Текст книги "Зажгите костры в океане"
Автор книги: Олег Куваев
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)
Куваев О
Зажгите костры в океане
Олег Куваев
Зажгите костры в океане
Снаружи, на улице, шел самый обычный день. Вякали испуганные пешеходами машины, динамик рассказывал о международном положении, дизельной дробью сыпал бульдозер. За углом ломали старый дом.
Я укладываю рюкзак. Круглолицее веснушчатое племя нашего коридора наблюдает за мной пятью парами глаз. Наверное, пацаны переживают сейчас мучительное раздвоение личности: им бы надо быть там, на улице, смотреть, как падают старые стены, но они сидят и смотрят, как я укладываю рюкзак. Такое бывает только раз в год. Пара свитеров, бинокль, фотоаппарат.
– Шрврбрмрс, – загадочно шепчут пацаны.
Мне очень жаль, что я не могу разобрать их шепот. Видимо, я вошел уже в скучную категорию взрослых людей и забыл тайну диалекта шестилетних.
Три пачки патронов, финка, книги.
Рев дизеля ползет все выше и выше. В мир входит грохот. Стена упала. Печально дребезжат оконные стекла. Клокотание бульдозера как бы завершает первый кадр сумасшедшего предотъездного дня. Я затягиваю рюкзак, хватаю список взятых вещей и бегу по лестнице. Список можно будет проверить в метро.
Кадр второй. Кабинет шефа. Последние инструкции:
– Я хотел бы еще раз заострить ваше внимание на отдельных аспектах задачи... В случае прямых находок оруденения... Киноварь как поисковый критерий... Надеюсь, все будет хорошо, – заключает в конце концов шеф.
Мишка, Виктор и я сидим сейчас с руководителем, как равные с равным. Сегодня день прощания. Карты, геологические колонки, тисненое золото академических фолиантов заполняют стол перед нами. Из книжных шкафов, с карт, из рукописных ворохов бумаги тихо выглядывают идеи. Это мир большой науки, устоявшийся в запахе табака и темном отсвете дерева.
– Так и не пришлось, – грустно вздыхает шеф. – Не добрался...
Мы смотрим туда, где острие Чукотского полуострова рассекает два океана.
– Пораскидал здоровье.
– Еще побываете! – бодро говорит Виктор.
– Что такое геолог? – иронизирует шеф. – Помесь ученого с вьючным животным.
Я знаю, что сейчас он перейдет на проблему малой авиации: вертолет-"малютка", надежные вездеходы и т. д. Мечты запертого в кабинете бродяги. Черт, мне немного стыдно, что я совсем не мечтаю об этих грядущих в бензиновом запахе временах... Оптимизм молодости, наверное, слишком явно светится на наших лицах. Шеф вдруг замолкает.
– Счастливо!
Счастливо! Это слово преследует нас по коридорам. Даже в комнате снабженцев, где среди папиросного дыма и телефонных звонков потрачены километры наших нервов, сегодня царит всепрощение. Счастливо! Мы суетимся по каким-то несущественным, но очень нужным делам. Втроем у нас получается неплохо. Виктор, наш ученый, интеллектуал-начальник, дает теоретические разработки, Миша бьет напролом, я стараюсь объединять силу и коварство. Сверкают очки Виктора, капельки пота выступают на его благородном носу. Мишкины плечища и соломенная шевелюра возникают и исчезают в волнах пространства. Фигаро здесь, Фигаро там... И вот всё! Уложены вьючные ящики. Пожаты десятки рук. Все девушки получили по прощальной шоколадке. Оформлены документы. Проверены, проверены, проверены десятки списков. Институт уже пуст. Завтра утром мы улетаем.
День ушел. У меня еще одна встреча: Сергей Сергеич, чудак человек, ждет меня в чинной квартире на Солянке. Сергей Сергеич – астроном, профессор, я геолог, почти мальчишка по сравнению с ним, у нас чуть странноватая дружба. Я уверен, что он стал астрономом только затем, чтобы открыть новую землю. Было такое опасное для юности время, когда мальчишки вдруг поверили, что неоткрытых островов больше нет. Многие из поколения Сергей Сергеича стали по этой причине мизантропами. Он пошел искать мечту в астрономию.
– Простудитесь, – сказал я, когда мы стояли в подъезде. Сегодня он провожает меня до самого подъезда.
– А знаешь, чем человеческое время отличается от математического? говорит Сергей Сергеич. – От време-мени уравнений Ньютона? Оно необратимо. Жизнь – это как стрела, выпущенная в волны времени. Стрела летит только один раз. Она должна лететь прямо.
– Иногда не мешает перебросить руль, чтобы не врезаться в стенку, отшучиваюсь я. – И не стоит, говорят, ехать на красный свет.
Ленка уже показалась на углу. Ей надоело ждать – я опаздывал минут на двадцать.
– Счастливо, землепроходец, – сказал Сергей Сергеич. – Иди и поменьше думай о красном свете.
Он так и остался стоять в подъезде. Седой бобрик белел в темноте.
Я шагнул навстречу улице, фонарям и Ленке, но в глазах как-то все еще стояли темные худые щеки, ласковая усмешка, чуть печальный взгляд. "Астрономы – это бродяги вселенной. Да здравствуют неоткрытые земли и седые романтики, что ищут их!" – подумал я. Потом все это кончилось. Остались только Ленка и наши шаги.
Мы подходим к дому нарочно медленно. В окне свет, значит, ребята уже собрались. Я неожиданно вздрагиваю. Обрушенные стены старого здания с отсветами уцелевших стекол вдруг взрываются в памяти каким-то ужасным забытым кошмаром. На одну секунду. Тук, тук, тук – безмятежно выстукивают Ленкины "гвоздики". Она идет чуть впереди, тоненькая, строгая, светлая копна волос плывет на темном фоне стен. Человеческое время необратимо. Иногда хорошо, что это именно так.
Самолет
Уа-уонг-уонг-уа – земля поворачивается под нами в монотонном реве моторов. Мы летим в собственном самолете. Самолет зафрахтован экспедицией до бухты Провидения. Там база, там снова снабженцы и отделы кадров, там люди. Для полноты иерархии нам не хватает трех-четырех рабочих. В это лето, в это лето, в это самое лето...
Мы летим на Чукотку. Голубые ниточки тундровых рек, темный камень на сопках ждут нас. Виктор задумчиво сгорбился на куче груза. Его очки отсвечивают сугубо научными мыслями.
Мы будем делать металлогеническую карту. Мир все еще очень велик. Полуострова, материки, низменности, нагорья самодовольно пятят к солнцу огромные спины. Где-то среди миллиардов тонн земных пород прячутся крохотные оазисы месторождений. Лабиринты рек, барьеры тайги, часовые гор закрывают дорогу к ним. Крохотный человек с молотком ищет дорогу к месторождениям медленно, но неотвратимо. Человек очень хитер. Он выдумал многое, в том числе и металлогеническую карту.
В это лето, в это обычное лето шлиховые лотки, ленты маршрутов ждут нас. Я думаю о минералах. Они очень похожи на людей. У них есть племена, дети и кладбища. Минералы не живут на одном месте. Они кочуют по рекам и горным склонам, они заселяют новые страны и покидают старые города. Металлы пленники минералов. Чтобы узнать дороги рабов, мы ищем дороги хозяев.
Цветные кружочки элементов ложатся на листы метал-логенических карт. Их много, они образуют тревожный хаос. В кабинетах сидят ученые и ищут в этом хаосе ясную, как апельсин, логику науки. Голубые ниточки тундровых рек, скалы и пятна озер. Я смотрю на Мишку. Сейчас он уже не напоминает картинного норвежца. Он обрил голову и залез в залатанный свитер. Трудяга-работяга Мишка. Мир все еще огромен, смотри не заблудись, старина.
Наш путь пойдет по тем местам, где условные значки на карте стоят нерешительной стайкой. Они не знают, сойтись им или разбежаться. Мы посланы как разведчики в загадочную страну минералов. Этой зимой в коридорных спорах всплыло магическое слово "мидий". Тот самый мидий, над которым чешет затылок товарищ из Госплана. Современная индустрия капризна. Она уже не может жевать черный хлеб угля и железа. Ей нужны индустриальные пирожные и витамины. Нужен мидий.
Этот загадочный элемент обрушился на нас в неожиданном романтическом блеске. Два образца, содержащих миридолит. Две очень разные человеческие судьбы. Фиолетовый отблеск миридолита затмил даже нашу обычную тему: историю озера Асонг-Кюель.
Боум-боум-боум. Тысячи лошадиных сил беснуются за иллюминаторами. Милая, милая старушка планета проходит под нами... Приткнулась где-то в уголочке Галактики и крутится себе. Очень ей хочется показаться большой, вот почему несколько дней будет добираться наш самолет до Чукотки. Из пилотской кабины выглянул кожаный весь такой командир корабля. Посмотрел, подмигнул, усмехнулся.
В беспорядочной куче лежат наши рюкзаки, ружья. Торчит рыжая шерсть спальных мешков. Компактными накладными лежат в наших карманах сотни килограммов еще не полученного груза. Задумался о чем-то своем Виктор, улыбается Мишка. За грохотом моторов не разобрать его слов. Наверное, вспомнил что-нибудь смешное мой друг Мишка.
Север
Забудь про неон и асфальт, забудь про сирень в электричках. Здесь пока еще снег, и люди в унтах и шапках. Дорожный калейдоскоп завладел нами. Виктор с Мишкой ведут какую-то интеллектуальную беседу, я смотрю в иллюминатор на синюю снеговую равнину. Волосатые предки оставили нам в наследство крохотную жилку кочевника. Спасибо им за это. Я сегодня авиакочевник. Север щедро кидает нам навстречу километры. Тысячи километров.
...Минуты, часы, дни. Мы ждем погоду в каких-то крохотных аэропортах. "Забытые богом и правительством места", как сказал бы журналист во времена наших дедов. Мы садимся обедать в неожиданно возникающих под крылом поселках.
В Амдерме в гостинице к нам приходит круглолицый парняга, и мы до утра толкуем о последнем лове рыбы. О том, что на песца лучше ставить пасти, а не капканы. Что только комики от природы предпочитают веерную упряжку собак. Только под утро мы узнаем, что парень всего-навсего метеоролог.
– Скоро будет весна, – говорит нам на прощание этот облачный Калиостро. Неравнодушны мы, вятские, к березе. А здесь она ниже кочек. Но все равно, понимаешь, с листьями. Крохотные такие листочки, зеленые.
Древняя Азия смотрит на нас глазами упряжных оленей. Бронированный в меха застенчивый ненец приехал в факторию.
Еще перегон. Синеглазая, из сентиментального фарфора вылепленная девулька аккуратно жует оленину за соседним столиком. Ах, не шутите вы, столичные насмешники. Это вам не парк культуры... Мои глаза? Просто орган зрения, не больше. Да, учительница. Да, первый год. А у меня здесь и мама. Отчего я не мама или не первоклассник? А в сторонке ревниво притопывает носком унта полярный Отелло. Такой мороз, а человек в фуражке с "крабом". Не терзайся, гидрограф, мы всего-навсего пассажиры.
Мы идем к своему самолету в очарованном синими миражами пространстве.
Земля, лента побережья. Самолет глотает эту ленту, как цирковой фокусник... Где-то здесь погиб Прончищев... Где-то здесь тосковал лейтенант Ласиниус... Где-то здесь ребята нашли месторождение в полсотни пятом... Эх, Колька Вакин, ходячая гипотеза мироздания! Наш однокашник Колька. Видит ли он наш самолет? Жаль, нет остановки.
Север, Север. В Крестах Колымских нас встречает делегация собак. Ездовые псы имеют благородное доверие к человеку. Подходит к тебе эдакое мохнатое, с ласковыми глазами чучело. Сует между коленей прохладный нос, жарко подышит в ладонь и, по-английски не попрощавшись, бежит дальше. Прощай навсегда, "мохнатый братишка".
Вынырнувший откуда-то из Гренландии облачный фронт откидывает нас к югу. Наш обходный маневр не удается.
Двое суток мы считаем мачты радиостанции в таежном поселке и помогаем одному хмурому мужичку делать челнок из тополевого ствола. Он кормит нас мороженой рыбой и чаем. Твердит, что челнок мы ему испортили.
В конце концов планете надоедает казаться большой. Наш многострадальный Ил ныряет вниз между острыми вершинами сопок бухты Провидения.
Что такое фиорд?
После того как отзвучит последний выстрел и последний военный взрыв, в мире еще останутся шовинисты. Это люди с морских побережий. Правда, это будет чисто географический шовинизм, который приобретается вместе с ордером на квартиру в прибрежном поселке. Оказывается, бухта Провидения считается самым удобным местом в мире для стоянки кораблей. Самая! Удобная! В мире! Бухта! "Правда, если не считать фактор льда", – добавляет капитан Г. П. Никитенко. Портовые аборигены Рио-де-Жанейро, Золотого Рога, Петропавловск-Камчатского и десятка других "самых удобных" бухт наверняка облегченно вздохнули при последних его словах.
Мы стоим на палубе крохотного пароходика. Этот мышонок среди кораблей наш ближайший по времени транспорт. Г. П. Никитенко – наш капитан. "Если, конечно, не считать фактор льда". Лед забивает бухту Эммы, бухту Всадник, бухту Хед, забивает все, что вместе называется бухтой Провидения. Ах, металлогения, милая наша наука! Лед и джунгли на твоем пути. Нам нужны трое-четверо рабочих. Наши вопли гаснут в административных джунглях.
– Ждите! Будут!
– Когда?
– Неизвестно.
Дни бегут, как капли из умывальника. С утра до вечера и с вечера до полуночи мы сидим в крохотной, как сундук, комнатушке. Мы режем коричневые листы топографических карт на четвертушки и клеим их на картон. Чтобы не изорвались раньше времени, когда мы сотни раз будем вынимать их из полевых сумок, в дождь, снег и ветер. Будем сидеть над ними в палатке при свечке. Будем бить ими комаров и собственные сомнения. Листы, сложенные вместе, образуют петлю. Петля начинается у самой удобной в мире бухты и идет на запад до бухты Преображения. Тоже самой удобной. Оттуда мы пойдем тракторами на север. Двести километров. На реке Эргувеем трактор повернет обратно, мы будем замыкать петлю через перевал Трех Топографов, через озеро с таинственным именем Асонг-Кюель, через мыс Могила Охотника, через речку Курумкуваам, через много других ручьев, речек и перевалов.
– Скорей бы!
– Ждите!
Бои местного значения со снабженцами проходят с переменным успехом. Во всяком случае, я верю, что есть люди, которые смогут продать холодильник на полюс, валенки – племени банту и лодку – в центре Сахары.
Сегодня вечером мы шагаем в кино. Впервые со дня нашего приезда перестал идти снег. Туман уполз кудато на восток, к острову Святого Лаврентия. Дикая, в сердитых скалах Колдун-гора придвинулась к поселку. Рядом с ней ласковым увалом приткнулась Пионерская сопка. Белокурая девушка продает в ларьке винтовки, сапоги, торбаса. Длинная нарта прислонена у забора. Уложив головы на лапы, дремлют собаки. В порту на той стороне бухты старательно машет рукой подъемный кран. Розовый вечерний отсвет лежит на темном льду. Тепло.
Ты знаешь, далеко-далеко, на озере Чад, Изысканный бродит жираф, – сказал Виктор. – Хорошие стихи. Трогают струны сердца.
– Это в тебе мещанство хнычет, – отвечает Мишка. – Ох, озеро Чад, ах, караван верблюдов!
Грохот реактивного самолета заглушил его слова. Одиннадцать тысяч километров лежали за этим грохотом, до "той стороны" было меньше сотни. Где-то кто-то не может идти в кино в этот вечер, потому что сзади одиннадцать тысяч. Мимо быстро проходит стайка девушек. Одна девица смеется, какой-то парень в плаще, видимо, говорит ей смешное.
Мы выходим из кино немного в ошалелом состоянии. Нам не хочется идти в ту самую комнатушку, где воздух спрессован тревожным грузом ожидания. Светлая рука полярного вечера накрывает поселок. Где-то за бухтой Эммы басит катерок. Наверное, злится на лед и тоскует по свежему ветру. У деревянного причала стоял тот самый, в плаще, которого мы встретили по дороге в кино. Он смотрел на ту сторону, за лед, где черная тень горы прятала портальные краны. Мишка вдруг отошел от нас. Я не знаю, о чем говорили они, но потом оба зашагали к нам.
– Вот, – сказал Мишка Виктору, – кадр номер один. Интеллигент в четвертом поколении. Тоскующая личность. Смысл жизни, для чего живут тараканы, где моя великая цель... Все на фоне среднего образования. Подходит!
Виктор прокашлялся. Интеллигент в четвертом поколении стоял перед нами. Ничего выдающегося. От шнурков на туфлях до прически все тщательно подогнано под среднеевропейский стандарт.
– Он знает, что такое фиорд, – сказал Мишка.
– Залив с отвесными стенами, врезанный в сушу. Как бухта Провидения. Это фиорд.
– "Справочная книга полярника" С. Д. Лаппо, год издания 1945, – добавляет Мишка. – Так?
– Так, – смущенно ответил парень.
– Ладно, – сказал Виктор. Он снова кашлянул. – В общем, завтра. Заходи, значит, завтра. Только у нас на саксе играть не надо. Мы, понимаешь, не из джаза.
– Меня зовут Лешка, – сказал парень. – Я знаю, в общем, куда заходить.
– Ну, ты у нас примерный, хороший. Просто попал под дурное влияние, а потом перекуешься. Так ведь? – добродушно спрашивает Мишка.
– Я не попадал под дурное влияние. Я как все...
– Время – деньги. Не запоминай эту истину.
Мы шагаем домой через спящий поселок. В сумерках Виктор кажется немного излишне стройным. Широкоплечий, благодушный, веселый покоритель людских сердец Мишка шагает сбоку.
– Где ты его зацепил? – спрашивает Виктор. -Он хоть совершеннолетний?
– Зрелый, аттестованный, – отвечает Мишка. – Папа с мамой в отпуск уехали, а он тут аттестуется.
Валька
"Принять рабочего Алексея Чернева в ...скую партию с оплатой по тарифной сетке номер один". Гонец-индеец в виде машинистки Лиды приносит нам эту весть из административных джунглей. Иерархическая лестница начинает заполняться. Сегодня прибывает самолет с вербованными. Один из них будет наш. Конечно, мы пошли встречать этот самолет. Из самолета выходили хмурые дяди в телогрейках, веселые малые в кепочках и шелковых белых кашне. Кирзовые сапоги, ботинки, у одного даже лаковые туфли, в каких гуляют по сцене конферансье. Какой же будет наш? Может, вон тот, в кепке-пуговке, или тот, с чемоданищем-сундуком?
Все же мы не угадали "своего". Да и не мудрено – обычный такой, не очень заметный парнишка. Он сует нам без всякой субординации ладошку, подкупает ухмылкой на конопатой физиономии.
– Валентин, – представляется он. – Можно Валька. Детдом, пять классов, ремесленное, завод – вся биография.
– Детдом – это как понять? – деликатно осведомился Виктор.
– Через трудколонию за хулиганство. Отец на фронте, мать потом, а я был еще глупый, – скучно добавил Валька.
Он осматривает горизонт, потом осведомляется насчет аванса.
Вечером мы идем в барак, где ночуют вновь прибывшие. Нас встречает рыдающая "Будь проклята ты, Колыма". В одном углу режутся в картишки, судя по азарту – "в очко", в другом осторожно разбулькивают бутылку. Валька среди тех, кто поет. Мы подзываем его.
– Так, значит, Валентин, завтра к девяти на работу, – говорит Виктор.
– Мы привыкшие к девяти, – отвечал Валька.
– Проклинаем Колыму-матушку, – говорит Мишка. – Конечно, народ бывалый. Вы ведь ее, проклятущую, вдоль и поперек изучили? А "Мурку" тоже знаешь?
Валька неожиданно краснеет, Мишка хлопает его по плечу.
Машины не ходят сюда, Бредут, спотыкаясь, олени, – доносится нам вслед.
– Мура-мурочка, картишки, водочка. Временное увлечение пережитками прошлого при смене климата, – лекторским голосом говорит Мишка.
Желанный северный ветер накатывается с Ледовитого океана. Он приносит холод и дождь. Ветер гоняет беспризорные тучи.
Мы встретили Г. П. Никитенко в портовой столовой. Капитан торопливо жевал отбивную.
– Разводим пары, – сказал он. – Это выносной ветер.
Мы вышли на улицу. Туман, ветер и дождь как-то странно уживались вместе. Мимо шли люди. Они были в высоких сапогах, из-под капюшонов торчали морские фуражки. Лохматые тучи летели в Берингово море. Казалось, что чуть дальше они падают в море тяжело, как камни. Все это отчаянно походило на ленту приключенческого фильма.
– Пора перебраться на борт, – сказал Виктор. Мы молчали. Сквозь ветер и гудки прорывались крики чаек. Хотелось закрыть глаза и слушать.
Трюм. Мы только что закончили погрузку. Груда ящиков и тюков лежит в установленном порядке. Виктор последний раз проверяет списки. Мишка блаженно пускает кольца сигаретного дыма. Наверху все так же свистит упрямый ветер. Сверху появляется голова Г. П. Никитенко.
– Всё! – кричит он. – Этой ночью будет всё1 Голова исчезает.
– Дум-бам-ду-лу-ду, – вдруг "по-африкански" заводит Виктор.
Он отбросил куда-то к чертям всякие списки и отчаянно колотит себя по животу. Мы включаемся в этот концерт победителей. Мишка вскакивает. Он пляшет какой-то немыслимый танец. Весь мир – одна сверкающая Мишкина улыбка.
– Бочку рома!
– Кокосовые пальмы!
– Вива свобода!
– Смерть бюрократам!
Сверху падает рюкзак, потом спускаются длинные-длинные сапоги, потом небесного цвета штормовка. Где-то в этих деталях спрятан рабочий пятого разряда Алексей Иванович Чернев.
– Здорово, пижон! – дружно гаркаем мы.
Пижон неловко озирается.
По рыбам, по звездам проносит шаланду. "Тихий вперед!", "Самый тихий!" Ленивое крошево льда окружает нашего "мышонка". Он осторожно, как человек, входящий в комнату, где спят, расталкивает их белые створки. Белые двери в неведомые приключения лета открывает нам пароходный нос. Туман. Лед. Упругий свист птичьих крыльев.
Мы сидим на палубе. Зеленая вода Берингова моря плещется так близко, что ее можно достать рукой. Мишка с Виктором тихонько поют нашу, геологическую. Древняя эскимосская земля ползет справа по борту.
Ледяные поля как заплаты на тугом животе моря. Скалы молча склоняют покорные лбы. Говорят, что родина не должна походить ни на какую другую землю. Я вовсе не эскимос, но я верю, что другой такой земли нет.
– Кто такие эскимосы? – спрашивает Валька.
– Передовой дозор человечества по дороге на Север, – отвечает Виктор.
– Эх, земля, – тихо говорит Мишка.
Мы сидим молчаливые и торжественные. Мы ведь тоже человечество, мы тоже посылали авангард покорять эту землю. Локатор на мачте покручивает выпуклым затылком, щупает горизонты. Локатор на службе, ему не до сантиментов.
Коллекционер Григорий Отрепьев
Длиннорукий, длинноногий детина азартно кусает травинку. Это болельщик. Детина переживает выгрузку. Стрела "мышонка" выкидывает грузы прямо на берег. Доски, балки, ящики с кирпичом, какие-то мешки. Вместе с нами "мышонок" привез в поселок стройматериалы. На берегу гомон. Коренастые темнолицые женщины, зашитые в мех ребятишки, учительница и два старичка оттаскивают груз от воды. Мужчин в поселке нет. Они ушли на вельботах в море. Говорят, скоро пойдет морж. Женщины спускают с плеч меховые комбинезоны. Блестят обнаженные торсы. По-птичьи гомонит меховая пацанва. Старички делят приоритет в руководстве. Мы тоже таскаем подальше от берега свое и чужое. Детина молча приседает, размахивает руками, даже покряхтывает. Это очень добросовестный болельщик. Часа через два мы делаем перекур. Детина подсаживается к нам. Все же мы единственные полноценные мужчины. А махра требует солидного общества.
– Представитель ООН на Чукотке? – спрашивает с ехидцей Виктор.
– Не, я печник, – отвечает детина. – Печки чинил всей этой чухломе.
– Собственная фирма "Хабиб и Хабиб"? Как с дивидендами? – спрашивает Мишка.
– Что?
– Рубли, говорю, такие? – Мишка разводит руки.
– Куда там! – Детина огорченно чешет затылок. – Еле дождался этого парохода. Уплывать надо.
– У тебя книжка трудовая есть?
– А как же!
Виктор долго листает книжку. Потом смеется.
– Коллекционер, – с уважением говорит он. – Полный увольнительный КЗОТ. Давай к нам, у нас нехватка...
– А условия?.. – начинает детина.
Тонкий посвист подвесных моторов доносится с моря. Описывая крутую дугу, в бухту входят вельботы. Горбатые от кухлянок фигуры охотников застыли в них. Мужчины спешат к пароходу. Никитенко, морщинистый скептик Никитенко, друг колхозных поселков, пришел первым рейсом. Если у берега появились моржи и он, значит, началось лето.
– Ладно, начальник, – слышу я отягченный мировой меланхолией голос. – Пиши меня в свою контору. Зовут Григорий, прозвище Отрепьев. Был, говорят, такой знаменитый международный жулик. А кличка эта ко мне таким образом прилипла...
– Ладно, изольешь душу на досуге.
Так это начинается
Третьи сутки наши сани ползут, ползут на север. Распахивается тундра. Ложбины, забитые грязным снегом, темные увалы холмов, жестяные блюдца озер. Грохот дизеля возвращается к нам с четырех сторон света. Коричневая жижа течет по гусеницам.
Так это начинается. Мы уходим с Мишкой в боковые маршруты. Здесь тундра, здесь нет обнажений, но мы уже входим в свой район. Виктор ведет "колонну".
Трактор ведет Сан Саныч собственной персоной. Знаменитый человек. Был в энской части такой танкист Щепотьков, потом демобилизовался, попал на Чукотку и стал Сан Санычем, без которого нет нормальной жизни в здешнем колхозе. "Бог создал Сахару, потом подумал и сделал верблюда", – говорят арабы.
Шестой год уже водит Сан Саныч дизельного верблюда по заполярной Сахаре. О его зимних рейдах ходят легенды. "От той сопочки, что вроде кривая, до Игельхвеем". Маршрут прост и краток, как речь Цезаря перед сражением. Сан Саныч "делает" маршрут. Щелкают корреспондентские "Киевы". Сан Саныч в кабинке, Щепотьков на гусенице, Щепотьков перед радиатором. Но всегда в одиночку. Отчаянно подкачал с ростом известный человек Щепотьков, уж лучше, товарищ корреспондент, без фона. Говорят, девушки пишут газетным героям, ну а кто же напишет, если у героя всего сто пятьдесят семь?.. Женщины, женщины радость и тоска полярных мужчин.
Так это начинается. Мотор глохнет на подъемах, лопается от перегруза трос, мы вяжем его руками, ложимся под трактор в торфяную слизь.
Иногда все идет нормально. Виктор сидит в кабинке с картой на коленях, Валька лежит на санях, закутавшись в мешок, сплевывает с высоты на мир. Задумчиво сосет папироску Григорий Отрепьев, с биноклем и незаряженным штуцером на коленях возвышается рядом наш Декадент. Мишка уходит вперед, салютует гусиным стаям.
Мы останавливаемся на несколько дней у встречных речек. Я обучаю наших ребят мыть шлихи, Виктор и Мишка уходят в маршруты, Отрепьев заведует хозяйством.
Трактор уходит к следующей речке. Мы увозим с собой пакеты шлихов, варианты всевозможных проб. Это пока еще только сырье. Ученые в лабораториях ждут эти пробы. Тогда это будут факты.
Эргувеем встает перед нами в серебре многочисленных проток. Река, о которой мечтали мы целую зиму. Здесь уже начинается наша настоящая работа. Мы шли сюда через московский асфальт, прощальные песни и длинные стоянки в крохотных аэропортах. Сюда нас вели битвы с администрацией и мудрый капитан Г. П. Никитенко. Привет тебе, Эргувеем!
Так это начинается. Вспаханный след разворота, обрывки троса и пропавший на юге гул – вот и все, что остается нам на память о романтике тундры и дизеля Александре Александровиче Щепотькове. Я сижу вдвоем с тезкой Лжедимитрия. Он сосет, как всегда, папироску, равнодушно поглядывает на мир серыми глазами.
– Ты думаешь, я жадный? – неожиданно говорит он. – Нет. Я просто свободный. Люблю, чтоб сразу и много. Понимаешь? Захочу и уйду от вас без всякого расчета. Я длинноногий.
– Уходи, – говорю я.
– Э нет. Я посмотрю, что вы за люди. Люблю я посмотреть на людей.
– Самостоятельность – первое дело, – солидно вставляет Валька.
Силуэты на гребне
– Команчи на горизонте! – слышится утром отчаянный вопль.
Мы лежим тихо, мы знаем эти штучки.
– Жалкие ленивые рабы! Сейчас я вытряхну вас из палатки.
Черт бы побрал этого Мишку! Теперь он не уймется.
– Ритм и темп нужны везде, – назидательно приветствует он нас.
Мы вылезаем из спальных мешков каждый по-своему. Валька встает хмурый и серьезный, нехотя идет к ручью, моется и мрачно смотрит на наши потягивания. Валька по утрам сердит.
Лжедимитрий просыпается бесшумно и быстро. Бормочет что-нибудь философское, закуривает, и он готов. Бес энергии не дает нам покоя по утрам, и мы готовим завтрак всем скопом. Мы очень вежливы в такое время, мы говорим только на "вы".
Декадент презирает эту кухонную суматоху. Он появляется позднее всех и долго озирает окрестности. Окрестности – это очень интересно.
Мишка тащит плавник для костра и осведомляется мимоходом:
– У тебя это чистоплюйство идейное или так просто, склонность?
– Вас и так четверо около одного котелка, – отшучивается Лешка.
– Конечно. И вообще на земле кроме тебя два миллиарда, верно?
Но это только мелкие стычки. Мы ведь не просто мальчики на пикнике – мы на работе. Мы служим металлогении. Детсадики и тети, читающие Ушинского, остались далеко позади.
Дни идут, как цепочка альпинистов на гребне. У каждого дня-альпиниста свой рюкзак. Солидная такая котомка с заботой! Сегодня мы уходим в трехдневку в сторону от Эргувеема. Вместе с керосином, примусами и прочей рухлядью наши мешки весьма весомы. Грустно, черт возьми, идти и думать, что от этого к тридцати годам вздуваются на ногах синие жилы и спина сутулится, как у боксера-тяжеловеса.
Придут годы, когда мы тоже будем мечтать о вездеходах и индивидуальных чудо-вертолетах. Шаг на кочку, два шага между кочками. Похлюпывает тундра. Хорошо бы, хорошо бы разогнуться, глотнуть побольше всяких там озонов. Шагай, шагай себе, дружище. Твой озон от тебя не уйдет. Много на свете озона.
Самолюбиво шагает Виктор. Он впереди, пот заливает очки. Но он шагает, идет и идет впереди. Неспешно переставляет ноги Мишка. Рюкзак у него индивидуальный, полуторных размеров. Эх, в кино бы надо снимать таких парней! Показывать для примера тем, кто любит кушеточные приключения, кто орет под водку песни Киплинга, кто играет "под Джека" на домашнем диване.
– Ха-хх, ха-хх, – дышит сзади Валька.
Тощий, кривоногий, сердитый Валька. Я оглядываюсь, Валька ловит взгляд, выжимает улыбку, чуть отстает. Теперь не слышно его дыхания.
Лжедимитрий. Этот, пожалуй, под пару Мишке. Только рюкзак у него нормальных размеров. Скучновато идет он сзади всех, лениво помахивает ведром с посудой.
Лешка чуть сбоку от меня. Комплекс его мыслей я знаю наизусть. Сесть бы на кочку, сдернуть бы с плеч лямки-вампиры. Но он скорее умрет, чем отстанет. Так уж положено по книгам.
Мы делаем привал. Лжедимитрий садится там, где застал его сигнал Виктора. Курит. Молчит Валька. Лешка начинает посвистывать.
– Если кому тяжело, я могу забрать кое-что, – предлагает он.
– Ладно, – говорит Мишка. – Договорились.
Все разыгрывается, как в фильме "про путешествия". Все же под конец Лешкин рюкзак мы несли по очереди. Есть такая степень усталости, когда человек не среагирует даже на плевок в лицо.
Ужин. Наши ноги и спины сделаны из дерева. В голове серая каша усталости. Мы прямо-таки с животным наслаждением гоняем чаи. В стороне маячит одинокая фигура. Это Лешка. Переживает позор. Но возвращается к пятому чайнику. У него лицо добродетели, попавшей в стаю отпетых разбойников.
– Ты бы, Леша, лучше в пираты шел, – безжалостно ехидничает Мишка. – Там только плавать, а ходить не надо.
– Опять же ром дают, – участливо вздыхает Виктор.
Мы с каждым днем все дальше уходим на север. Собирать факты – утомительное занятие. Вечерами мы просматриваем в лупу отмытые шлихи, намечаем на карте места будущих проб "по закону", "по смыслу", "по интуиции". Красные праздничные зернышки киновари, блестки сульфидов, бурые зернышки касситерита мелькают под лупой.
