенных хищников самого совершенного, но и ему пришлось пройти не один десяток километров по рыхлому снегу, по льду ручьев и ключей, а добыча – не попадается. Нельзя сказать, что оскудел его участок, занимающий два больших ключа, берущих свое начало за высоким скалистым хребтом, но и у везучих бывают дни неудач.

А эта ночь подсыпала снежком, застала живность на местах, да там и оставила: кто же тронется с лежки в такую пору без особой нужды? Конечно, обнаружить добычу стало трудней, зато какие условия для скрадывания. Редко здесь бывает такой снег: совсем сухой, мелкий-мелкий и абсолютно бесшумный при ходьбе. При каждом шаге он словно расступается под лапой, а затем обволакивает невесомо, мягко, тепло. Еще хоть чуть ветерок бы задышал, а то все мириады запахов уплывают вверх, к этим слабеющим звездам. Но с восходом солнца закончится это сонное царство, холодные вздохи проснувшихся вершин все дальше и ниже оживят застывшие макушки кедров, качнут ветви, проверят одежды корней.

* * *

Рассветает. Ну, пошел. Рюкзак – на спину. Малопульку – на левое плечо, карабин – на правое. Рукавицы – за пояс, нож – на месте, патроны – взял. Ох и красота вокруг! А тишина – только звон в ушах.

Так спокойно всё, даже грустно чуть. По свежему снегу не спешит зверь из убежищ, что поэтому глядеть под ноги – если и будет след, то сразу в глаза бросится. А так – иди, наслаждайся сказкой вокруг, да не забывай дышать мягкой свежестью.

Впереди, справа под сопкой, стоит молодой пихтач. Пушистые деревца в рост человека, словно обнимая друг дружку, притихли под пуховой накидкой. Пихтач тянется вдоль ключа, забираясь по склону вверх, скрывается за стволами и кронами взрослых кедров, берез. Издалека видно: с краю сбит снег с ветвей, а снизу взрыхлен росчерками следов. Кабаны? Изюбры? По-прежнему ни ветерка, ни звука. Надо бы подстрелить – лицензии есть, но и возиться некогда. Да ладно – пойду потихоньку, там видно будет. Может, и стоит рогач между пихточек: они любят в эту пору в таких зарослях отстаиваться. Несколько шагов, постоял – тихо. Опять прошел – не видать никого. Тропа ныряет в снежный город, поворачивает от сопки к ключу. Тихо приподнять поникшие ветви, взойти на бугорок, посмотреть, послушать, да и дальше.

Под сопкой мягкий шорох. Рука тянется к карабину. Взметнулась сзади снежная пыль. Прыжок! Еще! Прямо ко мне! Руки тянут карабин через голову. Тигра!!! Оглушающий рык, взметнувшаяся громада, пасть, смрад, клыки перед глазами, хруст в голове, боль, выстрел, темнота…

* * *

Солнце вспыхнуло на склоне сопки, и глубоко внизу, у ключа, сразу умерли сумерки. Каждый комочек на ветвях вобрал в себя сколько мог лучей и светится нежно изнутри неуловимо голубым, искрясь желтым призрачным теплом.

Путь пересёк свежий росчерк изюбринного следа, к нему приближался еще один. Добыча рядом! Мягко ступавшие лапы мгновенно застыли. Заходили под густой шерстью бугры мышц, настораживая тело. Напряглись подвижные уши, взгляд, прощупывая каждую бороздку взрыхленного снега, потянулся дальше, дальше, а упершись в стену заснеженного пихтача, пробивал лапник, различал каждую потревоженную ветку, отмечая ход зверя. Могучая грудь вбирала, втягивала изо всех сил через узкие ноздри все существующие запахи. Добыча рядом! В тяжёлом черепе в доли секунды перерабатывалось всё увиденное, услышанное, почуянное. Совсем нет движения воздуха. Значит, скрадывание наугад, наудачу. Самое главное – увидеть, услышать, угадать первому. Надо обходить под сопкой: изюбры от опасности всё время стараются уходить по крутому склону вверх. И лапы, с необъяснимой нежностью сминая снег, торжественно, аккуратно задвигались, плавно неся громаду тела, готовые в любой миг застыть, закаменеть в любом положении, даже самом неудобном, и оставаться так долгие минуты.

Впереди сплошная завеса заснеженных пихт. Тело застыло, впитывая всё вокруг. Выбрав путь, тенью скользнуло под крайние отяжелевшие ветви и поплыло медленно, но верно по, казалось бы, непролазному, нерушимому снежному царству. Под напором мощной груди лапник нехотя клонился, отодвигаясь в сторону, пропуская зверя, и, почти нетронутый, плавно занимал свое место, сея снежную пыль.

Каждый волосок покрылся сверкающими кристаллами, и тигр забелел, заискрился неотличимо от снежных бугров. Шаг, остановка. Ещё, остановка. Добыча уже где-то совсем недалеко. Надо застыть и ждать. Ждать, может быть, и не один десяток минут. Только долгое терпение и абсолютная неподвижность могут обмануть такого чуткого и осторожного зверя, как изюбрь. Даже неуловимо-лёгкое дыхание не должно выдавать присутствия.

В кристальной неподвижности воздуха пробежали изломы звука: еле различимо зашелестел ручеек сбегаемого с широкой ветви снега. Сам или не сам? Нет, в таких условиях снег сам не слетает: слетел с чересчур наклонённой кем-то ветки. Значит, там кто-то шевельнулся. Ждём дальше. Теперь основное внимание в направлении этого звука. Ещё неясный шорох с того же места – добыча там. Теперь подождать, когда изюбрь тронется с места, подобраться ещё чуть ближе за поваленное дерево, выждать момент, и можно спускать тугую пружину натянутых мышц. Пошёл – идёт на сопку. Следом ещё шаги – идёт пока сюда. Тихо – стоят, прислушиваются. Опять шаги второго. Точно – идёт прямо сюда. Ближе. Ещё ближе. Встал: можно различить уже его дыхание. Пора! Мгновенно распрямляются сжатые мышцы. Прыжок! Второй! Тело послушно взлетает над пихтачом. Взгляд, устремлённый в цель, различает среди просветов темнеющего зверя. Из глотки вылетает рык-приказ своей жертве: «Стоять!!!» Третий прыжок – и под занесёнными лапами – ЧЕЛОВЕК?! В сторону! Но в грудь упёрся молодой клён, сломавшись под весом зверя, больно пропоров рёбра, заклинил дыхание. И лапа, способная перешибить любой хребет, проломить любой череп, вполсилы бьёт в человеческую грудь. Клыки сомкнулись на круглом хрустнувшем человеческом черепе. Выстрел. Пороховая гарь. Назад! Подальше от человека!..

* * *

Ничего не вижу. На глазах что-то тёплое, липкое. Кровь! Скорей – снегом! Горит огнем лоб и затылок. Не дотронуться. Надо перевязать, а левая рука – чужая, не поднять, и дышать больно. Оружие, рюкзак – долой! Да поосторожнее. Куртку, душегрейку, свитер, рубаху. Майкой – перевязать. Ох и льёт в глаза! Ничего – потуже. Так, вроде полегче. Одеться. Мутит, тошнота, красные круги. Надо вставать. Темнота, лечу…

Нет, надо потихоньку, совсем не напрягаться. А руки-ноги ватные. Стою. Вокруг всё серое с красным. Тихо, тихо, спокойно! Полегоньку – шагать. Надо шагать! ШАГАТЬ!

Иду. Земля уходит, опрокидывается. Не торопиться. Тропа – вот она. С неё – ни шагу. Потихоньку, потихоньку. Ноги дрожат, задыхаюсь. Ещё тише. Спокойней. Так. Так…

До вертолётной площадки с километр по тропе. Там мотоцикл. А на нём ещё по дороге двадцать километров до села. Так много. Только бы дойти…

Шаг. Ещё шаг. Ещё… Падаю. Под руками деревцо. Спасло. ПАДАТЬ НЕЛЬЗЯ! Так громко, больно стучит в голове: «Иди! Иди! Надо идти!»

Иду… Какой вязкий снег. Ох и тяжело. Но надо. НАДО! Иначе – конец… Так глупо. Так глупо и обидно. Нет – врёшь! Я – иду!

Сколько же можно идти? Шаг. Шаг. Долго и так трудно. Не спотыкаться, не падать. Лучше – медленнее. М-е-д-л-е-н-н-е-е. Идти. Идти. А вот и ключ перед вертолётной площадкой. Уже немного. Совсем немного – и мотоцикл. А сил нет. Совсем нет. А вот и подъём. Как на него? Под рукой – сушинка. Обломалась у корня. Хорошо. Можно опереться. Отдохнуть. Но сразу подгибаются ноги. О, господи! Чёрт возьми! Надо шагать! И-раз! И ещё раз! И ещё! Н-е м-о-г-у! Можешь! М-о-ж-е-ш-ь! Дойдёшь!..

Вот поляна: вертолётная площадка. Под кустом – мотоцикл. Идти уже совсем не могу. Так тоскливо. Больно. Мотоцикл – то вот он, то скрывается пеленой. Не опускать глаза, не закрывать. Вокруг туман, такой плотный, тяжелый… А мотоцикл, вроде, ближе, значит, всё-таки иду… Вот и он. Можно дотронуться рукой. Дошел все же.

Теперь завестись. Кран. Карбюратор. Ключ зажигания. Не заводится. Подождём. Отдохнём.

А ну, ещё разок. Порезче бы, посильней, но сил совсем нет и качает – еле стою… Гад, – не хочет. Ещё! Ещё раз! Вот сволочь! А ну!..

Сколько же я лежу? Мотоцикл – стоит. Почему же не заводится? Все время так легко заводился. В любой мороз. А без него не дойти. Куда там! Двадцать километров. Надо завести. Иначе – конец. Сюда никто не приедет. Надо завести…

Еле удержался за руль. Хорошо – крепко стоит, а то бы прямо на меня упал. Нет, тут что-то не так. А как найдешь причину – мороз. Костёр бы. Нет, не смогу. Упаду в снегу – не встану.

Что же ты, железяка, подводишь? Из-за тебя пропадать? Ну нет! Я тебе сейчас устрою! Я тебя сейчас… Спалю к чертовой матери!

Хорошо горит мотоцикл. Жарко. А в голове бьёт, бьёт… Что же я делаю? Без него же не выберусь! Снегом! Быстрее! Вроде не успел погореть…

Работает! Завелся! Пусть поработает, прогреется. А в уши отдает – нет терпения. Поеду! Жалко, шапку потерял. Да и черт с ними – с ушами. Застегнуться. Рукавицы надеть. Ну что – будем пробовать. Сидеть, вроде, легче. Теперь плавненько, без пробуксовки, тронуться, выехать на колею и по колее. Еду…

Так больно тарахтит мотор. Заснеженная колея петляет между деревьями. Когда все это кончится? А быстрее нельзя: занесёт – упаду. Деревья медленно проплывают мимо, ещё медленнее подползает под колесо колея. Как во сне. А может, это сон? Да нет, не сон – мороз колюче выдувает глаза, немеют скулы, нос, подбородок. А с бровей растут красные сосульки.

Вот тёплый ключ – вода никогда не замерзает. А это плохо – с обеих сторон под снежком скользкая наледь. Всё против человека. Оказывается, так легко пропасть. Пять километров уже проехал. Еще три – и поля. Там уже не колея, а хорошая дорога. Хоть замерзло всё лицо, а голове стало полегче: не так кружится уже. Даже думать легче. Так как же переехать через ключ? Выход один – с разгона выскочить на противоположный берег. Хоть мелко и берега невысокие, а здесь и останешься в зимней воде с мотоциклом. Ну, терять нечего. Газу!

Разлетелись брызги темной воды. До черноты в глазах сцепились зубы. Удар переднего колеса о лёд. Прыжок вверх. Медленно-медленно разжимаются руки. Мотоцикл плавно летит куда-то далеко-далеко, клонится сильнее, сильнее, ложится на бок, скидывает с колеса комочки мокрого снега. А колесо крутится, крутится. А комочки слетают, слетают, слетают. Всё медленнее, медленнее. Меркнет вокруг…

Что это булькает? Сквозь ресницы проступает путаница ветвей, ясно видная на сером фоне тучи. А прямо – чистое окно тусклого зимнего неба. Попробовать шевельнуться. Руки действуют, а ногам опоры нет. Да и совсем их не чувствую. Осторожно повернуться на бок. Теперь понятно: лежу на наледи. Вода, омывая ичиги, приветливо булькает, журчит, шелестит пузырьками, что-то нежно лепечет. Вот же ещё напасть: просочившись поверх голенищ, обесчувствила, забрала всё тепло из ступней. Теперь на живот. Перед глазами – лужа крови. И сразу подогнулись руки, соскользнули ноги, колени опустились в неунывающие быстрые струйки. Скорее на берег. Какой скользкий под снегом лёд! Всего-то два метра, не больше, и ровное место. Завалившись на бок, лежит на колее мотоцикл. А руки только гладят эту проклятую горку, ноги только бороздят склизкую тёмную гальку. Не за что зацепиться, не во что упереться. Вот же попался! Как же вылезти? А! Взять и просто встать в воду. Встал. А как дальше? Ногой на лёд не встанешь, а с обеих сторон к наледи подступают засугробленные обрывистые берега. Ну и дела! Не обойти, не выйти. В другое время бы: прыжок, другой – и все проблемы. А теперь и стоять непросто – качает. Как бы в воде не растянуться. Уже начинает пробирать дрожь. Ну, так как же, как? Ножом ступеньки! Так, попробуем. Опуститься коленями на лёд. Смести поблизости снег. Острый конец ножа оставляет только маленькие выбоины, с каждым ударом взрывая в голове новый приступ боли, гася порциями свет вокруг. Топор бы: два удара и – готово. А топор остался в рюкзаке.

Надо встать, отдохнуть: невозможно уже стоять на коленях. Вот это номер – примерзли колени! Мокрые колени примерзли ко льду. Попался! Изо всех сил – рывок! Стоять! Стоять! О-о, голова, моя голова! Смотреть прямо! Стараться смотреть прямо! Стараться смотреть прямо! Ни вверх, ни вниз, а прямо, только прямо, иначе – упаду…

Огненная колесница бледнеет, упорядочивается её бешеная круговерть. Все чётче и спокойнее проступают вокруг деревья. Они уже не опрокидываются сверху, не ухают вниз, а стоят по своим местам, только нервно приплясывая, подергиваясь, покачиваясь.

Устоял. Приятного мало – упасть плашмя в зимнюю воду. Да и вообще лучше не падать в моем положении. Лучше – не падать…

А ведь это идея – забрызгать скользкую наледь водой: через минуту остатки снега на гладком льду превратятся в шершавую корку. Встать поустойчивее, снять рукавицы – за пояс их, попробовать осторожно наклониться. Нет, не могу сильнее, а до воды не достать. Так, попробовать присесть на корточки. Пальцы опустились в упругий холод. Теперь можно наплескать воды на лёд. Раз. Два. Три. Теперь выпрямиться, перевести дух и еще пару пригоршней. Как стынут на воздухе пальцы – скорее их за пазуху. Ещё раз присесть, поплескать…

Ну, вот и готово. Отогреться, высушить руки, а этим временем корка замерзнет…

Ну вот и выполз. Хорошо, что мотоцикл в сугроб не улетел. А как бензин? Вытек или нет? Нет, вроде не весь, должно хватить… Ишь ты – завелся! Понимает… Надо скорее – дело к вечеру, ноги замерзают, а голова… Что же с головой? Не дотронуться, и слабость такая. Прилечь бы, но нет – пропаду. Надо ехать.

Поля… Уже и поля. Сколько же раз падал, пока доехал до них? И как всё удачно. И мотоцикл заводился с первого раза. И не замерз ещё – до дрожи жарко. Да, пока мотоцикл поднимаешь, пять потов прольешь. Как бы теперь не замерзнуть – дорога-то хорошая, местами снег до земли сдуло. Ладно, ещё не мерзну: даже ноги, хоть и бесчувственные, но живые…

Километры… Какие они длинные. Уже замерзаю. Ветер выдул до позвоночника все тепло. Надо как-то согреться. Попробовать катить мотоцикл… Теплей. И с каждым шагом ближе к селу. Только бы до людей добраться…

Неужели всё-таки доехал? Ещё один заледенелый переезд – и первые дома. Упал. На этот раз сознание не потерял. Да вон и парнишка какой-то ко мне бежит. Нет, теперь я сам. До больницы – сам. Только скорее бы. Скорее бы…

Больничные ворота. Открыты. Падаю. Всё…

Теперь. Буду. Жить…

* * *

Живуч Человек! Велика его жизненная сила, спасшая раз и поддерживающая уже двадцать лет нормальную жизнь мозга, прикрытого лишь тонкой кожей, не скрывающей состояния разума, – пульсирующая впадина посреди лба притягивает взгляд и точно передает ритмом пульса и своей меняющейся глубиной внутренние чувства, изменения здоровья и напоминает: КАКАЯ ТЫ ХРУПКАЯ, ЖИЗНЬ!