Текст книги "Песня горна"

Автор книги: Олег Верещагин

– Слава России!

– Будьте готовы!

И на этот раз словам незнакомца ответил дружный хор – ликующий и весёлый:

– Всегда готовы!..

…В эту ночь Денис долго не мог уснуть. Давно был допит чай второй заварки, давно потух костёр, были пропеты последние песни, утихли в палатках последние, самые важные и самые поздние разговоры, ушёл в ночь недолго посидевший с отрядом незнакомец, так и не назвавшийся – кто он? – и с улыбкой отказавшийся переночевать. Звуки ночного леса мешались с отдалёнными, но отчётливыми звуками стройки, а с другой стороны – высоко над хребтом, словно бы прямо в небе – неслышно, но отчётливо мелькали огни на работах струнника. Денис думал, как завтра они спустятся на озёра. И ещё думал про кинжал, который держал на коленях. И ещё думал… думал… думал… В мыслях были Настя, отец и мама. И школа, и новые дома на улицах Седьмого Горного. И то, что рассказывали про латифундии братья Раймонд.

Мысли не мешали одна другой. А за всеми ними – как фон, как экран – звучала песня… Негромкая и непримиримая:

 
Надо бы без гордыни…
надо бы терпимей…
Надо бы простить… да что с тобой?
Надо бы отвлечься,
надо бы отречься,
Надо бы… да легче удавиться!
 

* * *

Девчонка, трезвонившая в дверь, была незнакомой. Денис уставился на неё удивлённо и нетерпеливо. Он был дома один: родители на работе, Олег с матерью ушли на какое-то заседание профсоюза домработниц, а Денис, если честно, собирался ложиться спать. Он ощутимо почувствовал, что с самого праздника, с того незабываемого выхода в горы три дня назад, просто-напросто недосыпает, и это уже становится тяжеловато. Он поговорил с Настей по телефону, посмеялся, но даже это происходило как-то вяло – наваливалась усталость, непреодолимая и вязкая. И он наслаждался мыслью, что сейчас завалится в постель.

И вот – какая-то неизвестно кто, и Презик трётся у её ног.

– Чего тебе? – Денис откровенно зевнул, и «чего» у него превратилось в «хээээхоооо?»

– Володька помирает… – Девчонка переступила ногами и хлюпнула носом.

– Какой Во… как помирает?! – Денис задержал зевок. – Ты что плетёшь?!

– Очень просто. Лежит и помирает. Простыл очень. А бабка его пьёт опять. Я слышала, он стонет. Ну и я к тебе побежала… – Глаза девчонки построжали. – Он про тебя много рассказывал. Ты поможешь?

– Жди, – сказал Денис и бросился обратно в дом.

Сразу за порогом он остановился.

По крыше шумел дождь. Мотало за окнами мокрые ветки.

В трёх километрах отсюда в грязной хибаре умирал девятилетний мальчик. Может быть, великий певец. Может быть… или просто девятилетний мальчик?

Не было разницы.

Денис тряхнул головой, метнулся в пустые, молчаливые комнаты.

Линия молчала. Опять оборвало провода. Денис бросил трубку на аппарат. Может быть, бежать в отряд? Нет, терять время…

Он выскочил наружу с сумкой на плече и ботинками в руках. Девчонка ждала – прямо под ливнем.

– Слушай. – Денис чуть нагнулся к ней. – Беги в отряд. В пионерский. Ты знаешь? – Кивок. – Расскажи там то же, что мне. А я прямиком к Володьке… – Он судорожно умолк, вспоминая адрес, который как-то говорил ему мальчонка… он говорил, а Денис – не зашёл ни разу… есть! – Поняла?

– Поняла, – послушный кивок.

– Беги. Презик, с ней!

Девчонка и пёс растаяли в хлюпающей, шелестящей темноте.

Денис соскочил с крыльца в тёплую грязь. Метнулись перед глазами огни управления – вдали. Остро захотелось побежать туда – к взрослым людям. К отцу. Почему он один?

Вдох. Выдох.

Бегом…

…По дороге он не упал ни разу, но заляпался грязью по самый пояс. Неизвестно, за кого приняла его старуха, когда мальчишка вломился – иначе не скажешь – в единственную комнатку, освещённую лампочкой на голом шнуре. Во всяком случае, от стола, на котором стояли несколько бутылок и стакан, она не отсела и по мальчишке скользнула равнодушным взглядом. Денис бросил ботинки на пол. В комнатке воняло грязью и сыростью, на стенах кое-где разливалась радужными пятнами бугристая плесень. Из полутьмы по углам топорщилась какая-то мебель. «Какая же я скотина, – вдруг отчётливо подумал Денис. – Развлекался с ним, слушал, как он поёт, снисходительно таскал его, где мог, вроде бы беспокоился, если он долго не показывался. А посмотреть – где он живёт, как ?! – даже не сунулся… А ведь он называл мне адрес. Называл, и я его запомнил».

…Денис не сразу увидел Володьку. А когда увидел и подошёл ближе – то испугался.

Володька лежал под тонким одеялом на большущей грязной кровати. В правой руке мальчик стискивал очки подполковника Бородина – как последнюю надежду… которая, должно быть, уже не помогала. Он смотрел на Дениса, и сперва тот обрадовался, что Володька в сознании… но уже через секунду понял: нет. Большие блестящие глаза не видели ни Дениса, ни комнаты. Они видели что-то ужасное и неотвратимое – так явственно видели это за спиной Дениса, что тот оглянулся в угол, в самый чёрный и самый грязный… и почувствовал, как по всему телу зашевелились волоски.

Володька не галлюцинировал.

Нет.

«ОНА здесь», – потерянно подумал Денис.

Эта мысль не имела никакого отношения к суеверию, над которыми Денис – пионер – посмеялся бы и сейчас. То, что видел Володька, было таким же невидимым… и реальным , как пожиравшая его болезнь.

В углу тесной хибарки стояла Смерть .

Заставив себя отвернуться от угла, Денис присел на кровать. От Володьки несло жаром и, когда Денис первым делом приложил датчик к подмышке мальчика – приподняв вялую огненную руку, похожую на наполненный густой горячей жижей тонкий шланг, – то ужаснулся. У Володьки был почти сорок один градус. Губы мальчика покрывала белая корка, на щеках резко алели треугольные пятна. Володька дышал страшно – как будто выходил воздух из разорванного и грубо сжатого бумажного мешка.

Володька пошевелил губами. Денис наклонился ближе, прошептал:

– Ты что?

– …гони… – выдохнул мальчик. – Про… гони… не хочу… с ней… с… тра… шна…я… Де…нис…

– Я тут, тут! – почти выкрикнул Денис и осекся, сообразив: нет, Володька не видит его… здесь . А видит ещё где-то . И просит помочь. Спасти. Защитить.

Денис опять оглянулся в угол. И готов был поклясться, что увидел . То, что он увидел, было так ужасно, что мальчишка едва не рванул опрометью из этого склепа. А главное он понял: ОНА может забрать и его. Походя прихватить. ОНА пришла за добычей – и не намерена от неё отказываться. Ей не привыкать забирать непоживших, не так уж давно она обожралась их жизнями – и сохранила жуткую силу, набранную в те холодные снежные годы отчаянья и беспросветности…

…Но отступить он не мог. И не хотел – отступать.

– Посмотрим, курва, – тихо проронил Денис. – Не нажралась? Так вот: пацана ты не тронешь. Он будет жить. Я так сказал. Мы так сказали. С  нами тебе не сладить, жадная стервь…

На миг он прикрыл глаза и представил себе серебряные жерла фанфар. Из них лилось солнце, пополам с торжественным звоном.

«Отчич и дедич, ещё не так давно кончился ваш день, и вы по-прежнему тут, я знаю, – подумал мальчик отчаянно и истово. – Так помогите мне, вашему наследнику. Помогите мне справиться со Старухой, пришедшей не за своим!» [15]15
  Вообще-то Смерть в культурной традиции этого времени вовсе даже не старуха, а очень спокойная и безразличная женщина средних лет (Морана) (а Смерть на правой войне – и вовсе молодая весёлая дева-воительница Магура). Но у Смерти, неурочной и бессмысленной (Мари), облик именно старушечий и крайне неприятный. Это то ли три сестры, то ли три ипостаси, кто знает? И, конечно, это не имеет ни малейшего отношения к суевериям.


[Закрыть]

Денис открыл сумку. В ней, как патроны в обойме, сверкнули длинные тела шприцев. Тут, где среди грязи и дикости жили не помнящие себя, но – люди, всё-таки люди – это ещё было нужно.

Молча и ловко Денис сделал Володьке сразу три укола – прокаин, витаминный комплекс, витол. В Империи давно уже не приветствовалось медикаментозное лечение, а медикаментозная терапия и вовсе была под запретом уже много лет. Но мощные препараты для экстренных случаев продолжали выпускаться. Швырнув опустошённые шприцы на пол, Денис поставил сумку на стул, а сам пересел на кровать. Взял в свои руки ладонь Володьки (тот закрыл глаза и дышал ровнее). И всей силой, какая была заложена в нём природой, верой, воспитанием, пожелал одного: пусть мальчик будет жив! Если нужен для этого кусок его, Денисовой, жизни – пусть! Пусть она поделится пополам! Ему хватит! Лучше прожить половину положенного, зная, что жив и Володька, – чем жить вдвое дольше и знать, что не отдал всего, что мог и должен был отдать.

Володька всхлипнул горлом. И вдруг разом стал мокрым, как будто его вмах окатили водой.

А Денис – Денис услышал яростный, злой и… бессильный вопль. Распахнулась и снова захлопнулась дверь. Где-то в горах Голодного с громом сошла лавина…

…Когда Танька, Олег и Мишка поспешно, один за другим, вошли внутрь, то остановились в недоумении. Денис – босой, взъерошенный, в полупросохшей одежде – сидел на краю постели ровно дышащего Володьки и напевал негромко, но ясно:

 
– Не малина, не ягода,
Не трава – лебеда,
Только чудно играет вода
Камышовыми нотами
Да лесными красотами,
Серебристой волною пруда.
 
 
Говорил сыну дед
Да рассказывал,
Говорил в сотню лет
Да наказывал:
Проживёшь ты, как я,
Зло в душе не тая,
Коль услышишь ты молодым,
Ветер Воды… [16]16
  Стихи М. Лариной.


[Закрыть]
 

– Тише, – попросил Денис, не оглядываясь, – он спит.

* * *

Когда Володька – бледный, с большущими синяками под глазами, но улыбающийся – привстал на кровати навстречу вошедшему Денису, то Третьяков-младший вдруг ощутил какой-то странный спазм. И поспешил деловито осмотреть хибару, задержал взгляд на старухе, равнодушно что-то ворочавшей у открытого огня-очага, и только потом кивнул Володьке, приближаясь и садясь на край постели:

– Привет, – и почему-то страшно смутился.

– Привет, – Володька лёг поудобнее. Его глаза – живые, хотя и замученные болезнью – разглядывали Дениса, словно какое-то чудо.

– Ты чего так смотришь? – Денис смутился ещё сильней. – Я вот тут тебе принёс… – Он выложил на кровать пакет, хотел открыть, но замер – пальцы Володьки легли на его запястье.

– А мне снилось… – Володька всё ещё слабо, но живо улыбнулся и потискал одеяло пальцами. – Что когда я совсем болел… умирал… ты пришёл и долго-долго сидел… прямо вот тут… – Мальчишка указал подбородком на край кровати. – А ОНА, – голос мальчика стал опасливо-тихим, он покосился в угол, – вон там стояла… Так страшно было… она всё ближе и ближе подходила… – В глазах мальчишки плеснулся тот, прошлый ужас. Денис успокаивающе положил руку ему на локоть, и Володька вцепился в неё и облегчённо вздохнул: – А тут я вижу – ОНА тебя боится… Сразу в угол – прыг! И только зубами заскрежетала… А мне сразу так спокойно-спокойно стало, что ты рядом сидишь… И за тобой много, очень много людей. И лица у всех добрые… и свет от них идёт, а ещё музыка такая… красивая… Жаль, что только снилось.. Денис… знаешь… я, когда темно было, часто к вашему дому приходил… стоял и… и смотрел… – Денис поражённо вспомнил так раздражавшие и настораживавшие непонятные взгляды из темноты, а Володька выпустил руку старшего мальчишки и без обиды, спокойно сказал – по-взрослому: – Я же понимаю. Кто ты и кто я.

– Ничего ты не понимаешь, – возразил Денис ласково. И чуть повернул голову: – Эй! Я забираю его!

– Куда? – равнодушно спросила старуха.

– К людям, – отрезал Денис и поднял Володьку. Тот окаменел… а потом доверчиво обхватил шею Дениса руками и прижался к нему, уткнул нос в Дениса. Алые концы галстука легли на грудь мальчика. Володька ничего не спрашивал, только сопел в шею Третьякову-младшему.

Денис вышел, по дороге пинком опрокинув табурет. Глубоко вдохнул сыроватый воздух.

И зашагал по грязной улице, неся на руках Володьку.

Глава 5
Это наш дом

Валерия Вадимовна подходила к дому рано, вопреки обычному – и, так же вопреки обычному, не одна, а вместе с мужем.

Когда Борис Игоревич Третьяков как ни в чём не бывало, словно делал это ежевечерне, встретил жену около новенькой больницы и без слов подал ей руку кренделем со словами: «Разрешите-ка пройтиться?» – та даже слегка опешила.

– Борь, ты чего?

– Да ничего, – пожал плечами штабс-капитан. – А что, мне уже родную жену нельзя встретить? Напомню, кстати, что ты – моё движимое имущество.

– Да-а-а-а?! – восхитилась Валерия Вадимовна. И предложила: – Ну давай.

– Что? – уточнил Третьяков-старший.

– Двигай меня. – Женщина всем своим видом изобразила счастливое ожидание.

– Да запросто, – пожал плечами Борис Игоревич.

Возмущённый визг-вопль Валерии Вадимовны, внезапно оказавшейся на руках у невозмутимого штабс-капитана, заставил повыскакивать из больницы не только немногочисленный персонал, но и практически всех пациентов. У некоторых в руках было «чего потяжельше», а у сторожа, выбежавшего из-за угла здания, – «Сайга». На его лице вообще была написана неумолимая суровость.

– Жену домой несу, – пояснил Борис Игоревич мгновенно онемевшей при виде происходящего немалой толпе. – Умаялась, сил нет.

В народе уважительно и сочувственно началась процедура массового кивания…

…Когда метров через сто штабс-капитан попытался поставить благоверную на твёрдую землю, та прочней ухватилась за супруга и с недовольной претензией поинтересовалась:

– И это всё, что ли? Я так не играю! Раньше ты меня дальше носил. Помнишь, как вы с Гарькой Копцевым на спор…

– Ты ещё мамонтов вспомни. – Борис Игоревич, наконец, сумел утвердить жену на её собственных ногах. – Гарь на плечах лёгкий танк может унести, а я вспотел… – И промакнул лоб платком. – Однако тяжёлая ты стала! – возмутился он вдруг.

– Это всё – груз проблем, – призналась Валерия Вадимовна, с явным удовольствием цепляясь за руку мужа. – И, между прочим, я из-за тебя сбежала с боевого поста раньше времени.

– Шесть часов почти, сейчас темнеть начнёт, – напомнил Третьяков и вдруг грустно добавил: – А в Петрограде сейчас уже снег…

– Скучаешь? – Она потёрлась щекой о плечо мужа.

– Временами… Денису хорошо. Они в этом возрасте мобильные, как водомерка. По-моему, он даже по Войко своему не скучает… Некогда ему.

– Давай в выходные съездим на перевал, к Бойцовым? – предложила Валерия Вадимовна. – Закажем столик, посидим, друг на друга хоть посмотрим.

– Хорошая идея! – взбодрился Борис Игоревич. – Точно. Поедем, и никого с собой не возьмём. И так от детей не протолкнуться.

– Да, топить бы их всех сразу после рождения, – подтвердила Валерия Вадимовна и погрустнела. Тогда муж прочней подхватил её под руку и галантно осведомился:

 
– Не хотица ли пройтица,
Там, где карусель вертица,
Лепестричество сверкает
И фонтанчик шпандыряет?..
 

Помнишь?

– Да ну тебя, – Валерия Вадимовна невольно улыбнулась. Борис Игоревич пожал плечами:

 
– Не хотица? Как хотица.
Я и сам могу пройтица,
Там, где карусель вертица,
Лепестричество сверкает
И фонтанчик шпандыряет…
 

– Вечер добрый, Ольга Ивановна! – весело поздоровалась Третьякова, входя в прихожую, пока муж прикрывал дверь перед самым носом Презика, который почему-то очень активно совался в дом, чего обычно не делал. – Головорезы дома?

– Олег-то мой в школе, с пионерами, а Денис спит, – Ольга Ивановна махнула руками на возмутившуюся было Третьякову. – Да пусть! Вот ведь и не видите даже, а он уж месяц недосыпает, за завтраком тарелку носом клюёт. Я и к телефону не звала его, а то названивают, названивают… совести у людей нет! – раздражённо и возмущённо определила женщина. – Трубку сразу кладу – и всё. Только казачке этой объяснила, что и как… уж больно он с ней ласково говорит всегда…

– Вообще-то ужин уже, – заметил, устало снимая форменные туфли, Борис Игоревич. – А сыне непутёвый небось сразу после школы завалился… Ольга Ивановна, – вдруг всмотрелся он. – А что-то вы какая-то не такая?

– Чего я не такая? – откровенно смутилась женщина.

– Валерка, – замогильным голосом проронил штабс-капитан, беря жену за плечи и приваливая к себе, – крепись. Наш сын что-то взорвал. Или поджёг. Или ещё чище, но у меня воображение отказывает.

– Да ну вас! – рассердилась Ольга Ивановна. – Дело-то серьёзное! Пошли, поглядите! Пошли, пошли, чего стоять-то?!.

…В комнате мальчишек было открыто окно, и лёгкий тягучий ветерок, тёплый и сырой, шевелил на столе страницы и листки. Было ещё достаточно светло, и Третьяковы переглянулись удивлённо – Денис спал на кровати Олега, прямо поверх покрывала. Борис Игоревич чуть нахмурился. Взглянул на жену. Та покачала головой: ей, опытнейшему врачу-практику, не составляло труда увидеть сразу, что сын спит так, как спят насмерть усталые люди – каменно, неподвижно, видимо, даже ни разу не поменяв позу с того момента, как лёг.

– Это он что, даже до кровати до своей не добрался? – встревоженно спросила она, без капли своей обычной иронии. Ольга Ивановна вздохнула тяжело и молча показала на кровать Дениса.

– Это кто ?! – только и смог сказать Борис Игоревич. Вообще его не очень удивило, что в комнате сына обнаружился спящий другой мальчишка – мало ли, какие бывают обстоятельства? Но тут же штабс-капитан узнал Володьку, который спал, завернувшись в простыню.

– Не поели, – Ольга Ивановна загибала пальцы прямо перед лицом обалдевшего обэхаэсовца. – Не помылись – Володька этот вообще, я ж его знаю, бельё считай уже не отстираю… А главное, – она понизила голос, – притащил он его на руках и говорит: «Тётя Оля, – это мой брат Володька, он будет с нами жить». И на меня аж зашипел, чисто кот над колбасой, а я только и хотела этому где-нигде на диване постелить… Каково?!

– Ннннуу… я как бы… – Борис Игоревич сильнейшим образом напоминал матёрого волка, в логове которого вдруг обнаружился невесть откуда взявшийся ещё один волчонок, неучтённый и незапланированный. Между тем Валерия Вадимовна уже сидела на кровати и что-то делала. Сказала через плечо:

– У мальчика недавно была двусторонняя пневмония… Недокорм сильнейший, кстати… хронический… И по мелочи еще куча всего… Я его помню, кстати – он нас тут первым на перевале встречал. А ты помнишь, Борь?

– Да… помню… – Борис Игоревич внимательно наблюдал за женой, и его лицо принимало всё более и более странное выражение. Ольга Ивановна тоже притихла. В тишине стало слышно, как Володька завозился, хныкнул, чмокнул губами и вдруг отчётливо, с сонной радостью произнес:

– Мааааа…

Валерия Вадимовна отшатнулась, словно обжёгшись – но над её плечами появились и прочно сомкнулись на спине две детские руки:

– Мам… – Володька ещё что-то сказал, точнее, прошелестел еле-еле, и опять уснул.

– А… – начала Ольга Ивановна. И осеклась, потому что Валерия Вадимовна встала в рост, бережно и легко придерживая на руках завёрнутого в простыню Володьку. С одного конца свисали ноги, с другого торчали вихры, приткнувшиеся к плечу женщины. Руки Володьки соскользнули, но Третьякова как-то очень ловко перехватила их, не дала упасть и разбудить мальчишку.

– Помню, как, – сказала она. И попросила: – Вот что. Идите-ка отсюда, пожалуйста. Во-первых, тебе, Борь, надо переодеться к ужину. Вам, Ольга Ивановна, нужно наполнить ванну, потому что это и впрямь свинство, когда у ребёнка, пусть и мальчика, такие пятки, и он с ними вместе лежит в постели. Ну и потом, я сейчас буду плакать, а это странное зрелище.

Ольга Ивановна исчезла сразу. Борис Игоревич задержался на пороге и осведомился:

– Ва…

– Пошёл вон, – нежно проронила Валерия Вадимовна.

– Понял, – кивнул муж, тихо прикрывая дверь.

Валерия Вадимовна не заплакала. Она, как-то очень плотно и невесомо придерживая Володьку, присела на край кровати, на которой спал Денис. В дверь снова просунулся Борис Игоревич:

– Я только хотел сказать, что третью кровать придётся… всё, понял, понял, понял.

Дверь снова закрылась.

– Мам? – Володька уже по-настоящему, хотя и сонно, открыл глаза. И окаменел на руках чужой женщины, моргая, как заведённый. – Ой!

– Мам? – пробухтел Денис, барахнулся на кровати и сел. – Ой.

– Вечер добрый, поросята, – поздоровалась Валерия Вадимовна, необидно и незаметно спуская с рук очумелого Володьку, который немедленно превратил простыню в кокон и переместился на четвереньках за Дениса.

– Вечер?! – Денис пометался взглядом в поисках часов. – Ой-яааа… Мне уже обзвонились все, наверное… – Он потянулся и широко зевнул, прикрыв рот ладонью только в последний момент. Потом засмеялся: – Ну я и выспался! Отлежал себе всё… А, да, мам. – Он сунул руку назад и небрежным движением притянул вперёд прихваченного за шею Володьку. – Это Володька Михалёв. Он… – Денис наконец смутился. Слова про брата сделались какими-то беспомощными и кривобокими, ненастоящими, словно из плохой книжки. Но Денис и рассердился на себя. Мотнул головой и упрямо заявил: – Он мой брат.

– Здрасьте… – Володька еле пролепетал это слово, во все глаза глядя на Валерию Вадимовну. Но в его глазах кроме нешуточного и не совсем обычного для Володьки испуга было и ещё что-то. Какое-то ожидание. И ещё что-то. Что-то совсем неясное, очень тихое и почти безнадёжное, но светлое, будто огонёк свечи в ночной черноте – прикрытый ладонью, почти невидимый и всё-таки горящий непоколебимо, упрямо и более сильный, чем огромный давящий мрак кругом.

Но его так легко погасить одним движением губ…

– Ну, раз он твой брат, – сказала Валерия Вадимовна как ни в чём не бывало, – то получается, что он мой сын.

Володькины глаза росли и росли, они заняли почти всё лицо, и в них в тёплом сиянии отражалась сидящая рядом на кровати женщина. Денис кашлянул и убрал руку. На какую-то крохотную долю секунды он ощутил ревность – с чего этот мальчишка так смотрит на его собственную маму? Но потом Володька моргнул – и… и ревность издохла, так и не разросшись из мерзкой липкой личинки в ядовитую змею.

Наверное, Володька бы заревел. Если бы его кто-то сейчас попросил объяснить, что он чувствует, он не нашёл бы ни слов, ни даже песни. Это был сон, сказка это была, и он знал, что сейчас проснётся, но даже не обижался, потому что даже капелька такой сказки – счастье на всю жизнь. Ему очень хотелось, чтобы эта сильная, уверенная в себе, очень красивая женщина опять его обняла, напоследок, перед тем, как он проснётся… он бы не стал теперь отстраняться… хотя ему, конечно, снилось, что она его носит на руках, сон во сне. И смешно думать, что Денис, каким бы хорошим он ни был, поделится таким бесценным сокровищем, как МАМА .

Конечно, сейчас счастье кончится. Вот сейчас… вот с…

– И поэтому сейчас мы пойдём в ванную, – продолжала как ни в чём не бывало Валерия Вадимовна, – потому что поросят – особенно тощих, еле стоящих на ногах, больных поросят – у меня в сыновьях не было. И не будет.

– А… Денис? – оторопел Володька, бросая на снова беззаботно зевающего Дениса умоляющий, испуганный взгляд.

– А Дениса я мыла уже столько раз в жизни, что ничего нового там не увижу и не горю желанием увидеть, – тут же отрезала Третьякова.

– Маааа!!! – возмутился Денис, со щелчком захлопнув рот в самый сладкий момент зевка.

– И он пойдёт мыться в душ на улицу, – заключила Валерия Вадимовна. – Потому что он тоже напоминает если не поросёнка, то уже вполне подросшего подсвинка.

– Холодно! – запротестовал было Денис, но тут же поднял руки и склонил голову: – Понял, пойду, куда велят.

Он подмигнул Володьке, вскочил и с выкриком: «Оп!» – сделал кувырок вперёд – с места через голову на ноги и прямо в коридор.

– Переломаешься – лечить не буду, – сказала вслед Валерия Вадимовна с абсолютным хладнокровием. Потом перевела взгляд на Володьку: – Я понимаю, что ты уже большой, и очень. Но во-первых, ты сам не отмоешься как следует. А во-вторых, нужно тебя ещё разок осмотреть. Так что марш в ванную… ты знаешь, где она? – Володька помотал головой. – Ясно. Тогда бери эту простыню, которую ты уже изгваздал, заматывайся и пошли. Я покажу, а пока буду переодеваться, ты как раз наберёшь воды…

…Когда Денис, насвистывая и бешено вытирая голову полотенцем, вошёл обратно в дом, то первое, что он услышал, были истошные вопли в ванной комнате:

– Ой! Ай! Ай-ай-аййййй! ГорячооооооОООО!!! ЩИИИИИИПЕЕЕЕЕТ!!! Уй волосы! Уууаааааааа, ма-мааааааАААА!!! – и ответные реплики Валерии Вадимовны:

– Вот то-то и оно, что «мама»… повернись… не вертись… повернись, я сказала… ага, сядь… кудддда, не выйдет эта хитрость… а это что?..

– Вввваааа!!! Это давнооооооо!!! За про-во-ло-кууууууу!!! Ма-моч-кааааа, ну го-ря-чоооООООО ЖЕЕЕЕ!!!

– Ясно… теперь так…

– УАААААААААМАМАААААААААА!!!

– Радость моя, я тебе не рассказывала о правиле, которое у нас заведено… стоп, прррр, лошадка… кто в ванной на пол налил, тот и вытирает? Денис занимается этим регулярно. Олег тоже.

– Можнооооооо я пря-моооо сейчааааааа… уыыыЫЫЫ!!!

– Сейчас ты будешь домыт, и мы пойдём ужинать. А потом ты опять ляжешь спать, но уже по-людски. И будешь спать… оп, долго.

– Уууййхахахаааа, ще-кот-ноооооОООО ЖЕЕЕЕ!!!

– Щекотно – не больно, не умрёшь.

– АуауауауаууууууУУУ!!!

– М-да, не повезло, – философски прокомментировал Денис, заглядывая на кухню.

Ольга Ивановна накрывала на стол и поглядывала на часы. Посмотрев через плечо на Дениса, озабоченно сказала:

– Беспокоюсь я за Олега… То вы вместе возвращаетесь, а тут вон уже все сроки прошли, а его нет и нет…

– Да ничего с ним не случится, тёть Оль, – беззаботно ответил Денис. – А что на ужин, а?

– Кыш, – Ольга Ивановна замахнулась на него полотенцем, потом засмеялась: – Да иди ты, оденься! Ничего особенного.

– У вас даже овсяная каша особенная, – убеждённо ответил Денис. Ольга Ивановна поддалась на провокацию тут же:

– А чего овсяная каша? Про неё много зря говорят – пресная, безвкусная, мол, противная… А ведь это, как сварить, да с чем подать! Вот берёшь… Дениска! Да что ж такое?!

Спохватилась она поздно. Денис уже прозондировал обстановку – на ужин был огромный омлет с ветчиной и помидорами, чёрные гренки с сыром и колбасой и маленькие, умилительные, похожие на толпу поросят пирожки с капустой, горкой на большом блюде. Тем временем Володька взвыл особенно истошно, с нотками всемирной трагичности – в общем, так, что как раз появившийся Борис Игоревич чуть ли не подскочил и покачал головой:

– Сурово. Старший сын мой, ты почему без штанов? Не лето.

– Понял, – кивнул Денис. Слышно было, как он на лестнице во всё горло распевает одну из песен первых отрядов – тех, по многим признакам ещё больше похожих на банды «благородных разбойников» на подхвате у «витязей» РА, как в фильмах «Так будет всегда» или «Снежные вихри»:

 
– Пионеры в леса уходили,
Оставляли могилы предков –
И курились дымы седые
Над патлатыми головами…
 

Борис Игоревич одобрительно кивнул, про себя подумав, что ведь и правда – Денис уже с месяц вот так не пел ни с того ни с сего. А ведь можно было обратить внимание, что он не поёт, а значит – устал… Третьяков-старший покачал головой и подумал, что и сам устал. Когда-то он представлял себе свою работу, как перестрелки, погони, драки… Что ж, этого хватало. Но сейчас вокруг громоздились горы и горы услужливо выкладываемых бумаг. В бумагах прятались миллионы золотых рублей и десятки человеческих жизней. И разгребание этих гор – привычно-профессиональное – выматывало хуже любой драки. Правда – было удовольствие: видеть, как сереют и раскисают лица тех, кто был уверен: и миллионы, и жизни похоронены надёжно…

…Ольга Ивановна, кажется, хотела снова пожаловаться – теперь уже «хозяину» – на долгое отсутствие сына, но тут на улице послышались шум, приветственный брёх Презика, а через несколько секунд в дом вошёл Олег. За ним на пороге толпились ещё несколько человек.

– Добрый вечер, – через плечо Олега сказал Санька Бряндин, кашлянул и переступил с ноги на ногу. – А Денис проснулся?

– Проснулся! – заорал, ссыпаясь по лестнице, Денис, застёгивавший на бегу рубашку. – Меня просто к телефону не звали!

– Да мы знаем, – усмехнулся Санька. – Из Лихобабьей позвонили, сказали, что ты спишь.

Денис сердито посмотрел на взрослых. Но как раз в это время дверь в ванную распахнулась, и оттуда, подталкиваемый очень довольной Валерией Вадимовной, появился Володька.

– Опаньки, – в полной тишине, мгновенно установившейся в окружающем мире и прилегающих Вселенных, сказал Санька, делая круглые и большие глаза. На лицах у Васюни, стоявшей тут же, появилось некое полностью атавистическое выражение – заторможенное умиление, граничащее с дебилизмом, как мгновенно определил про себя вовсю развлекавшийся Денис. Мишка просто моргал. Генка Раймонд изображал памятник самому себе. «Боец середнёй» приоткрыл рот и так его и оставил – да уж, Пашку удивить – это сильно…

Володька покраснел всеми видимыми частями тела и ляпнул сразу всем, как-то судорожно нырнув головой вперёд-вниз:

– Здрассссь…

Он был в широченных трусах и катастрофически великоватых ему шлёпках, мокрые волосы ещё не расчёсаны. И он держался за руку Валерии Вадимовны. Очень прочно держался.

– Чаю всем налью, – в этой тишине сурово пообещала Ольга Ивановна. С сомнением оглянулась через плечо и добавила через силу, почти с мукой: – Ну, ещё по пирожку с капустой. А трескать – марш по домам, орда голодная.

Первым захохотал её сын…

* * *

Потянувшись, Третьякова посмотрела на часы. Первый час ночи. В принципе, ещё рано… но, похоже, все дела сделаны. На сегодня.

Она вспомнила лицо Семской, буквально излучавшее любовь ко всему миру – во время сегодняшней случайной встречи. «Энергетическая» врачиха привычно поздоровалась первой. «Дарья Аркадьевна, милая моя, да вы здоровайтесь не здоровайтесь, улыбайтесь не улыбайтесь – недолго вам на своём месте сидеть, – подумала Третьякова зло. – Похороню я вас в глубокой яме с хлорной известью и памятник закажу, расщедрюсь – холерный вибрион, танцующий на хвосте… Всё-таки великая это вещь – воля государства. Перевешивает разом все деньги и все подковёрные дрязги. Главное, чтобы государство было правильным , иначе это конец. Проверено. Если государство принадлежит подонкам, то перешагнуть через него можно, лишь залив всё вокруг кровью.

А это страшная цена. Даже за великую победу…»

Валерия Вадимовна вздохнула. М-да, а до счастливого исхода ещё далековато. Пару раз она даже начала подозревать, что Кенесбаев саботирует расследования. Но потом подумала и поняла: нет, казах кристально честен и на самом деле очень рад, что теперь у него развязаны руки, просто все хвосты и концы последних дел очень хитро похоронены.

А ампулка, та, которой траванулся водитель покушавшегося стрелка, не фабричного, между прочим, производства, самодув, хотя и хороший. И цианид в ней кустарный… Сделать-то его, кстати, и не особо сложно, но ведь кто-то должен был этим озаботиться…

«А пожалуй, надо выпить чаю да и лечь спать».

Она поднялась. Сделала несколько энергичных движений, фыркнула – в связи с профессиональными мыслями вдруг пришла в голову песенка, которую как-то раз она услышала от того мальчишки, которому выписала направление в Империю… Генки. Геннадий Ишимов, полная ремиссия функций печени… Он не слышал, что Третьякова подошла, и мурлыкал, что-то разбирая на полках своего музея… как там… а!

Валерия Вадимовна замурлыкала тихонько, продолжая разминаться:

 
– Нэсэ Галя воду,
Идэ по пылюци…
А в ведре нейтроны та протоны вьюця…
 
 
Прынесла до дому,
Та Ивану дала,
Бо про той реактор ничово нэ знала…
 
 
Та й нэ знав Иванко,
Та попыв водыци –
И теперь на Галю вин може лишь дывыться…
 
 
«Галю, моя Галю,
Шо ж ты наробыла?!
И куды дэвалася буйна моя сыла?!»
 
 
Галю посмехнулась,
Та зробыла чудо:
 

И вин вылыз у Ивана до самова чуба… – женщина неприлично хихикнула и покачала головой. От мальчишки, когда он обнаружил, что рядом стоит Третьякова, можно было без особых проблем зажигать костёр, он по цвету слился со своим галстуком…