Текст книги "Искатель. 1967. Выпуск №5"

Автор книги: Олег Куваев

Соавторы: Юрий Федоров,Зоя Смирнова-Медведева,Александр Шамаро,Л. Шерстенников,Константин Алтайский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 12 страниц)

– А фрицев сколько?

– Солдат с десяток, унтер да офицер верховой. И еще фура груженая, ездовой вроде бы без оружия.

– Ясно… – протянул Самусев. – Давай обратно и смотри в оба. Сигналы – как условились. Техника покажется – вороном, пехота – кукушкой.

– Слушаюсь.

– Ну, что будем делать, сержанты? – обратился Самусев к Володе Заре и Пельменных.

– Выручить бы надо, – степенно заметил Пельменных. – Ребят, видно, недаром не в тыл, а к фронту ведут. Гнусность какую-то фриц задумал. Помните, как на Мекензиевых, в Севастополе, эсэсовцы свои атаки пленными прикрывали?

– Как не помнить, – сквозь стиснутые зубы процедил Самусев. – Только учтите. Стрельба поднимется, шум – всем конец. Сюда от хутора танкам минут пятнадцать ходу. Действовать будем по формуле. Слышал от морячков-десантников такую. Песком в глаза, сапогом в живот, глотки рвать руками. Пленные помогут. В общем, если не дадим опомниться – сомнем. Бери, сержант, половину людей и быстро на ту сторону.

– Ну-ко… – сузив глаза, Пельменных проверил, легко ли выходит из чехла его старый охотничий нож с деревянной ручкой, и, пригнувшись, неслышной походкой таежника нырнул в кусты.

Колонна пленных приблизилась к полосе, наискось пересекавшей дорогу. Фельдфебель, начальник конвоя (офицер, как мы узнали позже по документам, к охране не имел отношения), видно, знал свое дело. У опушки он перестроил колонну, сбил ее в плотную, компактную массу. Автоматчики отошли к обочинам, держа пленных на прицеле. Фельдфебель поступал логично – в открытом поле беглец был бы немедленно расстрелян, а здесь к самой дороге подступали густые кусты. Но нам это было на руку.

Ехавший верхом обер-лейтенант расстегнул кобуру «вальтера», жестом поманил к себе шагавшего в центре колонны пленного в командирской гимнастерке, что-то спросил его по-немецки.

И тут из леса на дорогу вырвались два десятка безоружных, но страшных своей яростью бойцов.

Обрываемой струной взлетел над дорогой пронзительно-звонкий выкрик Самусева: «Батальо-он!» – но эта мальчишеская хитрость пропала зря. Встречная реакция пленных оказалась молниеносной. Они будто ждали освободителей. Четкий строй конвойных был смят. На каждого охранника набросилось по четыре, по шесть, по восемь бойцов. Они схватились насмерть.

Стремительно метнулся к обер-лейтенанту шедший рядом с ним пленный командир. Он вцепился обеими руками в лаковый поясной ремень, рванул. Заваливаясь на правое стремя, офицер вырвал из кобуры тяжелый «вальтер». Двойным ударом – локтем в лицо, рукояткой пистолета по голове наотмашь – ударил нападавшего, вздыбил кобылу, но было уже поздно.

Негромкий щелчок нагана Зари – и лошадь тяжело рухнула, но, падая, обер-лейтенант успел трижды нажать на спуск. Трое из навалившихся на офицера, и в их числе Пельменных, легли под пулями.

Володя Заря, еще в Севастополе подружившийся с моряками-десантниками, старательно разучивал с ними приемы рукопашного боя. Он в два скачка настиг охранника, перехватил ствол «шмайссера», рванул на себя и в сторону, сильно и точно ударил коленом. Гитлеровец сложился, как перочинный нож.

Набегавшего второго конвоира Заря, не разворачивая выхваченного автомата, встретил резким тычком затыльника в переносицу. Разом ослепшего фашиста он отбросил в смертельные объятия пленных.

Не прошло и минуты, как на дороге не осталось ни одного живого фашиста. Короткая команда Самусева прервала объятия, бессвязные слова благодарности:

– Немедленно в лес! Очистить дорогу! Чтоб ни единого следочка не осталось!

Собрались в глубине лесополосы, шагах в ста от тракта. Подсчет трофеев занял немало времени. Помимо оружия, снятого с перебитых охранников, в бричке оказалось несколько коробок с автоматными обоймами, ракетница с патронами к ней, десятка три гранат, сухой паек конвоиров, две канистры отличной питьевой воды.

Мы с Машей хлопотали около раненых, обмывая, накладывая и меняя повязки. Пленный командир оказался комиссаром батальона. Приложив к разбитой макушке мокрый платок, он присел с Самусевым под раскидистой алычой.

Коротко обрисовав положение на этом участке фронта, познакомив с историей группы пленных, батальонный поднял глаза на Самусева.

– Вопросы есть?

– Вместе будем прорываться, товарищ комиссар?

– Оно хорошо бы, – комиссар отмахнулся от овода, норовившего умоститься на рассеченную бровь. – Да только раненых у нас много. Быстрого темпа не выдержим. Думаю иначе. Отберем сейчас из наших кто покрепче, нарядим во фрицевское. Дисциплина у них слава богу, службу знают. При офицере, если кто и обратится, так только к старшему. А я у «заклятых друзей» два года в торгпредстве проработал. Любопытного отбрею, как ганноверский унтер. Два десятка автоматов, конечно, не один. Только пока мы друг другу не в помощь. Вы, кстати, тоже немецкую форму захватите. Сгодится. – И, тяжело поднявшись, комиссар начал стягивать гимнастерку.

Час спустя на дороге, где осевшая пыль уже прикрыла красно-бурые потеки, вновь выстраивались «пленные». У троих – в центре, в хвосте и в голове колонны – под шинелями и драными плащ-палатками были спрятаны автоматы. На повозке рядом с комиссаром, надевшим форму обер-лейтенанта, сидели два ездовых – лучшие гранатометчики. Восемь тщательно выбритых, отмывшихся «конвойных» окружали с виду по-прежнему жалкий, но теперь уже не беспомощный строй «военнопленных».

На прощанье комиссар крепко обнял Самусева, сунул ему в карман впопыхах написанную записку.

– У вас шансов больше, дойдешь – передашь по начальству. Ну, будь! Не рискуй безоглядно, а вот так. По-умному. Чтобы мы их, а не они нас. И еще – сумку обер-лейтенанта, этого, что меня допрашивал, тебе оставляю. Крепко береги. Я полистал – бумажки там стоящие. Покойник из абвера был. Давай. – И, круто развернув Самусева, дружески подтолкнул его.

Колонна тронулась.

Через полчаса и мы покинули место недолгого привала. Первая после госпиталя победа была одержана.

Спустя три часа остановились на отдых. Продвигаться стало опасно – лесополоса разреживалась около небольшого хутора. Поразмыслив, Самусев отвел группу обратно в глубь леска, а сам с Зарей и Машей ползком выбрался на опушку. Отдаленный, ленивый перебрех хуторских псов успокаивал. В занятых оккупантами селениях Шарики и Бобики быстро усваивали необходимые нормы поведения, втихую прятались по задворкам. И все же Самусев решил не рисковать.

– Вот что, Маша. Пойди возьми пару нижних рубах, рукава обрежь, сметай хоть наспех какую-то юбчонку. Платок, майку вместо гимнастерки, охапку хвороста. Мы пока за хатами понаблюдаем.

Маша уползла. Заря и Самусев затаились под кустами. Низкое басовитое гудение заставило вздрогнуть обоих. Вскинув голову, Самусев чертыхнулся. Тяжелый мохнатый шмель с золотистыми комочками обножек на задних лапках с ходу залетел в паучью сеть, заворочался в липких нитях, с усилием – выпутался, устремился дальше.

– Лихой, бродяга, – с завистью вздохнул Заря. – Вот бы нам так же, по-шмелиному!

– Так и будет, – уверенно ответил Самусев. – Сейчас Гансам не до тыла. Рвутся очертя голову. Линии фронта нет, есть соединения на марше. А мы – где мимо, а где и через… Думаю, пройдем.

– Ну-ну, – Володя сорвал шершавый листок щавеля, вкусно причмокивая, стал жевать. – А хорошо ли девчонку посылать, может, я лучше?

– Косы, – недовольно буркнул Самусев. И, видя, что Заря не понял, пояснил: – Косы у нее не стрижены. Зоя – та под мальчика, ее могут опознать. А Иванова сойдет за местную. Сапоги, правда, но на Кубани и женщины в сапогах ходят. Ты из «шмайссера» метров на сто не промахнешься?

– И за двести поручусь.

– Видишь стожок? Перед тем как Маше идти, займешь там позицию. На случай чего. А мы вас отсюда подстрахуем. Эшелонированная, значит, будет оборона. Все по тактике.

Почти двухчасовое наблюдение окончательно успокоило обоих. За все это время из крайней саманной хатенки вышла только одна женщина, видно, немолодая, с палочкой и коромыслом. А когда Маша в своем кустарном туалете, похожая не то на нищенку, не то на ряженую, готова была отправиться в путь, со двора выехала телега, запряженная красно-бурой коровой. Она двинулась прямо к полосе.

– Отставить разведку, – довольным голосом произнес Самусев. – Будем вести гражданскую дипломатию.

Женщина, погонявшая корову длинной хворостиной, время от времени нагибалась, сгребала в охапку кое-где золотившуюся на стерне солому, бросала ее в телегу. Видно, хутор отапливался, а может, и кормился остатками не очень тщательно убранного хлеба. Вблизи хутора стерня была чистой, прибранной. Здесь, ближе к полосе, еще лежали сухие валки необмолоченной пшеницы.

Женщина постепенно приближалась к опушке. Когда до нее оставалось не больше полусотни шагов, Самусев легонько тронул Машу за локоть:

– Давай!

Завидев поднявшуюся из-за кустов Иванову, казачка настороженно остановилась. Негромкий разговор, и Самусев с облегчением вздохнул – обе направлялись к опушке.

Как оказалось, немцев на хуторе не было. Заезжали, видно, разведчики, на мотоциклах и бронетранспортерах, однажды побывали и танкисты, но подолгу не задерживались.

– «Матка, яйки», «Матка, млеко». Нажрутся, наплещутся у криницы, вроде вутки, тай укатывають, слава тоби господи, – рассказывала Варя – так звали новую знакомую. – На окрестных хуторах, мабуть, много их, а мы сбич шляха. Курей-утей пострелялы. Да то перебедуется. Бабы наши як кошки хитрущие, в клунях теперь пусто, все, шо есть, позакопували. А уж для вас найдем и сальця и винця.

– Винца-то ладно. Водички бы. За весь день по кружке на брата только и пришлось.

– Так я разом, разом, – всполошилась Варя. – Тики худобу свою заворочу та сусидок покличу. Пидешь со мной? – обратилась она к Маше.

Та вопросительно глянула на Самусева. Он кивнул:

– Будешь в хуторе, попроси из одежды чего-нибудь. Себе и Зое. Костюмеры из нас липовые.

На маленьком хуторе едва ли не каждый приходился друг другу кто кумом, кто сватом. Но, наверное, дело было не в родстве. Лично мне за все те годы ни разу не довелось столкнуться с равнодушием, с безразличием, душевным нейтралитетом. Не было фронта и тыла – был сражавшийся народ, люди, отмобилизованные велением собственных сердец.

Вскоре у опушки остановилась телега, нагруженная сверх всякой меры.

Сзади возвышалась кадушка с водой, бережно обвязанная поверху чистой мешковиной. На дне телеги уложены две громадные парусиновые торбы со свежим, выпеченным на капустном листе домашним хлебом, кусками чуть присоленного в три-четыре пальца толщиной сала. Сливочное масло в здоровенной кастрюле, глиняные горшки с варениками, залитыми сметаной, пироги, яйца.

И в иные времена этот груз не мог бы не вызвать зависти у любителя вкусно покушать. Тогда же он был сокровищем. Бойцы не могли прийти в себя от удивления. Будь Маша постарше и поопытнее, то, наверно, заметила бы, с каким усилием отводят глаза от снеди трое Вариных казачат. Ей и в голову не пришла простая мысль – когда в хатах всего вдоволь, хозяева не собирают в поле колоски.

Самой желанной была вода. Пили вдоволь, взахлеб. Выпили бы, наверное, всю кадушку, если бы Самусев не опомнился, не прикрикнул, чтобы оставили на дорогу.

Потом сидели, разбившись на группы, с жадностью уничтожая домашнюю снедь, наедались впрок перед дальней дорогой. В НЗ были отложены хлеб и сало. Самусев, глянув на часы – время приближалось к одиннадцати, отозвал Зарю, велел ему повнимательнее наблюдать за юго-восточным сектором и пошел проводить Варю до опушки. Ему хотелось поподробней расспросить о дороге.

Когда Самусев вернулся, Заря четким шепотом отрапортовал:

– В двадцать три тридцать в секторе замечены две ракеты. Зеленая и красная. Интервал – секунд десять.

– Именно так, сначала зеленая?

– Так точно.

– Дистанция?

– Затрудняюсь сказать, товарищ старший лейтенант, но большая. На пределе видимости. Первую чуть не просмотрел.

– Молодец комиссар! Далеко ушел. – Самусев на мгновенье запнулся. – Ну ладно. Поднимай людей.

Ракеты, выпущенные группой комиссара, означали, что основной поток вражеских колонн держится параллельно дороге, и если отклоняется, то больше к югу. Потому Самусев повел своих людей севернее, по-флотски – на ост-норд-ост, наперерез наступавшим. Перейти линию фронта на фланге совершающих бросок гитлеровских частей было, наверное, проще.

ГЛАВА III. Счастливая ошибка?

На дневку расположились прямо в степи – от одной лесополосы изрядно оторвались, до следующей же оставалось километров десять. Отдаленный гул моторов со стороны дороги известил о приближении очередной мотоколонны. Собственно говоря, движение на дороге не прекращалось и ночью. Время от времени какой-нибудь лихач-водитель вспарывал темноту белыми мечами света резервных, не «подсиненных» фар. Однако это не мешало нам. Гитлеровцы не отклонялись от основного маршрута.

Другое дело – день. С высоты кузовов громоздких трехосных машин открывался, наверное, отличный обзор, а рисковать понапрасну Самусев не хотел. В неглубокой, полого уходящей на север ложбинке дозорные обнаружили ветхий, полуразвалившийся сарай. Родничок струил понизу ледяную, чистую, как роса, воду. Даже сейчас, осенью, поднималась вокруг сочная трава. В тени развесистых ив сохранились крепко вбитые колья не то от скамей, не то от общего бригадного стола. В прежние времена тут располагался, наверное, полевой стан.

Здесь-то и разместилась на дневку наша команда, которую со вчерашнего утра мы именовали не иначе, как «Севастопольский батальон». Четверо с автоматами ушли в дозор. Остальные, истосковавшиеся по живой, немеряной воде, едва не осушили ручей, впервые за двое суток по-настоящему умылись. Потом блаженно развалились на ворохах соломы, на старой ветоши, захрапели на разные голоса.

Единственные, кому долгожданный привал не обещал необходимого отдыха, были Маша и я. Нам предстояло идти в разведку, выяснить, что ожидает группу по ту сторону полосы, темной бахромой оторочившей по горизонту сияюще-синий купол неба.

Самусев понимал, что после двухсуточного марша еще один почти тридцатикилометровый переход будет для нас мучительно трудным. Нам предстояло днем обернуться в оба конца, а ночью вести за собой группу до следующего подходящего укрытия. Но все определял наряд, добытый на «Варином хуторе» и совершенно преобразивший Иванову и меня.

Инструкция, которой Самусев напутствовал нас, была предельно проста.

– Далеко за полосу не уходите, километров на пять-семь, не больше. Оружия не берите, не в нем ваша сила. Хорошо бы ориентиры наметить, чтобы ночью с дороги не сбиться. Встретите немцев – держитесь спокойно, а в случае чего – идете с хутора Криничного. Слышали, что на выселках близ Верховской совхоз большой разогнали, хотите там овец прикупить. Деньги – вот.

Мы двигались рубежами – от крутобокого валуна к встопорщенным кустам орешника, от брошенной, видно, еще прошлой осенью, развалившейся телеги к копешке полусгнившего сена.

Маша намечала маршрут. Я – за «слепые» месяцы в госпитале моя память необычайно обострилась, – как школьница, шевеля губами, заучивала ориентиры и дистанции. Хотя карандаш и пачка папиросной бумаги были заготовлены, делать заметок не решались. В случае обыска они выдали бы нас с головой.

Около полосы увидели следы недавней схватки. Черные проплешины минных разрывов, наспех, видно, под огнем отрытые окопчики, россыпи стреляных гильз. Вдоль опушки чернозем был взрыт танковыми гусеницами, деревья иссечены очередями. В воздухе стоял едкий запах гари. Бой, видно, шел совсем недавно – день, может быть, два назад. Поколебавшись, мы вошли в полосу, раздвигая руками влажные от росы ветви.

В косых лучах солнца, пробившегося сквозь плотные кроны, плыли зыбкие волны испарений, толстый ковер опавшей листвы, мягко пружиня, гасил звуки шагов. По-рассветному дружно, наперебой заливались птахи. Я прислушивалась – в птичьем хоре не слышалось тревожного сорочьего стрекота, полоса была безлюдна.

Шагов через тридцать, за густым и низким, словно приплюснутым, бордюром опушки перед нами опять открылась степь. Стерня до самого горизонта бугрилась неубранными копешками. Мы огляделись.

Слева, километрах в трех, полоса круто, почти под прямым углом уходила к северу. Справа, тоже не близко, неподалеку от основной дороги, у самой кромки леса что-то темнело. Впереди прямо по маршруту, примерно на такой же дистанции, круглилась небольшая рощица.

Посовещавшись, мы решили дойти до нее и потом возвращаться. Но когда прошли с полдороги, стало ясно, что мы ошиблись. Не рощица – одно-единственное дерево – высоченная, кряжистая верба-великанша раскинула над полем могучие ветви, раскинула так широко, что издали казалась группой деревьев. Не воспользоваться такой идеальной наблюдательной вышкой было попросту глупо.

Однако задача оказалась не так проста. Маша с разбегу пыталась допрыгнуть хотя бы до первого из нижних суков – ничего не получалось. Собрали и подтащили все каменюки, которые отыскали по соседству, и этого трамплина не хватило. Тогда я, взобравшись на шаткую пирамиду, опустилась на колени, лицом к бурой, щелястой коре.

– Лезь! Лезь, становись на плечи.

Маша повиновалась. Цепляясь пальцами за ствол вербы, я выпрямилась. Сразу резко застучало в висках, глаза застлали скачущие радужные кольца.

– Достаешь?

– Нет, Зоя, чуточку не хватает… – виновато отозвалась Маша.

– Становись на голову.

– Ой, что ты? Ведь рана…

– Да быстрее, черт… Упаду ведь… Ну!

Резко оттолкнувшись от живой опоры, Маша схватилась зa толстенную бугристую ветвь, зацарапала, заскребла босыми ногами по стволу, подтянулась и белкой исчезла среди листвы.

Я отошла от вербы шатаясь, легла ничком, спрятав лицо в ладони, стараясь дышать ровнее и глубже. Медленно уплывала боль, обручем стиснувшая голову. Серая пелена перед глазами светлела, начала таять.

Прошло, наверное, с полчаса, но Иванова все еще не спускалась. Присев, я внимательно просмотрела крону, но нигде не было видно серого лоскута Машиной юбки.

– Маша, ты что там? Заблудилась?

– Им бы заблудиться, фашистюгам… Прут и прут по дороге машины, восемьдесят семь штук насчитала. И все на юг. А вон и танки… Десяток… Еще десяток… Еще… Слушай. Там, у полосы, тоже ведь танк стоит. И дымок вроде от костра поднимается. Нет, здесь напрямую идти не стоит. Правей, на угол полосы держать нужно. Ну, я спускаюсь, насмотрелась.

Несколько минут спустя, когда, забирая круто на север, мы зашагали по полю, из-за здоровенной прошлогодней скирды нам навстречу выступил невысокий человек в накинутой на одно плечо лягушачьей, с разводами немецкой плащ-палатке. Из кармана грязных синих бриджей выглядывала рубчатая рукоять пистолета.

– А ну! Девчата, подождите, не спешите. Ходите сюда, будем знакомиться.

Убегать было бесполезно. На таком расстоянии и пацаненок не промахнулся бы из рогатки. Белобрысый, обросший щетиной незнакомец держался спокойно и уверенно.

– В вороньих гнездах яйца искали? Так осень, пустых скорлупок и тех не найдешь.

– Ни, дяденька, – мгновенно перейдя на местный русско-украинский диалект, ответила я. – Телка мы шукаем, рыжий и такась во лбу беленька ласочка. Третий день не ворочается, проклятущий, боюсь, не солдатики ль его в котел…

– Постой-постой… – перебил белобрысый и весь подался вперед, пристально всматриваясь мне в лицо. – Вот оно что… Быстро ты приспособилась… Петлицы твои где, сержант?

– Якись петлицы? – Я, похолодев, пыталась не сбиться с взятого тона.

– Ну, хватит дурочку валять. При каком хуторе пригрелись, защитнички?

– Та не с хутора мы, со станицы Верховской. Телок вот…

– Из госпитальной вы команды, сочинской. Обе. Тебя не помню, – грязным пальцем он ткнул в сторону Ивановой, – а эту видал. Два дня назад вас под Ейском десант разогнал пулеметами. А теперь вы вон где. Может, с частью? Тогда ведите к своим.

Мысли лихорадочно метались, обгоняли одна другую, путались. «Тоже из команды? Не было такого. Сослепу не разглядела? Но ведь и Маша его не знает. Опознал меня сразу, может, и взаправду шел с нами? Но на нем же немецкая форма! Перекинулся, пошел в полицаи? Тогда должен сразу гнать нас на пост. Хочет проследить, добраться до наших? Что делать?»

Белобрысому, видно, надоело затянувшееся молчание.

– Не хотите отвечать? И не надо. – Он вынул из-под плаща левую руку с зажатой в пальцах толстой куцей сигарой, щелкнул зажигалкой. – Гуляйте себе. – И, демонстративно отвернувшись, засвистал: «На закате ходит парень…»

Медленно, словно обреченные, поминутно оглядываясь, мы пошли. Куда – обе не знали. Идти к месту дневки – значит выдать своих. На хуторок, который остался по ту сторону полосы? Там уже могли быть немцы, да и этот белобрысый не оттуда ли появился? Стоять, пережидая? Тоже бессмысленно.

Единственное, что подсказывал не разум – инстинкт, – продолжать двигаться в прежнем направлении. Не показывать, что неожиданная встреча нарушила наши планы. Кстати, двигаясь к стыку лесополос, мы вроде бы держали курс на хутор.

– Ты хоть следи за ним, Машенька. Не упускай из виду, – прошептала я, когда мы прошли шагов пятьдесят.

– Сидит, покуривает, вроде бы и дела ему нет до нас, скотине.

– Ну, пошли, пошли. Что-нибудь да придумаем.

Трудно, ох, как трудно идти под палящим солнцем, по жесткой, колючей стерне, понимая, что любой твой шаг может оказаться последним. Шагнешь – и вдруг щелкнет за спиной пистолетный выстрел. Шагнешь – и в этот самый миг белобрысый решит, что не след ему далеко отпускать добычу, кликнет своих, схватят, поволокут…

И все-таки мы шли. Молча, прямо, одеревеневшими спинами ощущая черный зрачок пистолетного дула.

Как во сне, добрались мы до полосы, притаились в кустах. Иванова осторожно выглянула из-за ветвей.

– Вон он идет. Видишь – вот он! – Маша крепко стиснула мою руку. Но я не могла разглядеть завернутую в камуфляжный брезент фигуру.

– Куда?

– Назад. К вербе.

«Может, и вправду наш, из команды? За те несколько часов марша, после того как мы вышли из автобуса, Маша могла и не запомнить каждого. Но, с другой стороны, у него пистолет, а личное оружие могло остаться только у командира. Разве Самусев не жаловался тогда, в разговоре с начальником пересыльного пункта, что на семь десятков бойцов надо бы еще хоть одного взводного? Если это враг, то почему он нас не преследует? Если свой – как мог так спокойно, почти равнодушно примириться с тем, что мы отказываемся его признавать? Почему не требовал, не настаивал?»

Мы еще некоторое время выжидали, наблюдая за одиноким путником, пока тот не скрылся из глаз. А потом, пробравшись сквозь кустарник, выбрались в степь и что есть духу кинулись к своим. Ни я, ни Маша не подозревали, что в накинутой камуфляжной палатке к старой вербе уходил не белобрысый незнакомец, а совсем другой человек.

Когда, удостоверившись, что тот, в плащ-палатке, и не думает следить за нами, мы перебегали полосу, на опушке нас уже поджидал отлично замаскировавшийся наблюдатель.

Солнце катилось к закату, когда запыхавшиеся, измученные мы добрались, наконец, до своих. По нашему взволнованному, встревоженному виду Самусев сразу понял, что произошло что-то неожиданное.

– Подъем! В ружье! Пять минут на сборы! – скомандовал он.

Потом, отведя нас в сторону, спросил:

– В чем дело? Быстро!

Однако докладывать не пришлось. В распахнутую дверь донеслись громкие голоса, появился дозорный, без особой деликатности подгоняя дулом автомата давешнего белобрысого незнакомца. Его втолкнули в сарай. И мгновенно наступившую тишину нарушил возглас Самусева:

– Нечипор! Чертушка аэродромный!..

В следующий миг, по-медвежьи стиснув друг друга, они затоптались на месте. Радостно зашумевшие бойцы окружили их тесным кольцом, и только мы, сгоравшие от стыда за двойной провал, – не опознали своего, проморгали «хвост», – забились в угол. Смотреть в глаза друг другу не хотелось.

Обросший белобрысый незнакомец оказался тем самым Георгием Нечипоренко, командиром, которого Самусев все-таки выговорил себе у начальника пересыльного пункта. Нечипоренко лежал в каком-то другом госпитале, был нам совсем не знаком. И все же мы не могли простить себе этой ошибки.

Оставшись с группой безоружных бойцов, Нечипоренко тоже не растерялся. Сориентировавшись по сохранившейся в полевой сумке десятикилометровке Северного Кавказа, бывший летчик повел группу напрямик. Двигаясь несколько под углом к нашему маршруту, бойцы Нечипоренко тоже вышли к тому участку лесополосы, где несколько дней назад головная часть немецкого десанта столкнулась с нашей маршевой ротой.

Бой был, видно, и долгим и жестоким. Маршевики, занявшие оборону на опушке полосы, имели несколько пулеметов, ПТР. Отбивались отчаянно. Они сумели сжечь один броневик, подбили и танк, обошедший их с тыла, положили немало десантников, но и сами погибли.

Прочесав полосу, бойцы Нечипоренко подобрали кое-какое оружие, не замеченное трофейной командой гитлеровцев, – пяток трехлинеек, один симоновский полуавтомат с кинжальным штыком, немецкий карабин. Магазины найденных винтовок были пусты, лишь в коробе искалеченного «максима» застрял обрывок снаряженной ленты. Двенадцать патронов – по два на ствол.

А вот о захвате подбитого танка, у которого, наверное, для ремонта остался и экипаж и несколько пехотинцев, стоило, пожалуй, задуматься.

Еще до встречи с нами Нечипоренко, замаскировав наблюдателей в копешках, подумал о нападении на одиночную машину. Теперь же, соединившись с силами «Севастопольского батальона», он предложил старшему лейтенанту смелый и остроумный план.