Текст книги "Московский лабиринт. Дилогия (СИ)"

Автор книги: Олег Кулагин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 43 страниц) [доступный отрывок для чтения: 16 страниц]

– Мне нравится жить здесь.

– Понимаю ваши чувства. Но нельзя позволять иллюзиям лишать вас будущего. Сейчас Россия лишь устарелое географическое понятие. – Он торопливо поправился: – Я имею в виду то трудное положение, в котором оказалась ваша родина. Приобретя квалификацию, опираясь на знания, а не на старые химеры, вы могли бы лучше ей помочь. – Доверительно склонился в мою сторону: – Поверьте, милая Татьяна, я уже немолод и имею кой-какой опыт. Экстремизм не решает ни одной проблемы. Наоборот, он их создает. И никто сейчас не делает больше для этой страны, чем правительство Гусакова и Международный Совет.

– И Рыжий? – уточнила я, наивно хлопая ресницами.

Это становилось почти забавным. Он действительно рассчитывает так запросто меня обработать? Что называется, «промыть мозги» в дружеской беседе. Нет, на дурака не похож. Какой-то козырь у него должен быть. Пока что он развлекается. «Чешет» по шаблону, не задумываясь, а сам не спускает с меня глаз, будто хочет насквозь увидеть.

Алан засмеялся:

– Я же говорил, некоторые иллюзии трудно преодолевать. Так часто бывает. Великих реформаторов современники не ценят. А потомки – ставят памятники. Анатолий Борисович делает все, чтобы экономика бывшей России стала эффективной. Многие предыдущие правители любили рассуждать об этом. А он не только говорит, но и делает.

Ну вот. Наконец прорезалось словечко «бывшая».

Уловив что-то в моем взгляде, американец посерьезнел:

– Да, это тяжело. Порой это больно. Я сам искренне переживаю за великий русский народ. Но это – необходимые временные меры. Через несколько лет вы не узнаете эту страну.

Уже и сейчас не узнаю. Представляю, что будет еще через несколько лет.

– Я давно знаком с Анатолием Борисовичем. У него есть одно качество, уникальное для политика, – продолжал ораторствовать Алан. – Да, он не популист. Но он всегда выполняет обещания. Помните, как быстро удалось навести порядок в Воронеже?

Комната слегка качнулась вокруг меня. Изображать наивность вдруг стало тяжело. Невыносимо…

Воспоминание. Мучительно-яркое…

Огромное, чуть припорошенное снегом поле. Вмерзшие в землю тела – по всему полю… И где-то среди них – трое самых родных и близких… Я искала. Вглядывалась в изуродованные лица. Кровоточащими пальцами разрывала мерзлую землю. Слепла от слез.

Не нашла…

Рыжий выполняет обещания…

– …Явные позитивные сдвиги, – будто через вату доносился голос Алана, – население больше не ощущает нехватки продовольствия. С этим нельзя спорить. Это факты…

Да, Тула – сытый город. Почти как Москва перед войной. Здесь хватает ярких витрин. Сюда не допускают беженцев. Но я знаю, что стоит отъехать километров на триста-четыреста…

Лишенные света и тепла, полумертвые города. Убогие деревни… И тощие ребятишки вдоль обочин автомагистралей – каждый раз, когда проходит натовская колонна. Они ждут. Иногда им везет, и миротворцы начинают швыряться монетами.

Однажды я тоже ждала у обочины. Я была старшей в компании таких же замурзанных существ. Нам не повезло. Самые добрые и щедрые – немцы. А в тот раз мы нарвались на литовцев. В детей полетел град пустых бутылок. Литовцы хохотали, тренируясь в меткости. Один из мальчиков, лет шести, не сумел увернуться. Упал с разбитой головой.

Я взяла камень и у поворота догнала ту машину. Швырнула булыжник в их рожи… Не промахнулась. И отсиживалась в канаве, пока над головой свистели пули…

– …конечно, миротворческий контингент сыграл свою роль в борьбе с анархией. Но сейчас обстановка стабилизировалась. И пытаться раскачивать ее – безумие.

Я подняла голову:

– Стабильность? Да, на кладбище всегда спокойно…

Глава 2

– Жаль, Татьяна, что у нас не получается разговор, – менее задушевным тоном констатировал Алан. – Наше сотрудничество было бы полезным в первую очередь для вас.

Странно, но в глазах его мелькнуло что-то вроде удовлетворения.

Я вдруг поняла. Он не зря языком молол. И про выдающиеся способности Рыжего. И про остальное… Он знал обо мне куда больше, чем казалось вначале. И ждал, что я сорвусь. Пусть в мелочи… Как опытный кукловод, дергал за нужные ниточки. Словно готовил меня для роли в будущей пьесе и хотел узнать, на что эта кукла пригодна.

А я поддалась как дура. Наивная дура. Или это кофе так действует?

– Что вы понимаете под сотрудничеством? – осторожно уточнила. Может, еще удастся потянуть время.

Американец прищурился и в этот раз обошелся без долгих предисловий:

– Например, мне интересно было бы поговорить о системе «Стилет».

Будто январский ветер пронесся по комнате. Вот оно… Алан наконец-то выложил козырь. Они знают. Михалыч что-то успел сообщить в штаб. Информация дошла до предателя. Значит, шансы уцелеть практически нулевые. Они будут резать меня на куски, пока не вытряхнут все.

Я улыбнулась, хотя это было нелегко:

– Как вы сказали? «Стилет»? Первый раз слышу…

Алан покачал головой:

– Вранье вам не идет. – Медленно встал, подошел к окну и проговорил, задумчиво глядя на багровеющее закатное солнце: – Жизнь – суровая штука, Татьяна. Очень печально, что она бывает сурова даже к таким красивым девушкам. – Обернулся и посмотрел на меня с легкой грустью: – Наверное, думаете, что я собираюсь отдать вас этому мяснику Фатееву? Нет. Он убьет вас еще до того, как получит хоть какую-то информацию. – Алан засунул руки в карманы брюк и прошелся по комнате: – Существуют более действенные методы. Например, специальные наркотики, развязывающие язык. Признаюсь, тоже не слишком надежное средство. И с массой побочных эффектов. Куда более полную информацию можно получить с помощью… ментосканирования.

Я судорожно сглотнула.

Он приподнял бровь:

– Вам надо объяснять, что это такое?

Да нет, можно было не объяснять. На Украине такое уже использовали. Но американец все же уточнил с леденящей дотошностью:

– После двух сеансов ментосканирования люди теряют рассудок, после четырех – превращаются в растение. Вы хотите умереть героиней, Татьяна? Вы будете жить идиоткой. Пускать слюни и испражняться. Не вызывая ничего, кроме отвращения. А главное, совершенно напрасно, потому что из ментограмм можно узнать практически все. – Пожал плечами, задал риторический вопрос: – Неужели вы этого хотите? – Отвернулся. И вдруг произнес неожиданно мягко: – Я тоже не хочу. – Снова сел в кресло напротив. Попробовал рукой кофейник: – Остыл. Заварить для вас свежего?

– Не надо. – Голос у меня предательски дрогнул.

– Считаете меня негодяем?… Да, я знаю про Воронеж, про вашу семью… Простите. Не было другого способа вас разговорить.

В глазах его не чувствовалось фальши. А может, у меня не хватало умения её различить.

Он кашлянул:

– Я не зверь. Я – обычный человек. – Извлек из бумажника фотографию смеющейся темноволосой девицы на фоне двухэтажного дома: – Моя дочка. У нее русское имя. Настасья. Всего на год старше вас. – Спрятал бумажник. Достал из кармана плоскую коробочку, нажал что-то, положил рядом с собой на столе: – Теперь нас никто не услышит.

Интересный поворот.

– Мы должны помочь друг другу. И это не пустые слова «доброго» следователя. Чтобы вы поверили, я кое-что расскажу. То, чего следователи обычно не говорят. – Алан внимательно глянул на меня: – Вы ведь хотите знать, кто выдал вас… и всю вашу организацию? – Полез в стол и извлек темную кожаную папку: – У «охранки» – обширное досье. – Перелистал несколько страниц: – Татьяна Гольцова… В 2012-м – год общего режима в петербургском «централе». За нелегальный переход балтийской границы. Неприятный эпизод – ранен пограничник, один из ваших друзей, Евгений Зимин, погиб… Ладно, это старые дела… Здесь кое-что поновее… Собирала информацию о дислокации миротворческих сил в Туле и окрестностях, способствуя террористическим актам. Новомосковск, Серпухов… Участие в подготовке взрыва магистрального газопровода 16 октября 2014-го.

Даты, имена… И с каждым словом будто все ниже спускается потолок и воздух уходит из комнаты.

Им известно много. Слишком… Даже о том, о чём не знали и не могли знать в штабе…

Алан прервался, поднял глаза.

Я застыла с каменной улыбкой на лице. Среди хаоса обрывочных мыслей единственная была четкой и яркой: «Кто? Кто нас предал?»

Американец захлопнул папку:

– Нет смысла тратить время на перечисление… Конечно, президент Гусаков может вас и помиловать. После ментосканирования вы уже не будете представлять для них ни малейшей угрозы.

Вздохнул:

– К сожалению, время героев давно ушло. Сейчас время технологий. Именно поэтому Америка во главе мира. Не потому, что она – самая плохая и всех давит. Просто она создала эти технологии. И человечество идет за ней. Хотим мы этого или нет.

– Вы… Вы обещали рассказать…

Алан постучал ногтем по кофейнику.

– Это не слишком приятная история. Зато – правдивая. Жил когда-то смелый человек. За Родину он сражался на разных концах мира. Но от всех его усилий было мало толку. Враги наступали. И однажды они пришли к нему домой. Разделили Россию и посадили в президентские кресла марионеток… Конечно, этот человек не мог смириться с этим. Он создал организацию и продолжил борьбу…

Во всем этом была только одна маленькая странность. Внешне человек ничуть не изменился. Но он сообщал американцам о каждом своем шаге. И получал деньги. Именно на эти деньги его организация росла, крепла. Захватывала в свои ряды новых бойцов Сопротивления. И каждый новичок попадал в картотеку. Умные враги до поры до времени никого не трогали. Они забросили широкую сеть, и однажды в эту сеть должен был попасться богатый улов…

В интонациях Алана нет торжества. Только легкая грусть и как будто усталость.

Вот значит как… Значит, действительно, никто не мог уцелеть.

К горлу подступил комок. Слова выходят бессильные, придушенные:

– И что же вы с ним сделали… с этим человеком? Пытали его ребёнка?

– Татьяна, – укоризненно качнул головой Алан, – сейчас обходятся без драматических эффектов. Я ведь говорил – время героев ушло. Он предал вас. И он будет жить с этим. Спокойно и без мелодраматизма. А вы подумайте, что же такое творится с Россией, если сколько-нибудь организованная оппозиция может существовать здесь лишь на американские деньги?

Я прикусила губу. Как хотелось, чтобы он врал!

Неужели два с лишним года мы были только муравьями, копошившимися под надзором опытных «биологов»? Все превращалось в ненужную, самоубийственную бессмыслицу…

Я потянулась к чашке механическим движением… Очень хотелось расплакаться… Было бы куда легче, если бы на меня орали. Грозили… Но мне сочувствовали.

Ради чего? Ради чего мы все погибнем?

Взгляд Алана – серьезен. И слова его падают, будто гири на чашу весов. Тяжелые и верные:

– Россия – больна. И она может умереть. Если растратит силы в напрасных судорогах. Я не хочу этого. И вы не хотите. – В глазах его – искренность: – Сила любой страны – человеческий потенциал. Чтобы страна жила – лучшие должны спастись. Должны спастись вы, Татьяна. Должны жить и работать те молодые люди, встреча с которыми назначена у вас через пять дней. А они погибнут. Рано или поздно. Если мы с вами им не поможем.

– Какая трогательная забота… И чем же… мы им поможем?

– Для начала поверьте мне.

– Во что я должна верить?

– В то, что им ничего не грозит. Если я найду их раньше, чем некоторые из моих коллег.

– А не проще было обождать эти пять дней? Вы ведь знали о встрече. Могли проследить… И обошлись бы без моей помощи.

– Вы – умная девушка, – улыбнулся Алан, – но о многом и не догадываетесь. К сожалению, я – не всемогущ. Приходится учитывать кое-какие факторы. Вы, наверное, привыкли считать американцев единой враждебной силой. Но они – тоже разные.

– Ниггеры, латиносы… Кто там еще?

– Кажется, мне удалось вас заинтересовать. Не скрою, в политических кругах Америки преобладает точка зрения, что Россия – лишь устарелое название. И чем скорее исчезнут с лица Земли её остатки, тем полезнее для цивилизованного мира.

– А вы разве думаете иначе?

– Сильная Российская республика – необходимый элемент мировой стабильности. Уже после перехода Дальнего Востока под японский и китайский контроль баланс сил нарушился – явно не в нашу пользу… Если Россия окончательно погрузится в хаос, следующее десятилетие грозит крахом мирового равновесия. И обвалом всей глобальной экономики. Такого кризиса Америка может и не пережить.

– Так вам и надо, – слабо усмехнулась я.

– Если Америка рухнет, Россия от этого не воскреснет, – в его голосе почудился холод. – Даже при огромном желании к тому времени воскрешать уже будет некого и нечего.

– И много таких умных… как вы?

– Пока мы – в меньшинстве. И, к сожалению, наши возможности влиять на реальную политику – ещё ограничены. Скрытая борьба идет не первый год. В ваших интересах… в интересах России, помочь нам выйти на создателей «Стилета». Это было бы серьезным аргументом.

– А если я скажу «нет»?

– Тогда я не сумею ничего сделать – ни для вас, ни для этих ребят. Несмотря на всё моё желание.

– Вы заставите их работать на Америку?

– Они же умные люди, Таня, Думаю, они тоже прислушаются к моим доводам. Да, мы воспользуемся их разработками. Но и Россия – тоже. Новая объединенная Россия. Не с лицом генерала Гусакова.

– Гусаков – не главный. Вы знаете…

– На ближайших слушаниях в конгрессе всплывет вопрос об ответственности

всего

тульского правительства за террор против населения. В том числе за воронежские события. Поверьте, большинство американцев не одобряют такие методы. Я лично передам собранные мной материалы.

– А Рыжий об этой вашей инициативе не догадывается?

Алан скромно прищурился и погрозил пальцем:

– Татьяна, не забывайте. Я – профессионал.

– Какие гарантии, что вы не врете?

– То, что я уже сказал, – достаточная гарантия. Такими словами не бросаются.

– Мне надо все обдумать.

Взгляд его опять стал по-отечески теплым:

– Я на вас не давлю. Хотя время не наш союзник… Отдыхайте. Утром поговорим. Как говорят русские, утро вечера мудренее.

Он проводил меня до двери. И приказал конвоирам не надевать на меня «браслеты».

– Мне кажется, мы поймем друг друга, Таня…

Пока вели в камеру, еще раз прокрутила в памяти разговор.

Алан был убедительным. Дьявольски убедительным. И лишь взгляд, последний взгляд Старика, да чувство, будто Алан дёргает за невидимые ниточки, ещё помогали бороться с искушением…

Соберись, Таня, соберись… Нельзя раскисать. Надо рассуждать логически. Как учил Старик…

Алану нужна не только информация. Ему нужна я.

Почему?

Одного из разработчиков «Стилета» я знаю в лицо. И Михалыч знает.

Но вариант с Карпенко сразу отпадает. Ментосканирование и наркотики к нему не применишь – человека в таком возрасте это убьет. Потому «охранка» и передала Старика Трибуналу – вытрясти из него что-то ценное уже не надеялись.

А вот моих ментограмм вполне хватает…

Я не верю в доброту цээрушников.

Почему бы им меня не выпотрошить? Отследить клиента и выйти на лабораторию…

Нет. Слишком рискованно.

В течение трех лет президентства Гусакова физикам удавалось прятать «Стилет». Они осторожные. Почуяв опасность, могут уничтожить и прибор, и всю документацию.

Алану надо, чтоб они ничего не заподозрили. Чтобы сами были целыми и невредимыми.

Логика железная.

Но кое-что нелогично. Зачем было устраивать операцию против Подполья? Лишний риск, лишняя вероятность спугнуть физиков… Всего пять дней выждать – и бери нас тёпленькими. Вместе с лабораторией.

Единственное объяснение – наши назначили Главную Акцию на ближайшее время. Без всяких нуль-генераторов, обычными средствами. И у кого-то из СОКовского начальства не выдержали нервы.

Американцы исправляют ошибки тульских подельников? Да, без меня им никак не обойтись…

И Алан не сомневается в успехе. Это читалось в его глазах. Это кольнуло меня в конце разговора.

В такой ситуации люди цепляются даже за призрачную надежду… Он знал, что по-другому не будет. Он уже написал для меня роль в своей пьесе.

Типично американская слабость. Самоуверенность.

Я улыбнулась, представив,

какое

у него будет лицо. Нет, Алан, выход у меня есть… И не тот, который ты заботливо для меня приготовил.

Я – спокойна. Нет уже ни страха, ни отчаяния – все перегорело. Лишь пустота… Чёрная пустота внутри.

Не думала, что буду так спокойна…

Они прощупали, просветили на специальных стендах каждый клочок моей одежды и обуви. Обыскали каждый миллиметр моего тела. Забрали ремень, вытащили шнурки из кроссовок. Даже сделали укол – кажется, вакцина против чего-то. Они очень беспокоятся о моем здоровье. Стекло в камере – бронированное. Нары прочные, намертво привинченные к полу. И за мной постоянно следят через видеоглазок.

Но все, что нужно – смочить слюной и отковырнуть кончик ногтя. На правом безымянном пальце. Фальшивый ноготь, поверх настоящего. Пластинка очень тонкого, упругого биопластика с очень острым краем.

Им можно разрезать веревку, которой тебя связали. А можно перерезать вены. Лежа на боку, отвернувшись от видеокамеры. Кровь будет стекать, впитываясь в куртку и тюфяк. Её вытечет много, очень много… Прежде чем они спохватятся…

Я не подведу тебя, Старик.

Вот и пришли. Как быстро…

Когда распахнулась дверь камеры и яркий свет из коридора проник внутрь, сначала показалось, будто в углу комок тряпья. Но комок чуть шевельнулся, и я сообразила, что это человек.

– Пошла! – толкнул в спину надзиратель. Лязгнул замок. Я спрыгнула со ступенек и замерла. Человек больше не двигался.

Тогда я подошла ближе и склонилась над ним. Как раз в этот момент тусклая лампочка под потолком вспыхнула ярче. И я увидела, что на незнакомце живого места нет: через прорехи в изодранной одежде – страшные открытые раны, ожоги…

Этого несчастного бросили сюда, чтобы сделать меня посговорчивей.

Я прикусила губу в бессильной ненависти. Вряд ли сам Фатеев такой инициативный. Небось прямое указание вежливого американского шефа. Подонки!

Что я могу сделать для этого бедняги? Ничего. И целую ночь он будет корчиться в агонии рядом со мной. Назидательный урок для девчонки.

– Вы… Вы слышите меня? – тихонько спросила, ещё ниже склоняясь над незнакомцем. И вдруг показалось: он улыбнулся. А потом поняла – не показалось. Я испуганно отпрянула.

Они посадили ко мне сумасшедшего.

Незнакомец повернул голову. Обнаружилось, что взгляд, направленный на меня, вполне осмыслен.

– Здравствуй.

– Привет, – машинально отозвалась я. Как будто мы не в камере, а на лавочке, в парке. Чуть было не спросила: «Как себя чувствуешь?» И мелькнула мысль – а если все эти раны – сплошная бутафория? И незнакомец – обычная «наседка» Фатеева?

– Не надо бояться, – прошептал он.

Нет, на «наседку» не похож. Какой странный взгляд…

– Тебе больно? – не выдержала я.

– Да, – чуть кивнул, – сломанная рука… Пара ребер… Ожоги, резаные раны… Внутренние повреждения…

Голос был спокойный.

Я взглянула на его запекшиеся, треснутые губы:

– Принести воды?

– Спасибо… Не повредит.

Никакой посуды, естественно, не было. Стащила с себя куртку и подставила под струю. Торопливо донесла до раненого. Он успел сделать несколько глотков, прежде чем вода просочилась на пол.

– Спасибо, – опять поблагодарил. – Теперь будет легче.

– Как тебя звать?

– Николай.

Сколько ему лет? Трудно определить возраст, когда лицо – сплошные ссадины и синяки.

– Здорово ты их разозлил…

– Пожалуй, – согласился Николай. – И сказал-то – пустяк… Объяснил Фатееву, кто он такой.

– Похоже, ему было неприятно, – качнула я головой, не зная, плакать или смеяться.

– Кто-то же должен сказать ему…

– Ты серьезно?

– Всякий человек имеет право на истину о себе.

– А если этот… давно не человек?

– И это тоже истина.

Надо же, какой блаженный.

– Стоит ли за такое умирать?

– Всякая правда не даётся легко. Только ложь ничего стоит. – Изуродованное его лицо снова осветилось улыбкой. Доброй и бесхитростной.

Удивительное безумие…

– Ты слишком рано хочешь уйти, – вдруг произнес, не спуская с меня пристальных зрачков.

Я напряглась. Если здесь есть видеокамера, микрофон тоже должен быть.

– Они ничего не услышат, – успокоил Николай, – и не увидят. Ничего, кроме того, что им

положено

слышать и видеть.

Ну да. Всё начинает проясняться. Похоже, Алан считает меня дурочкой, если думает, что я куплюсь на такую чепуху.

– Сомневаешься, – понимающе вздохнул блаженный. – Приподнялся и сел на полу. Махнул искалеченной рукой: – Гляди.

«Придурок», – подумала я, отступая к противоположной стене, но тут же замерла. Потому что его раны начали быстро затягиваться. Без шрамов, без следов. Даже чёрная запёкшаяся кровь будто впитывалась в кожу.

Раньше такое я видела лишь в кино. Но теперь это были не спецэффекты. Страшное обезображенное лицо разглаживалось. Сквозь растворяющиеся гематомы, сквозь исчезающие ссадины проступали правильные черты.

Может, это я сошла с ума?

Или американец все-таки чего-то добавлял в кофе?

– Не бойся, – сказал Николай, – они хотят, чтобы ты боялась.

Прищурился, всматриваясь куда-то сквозь меня.

Сломанное ребро заныло и вдруг отпустило. Внутри осталось легкое покалывание и тепло…

– Спасибо, – выдавила я.

– Не за что…

Я села на тюремный матрац. Будто ноги перестали держать. Закрыла глаза.

«Не может быть… Этого не может быть».

Что со мной?

– Загляни в себя, Таня…

Я вздрогнула, и на щеках у меня выступили слезы. Наверно, я слишком долго сдерживалась. А боль… Все эти годы она никуда не уходила. Черными камнями застывала, падала на дно души. Но не исчезала. Иногда эти камни давили так сильно, что перехватывало дыхание. Родители, брат, Женька… Неподвижные тела на снежном поле…

– Никто не гибнет… – где-то рядом звучал голос.

Черные камни плавились и выходили горячими слезами.

– Никто…

Мне действительно хотелось этого. Чтобы не было мертвых городов. Серых СОКовскнх мундиров, огромных котлованов с телами расстрелянных… Только щедрое летнее солнце, только голубое, без угрозы, небо над головой. Добрые люди на светлых улицах, надежда и любовь в сердце…

Единственное, чего я не могла забыть, белозубой ухмылки Алана по ту сторону солнечного миража.

– Николай… Те, кто мне доверился – в опасности. У меня нет выхода…

– Не думай о смерти. Думай о жизни.

– Ты… Ты выведешь меня отсюда?

Он смеётся, почти беззвучно:

– Нет. Ты сама… Найди свой путь, Таня…

Призрачным маревом плывёт камера и бесследно растворяется…

Я медленно лечу над лесом, над спокойной гладью реки. Я понимаю, что это лишь сон, но всё так ясно… Такими настоящими кажутся отражения облаков на воде, тускнеющая голубизна вечернего неба, маленькая церквушка на берегу и рядом с ней – обыденно-прозаичная копна сена. Чудится, будто стоит немного напрячься и вплывёт ярким воспоминанием детства запах свежескошенной травы…

Нет, никогда прежде я не видела ни этой реки, ни этой церкви. А почему-то на душе легко. Словно наконец-то после долгих скитаний я вернулась в родные места. Рдеющая закатным солнцем маковка храма несёт надежду, будто свет в окошке, за которым тебя ждут. Но что это за надежда и кто меня ждет – я не знаю. Просто мне очень хорошо. Впервые за три с лишним года.

– Будет трудно, – слышится где-то рядом голос Николая, – но у тебя хватит сил…

А потом наступает пробуждение. Снова в камере, снова на жестком тюремном тюфяке. Лязгают запоры, и входит двое надзирателей. Нет, не за мной. Они принесли чёрный пакет на молнии. Чтобы упаковать в него мертвое тело, застывшее в углу. Неузнаваемо изувеченное тело человека, умершего от ран этой ночью.

Эх, Николай… Как спокойно ты говорил о смерти…

Глава 3

Через полчаса меня привели в кабинет Алана.

Взгляд у него был внимательный, с лёгким оттенком беспокойства:

– Доброе утро, Татьяна. Присаживайтесь.

– Не слишком доброе.

Алан вздохнул:

– Понимаю. Вы провели нелёгкую ночь. Честное слово, я не знал.

С досадой развел руками:

– Нельзя всё контролировать. Даже в этих стенах. Поверьте, это не мои методы. Оставлять вас на ночь в камере было ошибкой. Простите.

Может, он и не врал. Он бы действительно придумал что-то более утончённое.

– Идиоты! Мясники! Я разберусь, чья эта инициатива, и больше такого не повторится.

Нервно прошелся по кабинету, потом окинул меня заботливым взглядом:

– Неважно выглядите. Надо показать вас врачу.

Он и в самом деле отвел меня к врачу. Точнее, к врачам. И не думала, что здесь у них такое количество аппаратуры, включая новейшие трёхмерные томографы, электронные микроскопы и еще много чего разного неизвестного назначения. Целый медицинский институт в миниатюре.

Сначала мне разрешили принять душ. Потом взяли кучу анализов, просветили на томографе. И сделали пару уколов.

– Витамины, – пояснил сопровождавший меня Алан.

Привели в комнату без окон, с льющимся с потолка мягким зеленоватым светом. Здесь слегка пахло озоном и сосновым лесом. Посреди комнаты стояло что-то вроде прозрачного саркофага.

– Это не больно, – улыбнулся Алан, заметив страх в моих глазах. – Я вас оставлю на полчаса. А вы раздевайтесь, залезайте внутрь. Ионизированный воздух со специальными добавками. Прекрасно восстанавливает силы. Можете даже подремать.

Возражать я не стала. Если бы Алан захотел, всё бы произошло и без моего согласия. Пусть лучше думает, что я во всём готова следовать его указаниям. На аппаратуру для ментосканирования сооружение не походило. Что-то среднее между солярием и кислородной камерой – вроде тех, в которых сутками торчит одряхлевший Майкл Джексон.

Я разделась и забралась в «саркофаг». Если Алану надо, чтобы я выглядела и чувствовала себя хорошо, – в этом наши интересы совпадают.

Врач задвинул надо мной крышку. Комната опустела. И хотя не верилось, что мне удастся, я действительно задремала…

Когда открыла глаза, надо мной стоял американец:

– Полный порядок, Таня. Анализы хорошие.

Радуется, будто он мой лечащий врач.

– Одевайтесь. Идём завтракать.

Завтракали мы не в его кабинете, а в нормальной, почти уютной комнате. Если не считать решеток на окнах.

Я с аппетитом принялась за еду. Сегодня чувствовала себя куда лучше. Может, потому, что выспалась ночью. И всё воспринималось по-другому… Кем ты был, Николай? Талантливым гипнотизёром?.. Спасибо тебе. Сон, который ты навеял, был крепким и приятным…

Больше они не выдавят из меня и слезинки. И то, что вчера я собиралась перерезать вены – казалось нелепой детской слабостью.

– Не хотите еще бифштекса? Вам надо быть в хорошей форме, – сказал Алан. – Дело в том, что планы пришлось изменить. Мы связались с разработчиками «Стилета». Встреча через пять часов. В известном вам месте.

Вот как… Они знают по крайней мере один из нет-форумов, через которые мы устанавливали контакт, знают пароли и позывные. И сумели перенести встречу на три дня раньше.

Видимо, слишком масштабной была операция СОКа. И слишком неуклюжей. Скоро информация о нашем провале просочится и обязательно дойдёт до физиков. Поэтому американец так спешит. Я нужна ему прямо сейчас, работоспособной и свеженькой как огурчик. У него нет лишних дней, чтобы устраивать проверки. Алан уверен, что достаточно меня «обработал».

Вот он, мой шанс! Единственный. На который я даже не смела надеяться…

Мы вылетели из Тулы вертолетом. Скоро на горизонте появились сероватые многоэтажки окраин бывшей столицы. Дома здесь сохранились лучше. Кое-где даже поблескивали остатки стекла в оконных проемах.

Чуть погодя начался характерный московский пейзаж, и мне захотелось закрыть глаза…

Раньше я не видела

это

с высоты.

Бомбежки и голод выгнали из столицы большую часть жителей. Остальное довершили пожары. Дома без людей долго не живут. Тянувшиеся под нами во все стороны, почернелые, полуразвалившиеся остовы напоминали громадное неухоженное кладбище.

Даже сейчас, при ярком солнечном свете, Москва выглядела мрачновато. А ночью здесь по-настоящему жутко. В кой-какие места и полицаи не рискуют соваться после заката.

Тяжело выжить в городе-призраке. Но прятаться лете. Это не Тула, где на каждой улице нарвёшься на патруль.

На всем огромном пространстве Москвы вряд ли наберется три миллиона человек. Из них около двухсот тысяч – нелегалы и «полулегалы», обитающие в подвалах или сохранившихся бетонных коробках…

Кое-какие знакомые в московских Развалинах у меня есть. Если еще живы – помогут.

Я наклонила голову, вглядываясь через прозрачный колпак кабины. Внизу – Красная площадь. Флаг развевается над МакДоналдсом. Остатки бронзовых Минина и Пожарского уже успели демонтировать. На их месте возвышался пятиметровый уродец – памятник академику Сахарову работы Шемякина.

Площадь была чужой, как и всё остальное.

Миновав Садовое кольцо, вертолёт приземлился на расчищенный от руин участок. Поблизости ждал автомобиль. Старенький ВАЗ-«девятка».

– Сколько со мной? – уточнила я у американца.

– Кроме меня, ещё один. Ждёт в машине.

Понятно. Ожидается такой богатый улов, что Алан никому другому не доверил забрасывать невод. Будет сложнее для меня. Но, пожалуй, куда приятнее.

И всё-таки странно. Он готов идти на личный риск. Он во мне ничуть не сомневается. Это точно. Но в чём дело, в моих актёрских способностях? Или у американца опять припасен неизвестный козырь?

Мы сели в автомобиль, на заднее сиденье. Вертолет тотчас взмыл.

ВАЗ рванул с места.

Пока ехали, я успела присмотреться к водителю. Бритый, плотный затылок, короткая шея, выраставшая из широченных плеч – стандартная внешность человека, зарабатывающего на жизнь мускулами. Но взгляд, иногда мелькавший в зеркале заднего обзора, – цепкий, умный. Пожалуй, водитель не уступит Алану. А в чём-то, может, и опасней. Хотя бы тем, что, в отличие от Алана, он не считает меня своей маленькой победой.

Минут через пятнадцать, предварительно намотав круги по городу, «девятка» остановилась у метро «Площадь Суворова».

Улица и площадь – пустынны. Нежилой район. Кругом – сплошные развалины и брошенные дома с черными глазницами окон. Ярким пятном выделялся только новенький громадный плакат «Мы выбираем свободу!» – счастливая мамаша, обнимающая румяного упитанного ребёнка. Раньше я видела эту же мамашу на рекламе «памперсов». Наверное, оба плаката – продукция одного агентства.

Несколько хмурых оборванных личностей показались из развалин. Я поежилась: такие знакомые взгляды. Взгляды голодных шакалов. Нет, это не «переодетые». Скорее уж – коренные москвичи. За буханку хлеба – зарежут и не поморщатся. Впрочем, мы им – не по зубам. Наш водитель глянул сурово, и хмурых личностей, как ветром сдуло.

Метро не работает еще с бомбежек. Стеклянные двери выбиты. Вместо них приварены грубые решетчатые ворота, запертые на висячий замок. Жестяная табличка – белый фон, красные буквы на английском и русском: «Danger! Mines! Осторожно! Мины!» У всех уцелевших входов в метро сейчас такие таблички. Правительство Гусакова не может контролировать подземные коммуникации. И потому предпочитает их минировать. Хотя иногда не очень аккуратно. Опытный человек может и пройти.