Текст книги "Зажгите костры в океане"

Автор книги: Олег Куваев

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

– Так ты же соображай не как рыба. Я тихо ретируюсь в палатку.

– Уже пора? – вскидывается в мешке Виктор.

– Темно еще, – говорю я. – Гришка вернулся.

– Тем лучше, – сухо говорит Виктор. – Я, пожалуй, встану. Не буди ребят, я пойду в маршрут в одиночку.

Тундра все больше и больше приобретает цвет спелого лимона. Значит, приходит осень. Исчезли линные гуси. Большеголовая утиная молодь перелетает по озерам. Вечерами в стороне залива Креста пылают страшной красноты закаты. Такое небо я видал только на иллюстрациях к космической фантастике.

Сегодня все в сборе. Виктор и Мишка о чем-то тихо спорят над картой. На западе отчаянная марсианская иллюминация. Журавли за озером заводят ленивую ссору, какой-то одинокий гусь бросает в земное пространство редкие крики. Мерзлотные холмы синеют, как могилы неведомых завоевателей.

– Я читал где-то, – говорит Лешка, – что световое давление можно использовать для паруса. Представляете: межпланетные бригантины с парусами, надутыми светом.

– Все в мире крутится по спирали, – не отрываясь от карты, говорит Виктор. – Здесь паруса и там паруса... Присматривай себе трубку, Лешка, будешь капитаном. Космический корсар. Чернев – Гроза Созвездий.

– Эй, помолчите, – просит Мишка. – Слушайте землю.

– А вот я капитаном не буду, – говорит Валька. – В шалабане у меня больше пяти классов не уместилось.

– Раньше надо было думать, – рассеянно бросает Виктор.

– Гора разума в океане глупости, – фыркает иронически Мишка.

– Ну а разве не так? Тебя в институт за уши, что ли, тянули?

– Нет. Я же Человек-символ. Я с шести лет копил деньги на высшее образование. И ты тоже, и он. – Мишка кивает на меня.

Мы вышли от озера Асонг-Кюель к подножию Пельвунея. Судя по всему, именно из этого района были взяты исторические миридолитовые образцы. Пару раз нам удалось поймать членов миридолитовой шайки: дертил и розовый кармалин. Виктор теперь сам инструктирует ребят, которые моют шлихи. Шлихи сейчас надо мыть "с блеском", до особого серого тона, при котором еще не смываются с лотка легкие минералы. В частности, дертил и кармалин. Вернее, их крохотные зернышки.

Нам нужно промыть целую кучу проб у подножия Пельвунея. Моет Лешка. Валька, как робот, ходит по склону, подтаскивает их к реке. Мы лежим в палатке, отчаянно дымим махрой, сбиваем свои маршруты. По долине гуляет пронзительный ветер. Глухо шумит под снежником вода. Чертыхается у ручья Лешка. Пробы готовы часа через два.

– Так быстро? – удивился Виктор и начал их проверять. Через минуту он выругался. Громко, грубо, отчетливо. Мокрые мешочки со шлихами лежат перед ним, как цепь прокурорских обвинений. Привычно сереют утренние шлихи и, как взятая на ходу горсть песка, в наглом белесом отсвете лежат последние. Лешка отчаянно и явно халтурит!

Он стоит перед нами, опустив голову. Синяя шея и красные сосиски-пальцы, распухшие от воды... Эх, парень! Видимо, мама не гоняла тебя в свое время к проруби помогать полоскать бельишко. И мы напрасно жалели, спешили кончить с делами, чтоб помочь. И Валька зря потел все утро на склоне. Валька с глухим стуком сбрасывает рюкзак. Он только что спустился со склона. Короткие потные волосы прилипли ко лбу. Он медленно подходит к Декаденту. Немая сцена.

– Стоп! – Длинная фигура Отрепьева вырастает перед ним. – Не дело при всех, – говорит Отрепьев. – Разберемся потом.

– Завтра маршрута не будет, – говорит Виктор. – Будем перемывать шлихи. Мы уходим в палатку.

– Тихо, – шепчет Мишка. – На берегу конфликт.

– Ты несчастный подонок, – говорит Валька. – У нас на заводе таких в проходной давили.

– Да, нехорошо, – добавляет Отрепьев. Молчание.

– Я бы заставил тебя сожрать твой аттестат зрелости, – презрительно говорит Валька. – Мамкин ты запазушник.

– Соображение у тебя, Леха, как у селедки, – добавляет Отрепьев. Молчание.

"Ай-хо!"

С рассвета до заката пропадаем в маршрутах. Наступил критический этап гонки за миридолитом. Дальше наш маршрут уже уходит от Пельвунея в тундру. Грязной щетиной позаросли скулы ребят. По-усталому горбятся спины. Временами мы напоминаем сборище мрачных анархоиндивидуалистов. Лешка ни с кем не разговаривает. Мы мрачно ищем зарытое кем-то сокровище.

Почти все время хочется спать. Объективная реальность куда-то исчезла. Остались только карандашные дороги на карте. Дороги, дороги, дороги. Нехоженые тропы на карте и на земле. Вечерами мы безнадежно просматриваем собранные за день коллекции. Григорий и Леха в такое время уже спят. Валька надоедливо дышит в затылок.

– Нету? – спрашивает он. – Нету?

– Уйди к чертям, Валька, – говорим мы. – Не раздражай. Иди спать.

– Значит, нету.

Снег застал нас на речке Курумкаваам. В начале августа такое бывает. Белые хлопья летят откуда-то из свинцовой мглы. Плещет о берег черная вода на озере. Исчезли птицы. Мы отлеживаемся в палатке. Первые сутки спим, как первокурсники после экзамена. Вторые сутки тоже спим. Ветер заметает сквозь дырки синие полоски снега. Их не хочется убирать, не хочется расшнуровывать палаточный вход. Только Гришка изредка вылезает из мешка, чтобы подогреть консервы.

На третьи сутки начинается болтовня. Мы лениво рассуждаем о Лолите Торрес, прямоточных реактивных двигателях и о мозоли, что вторую неделю сидит на ноге у Гришки. Мы нарочно не говорим о миридолите. Мозоль нас доконала. Чтобы поднять настроение, Виктор начинает рассказывать о героическом рейде по Чегутини осенью пятьдесят второго. Он был там еще студентом. Почти на полмесяца раньше выпал снег, и лодки стали среди ледяной шуги. Пяткой пробивали тогда ребята лед и совали в эту дыру руки с лотком. Намертво поморозил руки Вася Жаров, с жестоким радикулитом слег Иван Веселии.

– А Мария-Антуанетта, – комментирует Мишка, – считала, что ад – это там, где жесткие простыни. Незакаленная была бабенка.

Среди ночи вдруг чужим каким-то голосом заговорил Декадент. Рассказывал про онкилонов. Было, по преданиям, такое племя на севере Чукотки, исчезло неизвестно когда и куда. Ученые дяди просиживают сейчас штаны над их загадкой. Постепенно Лешка расходится. Врет он умело. Парень Сэт-Паразан, умевший вплотную подползти к дикому оленю, Отец Племени с орлиным профилем, мрачные пришельцы с юга, жестокие битвы, обнаженные девушки на каяках.

"Со скалы Сэт-Паразан долго смотрел на север. Ему казалось, что он видит темную полосу на севере, полосу той земли, о которой говорилось в легендах племени. Ему казалось, что он видит даже мерцающие блики. Он оглянулся на юг. Палатки племени черноволосых закрывали весь горизонт. Это был конец племени онкилонов. Сэт-Паразан спустился вниз, где в отдельных ярангах стонали раненые и девушки перекладывали им раны сухой травой. Старики во главе с Отцом Племени безнадежно пили одурманивающий настой мухомора. Они хотели увидеть духов, которые подскажут им выход. – Я видел костры на севере, – сказал Сэт-Паразан. -Там люди, мы должны плыть туда. Ведь черноволосые не умеют водить каяки.

– Ты врешь, – ответил Отец Племени. – На севере только море и лед. Там не может быть костров и земли.

– Я видел костры и землю на севере, – сказал снова Сэт-Паразан.

– Идем же, покажи, – сказали старики. Закутанные в медвежьи шкуры, недовольно ворча, они карабкались по мокрым камням наверх. Отчаянно шумело Чукотское море.

Они дошли до середины. Дальше утес был неприступен. Но отсюда можно было хорошо рассмотреть волчью подкову племени черноволосых, охватившую последнюю стоянку онкилонов.

– Где твои люди, лгун? – спросил Отец Племени. – Мы видим только лед и море на севере. Мы видим нашу смерть на юге.

– Надо залезть еще выше, – сказал Сэт-Паразан. – Но никто из нас не может сделать этого. Разве вы не слышали о существовании земли Храхай?

– Плывем на север! – кричали онкилоны. – Плывем к далеким кострам!

Они уплывали на север. Каяки шли стремительной стаей. Ведь онкилоны были Морские Люди. Голые по пояс юноши и девушки, стоя, работали веслами. Водяная радуга взлетала над лопастями.

– Ай-хо! – гремел боевой клич онкилонов. Этот крик заглушал шум волн. Свободная кучка людей уплывала от смерти и рабства..."

В общем, все онкилоны уплыли на север. Больше их никто не видал. По необузданному Лешкиному замыслу, племя потом двинулось к востоку и вдоль калифорнийского побережья попало на остров Пасхи. Снег шуршал по палатке. Наверное, он завалил уже всю тундру. Слегка мерзли в мешках ноги. Мы грели друг друга сквозь шерсть и брезент.

– Ты неплохо сочиняешь, – сказал Мишка. – Откуда это?

– Читал. – Декаденту, видимо, льстило наше внимание. – Этот год уже потерян, – мечтательно сказал он. – На будущий поступлю в институт. Буду историком.

– Древние греки, – сказал Мишка, – Катулл, Лукулл, Венерины мифы. Актуальная для нашего времени специальность.

– Старики будут довольны.

– А ты, Валька, кем будешь? – спросил я.

– А кем я буду? – ответил Валька. – Как есть – работягой. Мои старики уже давно насовсем довольны. – Все дело в самом себе, – сказал Виктор. – Уж на возможности у нас жаловаться не приходится. – Подзатыльник надо, – вздохнул Гришка. – Человек без подзатыльника не может. – Снег-то перестал, – сказал Мишка.

Тот самый день

Этот день пришел обычно, как приходит домой с работы старший брат. Я издали вижу, как прыгает в неловкой пробежке Виктор. Нескладная Валысина фигура поспешает рядом. У Виктора в руках полевая сумка, на Вальке рюкзак. Мы все поняли, что это и есть тот самый день.

– Есть, – говорит Виктор. – Крохотная жила, но есть. – Он трясущимися руками берет у Вальки рюкзак и развязывает его. Розовые, фиолетовые блестки, хрупкие комочки режут кварц. Вот он, миридолит.

Есть! Легкая радость и опустошение наполняют нас.

Герой дня – Валька. Они были на двурогой вершинке, что к северо-западу. Виктор описал южный отрожек и решил, что на другом делать нечего. Валька предложил заскочить. Так, для экзотики, может, по интуиции, в общем, черт знает по какой причине. Заскочили, а там...

Решено переносить лагерь. Мы должны теперь перевернуть каждый камень возле той горушки. Мы должны... нам много что надо теперь сделать, чтобы не запоздать с основной программой.

Вечером пир. Лежала у Мишки в рюкзаке заветная бутылка. Мишка сходил вниз по речке за гусями, принес четыре штуки. Мы пьем за технику, за миридолит, за романтика Кахидзе. Мир крутится по спирали, хорошие времена не исчезают навечно. Огромным оранжевым кругом падает за горизонт солнце. Захмелевший Виктор произносит речь. Вспоминает о том, что пока мы гоняли бумажные шарики по коридорам в институте и стояли у кассы за стипендией, в общем, тогда наш уважаемый Валька уже слесарил, создавал, так сказать, материальные ценности. Мишка переводит разговор на другое. Тощий, скуластый, грязнолицый Валька держит обеими руками кружку. Что-то теплое, как кровь на щеке, шевелится у меня в душе. Стоп, парень! Не надо сантиментов. Ты мужчина, ты много видал таких хороших ребят, много прошло их мимо, пройдет, к сожалению, и Валька. Где сейчас владимирский Коля по кличке Гамильтон, где светлая душа Леня Пуговкин? Создают где-то материальные ценности рабочие пятого разряда. А ведь спали в одном мешке... Да, мир крутится по какой-то кривой, может, даже по спирали. Лепидолит есть, сантименты побоку. Человек сам переводит стрелки на своих рельсах.

Мы пьем за дружбу. Дружба – это что? Необъяснимые симпатии случайно столкнувшихся индивидуумов? А можно ли ее носить с собой в бумажнике? Не лезь в циники. Дружба – это когда вместе создают материальные ценности. Об этом я читал в книгах.

Мы выпьем за первооткрывательство. Первооткрыватель – это Виктор. Начальник партии. Ну и мы с Мишкой. Интеллектуальная, так сказать, прослойка. В списке будет и наш шеф, будет инженер-лейтенант саперных войск Кахидзе. К сожалению, он лежит под Лейпцигом...

Мы сидим возле примуса, как возле костра. Здесь нет даже березки. Один ягель почему-то оригинального синего цвета. Ягель и осока, спрятанные ночью. Мишка поет наши песни. Валька куда-то исчез. Я нахожу его возле ручья. Он сидит, закутавшись в телогрейку, и булькает по воде камушками.

– Ты чего? – спрашиваю я.

– Так, – отвечает Валька. – Кидаю камни. Песен ваших я не знаю. Умный разговор поддерживать не могу. Подходит Мишка.

– Давай потолкуем, Валюха, – говорит он.

– О чем?

Я оставляю их вдвоем.

– А ведь завтра пятое число, – говорит Виктор. – Должен быть самолет.

Слушайте, парни...

В нарушение всех законов природы самолет действительно прилетает. Мы быстро поджигаем траву. Желтый дым ползет вертикально в небо. Черная точка стремительно нарастает в размерах. Самолет низко дает кольцо. Виктор выпускает красную и зеленую ракеты. "В лагере все в порядке, больных нет, работу продолжаем". С самолета падает тюк. Письма, газеты, журналы. Я быстро выхватываю конверты с круглым Ленкиным почерком. Шуршание бумаги и строчки писем заполняют вселенную.

– О черт! – возвращает нас на землю Виктор.

– Что случилось?

– "По требованию родителей, – читает он вслух, – откомандируйте из партии рабочего Алексея Чернова, как неправильно оформленного. Отправьте с ним краткий отчет и ненужный груз. По договоренности с колхозом вельбот будет ждать вас у мыса Могила Охотника седьмого и девятого числа этого месяца". Подписи.

Ошеломленное молчание придавливает нас. Что за чертовщина?

– Ну вот, – роняет Виктор. – Езжай, Чернев, домой. Папа и мама. Мы ведь обучили тебя мату, радикулиту, ревматизму и цинизму.

– Хо-хо, Леха, – говорит оживленно Гришка. – Дома теплее. Везет молокососам.

Валька и Мишка молча переглядываются. Мы сидим на сложенных для переноски тюках, после обеда мы кочуем к лепидолиту.

– Отставить переезд, – говорит Виктор. – Отставить, значит, переезд ввиду отъезда.

Мир рушится на нас громадными глыбами молчания. Мы сидим молча. Слова еще не родились в свистящем хаосе мыслей.

– Езжай, значит, Чернев, – чужим голосом повторяет Виктор. – Будешь историком.

– Я не Мария-Антуанетта. Я могу и остаться. – Эти слова приходят к нам через сотню томительных лет.

– Да нет. Раз приказ, я должен.

Лешка медленно собирает рюкзак. Ближайший срок ухода через три дня, но он собирает его прямо вот сейчас. Прямо на наших глазах.

В хрупкой стеклянной тишине застывает мир. Кто-то странно, совсем не по-человечески всхлипывает или кашляет. Мишка!

Я смотрю на Мишку, я не могу отвести от него глаз. Что-то чуть перекосилось у него на лице, нестерпимым отчаянным светом горят Мишкины глаза. Он встает, огромный, бородатый, высеченный весь из какого-то странного дерева. Падают странные слова:

– Брось рюкзак. Декадент! Никуда ты не поедешь.

– Ошалел парнишка от счастья, – хихикает Отрепьев.

– То есть как?

– Молчи, Виктор. Сейчас моей компетенции дело.

– Но я же сам предлагал, – бормочет Лешка. – Я же не Мария...

– Все молчите! Слушайте вы, джентельмены с высшим... Я всегда считал, что в мире есть справедливость, – странно говорит Мишка. – То, что здесь сидят трое джентельменов с высшим образованием, – справедливо. То, что Леха будет историком, – справедливо. В ту ночь, когда шел снег, я думал о справедливости. Почему от одного пятнышка плесени разрастается пятно? Значит, от пятнышка справедливости должно вырасти озеро? Понимаете? Где озеро каждого из нас? В будущем? К черту такое будущее. Я думал три дня и решил. Пусть рюкзак собирает Валька, а не Лешка. Это будет справедливо. Можете надо мной смеяться, но я вас заставлю. Правильно, Гриша: люди не могут без подзатыльников. Но пусть хорошие подзатыльники идут по этапу...

Ох, что тут начинается! Суть в том, что Валька по решению Мишки должен ехать учиться. Семь классов, потом техникум, геологический техникум. Он даже обдумал финансовый вопрос, он даже обдумал вопрос о прописке. В Новых Черемушках существует у Вальки бабушка, и жил, оказывается. Валька как раз у нее.

– А наша работа? – протестует Виктор.

– Один все равно уезжает.

– Иллюзии.

День накатывается на нас, как огромный, нестерпимо колючий шар. Я не знаю, о чем мы спорим. О том, что мы много лет уже вели себя как крокодилы; о том, что мы не Армия спасения; что вся экспедиция будет тыкать в нас пальцем; что Валька железный малый; что ничего не выйдет; что мы будем пороть Вальку каждую субботу, если будет валять дурака... Валька, красный, как обмороженная пятка, уткнул лицо куда-то в коленки. Раскрыв рот и глаза, смотрит Декадент на свое ошалевшее начальство. Растерянно покусывает травинку Григорий Отрепьев. Мишка, взволнованный, чудаковатый и обаятельный Мишка, ходит между тюками и отрывисто вяжет слова. Ох, он оратор в римском сенате, он кого угодно уговорит... Виктор прячет глаза за скептическим отблеском стекол. Молчит. Забытой птичкой горбится сзади Лешка.

Три дня проходят тревожными и бестолковыми сгустками. В комки прессуется время. Мы перенесли лагерь. Молчаливо и яростно работает Лешка. Где-то что-то хрустнуло в Декаденте.

Когда мы несли последнюю серию грузов, он поскользнулся у самого берега. В кровь расшиб себе лоб, вывихнул палец. Так он и дошел до миридолитовой горы в мокрой одежде, вытирал размазанную кровь на лбу да сплевывал в сторонку от ветра.

– Смени одежду, – сказал Виктор. – Простынешь. Сгложут меня твои старики.

– Обойдется, – хрипло бросает Леха.

Мы работаем на вершине. Упругий ветер гуляет над Чукоткой. Змеистые пегматитовые жилы уходят под свалы. У нас голые руки. Нужны ломики и кирки, нужна взрывчатка. Призывно розовеют мазки миридолита на склонах.

– "Временно переносим центр работ на месторождение. Программу по карте выполним. Желательно удлинить срок сезона на один месяц. Просим организовать дополнительную заброску продуктов, инструментов, взрывчатки. Рабочих в партии двое. Все работоспособны", – вслух перечитывает Виктор. Сложенная бумажка идет в Валькин карман.

Мы стоим у палатки. Закутавшись в мешок, неловко прыгает Леха. Температурит что-то парень. Видимо, простыл все же в ту ночь.

– Значит, так, – говорит Валька, – значит, шефу письмо, значит, на Садовой, зовут Лена. Все вроде записано.

– Пошли, – коротко бросает Мишка.

– Ну так как же? – растерянно бормочет Валька. – Ай-хо! – вдруг говорит он. Улыбки. "Ай-хо!" – боевой клич онкилонов. Тех, что уплыли на север.

Они уходят. Картинным силуэтом темнеет согнувшаяся под рюкзаком с образцами фигура Мишки и рядом крохотная в длиннополом смешном ватнике фигурка Вальки.

– Э-ге-ге-ге-гей! – кричу я. Фигурки замирают. Поднимают бинокль к глазам тонкие палочки рук. Шарахается от крика где-то в небе гагара. Желтым заревом полыхает тундра. Я смотрю на Виктора. В сторону отвернулся мой начальник, старательно изучает серую ленту реки. Опустив длинные руки, стоит Григорий. "Смешные мы все же лю-ди-человеки", – думаю я.

Я сижу в палатке. Виктор и Гришка только что ушли к месторождению, я вернулся оттуда. Мы по очереди дежурим у Лехи. Не на шутку разболелся парень.

– Нутро у него, понимаешь, протестует – так сказал материалист Гришка.

Я привожу в порядок записные книжки. Кончается день. Сильные густые тени падают с гор. Вероятно, сегодня будет первый лед.

Первый лед, с которого жиреют и тревожными стаями мечутся гуси. Будут морозные ночи в палатках, будут крепкие, как дубовый шар, сентябрьские дни. Голубые ниточки тундровых рек, отмели и скалы все еще ждут нас.

Глаза Декадента лихорадочно поблескивают в сумраке палатки. Красным помидором пылает лицо. Грипп? Воспаление легких? Тиф? Менингит?

– Переболеешь – встанешь, – сурово бросил ему на прощание Мишка.

Лехе худо. Я не знаю, как быть. Он проглотил уже страшное количество кальцекса, аспирина и биомицина. Больше в аптечке ничего нет. Только йод. Йод не пьют. Эх, я знаю, что тут надо. Надо малины и бабушкино ватное одеяло. Заботливую материнскую руку на лоб. Но где я возьму тебе маму, Декадент?

...Обмелевшие за лето ниточки рек. Озера покроются льдом. Мы будем замыкать петлю. Еще стоят нерешительной стайкой значки на карте.

– Леха, – говорю я, – ты давай в геологи. Плюнь на своих греков.

Декадент молчит. Думает что-то парень. Страшным жаром горит его лицо. Черные тени крадутся в палатку. Густым стеклом висит воздух. Белеет на западе снежник.

– Леха, – говорю я.

– Не надо... – просит он.

Ночью мне делается совсем страшно. При свете свечки Лешкины глаза блестят как-то тревожно и жутковато.

– Зуб ноет, – тихо говорит Лешка.

Я достаю вату и пузырек с соляной кислотой. Испытанный злодейский метод. Спи, Леха. Леха не спит. Ну как заменить ему мамкину руку, как согреть этого парня?

– Ты хороший парень, Лешка, – говорю я. – Это ничего, что ты пижон.

– Мы не пижоны, – говорит Лешка, – мы просто молодые.

Ночью он легонько бредит. Я боюсь зажечь свечку, чтобы не разбудить его.

– Рыбы, – говорит Лешка, – куда плавают рыбы? В воде же темно, они не знают, куда плыть. Надо зажечь им костры, чтобы видели, а то как же... Никто не должен, не имеет права жить в темноте. Зажгите костры в океане...

Он много городит чепухи. Я не могу заснуть.

Наутро приходят Виктор и Гришка. Гришка варит очень крепкий чай и разбавляет его спиртом. Потом заставляет Декадента выпить эту взрывчатую смесь. Лешка лежит в двух мешках и обливается потом.

– Порядок, – говорит Гришка, – дедов способ... Любую простуду вышибает.

Я издали замечаю Мишку. Одинокая темная фигурка спускается по желтому склону холма.

– Мишка идет! – говорю я ребятам. – Один.

– Мишка? – суетится Григорий. – А у меня чай не готов. – Он возится за палаткой с примусом. – Миша любит чай крепкий. Миша любит чай горячий. Не подкачай, Григорий, – говорит он сам с собой.

Мишка подходит шагом до смерти уставшего человека.

– Привет, бродяги! – здоровается он. Только голос у Мишки не под стать словам. Такой серьезный голос.

– Ну как? – спрашивает Виктор.

– Порядок, как в аптеке.

Я смотрю на Мишку. Чуть кривоватая улыбка застыла у него на лице. Резкие морщины режут лоб и щеки. Грязная тельняшка торчит из ватника. Видимо, здорово устал парень.

– Мишка, – говорю я, – а ведь мы уже взрослые люди. Нам по тридцать. Мужики мы, а я все думаю, что ребята!

Ничего, что небо очень злое,

Пусть пурга метет вторые сутки.

Верь, что небо будет голубое,

Голубей чукотской незабудки,

мурлычит за палаткой Григорий. Очень ему нравится эта песня.

– Гриш, мы тебя в консерваторию определим. Ладно? – доносится из палатки.

– Если условия подойдут, то можно и в консерваторию, – миролюбиво отшучивается тот.

– А что ж. Люстры, поклонницы, аплодисменты, – рассеянно замечает Мишка. Значит, так.

– Ай-хо, старик! – говорю я.

Мишка устало улыбается. Виктор тихо подходит к нам.

– Миш, ты извини, – говорит он.

– За что?

– Так. Вообще извини.

– Все мы люди, – вздыхает Мишка. – Глупая, между прочим, поговорка.

"Жизнь – это как стрела", – почему-то вспоминается мне.

– А чай уже готов, – вполголоса сказал Григорий.