Текст книги "Скалолазка и мировое древо"

Автор книги: Олег Синицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 21 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

И тогда я наткнулась на легенду о Будде, который излечил полоумного бродягу…

– Пожевать тут ничего нет? – раздался Лехин голос из темноты. – А то во рту сегодня даже крошки не было.

– Не знаю… на кухне поищи… не мешай.

Я несколько раз пробежала взглядом по строкам, заучивая слова, чтобы произнести их без запинки. Леха за перегородкой загремел посудой, затем затих, после чего я услышала приглушенный хруст. Что-то нашел.

Мама на диване стала раскачиваться взад-вперед. Овчинников вновь появился в комнате, хрупая сухарем.

– Заморил червячка?

– Если взглянуть с философской стороны… Да, в общем, с любой стороны – заморил.

– Тогда превратись в статую.

– Сделано.

Я некоторое время задумчиво смотрела на его темный силуэт.

– Сейчас я начну говорить на другом языке. Если что-то в моих словах тебе покажется забавным или смешным – не вздумай пикнуть. Если увидишь что-то необычное – дрожь пола, движение предметов, странные свечения – ради бога, молчи и не рыпайся. А еще ты можешь услышать звуки, странные голоса, почувствовать тошноту, головокружение. Держи себя в руках, не сходи с места и продолжай представлять себя статуей. Иначе хуже будет всем. Вопросы есть?

– Нету, – ответил заинтригованный Леха.

Легенда гласит, что возле Магадхи Будца Шакьямуни однажды встретил бродягу, потерявшего рассудок. Свидетели утверждают, что Будца остановился возле него, пристально посмотрел на человека, словно заглянув в его голову. А затем произнес несколько фраз, которые никто не понял, но после которых случилось чудо. К человеку вернулся разум. Свидетелем этого события стал ученый брахман Шарипутра. Он максимально точно записал произнесенные Буддой слова. По моим сведениям, на этой самой тряпице.

Наше сознание – хрупкая штука. Маленькая лодка в огромном бессознательном море, заполняющем голову. Лодка моей мамы сбилась с курса и ушла во тьму. Она потерялась и блуждает где-то там, далеко от берега, между мутных образов сновидений и жутковатых архетипов души. Для того чтобы она нашла путь назад, я зажгу маяк. Я использую изначальные, древние слова прелюдийского санскрита, которые использовал Будда. Они станут светом, который пробьет тьму в ее разуме и вернет лодку к берегу.

Я повернулась к маме и опустилась перед ней на колени. Огонек свечи отражался в ее темных глазах.

– Алена, – позвала она.

Я ощутила укол в сердце. Овчинников в дверях неловко кашлянул и переступил с ноги на ногу.

Я взяла маму за руки и попыталась сосредоточиться, отрешиться от всего. От Овчинникова, который конечно же мешал. От лезущей в нос пыли и запаха валокордина. Я попыталась забыть про щитовой домик, в котором мы расположились. Я должна сконцентрироваться только на словах. На их произношении, на мелодии, которую они образуют. Мне придется петь. Я должна вложить в пение всю душу, всю себя – от далеких воспоминаний о детстве до невыносимой тоски, которую испытываю сейчас по матери.

Я начала с первой строки и начала очень удачно. Тихое горестное пение вдруг возникло из пустоты и, казалось, принадлежало не мне. Овчинников от удивления разинул рот с недожеванным сухарем.

А я пропела текст до конца и, не останавливаясь, пошла по второму кругу. Запела громче, увеличивая темп и добиваясь неразрывности мелодии. Мама попыталась выдернуть руки, но я крепко их сжимала. Я продолжала петь, глядя в ее заслезившиеся глаза. Будда своим пением избавил бродягу от сумрака сознания. Слова бывшего принца влились в человека и вылечили его разум. Я верю, что могу сделать то же самое.

После четвертого повтора текста я вдруг обнаружила, что стены и пол прошила вибрация. Мама перестала вырываться и смотрела куда-то за мое плечо. Овчинников в дверном проеме превратился в реальную гипсовую статую – настолько побелело его лицо. Ободренная успехом, я запела максимально громко, выкладываясь до сладостной дрожи, пронзающей внутренности.

Стены и пол тряслись уже нешуточно. Из-под земли донесся рокот. Стол медленно поехал по полу, стоявшая на нем вазочка с сухими цветами опрокинулась. Звенели тарелки на кухне. Цокала забытая где-то ложечка в стакане. Я чувствовала, что цель близка. Только не останавливаться, только не терять это чувство…

По глазам резанул пронзительный свет. От неожиданности я выпустила мамины руки и свалилась на пол. В голову ворвался нестерпимый грохот…

– Поезд, – сказал Овчинников, глянув в окно. – Товарняк.

Я обессиленно прислонилась к шкафу. В теле не осталось ни капли сил, ни грамма эмоций. Сжатая в кулаке тряпица, пять минут назад наполненная силой, теперь выглядела как обычный носовой платок.

– Аленушка, – произнесла мама. – Где ты? Почему ты покинула меня?

Охватило такое горькое разочарование, что захотелось заорать во все горло. Ничего не вышло. Ничегошеньки! А я так надеялась… Эти фразы с тряпицы оказались не действеннее оправданий пятиклассника. Может, я буквы перепутала? Или ошиблась в интонациях? Нет. Невозможно. Я штудирую санскрит каждый день. Я не могла ошибиться.

– А ты неплохо пела, – сказал Овчинников. – Как Катя Лель. Может, тебе на эстраду податься?

– Заткнись! Заткнись! Заткнись!

Я вскочила с пола и бросилась на улицу. Уже оказавшись снаружи, вновь помяла бабушкины грядки. Куда я бегу? Да куда угодно, лишь бы очутиться подальше от тесной комнаты, где сидит чужая для меня женщина и где я потерпела жесточайшее поражение.

На пути оказалась веранда, которую дедушка соорудил для летних чаепитий. Я влетела на нее. Товарняк, груженный по самое не хочу, исчез вдали, звук стучащих по стыкам колес постепенно стихал. Я припала к реечной решетке и уставилась в темноту, слушая этот звук.

Чудес не бывает. Можно мечтать о многом. Стремление к вершинам позволяет достичь невероятных успехов. Можно стать звездой поп-музыки, кассовым актером всех времен и народов, занять кресло президента газового концерна или просто получить прибавку к жалованью. Но есть вещи, которые невозможно осуществить ни в этой жизни, ни в какой другой. Я должна это понять. Нужно отказаться от иллюзий, в которых я плаваю последние полтора года, как в аквариуме. Нельзя изменить сознание при помощи слов. И уж тем более – никакие звуки из чрева человека не могут изменить окружающий мир. Что за глупость! Магии не существует. Все, что я нагородила про санскрит – чепуха и околесица. Легенда о Будде – очередная сказка.

Мне захотелось, чтобы под рукой очутился толстый учебник санскрита, чтобы запулить его подальше в темноту ельника. Жаль, нет его под рукой. А так бы сорвала на нем злость.

Я заплакала.

Сзади незаметно подошел Леха и дотронулся до плеча. Я уткнулась лицом ему его грудь, слезы промочили его рубашку насквозь. Какой он все-таки хороший, мой Лешка. Пил бы меньше – была бы его навеки.

Он обнял меня, а потом, кажется, поцеловал. Робко так, необычно для него. А потом… что же было потом? Я ничего не помню.

Глава 3
Веселенький юбилей Семена Капитоновича

После дикого сеанса психотерапии прошло около трех недель. За это время я написала отчет по малоизвестному трактату Плутарха, продублировала в нескольких сценах актрису на съемках фильма «Скалолазка и Последний из седьмой колыбели». О чем фильм, правда, так и не поняла. Про роддом, что ли? При чем там скалолазка?

Леху я почти не видела с того раза. Он много работал, у них в конце месяца много бумажных хвостов вылезает… А может, пил. С него станется окунуться в это занятие с головой.

Маме стало хуже. Если раньше она ела самостоятельно, то теперь потеряла к пище всякий интерес, поэтому ее приходилось кормить насильно. А еще она стала закрывать лицо бабушкиной шалью. Я читала об этом.

В древности в жизни каждой молодой девушки происходил обряд ритуальной смерти, символизирующий окончание девичества и вступление во взрослую жизнь. Ее облачали в белый похоронный саван, а лицо закрывали материей, пряча его от посторонних глаз. Родственники и близкие плакали и прощались с ней… Этот ритуал проводится до сих пор, возможно, вы о нем слышали. Его называют свадьбой. В наше время мрачная инициация приняла атмосферу праздника. Саван частично утратил первоначальную функцию и стал просто красивым свадебным платьем с фатой. Но в случае с мамой не было намеков на праздник. Шаль, которую она натягивала на лицо, выглядела настоящим саваном. Я не знала, что с этим делать.

Жизнь неспешно текла, неуклонно двигаясь к роковой дате семнадцатое июля. В этот день мой начальник Семен Капитонович справлял юбилей. Ему исполнилось шестьдесят пять. Хорошая дата, но речь не о ней. В тот день случилась катастрофа, которая перетряхнула мою жизнь основательней, чем когда бы то ни было.

Я не хотела идти на юбилей, не с кем было маму оставить, потому что бабушка жила на даче – той, что возле железнодорожной ветки, по которой гуляют груженые товарные составы. Но Семен Капитонович сказал, чтобы я приходила вместе с мамой. И мне будет легче, и она развеется.

Справляли в Кунцево, в каком-то кафе, переделанном из заводской столовой. Столы были составлены буквой «Т», причем юбиляр почему-то восседал у ее основания. Маму я посадила между собой и Верой Шабровой, с которой мы тысячу лет назад пережили невероятные приключения во Франции и Новой Зеландии. Мама ничего не ела, а только водила по сторонам диковатым взглядом, пугая гостей. Впрочем, в остальном она вела себя смирно.

Когда прозвучал второй тост за здоровье юбиляра и опрометчивое пожелание «еще долгих, долгих лет руководящей работы», вызвавшее икоту у директора, у меня в сумке зазвонил телефон.

– Ален, ты где сейчас?

Голос Овчинникова из трубки звучал немного взволнованно.

– На юбилее у своего начальника, – ответила я, заткнув мизинцем левое ухо, потому как в зале грянуло: «Пейдодна! Пейдодна!»

– У Семена Капитоновича?

– Что?.. А, да.

– Я сейчас приеду. Нужно с тобой срочно поговорить. Где это?

Я объяснила. Он повесил трубку, даже не попрощавшись. Вот чудной!

Прошло часа два, за окнами стемнело. Зажглись фонари и окна многоэтажек. Признаться, я даже забыла про Лехин звонок. Было весело и шумно, еда не кончалась – прямо как у героев, пирующих в Вальхалле. Несколько раз под всевозможные тосты я опрокидывала в себя содержимое бокалов. Потом отдельно выпила с Верой, отдельно с Шурой Дементьевой, отдельно с незнакомым брюхатым человеком, который не знаю кто такой. Потом меня заставил себя уважить сам юбиляр… Когда поддатый тамада остервенело впился в клавиши гармони, ноги потянули меня из-за стола в пляс.

Выбивая каблуками из линолеума всю душу под «семь-сорок», я заметила в дверях знакомое Лешкино лицо. Оставив пляшущий круг, вся разгоряченная, я подошла к нему неровной походкой.

– Ты каким ветром? – с искренним изумлением спросила я.

– Умеренным, с порывами… Я ж тебе звонил!

– Ах да!

Мы стояли возле пустого гардероба. Леха был в пиджаке и при галстуке, нарядный такой. Симпатичный до чертиков. Мне сразу захотелось, чтобы он пригласил меня потанцевать.

– Слушай, я вот чего…

– Ой, я забыла о маме! Надо проверить, как она там.

Я выглянула в шумный двигающийся зал, при этом меня качнуло.

– Да вон она, вместе с Верой. Алена, выслушай меня!

Я обернулась к нему. Он выглядел взволнованным. Покусывал нижнюю губу, мял пальцы.

– Ты это… я тут долго думал и решил… выходи за меня замуж.

И посмотрел на меня очень искренне. Пожалуй, впервые за долгое время я не нашла в его взгляде ни издевки, ни насмешки.

Из зала лилась гармонь. Я тупо пялилась на неровно завязанный узел его галстука и пыталась понять, что подвигло Леху на такое заявление, но никак не могла сосредоточиться. Поэтому единственное, что я произнесла в ответ:

– Как… опять?

– Я понял, что люблю только тебя.

Все вино, которое я выпила сегодняшним вечером, разом ударило в голову. Ничего себе он выкатил!

– Ты с ума сошел, Овчинников.

– Нет, я все обдумал. Вот смотри. Мы уже давно разошлись, но все равно постоянно вместе. Мы не можем жить друг без друга. Для себя я это понял. Теперь хочу убедить тебя.

– Я не могу снова за тебя замуж.

– Почему?!

– Ну не знаю… так не бывает. Люди если расходятся, то насовсем. А у нас с тобой что получается? Поженились, развелись, снова поженились – прям анекдот!

– Мне в следующем году квартиру обещают. И перевод на перспективную работу, можно сказать, повышение…

– Нет, ты не понимаешь. Все это мы уже проходили. Когда мы поженились, то были полны надежд и планов. Потом они развеялись. Снова погрузиться в них? Для меня это как надеть вчерашние трусики…

Леха напряженно сощурился, словно в глаз угодила соринка.

Господи, что я несу?

– Извини, ужасное сравнение. Просто я хотела сказать, что мне хочется чего-то нового, свежего, чистого…

– Я новый, свежий и чистый, – холодно ответил он.

– Сомневаюсь. Я этого не ощущаю. Все осталось по-старому. И потом, чувства… они должны измениться не только в тебе, но и во мне…

– Они изменились. Иначе не было бы того, что произошло между нами на даче! Все это не просто так! Ты любишь меня и хочешь быть со мной, только почему-то кривляешься.

Вот как? Он думает, что знает обо мне больше, чем знаю я сама!

Меня это разозлило. Кровь прихлынула к лицу.

– Ты слишком самоуверенный тип.

– Да? – завелся он. – И кто это мне говорит? Та самая Алена Баль, которая пением буковок совершает переворот в современной психотерапии?

Он использовал запрещенный прием. Я моментально протрезвела, грудь наполнилась холодной яростью.

– Верни костюм в пункт проката и больше не трать деньги на ерунду. Владелец магазина «Винный мир» уже заждался своего постоянного клиента. Ему как раз не хватает последней сотни на новый «порш», на который он скопил с твоих денег!

– Когда ты в следующий раз попросишь встретить тебя в аэропорту, то будешь очень удивлена, потому что вместо меня на парковку подъедет вот такая фига!

Он растопырил руки, пытаясь изобразить размер.

– Вали отсюда, Овчинников, – сказала я, – не порти людям праздник.

– Уже отвалил. И можешь не сомневаться, больше не привалю! – Он театрально повернулся ко мне спиной и решительно направился к выходу. Но, сделав два шага, вернулся назад и продекламировал:

– Значит, я остался прежним? Как вчерашние трусики? Что ж, желаю удачных поисков нового и свежего белья!

Теперь он точно собирался уйти и непременно ушел бы, если бы не натолкнулся в дверях на возвращающегося с улицы юбиляра.

Семен Капитонович был добр, пьян и сочился радушием.

– Лешенька! Как хорошо, что ты пришел!

Мой руководитель знает меня буквально с институтских пеленок и был на моей свадьбе. Неудивительно, что он знаком с Лехой.

– Здравствуйте, Семен Капитонович. Поздравляю вас.

– А ты проходи, садись за стол.

– Нет, спасибо! – буркнул Овчинников. – Мне некогда, у меня дела.

– Интересно, какие такие дела? Неужто они более важные, чем мои шестьдесят пять, которые бывают один раз в жизни!

Леха замер на секунду. А затем так улыбнулся Семену Капитоновичу, что у меня свело желудок. Чтоб я никогда больше не лазала по горам – эта сатанинская улыбка предназначалась для меня.

Я вернулась за стол. Семен Капитонович усадил Леху на свободное место в другой части стола. Я старалась не смотреть в его сторону, а занялась мамой, которая пальцами катала по тарелке красную икру, словно играя в автогонки.

– Лешка пришел? – удивленно спросила Вера.

Я коротко глянула на Овчинникова, который с ходу вписался в коллектив и опрокинул три стопки подряд.

– Ага, – тяжело ответила я. – Пришел.

– А чего это он пьет?

– Боже мой, он пьет! – притворно охнула я, хлопнув ладонями по щекам. – Какое откровение! Вера, ты, как настоящая подруга, раскрыла мне глаза.

Вера некоторое время с сомнением смотрела на Леху.

– В том-то и дело, – сказала она. – У меня дядя работает у них в отделении милиции. Так он говорит, что Лешка полгода как завязал.

Теперь настала моя очередь воззриться на Овчинникова, который на другом конце стола, вздернув стопку к потолку, изрекал какой-то длинный красноречивый тост. Пиджак висел на спинке стула, галстук съехал набок. Сам он выглядел уже порядком поддатым.

– Целых полгода ни капли в рот не брал, – говорила Вера. – На всех вечеринках и шашлыках сидел в сторонке и потягивал минералку. Говорят, даже не кодировался. Просто сказал, что больше не будет. Ему все поражаются. Более того, на работе стали больше ценить. Он единственный, кто у них английским хорошо владеет, поэтому ему повышение предлагают, что-то с Интерполом связанное.

Я отвернулась от Овчинникова и стала кормить маму салатом. Но Леха не вылезал из головы да еще рябил в глазах. Его было видно, пожалуй, из любого конца зала. Эдакий яркий, балагурный – он привлекал внимание всех гостей. Чтобы отвлечься от него (а может, чтобы досадить), я пригласила на медленный танец скучающего мужчину, который сидел рядом с матерью Семена Капитоновича – глухой девяностолетней старухой.

Танцуя с ним, я вдруг обнаружила, что мужчина очень даже ничего. Подтянутый, крепкий. Практически принц, только волос на голове сохранилось немного. Он все время их поправлял, чтобы не обнажалась лысина.

– Я поддерживаю форму, – говорил он. – Бег каждое утро, три раза в неделю тренажерный зал. Правильное питание. И никакого алкоголя – это мое правило!

– А вы кто Семену Капитоновичу?

– Племянник. Двоюродный… Вообще я считаю, что мужчина должен уметь постоять за себя. И защитить женщину, которая с ним… Кстати, вы замужем?

– Нет, – ответила я, глядя на Леху. – Не замужем.

Овчинников уже сидел один. Он, несомненно, знал, где я нахожусь, потому что демонстративно не смотрел в нашу сторону. Угрюмо чокнувшись с графином, он опрокинул очередную стопку. Добром это не кончится. Я должна что-то предпринять, остановить Овчинникова, пока он еще соображает. Потому что когда он перестанет соображать, то упьется в бревно.

Медленный танец закончился, и я решила подойти к нему, но «почти принц» утащил меня на свежий воздух.

Маленькую улицу, обрамленную тополями, освещал ряд фонарей. Справа возвышалось какое-то производственное здание, снаружи освещенное прожекторами и похожее на гору. Вдалеке горели окна многоэтажек Кутузовского проспекта и сияла неоновая реклама.

Перед входом, над которым светилась огромная вывеска «К…фе», пахло табаком. Кто-то из наших здесь курил, вон даже чинарики в урне остались. По аллее гуляла парочка влюбленных с включенным радиоприемником и дама с болонкой на поводке.

«Принц» полез обниматься.

– А ты крепкая, – сказал он, жарко дыша в ухо. – Аэробикой занимаешься?

– Кое-чем другим, – ответила я, отпихивая его локтем.

– Что такая грустная? – не унимался он. – Если кто обижает, ты мне скажи. Я разберусь.

– Очень мило с вашей стороны.

– Ага, положись на меня. Или ложись. Га-га-га!!

Он попытался поцеловать меня, но я выскользнула из объятий.

– Какие цветы! – восхитилась я тюльпанами, посаженными на газоне перед зданием бывшей столовой.

От тюльпанов действительно шел одуряющий запах. Я протянула руку и сорвала один…

В ту же секунду вывеска «К. фе» над нами погасла, а следом исчез свет в столовой. Магнитофонная музыка оборвалась на середине куплета. Из темного зала, где проходило торжество, раздался свист, как в кинотеатре, и пьяные крики «Э-э! Чубайс, верни свет!», разбавленные женским хохотом.

А нам, находившимся снаружи, было не до хохота. Из радиоприемника влюбленной парочки слышался только треск, сколько они ни вращали колесико настройки. Болонка залилась сумасшедшим тявканьем, а ее хозяйка испуганно воскликнула:

– Смотрите! Смотрите!

Сначала погасли фонари на нашей улице. Следом за ними вырубились прожекторы, освещавшие фасад производственного здания. А затем свет пропал в многоэтажках Кутузовского проспекта. На моих глазах Москва квартал за кварталом погружалась во тьму. Стоя с тюльпаном в руке, я чувствовала, как в меня вползает липкий страх.

Гости высыпали из кафе. Я видела только их темные силуэты. Кто-то освещал пространство перед собой зажигалками и подожженными салфетками, но эта кустарщина не развеивала мрак, в который погрузилась столица. Никто больше не свистел, страх вошел и в трезвого, и в пьяного, когда они увидели, что творится вокруг.

Из-за производственного здания послышался шум. Сначала тихий и далекий, он усиливался, превращаясь в грохот, к которому добавился почти животный вой. Кто-то помянул про ураган. Не знаю. В кромешной тьме эти звуки казались предвестниками смерти. Я не верю в предрассудки, хотя случалось сталкиваться с неведомым и таинственным. Но эти звуки отдавали первобытным ужасом, от которого стыла кровь.

– Боишься? Не бойся! – обнадежил меня «принц». – Подумаешь, свет пропал. Подстанция накрылась.

Хотелось бы в это верить. Всеми фибрами души. Но внезапно поднявшийся ветер разбил в прах зыбкие надежды.

Вздрогнула почва, словно при землетрясении. Из недр столовой донесся звон разбитого стекла – чей-то фужер соскользнул на пол. Глаза привыкли к темноте, и я стала различать людей вокруг себя. Вот Семен Капитонович, носится среди гостей, пытаясь всех успокоить. Вот Леха… да, кажется, он… оперся спиной на стену, потому что с трудом стоит на ногах. Вот Верочка Шаброва, умничка такая, держит за руку мою маму…

Мама смотрела на небо. Туда, откуда раздавался грохот. Мне было трудно разглядеть ее лицо, но почему-то я была уверена, что она точно знает, что должна увидеть.

Я снова глянула на небо, но ничего толком не разобрала, потому что внезапно ударил порыв ветра. Он расстегнул чей-то пиджак, сорвал платок с женской головы, даже повалил кого-то на асфальт.

Меня толкнуло в грудь, и я опрокинулась на газон с тюльпанами. Поломала многие стебли и испачкала руки в земле. Вой и грохот, идущие с неба, заглушили все вокруг. Из-за здания кафе, загородив звезды, выплыла темная громадная туша.

Новоявленный принц, который зачесывал на лысину редкие волосы и обещал разобраться с теми, кто попробует меня обидеть, дал деру, едва летающий монстр завис над площадкой перед столовой. Видимо, слово «разобраться» обладает именно таким смыслом, одна я по наивности думала, что оно означает защиту.

Гости бросились врассыпную, потому что эта штука в темном небе, громыхающая, как сатанинская колесница, повергла в панику и шок. Вскоре перед кафе осталось лишь трое. Девушка, лежащая в цветах, то есть я. Застывшая словно соляной столб мама; ветер задирал подол ее платья и едва не унес косынку с плеча. И еще остался гость по имени Леха, который был пьян и в силу этого не мог оторваться от стены.

Темная летающая машина стала опускаться на площадку перед кафе. Раздался треск ветвей, поломанных тяжелым бортом. Все-таки это был вертолет, но с неосвещенной кабиной и без прожекторов.

Когда шасси коснулись асфальта, люк на борту отодвинулся и из него появился человек. Я тотчас узнала его, несмотря на темноту. Валящий с ног ураганный ветер не причинял ему неудобств, а отсутствие света беспокоило не больше, чем неурожай в Ямало-Ненецком автономном округе. Он шел твердо, целеустремленно, ничего не боясь.

Левиафан направлялся ко мне.

Могучий, жуткий, но не обликом, который сейчас не разглядеть, а исходящим от него ужасом, проникающим в тебя и сковывающим члены. Темной аурой, над которой витает знакомый запах одеколона. Когда-то нравившийся мне, сейчас он занимает место в памяти рядом с образами маньяков из подъезда и ночных чудовищ. Если что-то в окружающем мире напоминает мне этот запах, я неосознанно пытаюсь бежать или спрятаться.

Когда Левиафан проходил мимо мамы, их взгляды встретились. На какой-то миг мне показалось, что они знакомы. Стоп. Конечно! Моя мама столкнулась с ним на сухогрузе «Бельмонд». Она вообще многое видела и знает, только эти знания закопаны в ее голове.

Занятая этими мыслями, я не заметила, как Левиафан очутился рядом. Обнаружив его над собой, от страха я не могла пошевелиться. Еще вчера события, связанные с ним, казались далекими и не из этого мира. А сейчас они резко вернулись в мою жизнь, и я даже не представляла, что будет дальше.

Лопасти вертолета вращались с грохотом. Каждый удар по воздуху бил по моей голове и мыслям. Воздух выл диким зверем. Левиафан поглядел на меня сверху вниз, и я опять не увидела его лица.

– Я пришел за тобой.

Адский грохот не заглушил его слов, хотя мне очень хотелось, чтобы так случилось.

Он наклонился и взял мое запястье. Вмиг внутри меня все умерло. Он пришел за мной, как и обещал Глеб Кириллович.

– Пожалуйста, не надо! – взмолилась я.

Легко, без малейших усилий, он поднял меня на плечо. Мама согнулась в поясе и испустила истеричный вопль, словно пыталась прогнать им демона, похищающего меня у нее на глазах. Левиафан коротко взглянул на нее. И, больше не обращая внимания, направился к люку твердой походкой.

Парализованная ужасом и только вращая глазами, я вдруг увидела, как Овчинников оторвался от стены кафе. Не знаю, что он собирался сделать, но в его движениях читалась решимость.

Он бросился к нам.

Левиафан притормозил, чтобы взглянуть на Леху. Видать, ему стало интересно.

Сделав несколько шагов, Леха повалился на асфальт. Для решительных действий он был слишком пьян, и ноги не удержали его. Левиафан разочарованно отвернулся, продолжив путь к вертолету. А я смотрела на Овчинникова. И видела, что, когда он поднял голову, глядя нам вслед, на его лице блестели слезы. Он скреб руками асфальт, пытаясь ползти, но сделать что-либо с таким количеством алкоголя в крови было невозможно. И он это понимал. Потому и плакал.

Левиафан вошел в люк, и я потеряла Лешку из вида, погрузившись во тьму. Сквозь клекот лопастей я услышала отчаянный мамин крик, который впервые за долгое время оказался уместным:

– Алена-а! За что тебя отняли у меня?

Кто-то захлопнул люк. Я лежала на холодном полу, в непроглядной тьме, не в силах пошевелиться. Словно в гробу, опущенном в землю.

Тело налилось тяжестью.

Вертолет оторвался от земли.

– Зачем я вам понадобилась? – вопросила я, обращаясь к темной пустоте вокруг себя. – Я ничего не ищу и не стою на вашем пути! Отпустите меня!

Пустота ответила гнетущим молчанием.

Чьи-то холодные неприятные пальцы ощупали мою левую руку и поймали локтевой сгиб. Спустя секунду ледяная игла проткнула вену. Последнее, что я помню, прежде чем смежились веки, – как в груди захватывало дух от быстрого подъема.