Текст книги "Багровый туман"

Автор книги: Олег Котенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Хотя, я сам виноват – преподнес, не подготовив.

На улицу, к морю...

Да, тоскливое зрелище – море поздней осенью. Уже ничего не осталось от той сиреневой глади с зелеными разводами. Так, серая масса...

Зато холод ветра освежил, проветрил застоявшиеся мозги. Сдул пыль, так сказать. А пыли, наверное, порядочно накопилось от долгих раздумий.

В мыслях постоянно возвращаюсь то в горы, то в сны. Только высшие сферы почему-то не грезятся. Может, хватит? Хватит летать? Странно... я уже и не представляю себе жизни без этих полетов – что они? Полет мысли или материализовавшиеся фантазии? Бред? Галлюцинации?

Темнеет... Стоп! Как темнеет – утро ведь! А, черт, стою на самом краю обрыва, наверное, голова закружилась. Но ведь никогда раньше... я не...

Я спустился, подошел к кромке прибоя. Волны с силой бьют в мокрый песок; осколки раковин, щепки, рыбешки – чего толко не вынесет за ночь. Эй, волна, помнишь меня? Помнишь, как мы вместе лежали и смотрели на небо, выискивая звезды – каждый свою, счастливую, под которой родился? Помнишь...

Волна окатила мои ноги, мокрый холод забрался в ботинки.

А ты и впрямь мертва... Или я чем обидел тебя, волна? Чем? И в мыслях не было. Нет, ты меня не слышишь, ты всего лишь мертвая вода... Ну что ж, будем ждать весны.

Волна ударила в камни; что-то звякнуло и упало на песок. Браслет – тусклый белый металл, немного похоже на серебро, но скорее какой-то легкий сплав. Да и камешки ненастоящие – вон, даже трещинка на одном. На внутренней стороне, той, что прилегает к руке, несколько бурых пятен. Что это?

Это кровь.

Кровь?.. Убрав ладонью слизкий налет, я вижу выгравированные на браслете слова: "Дорога начинается здесь". Здесь? Но передо мной только море...

Да, дорога началась только сейчас. Не тогда, в джунглях, и не тогда, в горном ущелье – а только сейчас. Сколько же времени прошло даром? И все для того, чтобы подготовить к началу пути...

И я шагнул вперед.

Я шел все дальше; холодная, серая вода дошла до колен, до пояса, до шеи... Захлестнула меня с головой, наверное, сыто чавкнув. Преодолев страх и внутреннее оцепенение я открыл глаза – вокруг плавала сизая дымка – и с силой втянул воду...

Сизая дымка стала багровым туманом...

ЧАСТЬ ВТОРАЯ. ТАНЕЦ ПЛОТИ И ДУШИ.

...Не имеет значения, что кто-либо говорит

или делает... Ты сам должен быть безупречным

человеком...

...Нам требуются все наши силы и вся наша

энергия, чтобы победить идиотизм в себе. Это

и есть то, что имеет значение. Остальное не

имеет никакой важности...

Дон Хуан

(К.Кастанеда, Второе кольцо силы)

Мы нуждаемся в проклятых...

Пирс Энтони

ГЛАВА 1.

Что-то родилось во мне.

Я спал, но ведь сон – состояние тела, а не сознания. Я почувствовал, я понял, что это случилось. Стены в темных глубинах личности покачнулись и пошли трещинами, грозя рухнуть в любой момент.

Что-то родилось во мне.

И это что-то было дьявольски ярким, ослепительно ярким и прекрасным! Я, опять же, чувствовал это, потому что видеть не было никакой возможности.

Да и нечего видеть!

Разве обязательно видеть бога? Достаточно верить в его существование.

Я верил, более того, я знал, что теперь я не один, что-то отныне живет внутри меня. Дух.

Оно проснулось, открыло глаза и засияло...

* * *

Тело прикрыли белой простыней – как всегда, неаккуратно и неряшливо. Но хорошо, что накрыли, спрятали лицо; иначе и не оторвешь взгляда от стеклянных, полных ужаса глаз мертвеца.

Разве Небеса так уж чисты? Разве они не замараны кровью? Где хрустальные дворцы и потоки света, в которых купаются ангелы – их нет; стоит только посмотреть на этих людей, бесцельно бродящих по коридорам.

Если бы Бог существовал на свете, он бы знал, какие мысли роятся в их безумных головах.

Двое подняли носилки и унесли тело.

Тишина отступила. Из палат опять понеслись звуки голосов и шуршание больничных тапочек.

Почему вид крови и смерти так сильно будоражит меня? Сейчас в моей душе борятся отвращение и страх – одинаковые как по силе, так и по яркости.

Редко, очень редко какое-либо событие так сильно западает...

И опять накатывается волна воспоминаний. Душная и тяжелая, но в то же время холодная, как лед или металл. В этих воспоминаниях непременно присутствуют море, осень и женщина. Реже – горы, снега, маленький сморщенный старец. Что-то очень хорошее, теплое, радостное связано с морем... Образ женщины – волнистые темно-русые волосы, шутливое выражение, никогда не покидающее ее глаз – причиняет мне боль. Все остальное – безразлично: и горы, и старик в выцвевшей накидке.

Стук в дверь... Зачем? Неужели я не могу побыть в одиночестве, неужели они не понимают?..

– Что?

– Андрей Михайлович, можно войти?

Ах, да, это Галя – медсестра, я ведь сам вызывал...

– Да.

Входит, осторожно прикрывает за собой дверь, садится. Прячет глаза, то опуская их, то рыская взглядом по кабинету. Ей неловко понимаю. Совсем еще девушка, еще даже не закончила институт – а тут такое. Вот, кому, наверное, по-настоящему не по себе – щеки горят, в глазах колышутся маленькие озерца, готовые в любой момент рвануть наружу потоками слез...

– Ночь была тяжелой... – мне не с чего начать, я не знаю, для чего позвал сюда эту девушку – чтобы отчитывать? Это по меньшей мере глупо. Чтобы расспрашивать? Нет – это значит заставить ее заново пережить все... – Что случилось ночью?

– Я не знаю. Не знаю... Я услышала шум... из... по-моему, двадцать третьей. Пошла посмотреть, а там... там...

Галя уронила голову на ладони – то, что было там, лучше не описывать.

– Хорошо, идите домой, вам нужно отдохнуть... и мне тоже...

До позднего вечера я сидел в кабинете, оперевшись локтями о стол, и не было ни малейшего желания двигаться, думать и вообще существовать. Мною овладела полная апатия и равнодушие.

Я сидел, рассматривая портрет Фрейда, повешенный на стену моим предшественником – наверное, он был фанатом своей професии. Долго не выдержал... А ведь мне так и не сказали, что с ним случилось! Знаю только имя – Михаил Валерьевич Вершаков. Помню, примерно через неделю после моего вселения в кабинет, я нашел в столе толстую записную книжку – дневник. Совесть шевельнулась, но затихла после первых же страниц – видимо, ей тоже было интересно. Но как ни пытался я разобрать прыгающий почерк, как ни пробовал связать воедино разрозненные с первого (да и со второго тоже) взгляда записи удача повернулась спиной...

Пальцев коснулся жар, когда я раздавил в пепельнице окурок. Несколько хлопьев пепла упало на стол – пепельница была уже переполнена.

Шипели спички, падали искры с кончика сигареты – но напряжение не уходило. Будто тяжелая свинцовая капля засела в груди; комок в горле – как ни старайся, не проглотишь.

Да!..

Раздвинуть стулья, оттолкнуть к стене кресло, чтобы вырвать хоть чуточку свободы из рабочей атмосферы. Ограничить круг на полу невидимая, но очень прочная черта. За ней будут метаться призраки городской грязи, а внутри буду только я, защищенный и отделенный от остального мира. Теперь расслабиться... отдаться воле небесных течений...

У моего учителя не было имени – я всегда называл его просто Учитель. Он считал, что имя подобно клейму и вовсе не нужно человеку. Повреждать свое сознание еще одной печатью только для того, чтобы другие смогли звать тебя? Глупости...

"Мы все живем под Небом – куда скроешься от него?"

Луна... ветер... хижина Учителя... Она существует вне времен, как и он сам. Кажется, она стояла на той скале всегда и простоит еще целую вечность. И каждое утро старый Учитель будет выходить на порог, чтобы поприветствовать Солнце.

Учитель, этот человек умер давно – он лишился рассудка и физическая смерть его не лежит багровыми пятнами на моих руках. Но почему мне так тяжело?..

Он указывает куда-то в сторону... туда, в сторону ущелья. Я подхожу поближе к зубчатому краю. Стены ущелья покрыты темными лишайниками, среди которых проступают полосы льда и камня. А внизу... внизу колышется багровый туман!

Вот он где – источник моего страха! Вот, чего я боюсь всю жизнь – багрового тумана! Почему?..

Море... осень... Марина... каждое утро – Солнце, каждая ночь – полет к звездам. Море умерло... багровый туман – струится по свинцовой воде... я умер!

Наши голоса среди светил... века – как секунды. Какое значение имеет время во Вселенной? Ничто не имеет важности – в Абсолюте или в Хаосе. Само существование ничего не значит – оно было и будет всегда!..

Я – звезда! Я – пыль! Я – крохотная пылающая песчинка среди неисчислимых миллиардов галактик!

Воспоминания вспыхнули с поразительной яркостью. Возможно, позже я пожалею, но сейчас мне нужно ЧТО-ТО. Нечто, не дающее ответа на мои вопросы, но знающее обо мне – кто я такой.

...Да, дорога началась только сейчас...

Не сто лет назад в образе камня или зверя, или птицы – все это более, чем неважно; все это бессмысленно. Дорога началась только сейчас.

...И я шагнул вперед.

Я шел все дальше; холодная, серая вода дошла до колен, до пояса, до шеи... Захлестнула меня с головой, наверное, сыто чавкнув. Преодолев страх и внутреннее оцепенение я открыл глаза – вокруг плавала сизая дымка – и с силой втянул воду...

Сизая дымка стала багровым туманом...

Багровый туман сопровождал каждую мою смерть и даже являлся ее предвестником. Там, в горах, я видел его – когда холодный камень терзал мое тело, вокруг плавали клочья багрового тумана. Что это? Комплекс? Не похоже... Какой-то устойчивый образ, впечатавшийся в сознание.

Забавно глядеть, как нерадивые мотыльки порхают над самым костром, как пляшут души на тусклом лезвии. Все это – здесь и сейчас, вокруг меня. Это уже даже не люди – это призраки, у которых есть только эти коридоры, по которым они бродят день и ночь. Днем – в человеческом теле, в котором нет сознания. Сумасшедшие... Ночью – и это самое страшное – они стонут от боли. Мне кажется, я знаю, что они чувствуют – трудно ходить по пылающему песку или шипам и не кричать, потому что боль раскатывается по всему телу.

Это вина. Это нечто потрясающе сложное и ужасное, что нарушило природный противовес в их головах. Несчастные! Вы существуете в другом мире...

Уже близится утро...

* * *

Высокая дверь, выкрашенная белой эмалью, с табличкой – "23". Палату специально освободили, но я попросил оставить мебель – вдруг я увижу это загадочное "ЧТО-ТО" в чьем-нибудь шкафчике или кровати.

В коридорах полы просто укрытые линолеумом, но в каждой палате, за исключением "сектора для буйных", постелен паркет. Дерево все-таки не такое холодное, у больных меньше шансов заболеть – не скажу, что мы так уж печемся о физическом здоровье пациентов, просто чье-нибудь воспаление легких для нас оборачивается лишними затратами. В двадцать третьей паркет постелили недавно – буквально пару недель назад. В воскресенье. Завезли пахнущие сосновой смолой блоки, справились быстро, но за работу в выходной пришлось доплатить.

Небольшой красный шарик сидел на стыке стены и паркетного блока. Я протянул к нему руку и почувствовал, как по коже бежит озноб. Что за черт!

Холод просочился из-под двери, собрался на кончиках моих пальцев и – один четкий бросок, направленный в точку в основании стены. Острая ледяная стрела – ее силы вполне хватило бы, чтобы остановить самое горячее сердце.

Но она сломалась!.. Звякнула и сломалась, а отточенный наконечник рассыпался в пыль. Шарик дрогнул, дернулся возмущенно и разгорелся еще ярче. В его призрачном свете на паркете проступили размытые контуры – здесь лежало тело убитого.

Впервые – я прибегал к помощи этой необъяснимой силой только в моменты забытия – впервые за всю жизнь я почувствовал себя беспомощным. Маленький шарик, топорщащийся в стороны острыми лучиками, и тот оказался сильнее! Какой я после этого человек?

Небо, неужели ты отвернулось от меня?..

Еще раз – дикий колючий холод, идущий из самых глубин чего бы то ни было, собрался в моей ладони, сжался в подобие пули и ринулся навстречу новой, молодой силе.

Я ослеп и обезумел на целое мгновение. Такой мощью обладала вспышка... Меня просто отбросило назад – конечно, никто не видел ее, но для меня она была гигантским зарядом, разорвавшимся у самых ног. Жгучая волна прокатилась по палате. Шарик превратился в светло-розовые полосы и пятна, растянутые по всей комнате. Багровый... Нет!

Я просто не хочу верить в это! Сколько мне лет – тридцать с лишним; ну, почти сорок, ну и что? Это не тот срок, когда жизнь может оборваться, еще слишком рано...

Небо, помоги мне!..

Перед мысленным взором встал образ Учителя. "Разве ты раб, чтобы молить о пощаде? Разве ты гнусная тварь, чтобы пресмыкаться? Твоя задача – заслужить благосклонность, а не вымаливать ее!"

Ну что ж, начало положено... Первый удар нанесен – может быть, это и ошибка. Время покажет.

ГЛАВА 2.

С того момента я чувствую на себе неотрывный и очень внимательный взгляд. Кто-то следит за мной. Хотя я и не понимаю зачем. Имея дело с вселенскими силами – разве может речь идти о личностях? То, с чем я вступил в схватку, вокруг меня, внутри меня – везде.

День проходит в смятении. ТЕЛО боится, дух же просто ждет. Это трудно объяснить. Простейшие инстинкты заставляют сердце биться чаще, хотя я прекрасно понимаю всю бессмысленность этой боязни.

Иногда у меня случаются приступы боли – и тогда уже страдаю Я, истинный Я. Потому что боль идет изнутри, является продуктом поврежденного сознания.

Небо, дай мне сил, я не хочу умирать...

Приходит ночь, и я проваливаюсь в пучину бредовых галлюцинаций. Нет того мироощущения, что было раньше; я просто существую, бреду по галерее абстрактных картин, на которых агонизирует моя сущность. Я пытаюсь бороться, хочу вновь обрести контроль, но ничего не выходит. Мои руки и ноги скованы ватными цепями...

Иногда случаются проблески, точно вспышки молний, и тогда я слышу голос Учителя, внушающий мне элементарные истины. "Как ты не поймешь, никто не может никому помочь в этом деле! Вселенная у каждого своя, мы все живем в разных мирах. Строй свой."

Небо, сделай меня достаточно сильным, чтобы выстоять...

Хотя – это глупость, действительно глупость просить о снисхождении.

Идти на работу не хочется, ох, как не хочется, но надо. Вчера уже звонил заведующий и мне не понравился его голос: "Ты, конечно, можешь еще поболеть, но очень недолго". Надо идти...

Раз пять собирался с силами – все никак не удавалось откинуть в сторону одеяло и встретить утренний холод ненагретой квартиры. Наконец, мне это удалось, дальше было легче – умыться, отогнав сон прохладной водой, соскоблить щетину, выпить положенный кофе.

За окнами поднималось золотое сентябрьское солнце.

Еще предстояло переговорить с заведующим. Вот переживу этот разговор, а потом все само станет на места...

Наверное, я был бледен, потому что лица знакомых вытягивались, когда я шел по коридору. Ничего, это будет доказательством болезни.

Тихонько нажать на ручку – обращаться с ней нужно аккуратно, чтобы избежать болезненного скрипа. Нажать – и толкнуть дверь. И встретиться взглядом... Никогда раньше ложь не была такой тягостной. Я врал легко и даже находил в этом удовольствие, чего иногда пугался. Теперь же слова были тяжелы, как гири.

– Андрей, – Григорьев нечасто обращася ко мне по имени, я вижу, с тобой что-то не так.

– Я просто не до конца выздоровел...

– Не надо! Врать психологу – что за бред? Никакой болезни и не было... Если хочешь, бери отпуск. Я понимаю, работа не из лучших, тут и сам психом станешь. Но что делать? Кому-то ведь надо. Шахтеры вон вообще углем дышат, а ведь без угля не обойдешься... Возьмешь?

– Нет, я лучше поработаю... Да и деньги надо...

– Ну, смотри сам, как хочешь. Я заставлять не буду. А премию какую-нибудь, пожалуй, дадим. Ладно, Иванычу привет передавай.

Дверь закрылась на удивление мягко.

Иваныч – это наш завхоз. Хороший мужик: и поговорить любит, и сплетню какую-нибудь "по секрету всему свету" выдаст. Хотя как раз этого он и не любит – сплетни распускает только о тех, с кем в ссоре. И нередко сам же их и сочиняет. Только с бутылкой дружит, выпить горазд. Частенько у них это происходит напару с Григорьевым-заведующим, хотя это и негласно.

– Привет, Иваныч!

Завхоз оставил связку каких-то деревяшек, которую пытался засунуть подальше, в угол своей каморки, отряхнул пыль с головы, улыбнулся.

– Здорово...

– Тебе, как обычно, от Григорьева привет.

– Как обычно? – завхоз задумался. – Ну, как обычно, пожалуй, не получится...

– Ты о чем это?

– А? Да так, ни о чем. А ты как? Садись, чего стал!

Он пододвинул мне табурет, а сам уселся прямо на высокий порог. Подсобка, в которой Иваныч был полновластным хозяином, стояла на заднем дворе, окруженная зарослями одеревенелой травы и кустов. Сторона, которой больница была повернута к ней, была, наверное, самой мрачной и серой – никто ведь не заботится о внешнем виде. Да и кому оно надо? Сам двор был завален всевозможными ящиками, мотками проволоки, обрезками досок. Обычный мусор – на каждом заднем дворе такого полно. Несмотря на неприглядный внешний вид, двор обладал какой-то особой энергетикой, выражаясь языком современных "экстрасенсов: здесь уютно, здесь приятно посидеть, выкурить с немолодым уже Иванычем по сигаретке, просто поговорить.

– Так, что там, привет, говоришь, от Лешки, да? Ну, это хорошо, конечно, хорошо... – Иваныч чиркнул спичкой, разбросав вокруг острые искры, – а сам-то ты как? Чего-то не показывался долго.

– Хреново мне, Иваныч... Не могу я больше работать здесь! Ну, не могу, хоть ты убей меня! Иду на работу – вроде, ничего. И солнышко светит как обычно, и ветерок такой же, а как приду – все! Как гляну в морду какому-нибудь... так аж дрожь по коже. Не могу...

– Да-а, – протянул завхоз, медленно выпуская облако сизого дыма, – понимаю я тебя; обходы бесконечные, наблюдения... И все с психами! Понимаю. А тут еще это... А ты – слышь, только никому! сам-то видел его? Которого убили? Его ж, вроде, прямо руками и... это самое! Без ножов всяких!

– Ножей...

– Что? Ну да, ножей... Так, правда, что ли?

...В первую секунду я даже не знал, что думать. Думать, по правде говоря, не хотелось вовсе – просто не укладывалась в голове картина, представшая передо мной. Бывает такое: видишь, а осмыслить не можешь.

Черная лужа доползла до самых дверей, но почему-то остановила свой ход перед порогом да там и застыла. Будто впечаталась в паркет. А чуть дальше...

Ну, глаза его приобрели безумное выражение задолго до смерти, но в сочетании с общим _теперешним_ видом выглядели еще более жутко. Кожа ремнями висела на плечах, горло открывалось отвратительной бахромой... Меня тогда стошнило.

Потом к нам долго ходили "товарищи милиционеры" вместе в всевозможными экспертами.

– Правда.

– Во-о... – пепел упал Иванычу на штанину и остался там прожигать серую ткань; глаза завхоза стали круглыми, но страха в них я не увидел.

– Вот тебе и "во-о". А ты говоришь, понимаю. Что теперь будет? Теперь только особо тихих стали отпускать, остальные сидят на этой заразе... последние мозги сгниют от их лекарств! А кто его знает, что у него в башке? Может, он только прикидывается спокойным, чтоб погулять выпустили.

– Не прикидывается. Он ведь дурак, как же он прикидываться может?

– Может, Иваныч, дураки тоже разные бывают. Вон, был у нас, может, помнишь – ему везде жуки чудились, а так нормальный. Только тараканы у него двухметровые бегали кругом. Говорили, это от водки... Только не верится мне! Нормальный мужик, говорю ж, и читал много, и говорил осмысленно, а вот – жуки...

– Так, он не дурак, значит.

– А кто? Сейчас, Иваныч, сюда шлют, кого надо, кто больной. Нынче психушка перестала аналогом тюрьмы быть – раз прислали, значит, надо. А я что, не врач, психа не вижу? Я, Иваныч, психолог, ко мне такие приходили, что и не выдумаешь. Сразу видно – то ли в проблемах человек потонул, то ли с головой не то.

– Может, и видно... А вообще, прав ты, Андрюша, разные дураки бывают. Вроде и нормальный, а поближе глянешь – натуральный идиот.

– Ладно, Иваныч, пойду я, а то Григорьев и так на меня косо смотрит. Надо работой заняться. Тут еще двоих привезли, надо с ними разобраться. Бывай!

Оба – по экстренному вызову. Значит, буйные. Это не есть хорошо, ибо с такими разбираться – мороки не оберешься.

Два дюжих санитара завели извивающегося закутанного в смирительную рубашку, а потому похожего на гусеницу, человека. Так, Волошин Петр Семенович, год рождения... и тэ дэ и тэ пэ... Диагнозы всяческие...

Неважно! Достаточно посмотреть в глаза этому человеку, чтобы понять: он живет в собственном мире и ему нет дела до наших проблем. В своем роде он счастлив: его сумасшествие освободило его от грязи человечества. Но какие же боли терзают его рассудок – воспаленный и измученный! Что заставляет его рвать на себе кожу и прокусывать губы, его руки связаны? Надеюсь, что я никогда не узнаю этого...

Второй – вернее, вторая; это женщина. Воплощение разрушенной судьбы – молодая, лет двадцать, но разве это человек? Ни у одного из них – тех, кто попадает сюда, – нет шансов, все они живые мертвецы... По крайней мере, эта ведет себя смирно. Наверное, у нее какая-то стойкая мания. Да, клаустрофобия, переходящая в навязчивую идею – мать связала ей руки и ноги простыней, когда она пыталась выпрыгнуть из окна. Представляю, какие муки испытывает эта девушка...

Ничего нет хуже постоянного страха...

Внезапно всплывшее из подсознания имя – Марина! Кто она? Моя спутница из предыдущей жизни? При чем тут она?.. Да, она тоже боялась. Ее страх куда хуже... Марина боялась Новизны и Необычности.

...Кабинет пуст; как же тяжела бывает пустота!

Я сажусь за стол, обшариваю взглядом покрытую темным лаком крышку – листки разлинованной бумаги, что-то похожее на справки, огрызки карандашей. За окном льет дождь, расписывает окно свинцовым карандашом. Хм... удивительно, как преображается природа со сменой времен года! Осень – может быть, она и хороша в ранней поре, но сейчас является собой самое тоскливое зрелище, какое только можно представить, особенно под дождем. Буреющие листья, пожухлая трава, размокшая земля – вот и все; что отрадного для взгляда?

Что-то горячее поднялось в груди, накатило и ударило в голову. Ноги подогнулись сами собой, опуская меня на пол – сознание устало бороться с самим собой, оно хотело просто расслабиться и отдохнуть.

Выход был удивительно легким – так проваливается в сон уставший за день человек. Я закрыл глаза – и вот, вокруг меня уже парят звезды. Хвостатая комета, что-то недовольно пробурчав, пронеслась мимо, забив мне нос зеленой пылью.

Много раз я задавал себе вопрос – зачем мне ЭТО? Для чего я делаю ЭТО? Чтобы осуществить давнюю мечту человечества и прикоснуться к звездам? Вряд ли – это захватывало только сначала, потом... потом выход превратился в необходимость, день без полета – и сердце становится каменно-тяжелым.

Всю жизнь думал, что изумрудные или синие звезды – атрибут фантастических романов. Но нет – вот, передо мной висит громадный фиолетовый шар, источающий едкий жар. Кто скажет, что это не звезда? Там, внутри, кипит жизнь: мечутся какие-то струи, сплетаются в клубки и растягиваются длинными плетьми. Интересно, что если...

Трудно решиться, но я зажмуриваю глаза и каким-то внутренним усилием толкаю себя вперед. Черт, как горячо! Кожа горит, будто ошпаренная кипятком! Даже хуже – жар проникает глубже, глубже, к самому сердце; я весь наполняюсь сущностью пылающей звезды.

Зачем я это делаю?..

Эти штуки внутри – они тугие и скользкие. Угри, вот на что это похоже. Они находятся в постоянном движении, хаотическом, беспорядочном, но только вместе образуют единый организм.

Душевное смятение... Наверное, так и должно быть: достигнуть к звезд – это одно, прикоснуться к ним... Но оказаться внутри, стать одним целым со светилом! Не посягательство ли это на святыню?

Нет!

Жар медленно превращается в приятное тепло...

* * *

Все это время нечто во мне росло и развивалось. Вместе с ним рос и я – конечно, наша совместная эволюция проходила не на физическом уровне, нет. Мой спутник был существом далеко не материальным, хотя обладал всеми признаками мощного аппарата, именуемого людьми "разум".

У меня открылись глаза!

Я понял, насколько был глуп, наивен, но главное – я был слеп! Хотя и полагал себя видящим мир изнутри, в отличие от остальных... Да, они не видят его, мир, вовсе. Ну и что? На то они и люди – масса. Но я был глуп вдвойне – я считал себя гением, хотя почти ничем не отличался от остальных. И это угнетает меня...

Теперь же, да, только теперь мир начал раскрываться передо мной. Только начал, но происходило это быстро, иногда даже слишком стремительно – появлялись на небе новые созвездия, новых... нет, не людей, существ стал я замечать на улицах.

Оказывается, параллельно с нашей существует другая, гораздо более богатая и насыщенная жизнь. Там видовой состав не ограничивается одним разумным существом. Точнее, в той среде нет неразумных вовсе. Они следят за нами, говорят о нас, смеются над нами, осуждают. Они все видят и знают. Для них мы нечто вроде умных зверей...

Пришел день, когда я впервые заговорил с одним из них.

Мне даже не понадобились слова; я знал, что хочет сказать он, и наоборот.

– Долго же ты шел, – усмехнулся он, – все уже забыл, да? А как разговаривал с морем, с камнями тоже забыл? Забывчивые вы, люди... Даже с нами однажды заговорил. Ха! Это надо было видеть! Наверное, для тебя это было откровением, да?

Он расхохотался, но смех его быстро иссяк.

– Неужели ты ничего не помнишь? – теперь на его лице застыло изумление: чуть приподнялась левая бровь, а глаза расширились.

Осень... море... Марина... Ее звали Марина, точно, это она боялась всего странного... Я любил ее – очень сильно любил, но... не состоялась любовь.

Трудно копаться у себя в памяти. Особенно, когда не знаешь, где и что искать. Памяти прошлых жизней... Абсурд!

Но почему он так похож на правду?..

* * *

Сегодня впервые пошел снег. Первый, еще неуверенный, он сразу же таял, падая на землю, отчего идти было совершенно невозможно. А мне нравится! Мне нравится такая погода – будь то долгий дождь или слякоть, или морозный туман. Мне нравится! Почему? Потому что возникают ассоциации с теплым и уютным домом, где можно взять чашку чая, включить телевизор, забравшись под одеяло, и думать только о том, как тебе хорошо и тепло.

А еще мне нравится, промокнув под ледяным дождем, сбросить потяжелевшую одежду и забраться под горячий душ. Но самое большое удовольствие все же доставляет созерцание сыплющегося из туч снега.

Я вышел на два часа раньше, чем обычно, – просто хотел пройтись перед работой, дать отдых нервам. Шел, не торопясь, слегка помахивая портфелем, и не боялся опоздать, как это бывает обычно. Еще не рассвело, в воздухе висели сиреневые сумерки, только мелкий снежок серебрился в свете фонарей.

Как хорошо...

Безлюдные улицы... Почти безлюдные, иногда все же встретишь такого же, как сам, раннего пешехода. Пусто, спокойно, тихо чуть слышно шуршит снег. Стало холоднее и снежинки перестали превращаться в грязь. Даже сама грязь схватилась хрустящей коркой. Белизна растекалась по тротуарам...

Сумерки рассеялись, фонари потухли – будто что-то чужое ворвалось в мир. Улицы стали заполняться людьми, троллейбусами, суетой.

8:30 – через полчаса надо быть на работе. Вот, уже виден огороженный бетонными плитами двор и здание клиники. Никогда не смотрел на него снаружи – НАСТОЯЩИМ взглядом, видящим сущность. Какой он? Наверное, темно-фиолетовый или черный, этот двор. А здание? Лучше и не думать; в таких условиях работаем...

Минутная стрелка часов встала на цифру 12 как раз, когда я вошел в кабинет. Закрыть за собой дверь, повесить плащ в шкаф, приоткрыть форточку – привычные процедуры, совершаемые изо дня в день.

Я сел за стол и почувствовал какое-то неудобство: что-то было не так. Неправильно было. Вот, я пришел во время и что теперь? Что мне делать? Чем заниматься? Чем я вообще занимаюсь? Выслушиваю жалобы главврача на безалаберных медсестер? Надоело...

Сейчас придет Григорьев...

Хм, может, у меня развивается дар предвидения? Нет, все проще, стена эта почти прозрачная. Наверное, из гипса какого-нибудь, нет арматуры.

Дверь открывается, показывается седеющая голова Григорьева.

– Привет, Андрей Михалыч! Что-то ты сегодня рано. А как же твой принцип – лучше поздно, чем никогда?

Григорьев хохотнул – у него сегодня хорошее настроение. А я и не помню, чтобы опаздывал. Вообще не приду – да, но чтоб опоздать...

– Изменил я принципам своим.

– Нехорошо, – Григорьев вошел и сел напротив меня. – Плохо это, Андрей. – и внезапно помрачнел лицом; я уж подумал, что не такое уж хорошее у него расположение...

– Сам знаю, что плохо.

– Не то ты знаешь. Сегодня утром, рано, часов в пять... та же медсестра, Галя...

Голос Григорьева сорвался, он пытался выговорить еще что-то, но только беззвучно шевелил внезапно побелевшими губами. Внутри похолодело; даже мой горячий шарик, обитающий в душе, и тот потускнел. Я посмотрел Григорьеву в лицо – и не увидел ничего, только смертельную белизну и две серых дыры на месте глаз.

Сегодня, в пять с лишним часов утра, прямо под дверями кабинета Григорьева нашли труп пациента из семнадцатой палаты. Он был почти безнадежен – настолько глубоко замкнулся в себе...

"Не ходи туда!"

Что?

"Не ходи туда!"

Голос звучал внятно и отчетливо, совсем не походил на галлюцинацию, хотя кто знает, какими могут быть галлюцинации. Голос прозвучал впервые, никогда раньше я не ощущал ничего подобного – он был _внутри_.

То Нечто, что с недавних пор живет во мне, заговорило.

"Не ходи туда, не надо..."

Почему?

"Потому что, это не для твоих глаз! Какая разница? Говорю не ходи, значит, не ходи!"

Я вспомнил картину, которую видел несколько дней назад тугой, липкий комок сжался в груди – тошнота... Да, наверное, мне не обязательно смотреть в этот раз.

Кто ты?

"Меняешь тему разговора?" – я почувствовал, что оно усмехнулось.

Да.

"Ну, ты ведь идешь по своей дороге, а я, выходит, твой попутчик. Просто так, пристал по пути..." – еще одна усмешка.

Мне непонятно. Кто ты?

"Вот пристал! Ну какая тебе разница? Заладил, кто да кто... Дед Пихто!"

– О чем задумался? – я и забыл о присутствии Григорьева, увлекшись разговором с... с Ним.

– Задумался... да так... есть, о чем задуматься.

– Тут ты прав. Я как подумаю, так аж мороз по коже – ты представь, кто это? Кто это может быть? Ума не приложу... И эти, стражи порядка, в прошлый раз пару деньков пошмыгали да и утихли. Передали в контору, говорят. А какой тут толк от конторы?

– От конторы вообще толку мало...

– Точно! Ну, пусть в ихней конторе перебирают дела старые, а когда людей режут – какая уж тут контора?! Е-мое, еще и недели не прошло, а гляди ж – опять!..