Текст книги "Фантастика и Детективы, 2013 № 07"

Автор книги: Олег Кожин

Соавторы: Вадим Громов,Петр Любестовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Полёт в сторону первого мира шёл хорошо, пока мы не узнали на подходе к цели, что связаться с Землёй мы уже не можем: вышел из строя узел связи и модуль ручного управления. Возможно, на них подействовала своеобразная физика подпространства. Но это было не страшно: корабль и так летел на полном автопилоте, поэтому ручное управление задумывалось только в качестве страховки. Было решено садиться и заняться выполнением задания. Мир, который мы увидели, был сказочно красив: такого не ожидал никто. Всё вокруг переливалось разными цветами, даже трава – и та словно была живая; плоды на деревьях светились: ночью вся команда часами просто сидела у иллюминатора спускаемого модуля и наслаждалась этим зрелищем. Мы собрали образцы – растения и животных – и переправили их на корабль. Когда была дана команда на старт, мы узнали самое главное: подпространственный двигатель вышел из строя вместе с ручным управлением и связью, хотя система мониторинга о проблемах с двигателем не докладывала: мы узнали об этом на практике. Найти неисправность своими силами у нас не получилось. Повернуть назад мы не могли; остановить отбытие – тоже; спускаемый модуль был заблокирован автоматикой, так как корабль уже начал разгон. Оставалось только одно: лететь вперёд в обычном пространстве. А это на полной тяге – восемь тысяч триста двенадцать лет, пять месяцев, три дня, семнадцать часов и три минуты.

Что было с экипажем, что мы пережили, нельзя описать никакими словами. С собой покончили одиннадцать человек. Я и ещё восемь остались и начали думать, как сделать так, чтобы наши далёкие потомки добрались до Земли, если через восемь тысяч лет она ещё будет существовать. Мы разработали план. Во-первых, консервируя людей на такой долгий срок, нужно оградить корабль от любого вмешательства – ведь за это время могут происходить бунты или просто иметь место действия каких-то не совсем уравновешенных людей. Представьте, что любой сможет посмотреть, сколько осталось лететь до места назначения. Мы это прочувствовали на себе: половина экипажа свела счёты с жизнью. Самое надёжное – это сделать так, чтобы на время полёта никто из тех, кто находится на борту, не знал о том, что это на самом деле корабль.

Было решено закрыть все люки, пройти в центр огромного зала – частички родной планеты – создать там что-то вроде поселения и разработать свод строгих правил, которые ограничивали бы передвижение по залу шириной в тридцать километров – чтобы как можно более отдалить во времени момент, когда кто-нибудь наткнётся на металлические стены. Среди нас было четыре женщины – тут нам повезло – и мы могли рассчитывать на то, что кто-то из наших далёких потомков доживёт до окончания этого полёта. Мы постарались учесть в своде правил и регуляцию численности населения: по первым прикидкам получалось, что к восьмитысячному году полёта на корабле будет жить уже около пятидесяти тысяч человек. Этого допустить нельзя: корабль рассчитан максимум на четыре тысячи, хотя заявленное конструкторами число и того меньше. В брак можно будет вступать лишь один раз в год, а внебрачные связи будут жестоко наказываться. Так мы, хоть и немного, но уменьшим темпы роста населения.

Ещё одна проблема, вставшая перед нами – это тяга к путешествиям. Мы не можем этого допустить, иначе все наши труды пойдут насмарку. Очень часто предпосылкой к странствиям становится желание найти других людей, в других уголках мира; посмотреть, как они живут и чем отличаются. Мы постараемся избежать этого, внушая нашим потомкам аксиому, что мы – единственные люди во всём мире, и что мир этот весьма враждебен.

Мы доставили на борт много видов животных, но представителей одного из них мы до сих пор держим в клетке и выпускать не намерены. Это очень свирепое и опасное животное. Мы не живодёры – мы кормим его, даём воду, но не позволим ему выбраться в большой зал. Если он окажется на свободе, наше выживание здесь, в самом центре этого огромного сада, будет под угрозой.

Неизвестно, как поведёт себя инопланетная биосфера, принесённая нами на борт. Вытеснит ли она за столь длительное время земную или наоборот – мы не знаем. Какие болезни возникнут от постоянного контакта новых для нас животных с людьми мы тоже не можем предположить. На всякий случай, в своде правил мы запретили хоронить умерших. Их необходимо сжигать. Иначе в замкнутой системе продукты разложения могут привести к настоящей эпидемии.

На Земле, перед отбытием, нам дали поясняющую галозапись на случай, если мы встретим аборигенов и захотим объяснить им, кто мы такие. Там содержатся только схематичные рисунки, но по ним должно стать ясно, что такое планета, Земля, корабль и межзвёздный полёт. Очень странно показывать всё это человеку… Она включится сразу после моих слов. Как только вторая запись закончится, вы увидите динамическую проекцию – это схематичный вид, показывающий пройденный к данному моменту путь. Если вы увидите, что до Земли осталось лететь больше года, умоляю, сохраните эту информацию в тайне! Если рассказать правду слишком рано, полёт может закончиться весьма трагично. Последней будет показана запись о том, как пройти к спускаемому модулю и как привести его в действие. Это необходимо, чтобы переправиться с орбиты на планету. Работает полная автоматика, нужно просто добраться до места и нажать кнопку старта. Чтобы морально подготовить к этому людей, мы попытаемся создать что-то вроде религии, которая будет содержать в том числе несколько пророчеств, описывающих момент прибытия. Это должно помочь людям воспринять информацию. Так мы передадим самое важное через века.

И ещё. Вы наверняка замечали гало-проекторы над своей головой – в зале, где вы находитесь, они показывают изображения неба, облаков днём и звёзд – ночью. Как только до окончания полета останется меньше месяца, эта запись будет автоматически спроецирована на них, чтобы правду узнали все. Этот цилиндр – лишь подстраховка на тот случай, если проекторы выйдут из строя. Я буду молиться, чтобы этого не случилось. Не услышав своевременно правды, люди могут остаться здесь навсегда, зависнув на стационарной орбите Земли, так и не узнав, что добрались домой.

Эта запись крайне важна, и мы постараемся сделать из неё не просто семейную реликвию, а что-то вроде религиозного символа: так у неё есть шанс пройти через все восемь тысяч лет и сохраниться в рабочем состоянии. Это непросто, но мы попробуем. Я очень надеюсь, что через восемьдесят веков наши далёкие потомки ступят на свою родную планету. По крайней мере, мы сделали всё, что могли.

Это был Роберт Холл, капитан Юнити. Да хранит вас Бог!

Пало со стеклянным взглядом продолжал смотреть на сменяющие друг друга картинки: началась вторая запись. Показывали звёзды, планеты, корабль, затем пунктиром – линию, по которой он летел от одной звезды до другой. Но юноша сейчас был не в том состоянии, чтобы восхищаться всем этим или удивляться. Он уже понял, что все они – и Кит, и Пилогон, и Госса, и все остальные – находятся в брюхе гигантского искусственного сооружения, огромного летящего над чёрной бездной рукотворного сада, выбраться из которого станет возможно через такое количество лет, которое Пало не мог себе даже представить. Он не понял многого из того, что сказал этот человек, но уверился в одном: это заточение стало следствием какого-то бедствия, неподвластного человеческой воли, и эти люди пытались сделать всё, чтобы их далёкие потомки смогли снова увидеть настоящий мир, смогли выбраться из заточения – когда двери этой тюрьмы наконец будут отворены.

При любых других обстоятельствах Пало не только не стал бы слушать подобное, но и хорошенько бы проучил сумасшедшего… При любых других, но не сейчас. Это был глас священного Галога – святыни, берегли которую уже многие поколения его предков.

Он посмотрел наверх. Говорили, что когда-то давно все те картины, о которых рассказывал этот человек, проплывали над головами – но Пало всегда считал это нелепой байкой. Наверху, сколько он себя помнил, было только серое однообразие.

Вторая запись закончилась, и он увидел схему. На ней были изображены две точки, их соединяла длинная пунктирная линия. Часть этой прямой, справа, была закрашена полностью и оканчивалась небольшой красной точкой. Стрелкой было показано направление движения – справа налево. Пало понял, что они находятся почти в самом начале пути. Если бы он умел читать, то обратил бы внимание на поясняющую надпись: «В пути, лет: 1248 из 8312 (15 %). Осталось, лет: 7064».

Отказываясь верить своим глазам, Пало сжал виски. Всё это было просто невыносимо слышать. Весь тот мир, который он знал, все те места, которые любил – всё было каким-то… маскарадом, бутафорией и обманом. За сводом правил, которые чтили все, стояла одна-единственная цель: не дать никому узнать истину, узнать правду о мире, в котором он жил. Да, это был искусственный мир, но для Пало он всё-таки был домом.

Последнее сообщение было проиграно, и Галог отключился. Юноша встал, взял в руки горячий цилиндр и убрал его обратно в короб. Закрыв крышку сундука, он сел рядом, разглядывая светящиеся стебельки травы под собой. Сейчас он должен был о многом подумать. Он должен был принять решение.

Утром его разбудили возбуждённые голоса и негодующие возгласы. Пало встал и потряс головой. Ему казалось, что ему приснился какой-то очень и очень дурной сон, настоящий кошмар. Сев на подстилке, он поморщился от боли. Сдвинув накидку, он увидел покрывшиеся кровяной коркой рубцы на груди – следы когтей роднара. «К сожалению, это был не сон».

Всё, что произошло вчера, словно было не с ним. Как в тумане, он помнил дорогу обратно: он шёл напролом, и только чудо позволило ему оставаться незамеченным. Всё то, что он узнал, словно переключило что-то в его душе. Теперь Пало понимал, что прежнего юноши уже нет и никогда не будет. Он умер вчера ночью, сразу после того, как открыл Галог. На нём лежала непосильная ноша, он чувствовал себя дряхлым старцем, а вместо всего, что существовало вокруг, он видел лишь бутафорские декорации. Но он принял решение. И он его не изменит.

Пало медленно встал и вышел из хижины.

Люди пробегали мимо, в направлении храма. Присоединившись к ним, через минуту он уже наблюдал, как служители суетятся возле заднего окна здания. Срезанная решётка лежала возле главного входа. Дверь отворилась, и на пороге появился Пилогон.

– Братья и сёстры! Сегодня ночью кто-то осмелился посягнуть на святые места и пробрался варварским способом внутрь храма. Ничего украдено не было, но сам факт…

– Пало, – это была Кит. Она заботливо коснулась руки юноши, – Что-то случилось? На тебе лица нет.

– Нет, всё нормально, – попытался улыбнуться он.

– Ты что-то узнал?

Несколько секунд он молчал.

– Ничего особенного. Это обычная глупая статуэтка, – он поднял глаза и посмотрел на серую пелену над головой. Кит проследила за его взглядом.

– Куда ты смотришь?

Пало вздохнул и крепче сжал руку девушки.

– На небеса над нашими головами, – он обвёл взглядом однообразную картину, – На уснувшие небеса.

Самый лучший в мире диван
Олег Кожин

^{Олег Кожин}

18 октября 1981 г.

~

Старый диван Сашка любил. Ну, может, любил не совсем правильное слово, но относился к нему очень тепло. Так, как только ребенок, все еще балансирующий на переходной грани между детством и юношеством, может относиться к неодушевленному предмету. Диван добыл еще Сашкин дедушка, в до-пенсионном прошлом комендант местной администрации. Когда-то самые высокие чины Города, выходя на перекур, протирали штаны именно на этом обтянутом черной кожей красавце. А потом сменилась эпоха, а вместе с ней – стиль.

Следуя новым веяниям, государственные служащие принялись искоренять не только пагубную никотиновую зависимость, но и десятилетиями культивируемую привязанность к массивной мебели. Резко, как опасный вирус, в госучреждениях развилась любовь к чему-то среднему между «евро» и «хай-тек». Причем, как это обычно и бывает, бралось от обоих стилей только самое худшее. Мебель, покупаемая для кабинетов, странным образом сочетала в себе неудобство и низкое качество, щедро приправленные псевдороскошью. А старые шкафы, стулья, секретеры, кресла и, конечно же, диваны, попали под тотальное списание. Под шумок одной из таких ликвидаций Сашкин дедушка, да будет земля ему пухом, и добыл этот чернокожий, слегка потертый и чуть-чуть продавленный, трофей.

Еще когда Сашка был совсем салагой, он мечтал, что со временем этот диван будет стоять в его комнате. Не точно такой же, а именно этот. Только на этом диване все мышцы расслаблялись, а позвоночник распрямлялся с приятным хрустом. Только на этом диване Сашке снились самые безоблачные и яркие сны. Ни одна кровать, ни одна тахта, ни одна, даже самая мягкая перина не могли соперничать в удобстве с потертым кожаным диваном.

По Сашкиному разумению, это был самый лучший в мире диван.

Был. До тех пор, пока на нем не умер Барабек.

* * *

– Сашуль, дуй вниз, – мама вошла в комнату без стука, что в последний год с ней случалось крайне редко. Родители уважали право сына на частную жизнь, пусть даже в этой частной жизни пока еще не было ни одной особы женского пола. Если мать входила без стука, значит, повод имелся достаточно серьезный.

– Дядя Вася приехал, посмотри, вдруг помощь понадобится.

– Дядька Васька приехал? – оживившись, Сашка подскочил с дивана, и тот разочаровано скрипнул. Иногда Сашке казалось, что диван взаправду тоскует, когда его хозяин уходит на учебу или тренировку.

– Приехал, приехал, – подтвердила мама. – Давай бегом, а то Роберт плакать начнет.

Увидев, как вытянулось лицо сына, она подошла к нему и нежно взъерошила волосы.

– Сашик, это ненадолго, я обещаю. А теперь – будь умницей, дуй вниз и помоги мужикам, хорошо?

Понуро кивнув, Сашка поплелся в коридор. Напялил стоптанные кроссовки, накинул на плечи ветровку и вышел в подъезд. Ткнув пальцем в обожженную кнопку вызова, с облегчением услышал гудение заработавшего подъемного механизма.

– И на том спасибо, – пробурчал он под нос.

Лифт, в последние полгода взявший дурную привычку ломаться в самый неподходящий момент, решил не капризничать, что было по-настоящему хорошо. Значит, предстояло тащить Барабека только до первого этажа, а с этим дядя Василий и отец справятся сами. Сашка припомнил, как пару месяцев назад, когда дядька привозил Роберта на очередное обследование, лифт, как назло, оказался сломан. Это был просто форменный ад. Носить Барабека вверх-вниз приходилось, как минимум, четыре раза в сутки. На анализы, и обратно, а затем на процедуры и обратно. Бывало, что процедуры проходили два, а то и три раза в день. Если дядьке Ваське не удавалось согласовать с врачами время (а учитывая полную провальность его как дипломата, такое случалось не так уж и редко), приходилось отвозить Роберта домой и вновь затаскивать на шестой этаж. Хорошо еще, что у дядьки имелась старенькая «Нива», в которой он и катал своего отпрыска по больницам. От одной мысли о перевозке Барабека общественным транспортом, Сашку передергивало.

Скрипя и дребезжа, лифт раскрыл прорезиненный рот, обдав мальчика затхлым запахом мочи, который не перебивала даже рассыпанная по полу хлорка. Шагнув внутрь, Сашка, не глядя, утопил кнопку первого этажа. Мысленно, он уже репетировал радушную улыбку. Не для дядьки, – дядю Василия он действительно очень любил, и радовался каждому его приезду. А для Барабека, которого терпеть не мог и… немного побаивался. Столь противоречивые чувства всякий раз сильно смущали и мучили Сашку, но к счастью, дядька приезжал нечасто. Роберт нуждался в постоянном уходе, и даже с сиделкой, которую им выделило государство, Василий оставлять его не рисковал. Не удивительно – поднять Барабека, тут не каждый мужик справится, не говоря уже о престарелых медсестрах. Мама Роберта умерла при родах, однако Сашка иногда подумывал, что ни одна земная женщина не могла бы породить такое чудовище. Он куда охотнее верил в коварных пришельцев, подбросивших дядьке Василию, добрейшему человеку, это воплощение злобности, раздражительности и ненависти. Сашка искренне не понимал, отчего дядя не сдаст сынка в специализированное заведение, но спрашивать не решался.

Опустившись на пружины, лифт дернулся, и, скрипнув суставами, выпустил нацепившего дежурную улыбку Сашку. Вприпрыжку выскочив из полутемного, наполненного летающей в воздухе пылью подъезда, он с разбегу вскочил на спину крупному лысоватому мужчине, копающемуся в багажнике престарелой «Нивы», припаркованной прямо у входа. Дядька Василий от неожиданности выпрямился, с глухим стуком ударившись затылком о багажную дверцу. Сдержанно матюгнувшись, он сунул огромную волосатую лапищу за спину, цапнул Сашку за ремень и легко перетащил вперед.

– Ну, привет, орел! – держа весело трепыхающегося племянника на вытянутой руке, дядька довольно улыбнулся. – Чет ты растолстел, братец! Чуть спину мне не поломал! Чем тебя там мамка кормит? Скоро совсем опухнешь, на пирожках-то!

Сашка, оставив всякие попытки высвободиться из дядькиной хватки, весело рассмеялся. Тут же, точно по сигналу, из салона «Нивы» донесся недовольный то ли стон, то ли всхлип. Барабек очень не любил, когда кто-то радуется в его присутствии. Сам он радоваться разучился давным-давно… Если, конечно, вообще хоть когда-нибудь умел. Дядя и племянник помрачнели одновременно. Точно кто-то выключил ярко сияющие лампочки, освещавшие лица изнутри, вместо этого погрузив их в серый унылый полумрак. Василий осторожно поставил Сашку на землю, зачем-то отряхнул ему ветровку и, подтолкнув к машине, попросил:

– Давай-ка… поздоровайся с братом.

Очень серьезно кивнув, Сашка, точно приговоренный к расстрелу, шагнул к машине. Барабек предстал перед ним во всей своей ста пятидесятикилограммовой красе. Неподвижная ожиревшая туша, состоящая из складок нездоровой землистой кожи и маленьких, злобных глазок, занимала все заднее сиденье. Там, где с относительным комфортом могли разместиться трое, с трудом помещался один только Барабек. Без слов становилось понятно, откуда в руках дяди Василия богатырская силища, – потаскай-ка такое тело ежедневно, станешь сильным поневоле.

Вообще-то, Барабеком Роберта называл только Сашка, и исключительно за глаза. Повелось это еще с детства, когда он, едва открыв магию печатного слова, листал книжку со стихами и наткнулся на незабвенное: «Робин-Бобин-Барабек, скушал сорок человек…». Книжка радовала богатыми иллюстрациями, и Сашка с ужасом рассматривал гигантского толстяка, удивительно похожего на его двоюродного брата. Великан кидал в свою зубастую пасть маленьких человечков, коров, и даже «кривого мясника». И даже звали книжное чудовище похоже! Роберт-Робин – для тогда еще шестилетнего Сашки звучало одинаково. Он никогда не любил оставаться с двоюродным братом наедине. Будучи старше и сильнее, тот никогда не упускал возможности поиздеваться над Сашкой. В те годы Барабек еще не был полностью парализованным, и его толстые руки подарили Сашке немало оплеух, подзатыльников и бессчетное количество болезненных щипков. Глупая книжка довела обычный страх до состояния чистой паники. Даже мама не сумела полностью развеять его опасений. Она попросила Сашку никогда не называть Робина Барабеком, особенно при дяде Василии. И Сашка не называл. По крайней мере, вслух. Внутри он по-прежнему не очень любил дядькиного отпрыска, все еще немного побаивался его, и чтобы хоть как-то побороть страх, называл как хотел. Роберт ненавидел всех и вся, и ничуть не стеснялся демонстрировать свои чувства: плевался, дрался, кричал и ломал вещи. Сашка иногда даже радовался, что Барабек не может говорить, и теперь уже почти не двигается. Иначе, кто знает, какие гадости может натворить двадцатишестилетний жирдяй, с мозгом трехлетнего ребенка? Поправочка – озлобленного на весь мир трехлетнего ребенка. Барабек и без того достаточно портил жизнь окружающим.

Задержав дыхание, Сашка нырнул в раскрытую дверь, разрезая лицом теплый липкий воздух салона, точно лайнер воду. Внутри машины была своя собственная экосистема, сформированная промаринованными потом телесами Барабека. Содрогаясь от омерзения, чувствуя, как липнет к лицу источаемая порами больного тела вонь, Сашка, все еще стараясь не дышать, доброжелательно просипел:

– Роб, привет!

В подтверждение испытываемой им беспредельной, ничем не замутненной радости, Сашка помахал рукой. Барабек тяжело повернул голову, вперив пылающие злобой глазенки в двоюродного брата. Жирные щеки при повороте тяжело качнулись, из уголка рта свесилась, потянувшись вниз, ниточка вязкой слюны.

– Аааэээмыыыыым! – разлепив толстые губы, недовольно промычал он вместо приветствия, и вяло дернул рукой в попытке ударить брата по носу.

Поспешно вынырнув обратно, Сашка с наслаждением втянул пахнущий выхлопными газами от незаглушенной «Нивы», но при этом такой чистый и здоровый воздух. Дядька тем временем вытащил из багажника объемистую спортивную сумку, с грохотом захлопнув заднюю дверцу. В салоне обиженно замычал Барабек. Словно большая собака он тряс головой, разбрасывая вокруг капельки пота и слюны. Сашка с тоской глядел на объемистую дядькину сумку, разочарованно размышлял о том, что маминому обещанию не суждено сбыться.

– Мы денька на три, – перехватив его взгляд пробормотал дядя Василий. – Можно было бы быстрее управиться, да на анализы очередь сумасшедшая. Никак не поспеваем… А возить его туда-сюда, сам понимаешь…

И он, извиняясь, развел свои большие волосатые руки в стороны.

– Да порядок, дядь Вась, – по-взрослому, неосознанно копируя отца, ответил Сашка. – Че ты, как не родной-то?

Дядька смущенно улыбнулся. Легко вздернув сумку на крышу машины, благодарно хлопнул племянника по плечу.

– А вон и папанька твой! – разбивая едва возникшее неловкое молчание, Василий пальцем ткнул куда-то перед собой. – Ты давай вот что: забирай у бати пакет, хватай сумку, и беги нам двери открывать. Мы Робку сами доволочем.

Привычно не замечая царящего в машине тяжелого запаха, он залез в салон, осторожно подтаскивая протестующе мычащего сына к выходу. Мысленно выругавшись, Сашка снял с крыши сумку. Предстояло настроить себя на трехдневное пребывание Барабека в его квартире. В его комнате. На его диване.

* * *

Сколько Сашка себя помнил, «нашествие Барабека» он всегда переносил стоически. Не желая расстраивать дядьку, он ни разу даже не пожаловался на Роба. Единственное, с чем мальчик никак не мог смириться, к чему не смог привыкнуть, это засыпать не на своем месте. После ужина отец достал с антресолей старый матрас, покрытый вылинявшими синими полосами, и чуть менее старое одеяло. Судя по так и не споротым биркам, постельные принадлежности когда-то находились в подотчете у некоего д/с № 632 «Ежевичка». Каким образом дедушка, никогда не имевший к детскому саду «Ежевичка» никакого отношения, смог добыть эти трофеи, оставалось загадкой. В кладовых, на антресолях и гараже, до сих пор можно было найти запасы, сделанные неугомонным стариком. Впрочем, даже все они вместе взятые не шли ни в какое сравнение с чудным диваном, узурпированным Барабеком.

Года три назад, у Сашки с матерью состоялся довольно серьезный разговор, в ходе которого он четко понял, что моменты, когда дядя Василий приезжает в гости «с семьей», нужно пережидать, как плохую погоду, например.

– А отца даже не думай донимать, – строго сказала ему тогда мать. – Он тебе скажет то же самое, да еще и ремня всыплет. И абсолютно заслуженно…

– Ну, маааа! – попытался надавить на жалость Сашка. – Роб же под себя писает! Я больше на этот диван не лягу!

Мать дернула щекой, но сына перебивать не стала. Молча выслушала все жалобы, а потом ответила, довольно жестко:

– Значит, будешь постоянно на полу спать. А не захочешь, – так возьмешь губку, порошок, и все отмоешь. Доступно объясняю?

Красный от стыда Сашка кивнул.

Больше они к этому разговору не возвращались. Барабека селили в «детской», на широком диване, выдворяя законного владельца на пол. Всякий раз после этого Сашка просыпался разбитым, точно всю ночь таскал холодильники. Вот и сейчас, лежа на жестком ватном матрасе, он безуспешно ожидал прихода сна, непроизвольно вслушиваясь в беспокойное сопение накачанного лекарствами Роберта. Пружины дивана постанывали в такт гоняемому могучими легкими воздуху. Скрип-скрип-скрип-скрип – вдыхал Барабек. И с долгим протяжным скрежетом выдыхал переработанный воздух обратно – скрииииииип!

Раздраженно перевернувшись на бок, Сашка сунул голову под подушку. Это было невыносимо! Даже ночью Роберт отравлял ему жизнь. Он кряхтел, плямкал толстыми губищами, шумно выпускал газы, постанывал, даже подвывал во сне. Но самое ужасное, – невероятно громко дышал. Тишина, находись она в одной комнате с Барабеком, давно уже сошла бы с ума и выбросилась в окошко. Ночь в одной комнате с сипящим, словно Дарт Бейдер, паралитиком, обещала быть длинной.

Последняя мысль внезапно обеспокоила Сашку. Заставила обратить внимание на нечто, что ему совершенно не понравилось. Приподнявшись на локте, мальчик замер, прислушиваясь. И то, что передали ему уши, заставило Сашку вмиг покрыться холодным потом, несмотря на разлегшийся в комнате душный летний воздух.

Диван не скрипел. Роберт перестал дышать.

Откинув ставшее вдруг неподъемно тяжелым одеяло в сторону, Сашка на четвереньках пополз к дивану. По позвоночнику, волнами от затылка к копчику, расползались мурашки. Перепрыгнув широкую резинку боксерских трусов, они двинулись вниз, к самым пяткам. Туда, где уже несколько долгих секунд находилась Сашкина душа.

– Роб? – остановившись у дивана, Сашка изо всех сил напрягал глаза, чтобы рассмотреть Барабека. – Роб, ты как?

Он не ждал, что Роберт внятно объяснит, но искренне надеялся, что тот хотя бы рассерженно замычит, дав понять, что по-прежнему ненавидит своего младшего родственника. То есть покажет, что находится в своем обычном состоянии. Но чем дольше Сашка стоял вот так, силясь сквозь темень разглядеть заплывшее жиром лицо Барабека, тем больше он понимал – ответа не будет. Вообще.

Сердце колошматило в грудную клетку, как перевыполняющий план молотобоец, – гулко, часто, ритмично. Точно пыталось проломить хрупкую реберную клетку и сбежать отсюда подальше. Преодолевать отвращение пришлось почти физическими усилиями. Проглотив скопившуюся во рту слюну, Сашка глубоко вдохнул густой запах Барабека и приложил ухо к неподвижной черной куче. Туда где по его предположениям за килограммами жира прятался «мотор» двоюродного брата.

Ухо прижалось к насквозь промокшей безразмерной футболке, облепившей торс Роберта. Пропитавший ткань пот оказался абсолютно холодным, а грудь, качнувшаяся под нажимом Сашкиной головы, напоминала студень. Содрогаясь от омерзения, мальчик задержал дыхание, прислушиваясь. Внутри Робертовой грудной клетки было тихо. Тихо и пусто. Сашка почувствовал, как холодеют ладони.

И в этот самый миг, умирающее сердце в последнем усилии с грохотом толкнулось Сашке в ухо, а на затылок, больно прихватив отросшие на загривке волосы, опустилась тяжелая, напоминающая вязанку сосисок, рука. Тут же совсем рядом с лицом раздался сиплый выдох, и что-то отвратительно забулькало. Прижатый огромной ладонью, не в силах оторвать голову, Сашка скосил глаза, и… наткнулся прямо на тонущие в складках жира, светящиеся от переполняющей их ненависти глаза Барабека. Отчего-то сейчас темнота совершенно не мешала разглядеть каждую складку его отвратительной опухшей физиономии. Напротив, она выгодно подчеркивала все черточки, впадинки, все морщинки, делая лицо Роберта похожим на чудовищных размеров жабью морду. Жабью морду, которая как раз сейчас раскрывала широченную пасть.

– Робин-Бобин-Барабек… – пронеслось в свихнувшемся от паники мозгу Сашки. – Скушал сорок человек…

Барабек собирался сожрать его. Осознав это, Сашка наконец-то сбросил оцепенение, вырвался из толстых пальцев, и заорал, что было мочи.

* * *

Скорая уехала уже минут сорок как, а мама все еще плакала. Белая машина с красными тамплиерскими крестами увезла Барабека, дядьку Василия и отца. После того, как последний человек в белом халате, словно призрак исчез за дверью, в квартире наконец-то наступила тишина. Лишь редкие мамины всхлипы приглушенно раздавались из кухни. А еще оттуда резко тянуло сладким сигаретным дымом. Сашка впервые видел маму курящей.

Стоя в коридоре, робко глядя на сгорбившуюся над подоконником мать, он не решался подойти к ней. Бездействие оправдывал тем, что маме нужно выплакаться. Но на деле Сашка боялся, что мать своим поразительным чутьем уловит его облегчение, почти настоящее счастье от того, что больше никогда он не увидит жирную физиономию Барабека, не почувствует на себе его пристальный, прожигающий злобой взгляд. Не будет беспокойно ворочаться по ночам, слушая, как поскрипывают в ночи напряженные пружины. Не будет вглядываться в беспросветную темноту, боясь увидеть медленно подползающую к нему жирную тушу. Сейчас Сашка чувствовал себя средневековым крестьянином, которому вдруг сообщили, что оборотень, сожравший половину деревни, убит храбрым рыцарем. Лишь заплаканные мамины глаза не давали ему радоваться открыто.

Фигурка у окна внезапно вздрогнула. Увидев сусликом застывшего сына, мать торопливо затушила сигарету в жестяном блюдце-пепельнице. На Сашку уставились мокрые, покрасневшие от слез и дыма глаза. Невеселая улыбка чуть тронула бледные губы, – все в порядке, ничего не изменилось, пыталась сказать она, но выходило не очень убедительно. Мама всхлипнула, шмыгнула носом, и, вытянув руку вперед, поманила Сашку.

– Ты чего там прячешься? Давай, иди к мамке…

Сашка послушно подошел. Не зная, что делать, как себя вести, просто остановился рядом. Горячая мамина ладонь схватила его за локоть, больно защемив ногтями кожу, с силой потянула вниз. Сашка, впервые с, наверное, лет девяти, уселся к маме на колени. Почувствовав, как в плечо уперлось мокрое лицо, как стиснули пальцы его руку, он вдруг сильно разволновался, и, по какому-то наитию, осторожно погладил светлые мамины волосы. Странно, он впервые заметил у них седые корни.

– Ма, ну ты чего, а? – промычал он. – Все хорошо будет…

– Не будет, родной мой. Не будет… Папа сейчас звонил… не довезли Робку.

К Сашкиной шее прижались мамины глаза – мокрые, обжигающие. Он гладил ее волосы, как заведенный повторяя, – все хорошо, все хорошо, все хорошо… А когда мама разревелась в голос, тяжело всхлипывая и вытирая слезы о его футболку, Сашка не придумал ничего лучше, как прижать ее голову к своей груди и, мерно покачиваясь, шептать, все так же, рефреном: