Текст книги "Повесть о глупости"

Автор книги: Олег Котенко

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

ДУШИ ИЗ КАМНЯ

Торвальд заметно отличался от всех Чужих. "Мать" дала ему северное имя, чтобы попытаться скрыть его сущность, ведь известно, что у северян очень светлая кожа. А так как Торвальд все же был Чужим, то имя поменять он не имел права. У них почти вообще не было прав. А отличался он тем, что признавал себя изгоем, соглашался с оскорблениями: "Ты ублюдок!" – "Да, я ублюдок, так уж вышло..." соглашался он, понурив голову. И он был труслив. Века рабства не выбили из Тароссов тяги к свободе, но Торвальд был самым настоящим трусом, каким может быть только человек. Его "мать" говорила ему еще в раннем детстве, что он очень похож на человека. Даже слишком. И это вызывало у нее беспокойство. А потом Торвальда забрали у нее, женщина должна была вынашивать и рожать еще рабов, а не нянчится с одним. Тогда Торвальд не поступил, как поступали все Чужие, он не смог перенести разлуку с человеком, к которому привык, с обычным для Тароссов равнодушием. И после этого он уже не смог смыть с себя клейма полукровки. Да, его "мать" была настоящей матерью, а его отец был Чужим. Тароссы, в принципе, схожи с людьми; ученые не раз и не два задумывались над теорией об общих корнях. Только вот мышление у них устроено совсем по иному и людям их не понять никогда. Торвальд терпел самые жестокие унижения. Очень часто, в начальной школе для Чужих, он прятал голову под подушку и давился слезами. Даже Чужие, уже не говоря о людях, презирали его. А потом всех отправили на рудники и только очень немногих – учиться дальше. Торвальд вырос трусом... что неудивительно. Кем может вырасти существо, которое за всю жизнь не видело ничего, кроме постоянного страха? Однажды утром Торвальд проснулся, посмотрел в окно – за ним виднелся соседний корпус общежития. А потом он увидел человека, сидящего на стуле у двери. – Ты забыл запереть дверь, – сказал он. Торвальд мысленно чертыхнулся: с ним действительно случалось такое. Иногда никто не замечал, что дверь в комнату полукровки не заперта, а когда замечали входили, все ломали, громили, забирали какие-то более-менее ценные вещи и уходили со свистом и улюлюканьем. Этот человек вошел тихо и, судя по всему, ничего не взял. Почему? Торвальд сел на постели и внимательно присмотрелся к лицу незнакомца. Его глаза – глаза Чужого! Но он не полукровка, в нем очень мало чужеродной крови. Совсем немного. Впрочем, этого достаточно для того, чтобы поставить клеймо. – Кто... ты? – Я пришел как к брату. И... как к товарищу. – Я тебя даже не знаю. – Неважно. Какое это имеет значение? Торвальд встал. В углу, рядом с кроватью, стояла бейсбольная бита. Он никогда бы не набрался смелости применить ее, но почему-то видел в ней защиту. Средство защиты. Торвальд сжал биту рукой. Закрыл глаза и извлек ее из пыльного угла. Он боялся, очень боялся, ноги подкашивались, а руки дрожали даже черезчур заметно. Бита плясала в воздухе, а Торвальд сжимал ее обеими руками. Незнакомец не засмеялся. – Убирайся прочь! – Торвальд неуклюже замахнулся битой, едва не выронив ее. Страх был слишком силен. А ведь Торвальд думал, что его душа давно ссохлась и превратилась в подобие скомканной газеты. Незнакомец спокойно встал и взялся за дверную ручку. – Я ухожу, – сказал он, – но знай: я больше никогда не приду, а ты лишился единственного, возможно, в твоей жизни шанса вернуться... домой. И он вышел в коридор, тихо закрыв дверь. Торвальд застыл посреди комнаты с деревяшкой в руках. Потом пальцы сами разжались – бита грохнулась о пол. Слова незнакомца гремели, будто огромные литавры: "Домой... домой... домой... никогда... последний шанс... не вернусь..." Жизнь среди людей продолжается. Среди каменных богов абстрактной Вселенной.

* * *

"Я вспоминаю те годы с величайшим отвращением. Годы, когда я не был человеком. Когда находился в обществе подобных себе, пребывая в здравом уме, но тело мое было безнадежно изуродовано. Я вообще не понимаю, как можно делать такое с людьми? Как можно так издеваться над ними?.. Я... не потерял сознания на операционном столе и причиной тому была сильнейшая боль, которую не могли заглушить даже наркотики. Нас было много и я не уверен, что был единственным, кто находился в сознании. Вы просите меня вспомнить? Для чего? Нужно ли людям знать?.. Впрочем, мне нетрудно поведать вам все это. ...Каждый лежал на большом столе, совсем непохожем на операционный. Обитый стальными листами, он был покрыт куском полиэтилена. Я видел лица врачей над собой и понимал, что им безразлична моя судьба, что рядом наготове еще сколько угодно приговоренных к перерождению. Нас пичкали наркотиками до операции, а во время ее накачали таким их количеством, что я чуть было не умер. Хирурги безжалостно потрошили меня, кровь хлестала так, что они были залиты ей по самые воротники. Удивляюсь, как она вся не вытекла на пол... Потом сознание все-таки ушло. Сколько это продолжалось – не знаю, но когда я проснулся... Ужасно! Не было совершенно никаких мыслей. Если какая и возникала – уходило по крайней мере полчаса, пока она обретала достаточную ясность. Иногда во мне просыпалась такая звериная ярость, мне хотелось рвать и рушить все, что я вижу. Тогда нас или закрывали в подвале, где мы отдавались танцу нашего бешенства, или накачивали наркотической гадостью. Я отличался от остальных Измененных. Прежде всего, тем, что меня так и не удалось до конца изменить. Мой мозг всячески сопротивлялся химикатам и ножам, он не поддавался их угнетающему воздействию. И когда он, наконец, одержал победу и – очень медленно – начал восстанавливаться... вот тогда я и стал тем, кто я сейчас..."

Слова Максима Новодворского.

Из дневника Петра Теремова.

* * *

Сознание возвращалось очень медленно. Вначале он даже не мог осознавать, что происходит. Были только сполохи света, они перемежались тьмой. Потом свет обрел цвет, а чуть позже – и форму. Фигуры из света плавали в бесконечности. Звуки родились похожими на эхо. Будто слушаешь запись отраженного горами звука в обратном порядке. Из общего фона проявились голоса, но смысл слов он понял еще нескоро. А потом из череды сумбурных воспоминаний выделилось имя. До боли знакомое имя: "Максим Новодворский".

* * *

Строй Измененных стоял, будто выровненный по ниточке, уже почти два часа. В длинном, но узком зале, где на низком потолке тлели лампы дневного света. Напротив строя стояло кресло. Офицеры сменялись: приходил один, садился в кресло, сидел полчаса, потом приходил другой. Каждый придирчиво осматривал строй – Измененные должны были выстоять так шесть часов. Без единого движения. Ни один мускул не должен шевельнуться, иначе отсчет времени начинается с начала. Так проверяют, достаточно ли _изменен_ человек. Для Измененного выдержать такой экзамен – пара пустяков. Они не чувствуют ни боли, ни усталости. У Измененных три круга кровообращения: "сердце – легкие – спинной и головной мозг – мускулы", "сердце – легкие – органы" и "сердце – легкие – кожа". Последний позволяет избежать обморожения или перегрева, первый обеспечивает большую устойчивость Измененного к физическим поражениям. Мозг, мускулы и нервы работают до последнего. Но это не значит, что Измененный бессмертен. У каждого солдата в строю на груди белел его номер. На семьсот одиннадцатого офицеры обратили внимание сразу. У него были слишком подвижные глаза. Он проснулся на операционном столе, как ии все остальные, но не встал молча, а принялся шептать что-то. Офицеры указали врачам на него. Но все было сделано, как положено, точно по инструкции. Прошло всего два часа, меньше половины, но у семьсот одиннадцатого на лбу выступили капли пота. Офицеры видели, как слезятся у него глаза, как слезы разъедают их и заставляют краснеть. Действительно, у солдата глазные яблоки приобрели уже не то, что красный, а ярко-малиновый цвет. – Этот не выдержит. Видите, его глаза сильно покраснели от пота. Он вообще не должен потеть. – Врачи плохо поработали... – Нет, они выполнили свою работу на отлично. Один из офицеров подошел поближе и заглянул семьсот одиннадцатому в лицо. Загородил ладонью свет, проследил за зрачками. И уже убрал руку, когда губы Измененного шевельнулись. Офицер отшатнулся, побледнев. Он готов был поклясться, что слышал... как солдат произнес всего лишь одно слово: "Отпусти". Офицер отер ладонью внезапно взмокший лоб. У дверей зала стояли другие, уже давно прошедшие все испытания, солдаты. Они готовы выполнять приказы. – Убить! – заорал офицер. – Убить семьсот одиннадцатого! Он для ясности ткнул в грудь Измененного с красными глазами. Через секунду удары дубинок – стальных стержней толщиной в руку – обрушились на него. Но офицер забыл, что чувствует Измененный и чего он не чувствует. Он не знает боли. Семьмот одиннадцатый слышал ее отголоски и с каждым ударом они становились все сильнее и все гулче отдавались в его протравленном химией черепе. Он стоял без движения, пока трещали под серой кожей его кости. ...Прошел не один год с момента операции. Больше трех лет человек, которого когда-то звали Максим Новодворский, находился в шкуре Измененного. И он устал, хотя и не понимал этого. Он очень устал быть безмозглой машиной. И все это время организм боролся. Не смогли препараты убить жизнь в теле человека. И в секунду, когда треснуло одно из ребер, что-то сломалось внутри солдата, треснул барьер, который заставлял его мысли сочиться сквозь крохотную щелочку. И череп едва не лопнул от напора вырвавшегося на свободу разума... Максим, а теперь это был именно он, рванулся к офицерам, выхватил пистолет из кобуры, приставил ко лбу ближайшего солдата – и остатки мозга пятном легли на стену. Солдаты вполне могли поубивать и офицеров, те испугались, но путь им перекрыл Максим. – Прикажите... – просипел он; горло, отвыкшее от разговора, очень болело, – прикажите им остановиться. Солдаты, сопя, неслись по залу, а ствол смотрел прямо в глаза. – Стоять! И Измененные остановились. Они ждали следующего приказа. А Максим отбросил пистолет – в его обойме оставался всего один патрон. – Какая недальновидность, – прохрипел он и ушел.

* * *

Гавал сидел, поджав колени к подбородку, и смотрел в ночное небо. Привычное ему небо, а не то, что на протяжении семи лет ему пришлось созерцать на Земле. Маленький зверек, очень чудной и забавный, – его на Земле называют ежом – копошился под рукой. Он хоть и был весь покрыт колючками, но колючки эти были вовсе не острые. Они скорее щекотали, чем причиняли боль. Промчалась голубая комета – растянулся по небу дымчатый след. Гавал усмехнулся, подумав, что с Земли движение комет не заметно вовсе, они висят в небе, будто окутанные туманом фонарики. Тоже мне, комета... Сзади под чьими-то ногами зашуршала редкая трава. – Простите, гайд Гавал... Он обернулся. Рэо, его племянник, переминался с ноги на ногу. – Что заставило тебя потревожить меня? – спросил Гавал, самим вопросом давая знать: "Я не сержусь на тебя". – Известие, гайд. Плохие новости. Земляне... Гавал ударил кулаком о землю. – Не желаю! – Но послушайте... Он указал пальцем в небо – туда, где маленьким пятнышком голубела Земля. А рядом с ней – желтое солнце. – Видите, гайд, эти точки вокруг Земли? Знаете, что это? Это разведчики. – Ну и что? Можно подумать, ты незнаком с технологиями землян. Эти приборчики будут здесь только через много сотен лет по их времени! Рэо покачал головой. – Разведчики сделаны по нашим инструкциям. И технологии использованы наши. Гавал подскочил и застыл, будто столб. Его бледно-сиреневые глаза расширились. Только через минуту их затянул красный туман гнева. – Предатели! – прошипел он. – Подонки! – Но откуда им знать?.. – Какая разница?! Не сами же люди додумались до такого? Им и пяти веков мало было бы! – Может быть... пытки? – Плевать! Они выдали собственную Родину! Это мыслимо? Понимают ли они, что теперь им дорога сюда уж точно закрыта! Не перебьют люди перебьем мы. – Люди их клонируют... – Вот как? Этого я не знал. – ...для рабства. Гавал на секунду замолчал, а потом разразился хохотом. Диким и безудержным; Рэо, наверное, испугался, потому что отошел назад. – Рабы! Гавал провел ладонью по лицу. – Да-а... Не думал я, что это получится так. Тароссы нашли способ в некоторой степени замедлить функции своего организма. Замедлить значительно. С помощью гипноза, кое-каких временных изменений в самом организме. И простой астероид оборудовали под транспорт. Это был риск – попадись на его пути непригодная для жизни планета и все добровольцы просто погибли бы. А так им встретилась Земля...

* * *

Максим бежал уже полные сутки. И благодарил своих мучителей за то, что они подарили ему ЭТО. Сутки, целые сутки он не останавливался и совсем не чувствовал усталости. Только легкий голод копошился в его желудке. Город давно остался позади и теперь вокруг Максима лежала степь. Холмы, поросшие редкой рыжей травой, такие же равнины, иногда – кусты, но никаких деревьев. Когда Солнце поднялось во второй раз, он остановился. Сзади, далеко, сиял под лучами света стеклянно-бетонный город. Максим не был уверен, что его преследуют, но такая вероятность существовала. Измененный в здравом рассудке может быть чрезвычайно опасен. Меж двух холмов Максим заметил родник. Прозрачная вода струилась из-под камней и, пробежав немного, снова уходила в землю. Но в месте, где она обретала свободу, образовалось крохотное озерцо. Максим приложился губами к воде. Она была очень холодна и имела привкус соли, но он не опасался за себя – организм Измененного переработает все, что угодно. А если это ему не удастся – просто выбросит из себя. Вода на время пригасила голод. Максим сел на землю. Его память состояла из разрозненных обрывков: над его мозгом хорошо поработали. Но каждый день он вспоминал что-то новое. Может быть, скоро отрывки сложатся в единую картину и тогда он вспомнит себя. А пока что в памяти крутилось только имя. Куда нужно идти и зачем, он не знал. Знал лишь, что следует держаться как можно дальше от городов, людей, военных. Жить в пустыне, питаясь всякими мелкими животными? Максим не был уверен, что сможет поймать хотя бы сурка какого-нибудь. Рыжевато-коричневая трава прекрасно скрывала прячущихся в ней зверей. В небе кружила какая-то хищная птица. Он может отбирать убитых, например, зайцев у этих птиц. Достаточно лишь сидеть и ждать, когда она рухнет вниз за добычей, а потом – успеть, пока птица не унесла жертву. Максим встал и снова пустился бегом. До самого горизонта лежала холмистая рыжая степь и она скрывала в себе множество вещей, недоступных взгляду простого человека. Солнце медленно ползло по небу, приближаясь к зениту. Над степью повисло марево, ноги будто вязли в раскаленном воздухе. Максим не помнил, когда в последний раз шел дождь, а уж снег он видел только на картинах в музее. Там были нарисованы покрытые снегом ели, спящие в оковах холода леса, озера подо льдом. Максим отер пот со лба. Нужно поесть. Сев в тени холма, он принялся наблюдать за небом. Ни одна птичья фигурка не маячила в вышине. Наверное, все звери сейчас попрятались по своим норам. Слишком жарко. Шорох травы Максим принял за дуновение ветерка – по холмам и впрямь пробежала волна. Но в следующую секунду в его руку впились маленькие острые зубки. Ящероообразное существо со светло-коричневой кожей, изрезанной кирпичного цвета полосами повисло на запястье. Максим не стал отрывать его от руки – вместе с ящерицей можно лишиться куска кожи. Он ударил его кулаком по голове так, что затрещал череп; ящерица безвольно упала на землю. Максим никогда раньше такого не видел. Хотя, он никогда и не бывал в этих степях. Ящерица обладала совсем не такими маленькими зубами, как показалось сначала. Челюсти были оснащены достаточно мощными клыками, чтобы прокусить шкуру дикого зверя. Он походил на зверозубого ящера. Только маленького. Значит, эти степи вовсе не так безопасны, как показалось сначала. Видимо, животные боятся близко подходить к городу, но здесь, а тем более ночью, могли объявиться довольно опасные хищники. Максим подождал, пока тени снова станут длинными, и отправился дальше. На дальних холмах иногда мелькали зайцы, но пытаться догнать их бессмысленно. Максим попробовал убить его камнем – камень оказался слишком большим, а сам Максим не рассчитал сил. Он еще не осознал своей настоящей силы. Бедному зайцу переломало все кости, а внутренности фонтаном выбросило из разорванного брюха. Естественно, есть то, что осталось от животного, уже было невозможно. Заходящее Солнце заставило степную траву потемнеть. Пару раз на участках голой земли Максим видел каких-то странных змей – у них были длинные, змеиные, туловища, но также имелись и ноги. Четыре пары. А однажды ему встретился скелет. Ребра, наполовину скрытые землей, порозовели от закатных лучей. Ветер гулял в пустом черепе. Рядом лежали остатки металлической бляхи: он был солдатом, Измененным. Максим пнул скелет ногой – кости разлетелись и обнажили стальной остов, еще не тронутый ржой. Наконец, на степь опустились сумерки. Небо являло собой странную смесь всех оттенков синего – от светлого запада к темному востоку. Там уже загорались первые звезды. Максим выбрал для ночлега место у двух холмов – они образовывали своего рода ущелье, овражек. Можно было забраться меж двух земляных горбов, так что перед тобой останется только узкая щель-выход. И можно не опасаться нападения сзади. Правда, столь удобное местечко вполне мог облюбовать еще кто-нибудь. Максим привалился к холму, заложив руки за голову. В темном небе сверкали звезды. Он ворошил свои мысли, воспоминания, находил среди них подчас странные, совсем для него непривычные картины. Максим автоматически отыскал в небе звездочку, которая, как он знал, называлась Альмана. Дом... Стоп! Дом – здесь. Только теперь эта мысль уже не казалась аксиомой, как раньше. Максим оглядел свои руки – светло-серая кожа, совсем нет волос... Что-то кольнуло в сердце. Он закрыл глаза, расслабился – и мир расцвел сотнями красок. Это все была жизнь: ярость, довольство, страх, радость, безмятежность. Максим вскочил. Сердце бешено колотилось в груди – спасибо врачам, хоть не пересадили никуда. Я почти чувствовал, как натужно льется кровь по венам. Они вот-вот лопнут... Нет, не чужой, но уже и не человек. Что же может быть хуже? Он пополз в свое укрытие и бессильно повалился на камни. И потому не видел, как падающий метеорит прочертил в небе желтую линию, что оборвалась у самой земли.

* * *

Солнце, проникшее в укромное местечко меж двумя холмами, разбудило Максима. Над землей стлалась полупрозрачная дымка – будто где-то далеко догорали костры. Максим оглядел горизонт. Это могла гореть трава и встречаться с огнем было вовсе нежелательно. За холмами дыма было особенно много. Трава не горела, просто тлела – тонкая полоска очерчивала вокруг оврага контур. Сам овраг напоминал воронку от снаряда – черная земля, сочащийся дым. Прикрывая глаза ладонью, Максим подошел поближе. На дне ямы лежало нечто обугленное и окутанное сизым дымом да к тому же еще пышущее жаром. Остывая, оно издавало громкий треск. Максим поддал ногой ком земли, но тот, упав на поверхность предмета, почернел еще больше, а вскоре поседел и рассыпался. "Это может быть опасно", – шепнул внутренний голос. Раньше Максим за собой такого не замечал. "По крайней мере, не лезь туда сейчас. Подожди, пока это остынет!" Конечно, он не полезет в яму прямо сейчас – из него получится неплохой жареный солдат. Экспонат для кунсткамеры. Он подождет в тени до вечера, до утра, если будет нужно, а потом посмотрит, что это свалилось с неба. Больше этому взяться было неоткуда. Максим вернулся к месту ночлега, забрался в овраг и проспал до вечера. Однажды во сне к нему подошел какой-то зверь. Максим почувствовал близость живого существа, но опасностью оно не пахло. Зверь ушел. Вечером, когда жара уже спала, Максим снова заглянул в яму. Дым уже рассеялся, но поверхность предмета, судя по всему, была еще очень горячей. Впрочем, при такой температуре воздуха потребуется месяц, чтобы оно остыло окончательно. Максим набрал в легкие побольше воздуха и спрыгнул. В яме было горячо. Он правильно сделал, что запасся воздухом, внизу дышать было бы невозможно, да и кислорода в остатках воздуха не было. Сквозь подошвы сапог рванулся жар. Максим посбивал окалину и увидел под ногами выпуклую металлическую поверхность. В местах, где удалось достаточно очистить его от нагара, металл обладал медным блеском. Максим топнул ногой – отзвук прогудел под полусферой. Значит, внутри это пустое. У Максима защемило сердце. Может быть, это ОТТУДА? Но что это в таком случае? Терпеть было невозможно. Максим принялся рушить землю. Он крошил ее руками и ногами, выбрасывал наверх. Земля спеклась от высокой температуры, но сила Измененного сделала свое дело. Вскоре, когда на пальцах уже практически ничего не осталось, Максиму удалось подкопаться под упавший предмет. Это оказалась сфера, слегка деформировавшаяся от удара и температуры. По пологому склону ямы он выкатил ее наверх. Работа, которую проделал Максим, была немыслимо тяжелым трудом для человека. Даже он ободрал всю кожу и почти всю плоть с рук. Человеку понадобилась бы не одна неделя, чтобы разрыть такую яму. Шар еще потрескивал и дымился, но от него уже не несло таким жаром, как с утра. В лучах заходящего Солнца он казался куском черного мрамора, которого коснулась рука странного мастера. Что внутри? Максим оставил свою находку и ушел спать. Он не мог видеть, как очень далеко от Земли улыбаются чужие светло-сиреневые глаза. И как настороженно поднимают носы ракетные установки. И как собираются из неизвестных ранее материалов странные машины. И как руководит всем этим полусумасшедший человек, сдвинутый на своих идеалах. Ночь выдалась странно холодной. Максим уже давно не ощущал холода, только свежесть или прохладу. Можно подумать, сама природа помогает заглянуть внутрь небесной посылки. К утру шар остыл до того, что его можно было назвать теплым. Максим тщательно очистил его от нагара, потом перекатил на чистое место и внимательно оглядел. По экватору шара шла совсем тонкая линия. Наверное, шар закрыт с помощью резьбы. Максим обхватил верхнюю половину шара руками, в нижнюю уперся ногами. Ладони скользили, мышцы чуть не лопались от натуги, но в конце концов шар поддался. Заскрипев, половина повернулась. Дальше дело пошло легче. Когда металлическое полушарие упало на землю, изнутри дохнуло горелым металлом. Высокая температура сожгла весь кислород внутри и давление прочно запечатало шар. Максим осмыслил это только потом. Внутри обнаружился контейнер из прозрачного материала. Он занимал всю нижнюю половину. Видимо, что-то было между поверхностью контейнера и поверхностью шара, какая-то прокладка, но от нее остались лишь хлопья черного с цветными разводами пепла. Максим осторожно вытащил контейнер. Внутри колыхалась голубоватая жидкость, а в ней плавали какие-то коконы. По крайней мере, это было похоже на коконы – белые, мягкие на вид, абсолютно непрозрачные. Максим присел рядом с контейнером, принялся рассматривать его. Жидкость производила впечатление маслянистости. Кроме того, она обладала странным свойством – поверхность прозрачной коробки была холодной. По-настоящему холодной. Как лед. Оторваться от созерцания странного предмета Максима заставил шум. Так может шуметь только винт вертолета. Со стороны города летела машина людей, размахивая железными лопастями. Не мешкая ни секунды, он бросил все и побежал. Уносить с собой эту коробку глупо – если уж люди начали охоту за ней, то она принесет лишь смерть. Правда, Максим сомневался, что его теперь оставят в покое. Вертолетов оказалось два. Первый остался возле открытого шара, а второй пустился в погоню. Максим бежал зигзагами на тот случай, если люди надумают стрелять. Но ни одна пуля еще не врезалась в землю. – Стоять! У них был громкоговоритель. Максим и не думал выполнять приказы людей. И постоянно ловил себя на том, что называет так своих же, в принципе, соплеменников. Наверное, в нем оказалось слишком много от Чужого, что и позволило ему восстановить свой мозг. – Приказываю остановиться или мы откроем огонь! Первая, предупредительная, очередь взрыла глинистую почву в нескольких шагах от Максима. Он продолжал бежать, следя за дыханием. Они никогда бы не догнали его, но с пулями соревноваться он, конечно же, не в силах. Что же теперь делать? – Мы тебя предупредили! Очередь прочертила линию прямо перед ногами Максима, что заставило его шарахнуться назад. Вот это самое страшное, этого он боялся больше всего: его будут гонять, не убивая и не отпуская. А потом его, скорее всего, скрутят. Стоит ли оттягивать этот момент? Может быть, удача улыбнется и... получится как-нибудь обмануть их? Максим замер и поднял руки. Вертолет опустился и, пока винт не остановился, по степи ходили волны. Двое выскочили из вертолета, один, кроме пилота, остался – надо же кому-то держать Максима на мушке. Эти двое надели на него наручники, затолкали внутрь. Вертолет поднялся. Медленно плыла внизу рыжая степь, остался позади открытый шар – вокруг него копошились люди. А город приближался... Максим чувствовал его смрадное дыхание, которое, к тому же, было пронизано угрозой.

* * *

Перед тем, как выпустить из кабины, на голову Максиму набросили черный мешок. Его провели через двор и завели в здание – это он сумел почувствовать. Мешок снимать не спешили, зато на запястья надели еще одну пару наручников. Максим усмехнулся про себя: какая разница, сколько железок на его руках? Он мог бы разорвать их все, если бы хотел, они могли бы это понять. Наконец, вокруг распахнулось обширное пространство. Максим не мог видеть, но ощущал это всем телом – когда его ведут по коридору, когда он входит в комнату, а когда в зал. С головы сдернули мешок. В глаза ударил резкий, абсолютно белый свет. Сквозь цветные пятна Максим увидел сверкающий никель, хром и сталь, а также белизну кафельной плитки. Сердце чуть не остановило свой бег. Опять!? Что они собираются делать? Второго такого испытания я не выдержу! Врач с короткой седеющей бородкой подошел к Максиму вплотную и заглянул в глаза, после чего удовлетворенно улыбнулся. – Феномен, – произнес он. – И сколько же лет понадобилось вам, молодой человек, чтобы восстановиться? – Много, – буркнул в ответ Максим. – А вы хотя бы осознавали, что происходит? Жест отрицания. Все происходило само собой. Просто в один прекрасный день к Максиму вернулось сознание – вот и все. – Отпустите его. Солдаты, которые, между прочим, были людьми, нехотя расстегнули наручники и сразу же отошли назад. Максим знал, что автоматы сейчас нацелены в его спину. – Что вы собираетесь делать? – процедил он. – Учтите, живым не дамся. К ЭТОМУ вы меня не вернете. – Стоп, стоп! – врач скрестил перед грудью руки. – Мы призываем вас к сотрудничеству, ничего более. Максим осторожно оглянулся – так и есть, два ствола, прямо в лопатки. – Это сотрудничество? Врач усмехнулся, отчего его бородка нелепо растянулась. – Это всего лишь осторожность. Вы должны нас понять. Черт, меня до сих пор пробирает дрожь! Я впервые в жизни разговариваю с Измененным. Нам бы хотелось узнать, каким образом ваш организм сумел противиться воздействию препаратов... – Под нож? Ни за что! Лучше убейте прямо сейчас. – Не стоит искушать наших друзей в форме. Почему этот тип постоянно улыбается? Может, с ним что-то не так?.. – Я на стол в второй раз не лягу, так что у вас есть только один выход... – Ты что, мать твою так, совсем тупой?! Максим вздрогнул от неожиданности – настолько резко слащавый голосок доктора сменился на железные интонации. Улыбка слетела с лица врача и теперь оно не выражало вообще ничего. – Похоже, в твоей башке до сих пор бродит человеческая химия. Н-да... Наверное, от Таросса к тебе перешла только определенная доля тупоумия. Смотри! Доктор взялся за лоб и потянул... Маска! Маска с двумя стекляшками на месте глаз сползла и обнажила лицо Чужого: абсолютно белая безволосая кожа, светлые фиолетовые глаза овальной формы, римский нос. В свете газовых ламп да еще вместе с белизной кафеля казалось, что его лицо само по себе источает свет. – Ну, теперь понял, тупица? Нам просто интересно, как это наши гены сумели найти компромисс с человеческими. В искусственных условиях. Подобные изменения должны были испоганить твои мозги. Это и произошло, но потом все вернулось на свои места. Как? Максим лишь пожал плечами. – Можно мне сесть? – брякнул он. Чужой подвинул ногой стальной стул. – Надо было с самого начала покончить с этим делом, – пробормотал Чужой. – Ладно, усыпите этого... пока, – он указал на Максима. Откуда-то возник еще один врач и в шею вонзилась игла. Через несколько секунд Максим уже проваливался в бездну сна.

* * *

Путник брел по степи. Он уже потерял счет дням, восходам и закатам, беспокойным ночам. Его одолевала усталость, мучили голод и жажда. Иногда встречался родничок и тогда он напивался так, что подолгу не мог подняться на ноги и видел лишь цветные круги. Но пришел день, когда он увидел людей. Мало того – военных. Они прилетели на вертолетах, бегали по землей вокруг чего-то. Он попробовал закричать, но пересушенное горло рождало только хрип. Тогда он побежал. Знал, что если и добежит, то упадет без сознания. Последние частички сил уходили на этот бессмысленный шаг. Военные заметили его. А он увидел, что это не Черные Мундиры с Измененными, а солдаты-люди в камуфляже синего цвета. Они замахали руками, закричали, кто-то дал очередь в воздух – и путник остановился. Жестокая одышка сдавила грудь и он упал. Успел только увидеть две половинки огромного шара и прозрачный ящик с чем-то голубым. Он уже был открыт, солдаты извлекали из него странные белые предметы. И сознание погасло.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ.

– Гляди! Моби, больше человек, чем Чужой, ткнул пальцем в стекло кабины. Обращался он, судя по всему, ко мне, так что я лениво повернул голову. Обычно, Моби ничего действительно важного не замечал, а указывал на всякую ерунду. Через присыпанное пеплом поле тащилась полудохлая собака. За ней тянулась узкая полоска. Наверное, кровь. Собака больна, скоро она умрет, чума не жалеет никого. Чумой эту болезнь назвали только потому, что еще не существовало на Земле столь глобальных и жестоких эпидемий, как эпидемия чумы. Я так же лениво кивнул и откинулся на сидении. До начала оставалось всего несколько спокойных минут и я не собирался тратить их на созерцание подыхающего животного. Моби отрешенно пялился в стекло. Что он там увидел?.. Перед тупым носом вертолета вставали высотные здания города. Брохштайн, обычный европейский город без единой травинки-деревца. Меня всегда повергал в шок вид гигантских дворов, сплошь залитых отполированным гранитом и стеклом. Или здания со стеклянным потолком, наружными лифтами это что, здание или площадка перед домом? Жуть... Тем не менее, сейчас в городах уже невозможно найти ни парков, ни аллей, ни просто каштанов вдоль тротуара. Вокруг – поля, земля гуляет. Кармен – ее можно было бы назвать красавицей, если бы не бесцветные волосы и бирюзового цвета глаза – спрятала плэйер в нагрудный карман. Она обладала потрясающим ощущением пространства, времени и расстояния. Кто знает, что видела она своим внутренним зрением? – Что, Белая, руки чешутся? – оскалился Моби. Он обладал скверным чувством юмора, от его шуток обычно хотелось блевать – но никто не подавал виду. Ведь он не виноват, что уродился таким... – Я просила тебя не называть меня так! – Кармен легонько сжала пальцами кадык Моби и вперила свой взгляд в его лицо – на лбу полукровки обильно выступил пот. – Если мои кулаки вдруг начнут чесаться, я почешу их о твою рожу. В ней слишком много чужой крови. Слишком. Как и во мне, впрочем. Подсознательно мы оба ненавидим обе стороны, живем меж двух огней. Никто даже не пытается задуматься, насколько трудно бывает нам. Вертолет сел мягко – спасибо пилоту. Винт еще долго волнами гонял пепел по земле. Я первый спрыгнул на землю. Указатель "Брохштайн" стоял далеко от настоящей черты города. Белая надпись на зеленом фоне была перечеркнута двумя красными линиями – болезнь в городе! Как странно... Совсем недавно здесь пылали пожары. Люди жгли собственные дома, чтобы спасти себе жизнь. Отступила ли чума? Вряд ли. Я знал, как это делается: после официального объявления город берут в кольцо, перекрывают все пути. Потом присылают врачей. Это смертники. Ни один из них не выйдет уже наружу. Они лишь передают новости. Наконец, приходит ночь, когда город превращается в ад. Чума косит всех подряд, люди умирают тысячами. Тогда в небе появляются самолеты... Это конец. Все выжигается напалмом. А потом приходим мы и ищем живых, что спаслись с подвалах или канализационных трубах. Чаще всего это уже почти трупы, из которых жизнь уходить никак не желает. Не имея возможности двигаться, они разлагаются живьем... Я толкнул ногой наспех сгороженные ворота из металлолома и цепей. На этих воротах красовался черный череп на белом фоне, ограниченном красным кольцом. Цепи звякнули и рассыпались – напалм съедает все. Я проклял ветер, но зажимать нос не стал, хотя из глубин города невыносимо несло падалью. Наверное, это жестоко и ненормально – называть мертвых людей падалью. Мне сейчас не до морально-этических норм. Я натянул медицинские перчатки, противогаз, снял с плеча автомат. Хотя, этот зверь нельзя было назвать просто автоматом. Не очень высокие здания – жилые дома в шестнадцать этажей. Такие легко обходить, тем более, что требуется это единственно для процедуры. Я видел только черные, покрытые сажей стены. Откуда-то из-под завалов камней выползла овчарка. Шерсть на ней висела грязными клочьями, шкура была покрыта кровоточащими язвами. Черный язык свешивался из пасти, словно кусок старой материи. Она посмотрела на меня и упала, издав странный булькающий звук. Я оборвал ее страдания единственным выстрелом. Еще и сейчас воздух был разогрет градусов до сорока-сорока пяти. Под катился градом, а от противогаза удовольствие было, как говорится, выше среднего. Я содрогнулся от мысли, что придется прикасаться к перилам. Они ведь из металла – я имею все шансы заполучить на ладони вторую, резиновую кожу. Да еще и обугленную. Не-ет уж... Я заглянул в первый подъезд – черная дыра воняла гарью, сажей, газом, но более всего – мертвечиной. Хорошо, что эмоции так и не вернулись ко мне полностью. Я вошел, будто нырнул в газовую камеру. Уж и не знаю, что бы делал без противогаза. Видеть было совершенно невозможно, даже сквозь фильтры к ноздрям добирался тонкий аромат паленого бетона. На лестничных площадках – чисто. Двери большей частью представляют собой обгоревшие обломки. Квартиры, естественно, завалены обугленными трупами – потолки кое-где прогорели, пламя лилось прямо в квартиры. Только в подвале обнаружилась еще живая женщина. Она, конечно же, была больна и бредила. Я убил ее. То тут, то там слышался сухой треск автоматов – коллеги работали на совесть. Нам надлежало убивать все, что движется. Так получилось, что я шел следом и мне доставалось только то, чего не заметили остальные наши. В основном это были бродячие животные. К вечеру мы прочесали несколько улиц. Душу схватила тоска от мысли, сколько еще осталось... Мы собрались все вместе, разожгли костер. – Странно, – сказала Кармен, бросая в огонь маленькие палочки-остатки мебели. – Мы здесь совсем одни... – Не в первый раз, – пробурчал Стэн, неудавшийся Измененный. Он не восстановился, как я, его просто не доделали. – И, наверное, не в последний. – Ну и что? Мне кажется, человек не вынес бы такой работы. – Для этого и существуем мы, – согласился я. – Не чувствующие страха, раскаяния, угрызений совести. – Вот насчет совести не надо! Люди – черт с ними, а кошек мне убивать жалко. – Жерм, мы все знаем, что ты маньяк, – Кармен рассмеялась, закинула голову и ее волосы рассыпались по плечам. В свете костра они казались оранжевыми. Даже немного светились. Полукровка Жерм насупился и замолчал. Его очень легко было обидеть. – А я сегодня нашел сувенир, – неожиданно сказал Моби. Кто сидел поближе к нему тут же шарахнулись в стороны. – С ума сошел?! – завопил Стэн. – Жить надоело, ты, ублюдок?! Так всех же утянешь! – Заткнись! – я с удивлением для себя увидел, что у Моби на глазах блестят слезы. – Заткнись, я тебе говорю, иначе схлопочешь пулю в лоб! Он сунул руку в карман и достал оттуда фарфоровую фигурку зайца с чем-то напоминающим овощ в лапах. Он положил ее на ладонь, залюбовался. Слезы текли у него по щекам. Кармен обвела наши лица удивленным взглядом. – Заткнитесь вы все... – прохрипел Моби. Он сжал фигурку так крепко, как только смог, а потом швырнул ее огонь, после чего уронил лицо на ладони. Он уже больше не мог сдерживаться. – Пора ему на пенсию, – прошептала Кармен мне на ухо. – Сдает... – Не сдает он, – так же тихо ответил я, – у него никогда не было ни родителей, ни дома, ни детства. Пусть. – Но ведь он может заразиться и... а потом мы все! – Значит так тому и быть. Кармен поняла, что поддержки от меня не дождется и вернулась на свое место. Только теперь она старалась держаться подальше от Моби. "Бедный парень, – подумал я, – он надеялся найти в нас сочувствие, а встретил только эгоистичность..." Потом костер медленно гас до самого утра, а мы спали. Утром я поднялся первым. По земле стлался тяжелый влажный туман. Я мысленно чертыхнулся – надо было надеть хотя бы маску. Туман наверняка пропитан всякой дрянью. Все были на месте, никто ночью не исчез. Это радует... – Эй, вставайте, утро уже! Кармен, Моби, Стэн, Жерм – через пару минут все были готовы. Мы заглотили положенные таблетки. Я, правда, всегда сомневался в их надежности, но пренебрегать этим никогда не следует. Таблетки быстро растворились в желудке, отчего там запекло, а по животу растеклось онемение. Через минуту это пройдет, препарат впитается в кровь. Это, по идее, должно защитить нас от вирусов. Но почему тогда до сих пор не существует вакцины против чумы? Снова трещали автоматы, снова падали покрытые язвами тела, вокруг плясала смерть. Я почти физически ощущал ее присутствие, ее ледяное дыхание. Смерть ненасытна, ей сколько ни давай – всегда хочет еще больше. Казалось бы, пищи достаточно, но нет... На четвертый день Моби заболел. Однажды утром я увидел его вдалеке от всего отряда. Он сидел, уставившись в одну точку. Все сразу стало ясно, мне даже не понадобилось видеть его усеянные язвами руки. – Моби, – тихо позвал я. Он повернулся. Я вопросительно качнул стволом автомата. Он сперва непонимающе смотрел на меня, а потом вздохнул: – А-а, это... Да, пожалуй, только подожди, я сам скажу когда... Моби зажмурился, закрыл лицо руками и просипел: – Давай! Я стрелял в голову, чтобы он мог умереть сразу. Думаю, это у меня получилось. Кармен подошла, посмотрела на тело парня, покачала головой. – Не надо было ему брать ту штуку, – сказала она. И, помолчав, добавила: – Пойдем, у нас много работы. А на шестой день... Я вошел в одну из квартир. Обычная квартира десятиэтажного дома. Самой кожей я почувствовал движение и палец уже почти нажал на курок. Остановиться меня заставил крик: – Нет! Не стреляйте! Я увидел две поднятые руки. Кто-то сидел за баррикадой из книжного шкафа и журнального столика. Пули запросто прошили бы такую преграду. – Не стреляйте, – из-за груды ДСП показалось лицо. Мужское лицо. Я подошел поближе, держа автомат наготове – он просто мог сойти с ума. Первое, что меня поразило, был синюшный оттенок кожи. Я с отвращением разглядывал то, что осталось от человека, – блестящее от пота лицо, шея, руки. Да еще и голубого цвета. Но язвы! Язвы зарубцевались! – Я выздоравливаю, – сказал он, – только очень хочется есть. Я по пояс высунулся из окна и что было силы заорал: – Кармен! Стэн! Сюда! Буквально через несколько секунд на лестнице затопали ноги. Они вбежали в комнату и, не будь здесь меня, все бы разнесли. – Смотрите, – я указал им на свою находку. – Фу, гадость какая, – Кармен тронула его лицо носком сапога. "А она все-таки красива", – неожиданно подумал я. Неожиданно даже для себя. Я уже давно не испытывал никаких человеческих чувств, кроме чисто физического отвращения. "Она все-таки красива..." – Видишь, его язвы... – я все же побоялся трогать его руками. Возможно ли это? – Почему бы и нет? – задумчиво произнесла Кармен. – Бывали случаи, даже от СПИДа излечивались. Мы возвращаемся. Немедленно. – С ЭТИМ? Кармен кивнула. – Конечно. Выходи на улицу. Будешь идти в пяти шагах впереди нас. И никаких резких движений, автомат, случается, имеет свое мнение насчет происходящего. В небо взмыли три красные ракеты подряд. Сигнал срочного отступления. За чертой города нас ждал автомобиль и вертолет. – Этого – в машину, – сказала Кармен. – Да не подпускайте его близко к людям. Похоже, он выздоравливает.