Текст книги "Альтернатива (СИ)"

Автор книги: Олег Дивов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 2 страниц)

– Впервые вижу человека, который сам рвется к чекистам, – буркнул Розинский.

– Я много читал о них, – сказал Климов. – И кое-что даже издавал. Вы знаете чекистов понаслышке, а я – по документам.

– Ну-ну, – сказал Розинский.

У него младший брат служил в «органах» следователем, но Климову это знать было незачем.

А тихий пьяница Климов тоже был не лыком шит. В своем времени он трудился редактором в издательстве, печатал романтическую фантастику про то, как не очень красивые старшеклассницы проваливаются в волшебные миры и становятся там принцессами. Книги о том, что творят в волшебных мирах зрелые домохозяйки, Климов тоже издавал, правда, эту порнографию закон требовал закатывать в полиэтилен, оберегая от старшеклассниц. Там был, конечно, не хардкор, но вполне себе софт-порно.

Отдушиной для Климова, только благодаря которой он не срывался в запой, служила нон-фикшен, и недавно через его руки прошла книга про метрополитен. Как и большинство москвичей, Климов любил метро, гордился им, и непростую историю запуска подземки хорошо запомнил. Он еще и родился пятнадцатого мая, тут не запутаешься.

Если даты совпадут, если даты совпадут... Ну должен же доктор что-то сделать, черт побери!

Климов провалился в мир совсем не волшебный, а донельзя реальный, и сказал себе: раз уж так вышло, надо попытаться изменить его к лучшему. В конце концов, что они могут со мной сделать? Только убить. Но... А если я убитый не умру, а просто вернусь домой?

Он себе придумал много таких «если», чисто для утешения. Чтобы не полезть на стенку и не попасть к буйным.

Он подозревал, что с ним могут сделать очень много всякого прежде чем убить, и это будет мучительно. Но не сидеть же в психушке и загибаться от тоски.

Ведь если он нормально пройдет все положенные инстанции, то в лучшем случае ему где-то через годик, а вернее через два, вручат новые документы и загонят за сто первый километр навечно. А там все шансы угодить под каток тридцать седьмого и загреметь на Колыму. Или в Коммунарку, тут недалеко. Нет, он должен прямо из дурдома попасть в Спецотдел, и чем скорее, тем лучше.

Климов взял тетрадку и начал писать историю будущего, какой ее помнил.

С одним маленьким отличием.

Люди тридцатых, при всех своих очевидно положительных качествах, были фанатичны. Они еще верили в мировую революцию, хотя им уже отсоветовали о ней вспоминать. Они знали: их жизнь полна лишений ради того, чтобы построить самое справедливое в мире общество. Вкалывали и боролись во имя счастья если не детей своих, то внуков. Сказать таким людям, что до распада СССР осталось каких-то полвека – значит подписать себе приговор. Убьют на месте. Задушат вот этими руками.

В детстве у Климова было любимое развлечение: залезть на дачный чердак, где лежали подшивки журналов «Пионер» и «Знание-сила» за шестидесятые годы, – и нырнуть в этот сон золотой. Ах, как вкусно и красиво там рисовали и описывали светлое коммунистическое будущее! Мальчишкой Климов не столько понимал сам, сколько от взрослых наслушался: коммунизма не будет, поезд ушел, а будет все та же разруха в головах и сортирах, как обычно. Но сами картинки оставались восхитительны, не оторвешься.

И в тетрадке Климова будущее выглядело прекрасным. Не без проблем и недостатков – иначе кто поверит? – но его поколение жило при коммунизме. К Олимпиаде-80 новое общество «в основном построено». Только международная обстановка была напряженной. И санкции здорово тормозили родную страну, а то бы мы уже на Марсе яблони сажали.

Климов не называл имен советских руководителей – пусть эту информацию вытряхнут из него на допросах те, кому положено, зарплату отработают. Зато гитлерам и черчиллям досталось от него по полной. Ну и данных военного характера он насыпал сколько мог. Скудно, потому что ничего толком не помнил. Но если улыбнется удача – он придумает, как найти тех, у кого от зубов отскакивают тактико-технические характеристики всего на свете.

Не мог он быть уникальным и провалиться в одиночку.

Вернее – не хотел в это верить.

Потому что от него одного здесь толку как от козла молока. Нужны специалисты. Ученые, инженеры, медики, и непременно энтузиасты военной истории, помешанные на заклепках и калибрах. И все получится.

Наверное.

***

Тогда, в тридцать пятом, его допрашивали жестко, поставили, что называется, на конвейер, но даже не пытались бить. Как любезно объяснил следователь: понимаешь, если человека колотить и колотить, ему вскоре придет в голову, что эти идиоты могут ведь перестараться и забить меня насмерть, – и тогда человек начнет спасать свою шкуру, то есть, врать. А нам нужна правда.

Что ж, они получили от Климова ровно столько правды об отдаленном будущем, сколько было в его тетрадке. Зато про довоенные годы, и особенно Большой Террор растрясли подробней некуда. Однажды, падая от усталости, Климов поймал себя на мысли: почему его до сих пор не вывели в расход? Он бы такого осведомителя точно шлепнул. Думать об этом было не страшно. Было уже скучно. Потому что хоть убейте – все равно.

Но вместо палача за ним пришел человек, которого невозможно не узнать. Воланд. То есть, простите, Бокий.

Неделю Климов отлеживался на конспиративной загородной даче, а потом начал работать.

Многое уже успели сделать за него, опираясь на показания доктора Розинского: по всем психушкам Страны Советов шла проверка историй болезни. По милицейской линии поднимались сообщения о загадочных пришельцах. Климову осталось добавить лишь несколько практических советов. Например: как человек из будущего может дать понять тем, кто его ищет, что он не отсюда? Наверное придумает себе имя из другого времени. Так в поле зрения Спецотдела попал буйный шизофреник Лазер Лосев, чтоб ему ни дна, ни покрышки.

Что характерно, Лосев ничего не выдумывал: Лазером его обозвал папаша, больной на всю голову физик-экспериментатор. Лосев тоже был физиком, да еще и убежденным в своей безусловной гениальности. Они с Климовым оказались ровесниками, оба семидесятого года, но с той разницей, что Климов провалился матерым пятидесятилетним дядькой, а Лосев прибыл из тысяча девятьсот девяносто третьего, то есть, на момент провала ему исполнилось двадцать три. Разница нешуточная и чертовски неудобная для коммуникации. В двадцать первом веке в широкий доступ попала масса ранее закрытых документов советской эпохи, Климов был с ними хотя бы поверхностно знаком и успел понять, насколько сложна и драматична история СССР. И как глупо подходить к ней с плоскими мерками типа «злодеяния Сталина объясняются тем, что Сталин был злодей». Лосев в девяносто третьем именно так про СССР и думал – сообразно публикациям журнала «Огонек». Он ненавидел «совок» всеми фибрами души. Он провалился, имея на руках американскую визу, и должен был вот прямо завтра ехать в демократические США. А приехал в тоталитарную сталинскую дурку.

Кто помнит, что такое девяносто третий год, да еще на периферии... Климов помнил – и Лосеву сочувствовал, а тот не сочувствовал никому кроме себя. Лазер Лосев он был по паспорту, а судьба била по морде, на которой написано «Лейзер Лифшиц». Советский Союз успел оскорбить его по гроб жизни. Ему, умнику и краснодипломнику, не дали в родном Ебурге распределиться в «номерной» НИИ, сказав, что там уже слишком дофига лосевых. Сами понимаете, лосевы такое не прощают. С горя он пошел губить свой талант, занимаясь чисто ради денег «железом» – Климов так и не понял, каким – но кругом были невыносимые идиоты с совковым менталитетом. Институт, где Лосев подвизался, разработал одну хитрую штуку, к которой проявили интерес американцы. Они предложили директору открыть СП, и деньги потекли бы рекой, но с условием, что авторские права на хитрую штуку уйдут в США. У директора случился приступ патриотизма, и он заявил, что Россия свои идеи не продает, будем делать сами. Увы, пока директор бухал с американцами в Кремниевой долине, принимающая сторона успела хорошо рассмотреть прототип и многое понять из документации. На родине хитрая штука никого не заинтересовала, потому что не сулила немедленной прибыли, а американцы ее тем временем скопировали и оформили на себя патент. Лосев рассказывал это Климову чуть ли не с пеной у рта – в качестве примера того, какие тупые совки, и как на самом деле надо работать.

С этими американцами Лосев и снюхался в конечном счете. Но взял да провалился.

Климов после того разговора подумал, не сплавить ли Лосева обратно в дурку хотя бы временно, чтобы понял свое место и поднабрался ума-разума. У Климова в его «теме» уже работало четыре ценнейших кадра: фанатичный игрок в танчики Додик, автослесарь широкого профиля Михалыч, политический консультант-надомник Геворкян, и контуженный Санёк, уверявший, будто воевал в Африке за какого-то Вагнера. Все они были побитые жизнью пропойцы и неудачники, а этот молодой да ранний – просто с прибабахом. Гений, мать его. Но тем не менее, Лосев был действительно ученый, да еще и с руками откуда надо. И Бокий имел на него серьезные виды вплоть до выделения в отдельную тему. А против Бокия не попрешь, он начальник. Климов выразил ему опасение: такие, как Лазер, играют только на своей стороне. Бокий в ответ криво ухмыльнулся, прищурил глаз, и Климов решил: нет, не врали, что Булгаков списал с него Воланда.

В тридцать шестом у Лосева уже был свой подотдел, который вовсю что-то клепал и паял. Климов это знал чисто по обмолвкам Бокия: гениального физика он больше не видел. Сам Климов продолжал возиться со своими алкоголиками и тунеядцами, составляя меморандумы и методички, уходившие неизвестно куда. Народу стало побольше, но принципиально контингент провалившихся не изменился. Правда, Климов подозревал, что других людей ему просто не дают.

Работали на большой загородной даче НКВД, были сыты и одеты, документов не имели, за забор не выходили, но старались не роптать: живы – и слава богу. Машинистками и стенографистками «тему Климова» обеспечили вполне, девчонки оказались симпатичные и сговорчивые, чего еще желать. Принудительно оторванные от своей отравы, пьяницы сначала грустили, а потом – ничего, освоились и заметно поздоровели.

– Вот бы некоторые КБ на такой же режим перевести, – бросил однажды Бокий, оглядывая климовский бодренький контингент. – А то разболтались невероятно, воображают о себе чёрти чего... А у вас кипит работа и все довольны.

И задумался.

Климов решил ему не подсказывать.

Трудились они и правда бодро, в режиме постоянного мозгового штурма. В том, что их наработки, как минимум, сорвут немцам блицкриг, Климов был уверен. А сколько освободится сил и средств, если не распылять их на заведомо тупиковые направления в авиации и танкостроении, всякие артиллерийские извращения и так далее... Иногда приходилось бить себя по рукам. Дискуссия о том, способна ли довоенная промышленность дать стране товарное количество автоматов Калашникова, уперлась в вопрос, сколько времени уйдет на разработку промежуточного патрона. И как-то сама собой перетекла в групповую драку с ломанием мебели на тему, не умнее ли будет, с учетом плачевного состояния народного хозяйства, перестать выпендриваться и ограничиться банальными пистолетами-пулеметами.

Вот атомная бомба – это святое. Климов умолял Бокия сделать все возможное, чтобы наша разведка воровала данные по ядерным исследованиям отовсюду и любой ценой. Тот обещал, но, кажется, не особо впечатлился.

Что раздражало – к ним не водили пообщаться специалистов, их самих не пускали никуда. Они сидели в золотой клетке, изображая «мозговой трест», начисто лишенный обратной связи. Критически не хватало информации из-за забора о том, что там сейчас творится. Ведь многие идеи, которые из двадцать первого века кажутся плодотворными – ну почему, почему Сталин этого не сделал?! – моментально пошли бы в корзину, имей ты, умник, представление о реальном состоянии той или иной отрасли, наличии материалов, возможностях КБ и так далее... Но черта с два. «Тема Климова» изводила бумагу десятками килограммов, получая взамен дежурную благодарность и не более того.

Пару раз в неделю приходил доктор Розинский, наблюдающий психиатр, следил, чтобы не сбрендили от такой жизни. Климова доктор тихо ненавидел, и это расстраивало, конечно.

Да ладно, переживем, лишь бы не было войны, как говорится.

Война Климова беспокоила очень.

***

– Любезный Сергей Сергеевич, вы не понимаете главного, – говорил Бокий. – Ну как же вам объяснить...

Был солнечный яркий сентябрь тридцать шестого. Ладожская волна лениво била в борт. Глеб Бокий стоял, облокотившись на леер пароходика «Глеб Бокий», и задумчиво комкал газету «Новые Соловки», где только что прочел ехидные стишки про куратора Соловецкого Лагеря Особого Назначения, некоего Глеба Бокия, который плавает на пароходе имени себя.

Бокий ехал в СЛОН как бы с инспекцией, а на самом деле – забирать людей для «темы Климова». В лагере установили двоих провалившихся, и одного под вопросом: не исключено, что просто душевнобольной. Все они успели пройти одинаковый путь: амнезия, психушка, высылка под надзор, и очень быстро – статья «контрреволюционная агитация». То, что пророчил себе Климов в самом неудачном варианте, и чего так боялся. Не зря.

Климов смотрел на Бокия и в который раз думал: ну как представить, что этот человек – всегда элегантный, тонко понимающий красоту, безусловно интеллигентный – создавал Ленинградскую ЧК и расстреливал направо-налево. Да никак не представить. А сколько их здесь таких.

– Ну вот допустим, – начал Бокий. – Я учил в школе историю, вы ее тоже учили через... страшно подумать, сколько лет...

– Примерно девяносто, – подсказал Климов.

– Ужас. Но что нам преподавали? Нас заставляли вызубрить имена, события и даты. Такой-то герой в том-то году сделал то-то. И никогда не говорили самого важного: почему. Какая цепь событий привела героя в эту точку пространства-времени? Какие объективные исторические процессы определили, что он поступит так, а не иначе? А ведь эти процессы решают все. Не герои делают историю – история выбирает себе героев. В одну и ту же точку всегда приходит сколько-то людей, похожих друг на друга. Похожих по жизненному опыту, что дает одинаковое видение цели, несмотря на разницу в происхождении, образовании и так далее. Любой из них может заменить нашего героя и сделать тот же выбор. Или они собьются в стаю и поддержат героя. Как окружение Муссолини. Как команда Гитлера, все эти «романтики в кожаных плащах» – так их звали немецкие газеты... Понимаете?

– Понимаю, к чему вы клоните, просто мне это не нравится. Это же тупик. А надо что-то делать!

– Мы делаем столько, сколько можем. Но совершать резкие движения – увольте, Сергей Сергеевич. Ну, убьем мы Гитлера. Чисто технически такое допустимо, хотя это покушение на законно избранного правителя демократической страны. В идеале Гитлера должны убрать его же камрады по партии. Но какой смысл в убийстве, если за ним не последует антифашистский переворот в Германии? А его не будет. У них там все хорошо. Они всем довольны. Положим, Гитлер им надоел, и они его прихлопнули. Но смены курса ждать не приходится – только небольшие коррективы. И зачем тогда?..

– Но даже если без холокоста обойдется, это уже огромное достижение!

– Здрасте-пожалуйста, – протянул Бокий. – Почему же обойдется? С чего вы так решили?

– Но ведь далеко не все в окружении Гитлера считают разумной антисемитскую повестку...

– Нет-нет, я о другом. Сколько они должны замучить евреев? Вы, кажется, говорили – миллионов шесть?

– Да, примерно столько.

– А хорошо ли будет, если их убьем мы?

– То есть как это – мы? – опешил Климов.

– Ну, не мы с вами, а Красная Армия.

– П-почему?! Зачем?!

– А вы представьте, что место Гитлера займет какой-нибудь технократ. Человек с холодной головой, который умеет считать. Весь крупный еврейский капитал нацисты уже прибрали к рукам, а какая может быть польза от рядового Мойши? Тот, кто мыслит по-государственному, ответит: сделать Мойшу рядовым германской армии!

– Но... Как?!

– Как всегда и как везде. После смерти Гитлера его объявят виноватым в том, что немцы э-э... погорячились. А так немцы-то симпатяги. Гонения на евреев будут свернуты, перед ними извинятся, начнут их облизывать, более того, зазывать в Германию со всего мира, и предложат им... – Бокий щелкнул пальцами. – Крым! Германия отдаст Крым под еврейское государство. А?! Как вам идейка? Наконец-то сбудется мечта богоизбранного народа... Понятно, что такое теплое место самим пригодится, но обещать – почему нет? И купятся они как миленькие.

– И?.. – тупо буркнул Климов.

– И шесть миллионов евреев убьем мы, потому что они пойдут воевать против Советской России. И это будут, между прочим, самые яростные бойцы германского Рейха. Немецкому обывателю не так уж нужна русская земля, даже с рабами впридачу, ему все-таки шкура дороже, а вот еврею кусочек Крыма – лакомый кусочек, пардон за каламбур.

Климов отвернулся. Перевесился через леер и уставился в воду.

– А всего-то убрали Гитлера, и вдруг такой пердимонокль, – добавил Бокий с нескрываемым сарказмом.

– Извините, но это только ваше мнение, – пробормотал Климов.

Просто чтобы сказать хоть что-нибудь. Выразить несогласие.

– Не только, – бросил Бокий.

Климов покосился на него. Он давно научился различать интонации начальника и понял: это мнение тех, кто повыше.

– То есть, альтернативы... Нет?

– Альтернатива есть всегда. Но ответственные политики, они как врачи. Не навреди, вот их принцип.

– Эти ответственные... То-то они вас расстреляли в тридцать седьмом, любезный Глеб Иванович, – процедил Климов. – Со второй попытки, сначала Сталин не утвердил.

– Ну, теперь все козыри у нас, – Бокий мягко улыбнулся.

– Кто знает, какие теперь у них козыри... – буркнул Климов.

Как в воду глядел, пардон за каламбур.

***

Климова взяли летом тридцать седьмого и начали сразу бить, жестоко, озверело, требуя, чтобы признался, чтобы разоружился перед партией, сволочь, чтобы рассказал, зачем обманывал руководство страны.

Климов понял: этим правда не нужна.

Но чего они хотят, никак не шло в голову, звенящую от ударов резиновой палки. Климов сначала требовал, чтобы дали очную ставку с тем, кто его оговорил... а когда сообразил, в чем может быть дело – замкнулся, ушел в себя, бормотал невнятное, погрузился в состояние забитой скотины, ничего не понимающей – лишь бы не сболтнуть лишнего.

Вот прищемили бы ему яйца дверью, раскололся бы как миленький.

Но обошлось. Сочтя, что подследственный достаточно, как это у них называется, «размят», заплечных дел мастера зачитали ему показания Додика, Михалыча, Геворкяна и так далее – и спросили, что он об этом думает.

Ну, правильно он все угадал.

С его подопечных, когда их находили по психушкам и тюрьмам, снимали только самые общие показания – кто да откуда, – то есть, толком не допрашивали. Это объяснялось режимом особой секретности, дальше всех провалившихся забирал под себя Спецотдел. И уже в Спецотделе – да, там человека очень подробно интервьюировал специально обученный следователь Розинский. Который тоже, как и его брат, терпеть не мог Климова, поскольку до всей этой истории жил-не тужил. Но бог с ними обоими, а так или иначе, из стен Спецотдела информация не уходила.

Затем каждого провалившегося знакомили с тетрадкой Климова и под угрозой лишения жизни объясняли, что вот это – правда о будущем, а чего он там следователю Розинскому наговорил, исключительно его алкогольные бредни.

Потому что мы прямо сейчас своими руками создаем альтернативную ветку истории, где жизнь у нас будет замечательная. Точно как Климов описал.

Что характерно, все соглашались.

– А вы говорите – альтернативы нет, – сказал однажды Бокий, ласково поглаживая тетрадку с подписью «Меморандум Климова». – Вот она, альтернатива. И мы придем к ней. Все самое интересное начнется после войны. Ну и пока война... Можно будет подкорректировать кое-что. По мелочи.

– Мелочь это Хрущев? – не удержался Климов.

– Ой, вот уж воистину мелочь, на которую не стоит обращать внимания. Ничего-то вы не поняли, любезный Сергей Сергеевич. События надо править, а не людей, события. Подправлять векторы. Как вы это называете, тренды.

– Вы бы свою масонскую ложу распустили для начала, – буркнул обиженный Климов. – Доведет она вас до цугундера.

– Какие странные бывают у людей фантазии, – Бокий мило улыбнулся. – Фу, батенька. Создавать тайное общество в нашей стране имеет смысл только если его возглавит Хозяин. Тогда от общества будет польза. Ведь оно должно влиять на принятие решений, не правда ли? И есть такая ложа, ее зовут Политбюро.

– А ведь в моем времени все знают, что в тридцатых была диктатура Сталина...

– Господи! – воскликнул в сердцах Бокий. – Вы же знаете, я терплю его с большим трудом, хотя бы потому что после таких титанов как Ленин и Дзержинский... Он не выдерживает никакого сравнения... Но была бы у нас диктатура Сталина – как бы мы прекрасно жили!

Между этим разговором и задержанием уместился год. Целый год был у Климова чтобы выяснить, обработал ли Бокий соответствующим образом Лосева, который болтается где-то сам по себе и паяет там загадочный физический аппарат. И уверен ли Бокий, что Лосев все понял.

А Лосев – понял, да не то.

Он подумал, будто у него в рукаве отличный козырь против Бокия, чтобы занять его место. И накатал донос, что Спецотдел втирает партийному руководству очки, создавая у Политбюро ЦК ВКП(б) искаженное представление о будущем. А будущее нифига не радужное.

Доносом он уничтожил Спецотдел к чертовой матери и себя заодно.

Потому что – как орал следователь, пиная Климова сапожищами, – партия все поймет и простит кроме одного: если ты ей соврешь.

А Спецотдел, получается, врал дружно и системно.

И в общем понятно, с какой вредительской целью: если партия не будет знать, что СССР распадется в девяносто первом году – как партия сможет предотвратить эту катастрофу?

И поди с такой логикой поспорь.

***

Через трое-четверо суток без сна наступает своеобразное просветление. У тебя слуховые галлюцинации, а при повороте головы картина окружающего мира заметно отстает от глаз... Зато в голову лезут неожиданные мысли. Это форменный бред, но иногда бредовая идея – лучшая.

– Идиоты, – сказал Климов следователям. – Они все идиоты. Я же им объяснял! Вся их болтовня не имеет отношения к нашей с вами реальности. Эти люди провалились сюда из другой версии будущего, где власть в стране после смерти товарища Сталина захватили вредители! А у нас такого быть не может! Понятно? Они жили в альтернативной ветке, где никакого коммунизма нет, и СССР развалился. А мы с вами живем в правильной ветке, где Политбюро не слушает идиотов, все делает как надо, и все будет хорошо!

Сказал – и упал с табуретки в обморок.

Дальше он талдычил эту мантру про альтернативную реальность, как заведенный, чтобы самому в нее поверить – и поверил. Еще неделю его пытали так и сяк, но никаких признаний добиться не смогли. Наконец ему устроили очную ставку с Лосевым, на которой они загрызли бы друг друга, если бы хватало сил. Зато Климов понял, кто все это устроил. А сам по себе интеллектуальный бокс на тему путешествий во времени кончился очень быстро. Лосев, поняв, какую линию защиты выбрал его оппонент, не совладал с нервами, бросился на Климова, и тот с наслаждением смотрел, как физика унижают физически.

Через месяц то немногое, что осталось от Климова, услышало:

– Идея твоя конечно интересная, но все твои подельники говорят другое, так что деваться некуда – виновен. Особая тройка НКВД приговорит тебя к расстрелу, но ты не дергайся, это понарошку. Это чтобы окончательно все засекретить. Официально ты ляжешь в могилу, а на самом деле пойдешь дальше работать. Вместе с Лосевым, которого так не любишь, ну извини, ха-ха... Кстати, Лосев тоже вышку схлопотал. Ничего, всех расстреляем – и всех воскресим. Но есть одно условие. Надо признать вину. Они-то признались, а ты что, особенный?

– Хер вам, я особенный, – пробормотал Климов.

Сам от себя не ожидал.

В этот раз его чуть не забили насмерть, но было уже плевать. Климов убедил себя, что если здесь умрет – очнется в две тысячи двадцатом. Как многие люди, чуя приближение конца, ударяются в религию, надеясь на жизнь после смерти, так и он нафантазировал соблазнительную ересь, и чтобы та застряла в мозгах покрепче, только об этом и думал. Меня убьют – и я вернусь домой. Убьют – вернусь. Скорее бы убили.

А признаться в обмен на жизнь – фигушки. Много было в тридцать седьмом таких доверчивых. Одни потом орали в голосину на суде, мол, их обманули, другие на что-то надеялись до самой стенки. Надо чертовски хотеть жить, чтобы так обманывать себя. Нет, НКВД не заключает сделок. Я-то знаю. Я читал. И даже издавал.

Собственно, только у стенки он и дал слабину. Какие-то ошметки инстинкта самосохранения прорвались наружу, и перед глазами вдруг ярко вспыхнуло: это конец, меня сейчас пристрелят! Неуправляемый смертный ужас захлестнул с головой, и Климов навалил в штаны.

Так, с полными штанами, он и очнулся в две тысячи двадцатом году, лежа под столом на облезлой холостяцкой кухне, глядя в пустую бутылку и пуская слюни.

Как потом Климов прикинул – минуты не прошло.

Одно смущало: он забыл, что перед провалом так сильно наклюкался. А с другой стороны, чего ты там упомнишь, если у тебя давным-давно «алкогольный палимпсест», страшненький предвестник распада личности.

Вернуться оказалось тяжелее, чем провалиться. Пару дней Климов был почти клиническим идиотом. Потом ушел в депрессию. По счастью, на работе решили, что он ушел в запой – и отнеслись с пониманием. Лишили бонусов, но не выгнали.

Первое, что проверил, более-менее придя в себя – историю. Ничего не изменилось. Глеба Бокия расстреляли в тридцать седьмом, Спецотдел частично разогнали, частично переформатировали. Война... Вроде без изменений. Даты все те же. Или он ничего не сумел в прошлом изменить к лучшему – или идея насчет альтернативных ветвей реальности была совсем не бредовой, и его просто кинуло обратно в ту ветку, откуда провалился.

Климов подумал, что если в прошлом хоть что-то сдвинулось, должны быть следы, надо искать получше. Но изучить мир досконально не хватило времени: через месяц чертово активное солнце выдало новый всплеск.

Наверное нет смысла уточнять, что в тот несчастливый день Климов психанул, сорвался, и к вечеру был в соплю.

У него имелся повод: он запоздало вспомнил, что можно ведь поискать по соцсетям людей из «темы Климова», да хоть того же Лосева, мать его за ногу, они должны быть здесь. Поискал. И нашел. Все аккаунты оказались неактивны. Получается, он один спасся?

Тут не захочешь, а выпьешь.

***

Вот все это Климов и выложил самым честным образом на допросе в пятьдесят четвертом, говорил до рассвета, а когда иссяк, спросил только одно: ребята, откровенность за откровенность, – что, действительно, кроме паяльника в задницу, я ничего полезного не принес в ваш мир?

Ребята посмеялись и сказали: увидишь.

Его полуживого запихнули в автозак и повезли куда-то, судя по времени – в Калинин. Там он тоже ничего толком не разглядел: голову вниз, руки за спину, пошел-пошел, быстро. Его завели в комнату лабораторного вида, где возились с аппаратурой люди в белых халатах. Посреди комнаты стояла железная клетка, а в ней решетка. На этой решетке Климова деловито распяли, пообещав: не бойся, все будет хорошо.

Климов посмотрел, какой толщины идут к клетке силовые кабели, и затрясся. Казалось, уже сил не осталось ни на что – а организм, падла такая, боялся смерти, будто в первый раз.

– Сволочи, – сказал Климов. – Я же хотел как лучше.

– Сейчас вам будет лучше, – отозвался человек в белом халате.

– Эту штуковину Лосев небось проектировал?

– Какой Лосев?

– А то вы не знаете!

– Без понятия.

– Я знаю, что это, – пробормотал Климов обреченно. – Это такая электромагнитная хреновина, чтобы я сдох окончательно. Но я особенный, ребята. Хрен вы меня убьете.

– Да никто вас убивать не собирается...

– Если меня второй раз кидает в прошлое – значит, я здесь нужен! —повысил голос Климов. – И Россия... Россия заслужила лучшее будущее. Она слишком много страдала. Она имеет право на альтернативу. Так что я еще вернусь – и всех вас на уши поставлю. Будете у меня, твари неблагодарные, строить коммунизм! И на Марсе будут яблони цвести!

– Хрен ты теперь вернешься, – сказали ему и врубили ток.

Климов заорал, как резаный, потому что это оказалось – ну очень больно.

К счастью, через мгновение потемнело в глазах, и он умер.

***

После этого запоя его из издательства почти выгнали, но Климов сделал ход конем: принес справку, что закодировался.

И реально бросил пить. Сам не знал, почему. Вроде ничего в жизни не изменилось. Ну, заскучал, устал тянуть редакторскую лямку, пробухал недельку, эка невидаль. Но или он там, в запое, нечто важное для себя понял – ах, если бы еще хоть что-то помнить, – то ли просто надоело.

Работа надоела еще хуже выпивки. День за днем, скрипя зубами, Климов отправлял в печать бесконечные фантастические романы о пропаданцах – людях, пропавших без вести, потому что их выкинуло в прошлое. Этому тренду было уже лет десять, и книжек таких настрочили без счета, одна хуже другой по стилистике, а некоторые до того корявые, что становились бестселлерами.

И прямо на глазах раскручивался новый тренд, еще глупее – книжки про то, как не очень красивые старшеклассницы переносились в волшебные миры и становились там принцессами.

Никто не спорил, что такие романы имеют право быть в национальной литературе, особенно если хорошо написаны – штуки две-три, ну, пять, максимум десять. Больше ты просто не выжмешь ничего интересного из этого сюжетного шаблона. Но их штамповали сотнями, одинаковые, как шнурки, только потому что публика не хочет после работы напрягать голову, а хочет читать шаблонные книги, где все заранее понятно и предсказуемо. Какая-то позорная архаика, времен «милорда глупого». Будто мы все в культурном смысле пропаданцы лет на двести назад, и не потому что нас по темечку шибануло, а сами, по доброй воле.

Где-то мы свернули не туда, думал Климов. Какую-то большую ошибку мы сделали. А ведь в двадцатом веке не раз и не два у нас был выбор.

Была альтернатива.