Текст книги "Битва за смерть"

Автор книги: Олег Синицын

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 18 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]

Алексей поднял бутылку, сделал быстрый вороватый глоток, но поперхнулся и закашлялся. Приходько засмеялся и похлопал лейтенанта по спине, помогая отдышаться. Затем взял бутылку растопыренной пятерней, отточенным рывком вскинул руку и выплеснул содержимое в рот. Опустевшую посуду выбросил под дерево.

– Ложился бы спать, лейтенант, – посоветовал он. – Тяжелый выдался день, но как знать, может, завтрашний еще тяжелее окажется.

Алексей покорно кивнул. Спиртное больше не жгло гортань, теперь дышалось свободно. От маленького глотка, который он сделал, по желудку расползалось тепло.

– Ну, будь здоров! – напоследок сказал Приходько. – Больше в лес не ходи.

– Не буду, – улыбнулся Калинин и не успел даже поднять руку для прощания, как впереди раздалась дробная автоматная очередь, а затем встревоженные крики солдат.

– Однако рано спать ложиться! – воскликнул Приходько, хватая первую попавшуюся винтовку. Алексей нащупал в кобуре командирский «ТТ».

Бегом они кинулись туда, где стреляли.

Глава 9

– Я увидел на стволе текст на древнеславянском. Я перевел многие слова, но никак не могу понять смысл, – услышал Смерклый голос молодого лейтенанта.

Фрол стоял в десятке метров от Приходько и Калинина, затаившись в темноте за стволом дерева.

Лейтенант зачем-то бросился в лес, Приходько едва остановил его. А если бы не остановил? Чем бы закончилась прогулка по ночному лесу для нового ротного? Смерклый не мог сказать определенно.

– А после этого меня позвала маленькая девочка, – продолжал лейтенант.

«Он действительно свихнулся, – подумал крестьянин, – раз чудятся буквы на деревьях и маленькие девочки в темном лесу».

Калинин и Приходько выбрались на дорогу, на мерцающий свет костров. Смерклый по-прежнему прятался за стволами, наблюдая за двумя ненавистными ему людьми. Украинец достал какую-то бутылку и стал угощать лейтенанта. Смерклому вдруг показалось, что это была бутылка шнапса, которую Фрол нашел в танке и которая раньше хранилась в его вещмешке.

Вор! Последняя тварь!

Ненависть с новой силой поднялась в душе Смерклого.

Приходько обчистил вещмешок, прежде чем повесил на верхушку березы! Только гнилой человек может дойти до такого… Правда, как он достал до верхушки? Фрол не смог до нее добраться. Как же это сделал украинец?

Вопрос уже не казался таким важным. Важно другое. Приходько – вор и последний человек. Он угощает ворованным молодого лейтенанта, который пожалел немного спирта для Фрола, а теперь давится чужим шнапсом. Они все заодно! Они все против одинокого крестьянина, который чуть хозяйственнее других – тех, которые завидуют и пытаются поживиться его добром.

…(а после этого меня позвала маленькая девочка)…

…(я увидел на стволе текст на древнеславянском)…

В слабом отблеске костров Смерклый заметил вырезанную на дереве надпись, о которой рассказывал молодой лейтенант.

Ноги ослабли в коленках. Он схватился за ствол, чтобы не упасть.

Выходит, не лгал Калинин!

Древняя надпись, ни одного слова которой Смерклый разобрать не мог, была у него прямо перед глазами.

…(а после этого меня позвала маленькая девочка)…

Он внезапно вспомнил о длинной норе в сугробах. Кто ее прорыл?

Мысли крестьянина приняли другой оборот. Быть может, если существует надпись на стволе… то и маленькая девочка не вымысел?

Он не мог сказать наверняка.

Из головной части лагеря внезапно донесся гулкий треск автоматной очереди и возгласы солдат. Фрол мигом забыл про текст на дереве и уже собрался выскочить на дорогу, но вовремя вспомнил, что ведет тайную слежку.

Однако Калинин с Приходько тоже услышали выстрелы. Они бросились на их звук.

Фрол вышел из леса, абсолютно уверенный, что уходящие Калинин и Приходько не обернутся. Он перекинул винтовку из одной руки в другую и неторопливо отправился следом.

– Им наплевать на простых солдат! – говорил Сергей Вирский красноармейцу, который грелся у костра и прихлебывал чаек из помятой кружки. – О чем они думают? Строят планы разные, но о солдате мыслей нет! Вот приказали нам захватить высоту Черноскальная и бросили в это белое болото. А никто не догадался лыжи красноармейцам выдать! Потому и приходится снег сапогами месить. А поднимутся сугробы выше пояса – как дальше пойдем?

Видимо, красноармеец не желал слушать рассуждений Вирского и отвернулся. Это обидело Сергея, но он продолжил:

– Нет, офицеры и солдаты – они как разные классы. Как буржуазия и пролетариат… Они командуют, но разве все приказы ихние правильные? Нет. Сейчас что надо? Немец наступает. Его, значит, надо бить, давить! Душить за горло! А вместо этого мы приперлись в поганый лес.

Красноармеец поднялся и ушел, так ничего и не ответив. Вирский плюнул ему вслед. Тоже встал.

Руки зудели. Пальцам хотелось давить на спусковую скобу, чтобы каждый выстрел выплескивал на снег внутренности фашистов. Вирский понимал, что зуд этот не физический. Он связан с его мыслями. И остановить его невозможно.

Горбоносый солдат принялся нервно бродить взад-вперед, иногда повторяя: «Сволочи! Подонки!» Он не имел в виду кого-то конкретно, сказанное относилось ко всем. Он думал об одном и том же, заводясь еще больше.

Мимо прошел политрук.

– И политрук этот узкоглазый! – злобно прошипел Вирский, глядя исподлобья.

Политрук обернулся. Вирский спрятался за дерево.

Некоторое время Зайнулов осматривал дорогу, на которой расположились солдаты, затем пожал плечами и двинулся дальше.

– Командовать всякий может, – продолжал Сергей, говоря сам с собой. – А ты попробуй исполнить. Попробуй сделай! Рылом бы тебя в грязь, узкоглазый!

Но Зайнулов уже ушел и не слышал злобных речей.

Вирский отер пот с лица и обнаружил, что взмок, словно на улице стоял не мороз, а тропическая жара. Было трудно дышать. Он скинул ушанку, расстегнул шинель и с треском разорвал гимнастерку на шее. Легче не стало.

– Сволочи, – повторил Вирский в который раз, Это высказывание уже не было ругательством. Оно превратилось в присказку, вроде «япономать».

Вирский подошел к паре красноармейцев, ведущих вялый диалог.

– Будь ты командиром – ты раздал бы красноармейцам лыжи? – спросил он, обращаясь сразу к обоим.

Бойцы на мгновение замерли, а затем продолжили пустую болтовню об оставшихся где-то под Псковом жене, детях, собаке, тараканах в кладовке… Вирский сжал зубы. Пот разъедал глаза. Он зажмурился до боли, затем поднял веки.

Вновь посмотрел в чащу, в темноту. Когда он так делал, жар отступал, а мысли успокаивались… Что ему сделать, чтобы после того глупого взрыва снова стать самим собой?

Из темноты медленно появился глаз.

Вирский стал оглядываться по сторонам, стараясь привлечь внимание остальных, но никто не замечал этого. Никто, кроме него. Глаз в лесном мраке видел только Сергей Вирский.

– Я начинаю сходить с ума, – прошептал он.

Огромный глаз внимательно смотрел на горбоносого солдата. Создавалось впечатление, что он изучает человека. Под пристальным взором жар начал спадать, и Вирский почувствовал облегчение.

Он хочет убивать немцев, с ним никто не желает разговаривать, он медленно сходит с ума, потому что из леса на него смотрит огромный внимательный глаз. А всё из-за треклятой контузии. Что делать?

– Что мне делать? – спросил он у глаза, и в этот момент где-то впереди раздались дробные автоматные очереди.

Подгоняемый тревогой и теряющийся в догадках, Алексей Калинин бежал к переднему краю лагеря. Приходько ни на шаг не отставал от молодого лейтенанта. Выстрелов больше не было, но Калинин уже увидел место, где началась пальба.

Когда рота расположилась на привал, старшина выставил здесь аванпост из двух красноармейцев. Эти двое сейчас прятались за деревьями, подняв стволы «ППШ». Солдаты напряженно смотрели туда, где дорога исчезала в тягучей темноте и где в снегу были погребены немецкие вещи и оружие. Когда Калинин подбежал к часовым, Приходько прижал рукой его неосторожно поднятую голову, уберегая от случайной пули.

Оба упали в снег.

– Там немцы, – коротко сообщил один из часовых. Второй залег под соседним деревом.

– Появились-таки, – пробормотал Приходько. – А мы уж думали, что насовсем сгинули.

– Где они? – спросил Калинин.

– Там где-то, на обочине дороги. Тоже за деревьями прячутся.

Рядом в снег плюхнулся политрук.

– Что случилось? – спросил он. – Кто стрелял?

– Там немцы, – снова повторил часовой. – Мы сидим с Павликом, охраняем лагерь. Вдруг слышим, как с дороги кто-то по-немецки лялякает! Мы и вдарили по ним очередью…

Солдат вдруг ухмыльнулся:

– Кажется, одного положили!

– Совершенно глупое решение, – рассерженно произнес Калинин. – Вы открыли огонь, обнаружили себя, а что, если их целая сотня?

Политрук едва заметно кивнул, одобряя замечание лейтенанта.

– Нет, – ответил часовой. – Их всего двое. Одного точно положили.

Они замерли, глядя в темноту, которая застилала дорогу. И вдруг оттуда раздалось жалобное:

– Nicht schiesen, bitte… Es friert mich![1]1
  Не стреляйте, пожалуйста… Мне холодно! (нем.).


[Закрыть]

– Что он говорит? – спросил старшина.

– Вдарить по нему? – предложил часовой, вскидывая пистолет-пулемет.

Зайнулов схватил рукавицей «ППШ» за перфорированный ствол и отвел в сторону:

– Погоди суетиться!

– Он просит, – сказал Калинин, – чтобы мы не стреляли… И еще говорит, что ему очень холодно.

Красноармейцы с удивлением посмотрели на молодого лейтенанта.

– Ты что, по-немецки гутаришь? – спросил Приходько.

– Немного, – ответил Калинин и выкрикнул в темноту: – Heben Sie die Hande und kommen Sie auf das Licht heraus![2]2
  Поднимите руки и выйдите на свет! (нем.)


[Закрыть]

– Вот так немного! – усмехнулся Приходько. – Ты прямо как ихний Гитлер гавкаешь!

– Nicht schieen! Ich komme,[3]3
  Не стреляйте! Я иду (нем.)


[Закрыть] – жалобным, почти плачущим голосом произнес немец.

– Скажи своему напарнику, чтобы не стрелял, – попросил Калинин часового.

– Павлик! – крикнул солдат. – Не стреляй в ганса!

Из-за деревьев появилась темная фигура с поднятыми руками. Политрук встал, остальные поднялись следом. Немец шел к ним по скрипучему снегу, в темноте было трудно разглядеть его фигуру. И только когда Калинин, Зайнулов, Приходько и часовые приблизились к немцу, а свет керосиновой лампы упал на него, солдаты ахнули. Зайнулов скрипнул зубами, оглядывая противника. Калинин от удивления раскрыл рот.

Немец был голым. На нем не было ни ботинок, ни одежды, ни даже, нижнего белья. Худая фигура покачивалась от измождения, живот был втянут. Сквозь белую кожу выпирали ребра. Ноги и грудь покрыты «гусиной кожей».

– Смотри-ка! – произнес Приходько, указывая пальцем.

Алексей увидел на дрожащих бедрах и по бокам туловища длинные кровавые полосы. Белая, кое-где синеющая кожа была рассечена каким-то острым предметом. Раны запеклись, и кровь больше не текла.

– Господи! – пробормотал Алексей. – Кто его так?

Немец подошел совсем близко. Белесые волосы слиплись и заледенели на лбу, голубые глаза смотрели мимо солдат, в пустоту. Брови и ресницы покрывал иней. Немца колотило от холода. Скрюченная рука прижимала что-то к груди.

– Нелюдь фашистская! – воскликнул часовой и ударил прикладом. Немец опрокинулся навзничь, из разбитой губы хлынула кровь.

– Правильно, – воскликнул кто-то. – Расстрелять сволочь!

Калинин кинулся на солдата. Схватил за отворот шинели. Автомат вывалился из руки часового, вошел дулом в сугроб и замер прикладом вверх.

– Что ты делаешь? – закричал Алексей. – Зачем его бьешь? Он же сдался! Он безоружен! Посмотри на него… посмотри только! Разве он может причинить сейчас вред?

Солдат оттолкнул лейтенанта.

– Он фашист! – огрызнулся часовой. – Враг! Вспомните, как они поступали с нашими пленными. Что вытворяли в захваченных деревнях. У меня фашисты повесили старуху мать! Какой вред она им могла причинить?

– Мы не можем уподобиться гитлеровцам. Мы – бойцы Красной Армии! Мы обязаны вести себя по-человечески, а не как стая шакалов!

Солдат не ответил. До него внезапно дошло, что он спорил с командиром роты – пусть и молодым, неопытным, но командиром! Собравшиеся вокруг красноармейцы понуро молчали. Немец лежал на снегу и плакал. Алексей опустился возле него.

– Дайте кто-нибудь шинель! – попросил он. – Поскорее, он может замерзнуть!

Красноармейцы молча стояли вокруг и не спешили помочь командиру. Холодные отблески костра играли в глазах. Между солдат мелькнул усмехающийся старшина. Легкий холодок пробежал по спине Алексея при виде его, но сейчас беспокойство доставлял не Семен Владимирович.

– Дайте же шинель! – умолял Калинин. – Неужели вы не понимаете, что можете оказаться в такой же ситуации!

– Вы что, не слышали приказ командира? – грозно спросил политрук. – Совсем разболтались!

Через минуту кто-то принес немецкую шинель. Нашлись и старые поношенные валенки, взятые из обоза. Закутывая пленного в сизое сукно, Калинин разглядел предмет, который немец держал в скрюченных пальцах, – единственную вещь, которая была при нем. В его руке оказалась целая, ненадкушенная булочка с маком. Половина точно такой же сейчас лежала в вещмешке Калинина.

Алексей поднял глаза на политрука. Тот кивнул, показывая, что заметил.

– Значит, немцы прошли через деревню, – сказал лейтенант. – Старухи обманули нас.

– Это неважно, – ответил политрук. – Важно узнать, что произошло с их подразделением. Он единственный, кто может рассказать об этом. Возможно – единственный, кто вообще остался в живых.

– Ему нужен фельдшер, – прошептал Алексей. – Бедняга скорее всего обморозился.

– Я приведу его, не беспокойся, – пообещал Зайнулов и удалился.

Алексей наклонился к дрожащему пленному. Тот по-прежнему плакал, размазывая кровь по подбородку. Калинин протянул носовой платок. Немец испугался этого движения, отпрянул. Но затем взял платок из рук Алексея и прижал к разбитой губе.

Калинин обернулся к солдатам.

– Ему нужна кружка горячего чая! – громко произнес он. – Сделайте кто-нибудь чай!

– Вон чайник на костре висит, – крикнул кто-то. – Пущай сам наливает!

– Дайте кружку, – попросил Калинин.

– Пущай из носика пьет!

Калинин поднялся и ткнул пальцем в первого попавшегося красноармейца, молодого парня с простым лицом:

– Дай немцу свою кружку!

– Ни за что не дам! – упрямо ответил тот. – Не хочу, чтобы он к ней своими фашистскими губами прикасался! Меня всю оставшуюся войну тошнить будет!

Алексей повернулся к Приходько и с мольбой посмотрел на него. Не говоря ни слова, Николай снял с пояса свою кружку и отдал лейтенанту. Калинин принял ее с благодарностью.

Не снимая чайника с жерди, он плеснул в кружку кипятку и подал немцу. Тот дрожащими руками поднес ее к заледеневшим губам и принялся жадно хлебать.

– Wie heist du?[4]4
  Как тебя зовут? (нем.).


[Закрыть] – спросил Калинин. Немец не ответил. Словно не слышал. Алексей повторил вопрос, но так и не добился ответа. Он подумал, что сейчас лучше не трогать пленного.

Подошел фельдшер – пожилой белорус с длинными усами, опускающимися на подбородок. Попросил у Калинина спирт, чтобы растереть несчастного. Красноармейцы долго возмущались по этому поводу, особенно когда Алексей отдал медику флягу и воздух наполнился специфичным запахом.

Солдаты постепенно расходились. Время было позднее. Ушли и старшина с Приходько, ушел фельдшер. Немец лежал возле догорающего костра, закутанный в три шинели. От удара прикладом у него раздулась нижняя губа. Алексей смотрел на пленного и не видел в нем врага. Его вполне можно принять за обычного деревенского парня откуда-нибудь из средней полосы России, если не обращать внимания на чужой покрой шинели и на немецкие знаки отличия. Немец лежал под сосной. На высоте полуметра над его головой торчал топорик, которым рубили дрова. Его оставил кто-то из солдат.

– Хотите еще чаю? – спросил Калинин по-немецки.

Немец кивнул.

– Хотите чаю? – снова спросил Калинин. Немец недоуменно замер, затем кивнул повторно.

Это походило на издевательство, Алексею за свои слова было стыдно, но он решил попытаться.

– Я не слышу ответа, – мягко произнес лейтенант. – Вы хотите чаю или нет?

– Да, – ответил немец.

Это было первое осмысленное слово, произнесенное им. Алексей облегченно вздохнул. Некоторые люди от пережитого шока теряют речь.

– Как вас зовут?

Немец вдруг засуетился. Зашевелились руки, скрытые под шинелью.

– Снег! – произнес он. – Много снега!.. Снег ревет!

Политрук наклонился к Калинину:

– Что он говорит?

– Ерунду какую-то, – ответил Алексей. – Что-то про снег.

Он снова заговорил с пленным:

– Меня зовут Алексей Калинин, я учусь в Московском университете и собираюсь стать историком.

Немец вопросительно уставился на лейтенанта.

– Как вас зовут? – спросил Алексей.

– Штолль… – судорожно произнес немец. – Янс…

– Янс Штолль, – повторил Калинин. Кажется, разговор завязался. – Зачем ваш отряд забрел в лес?

– Бауэр…

Алексей мгновение соображал.

– Вы бауэр?

– Да!

– Что он говорит? – снова спросил Зайнулов.

– Видимо, до войны он работал в сельском хозяйстве. Он – бауэр, немецкий крестьянин.

– Крестьянин? – раздался рядом удивленный голос.

Фрол Смерклый приблизился к немцу, внимательно его разглядывая. Глаза пленного испуганно забегали.

– Нет, прошу вас… – произнес Калинин, выставив руки. – Не пугайте его!

– Он такой же крестьянин, как и я? – продолжал удивляться Фрол. – Как же так?

– А что тебя, собственно, изумляет, Фрол? – спросил политрук.

Смерклый замялся:

– Не знаю… Не думал, что они… такие же…

– Ты думал, что немцы рождаются с винтовкой в руках и рогатой каской на голове? Не предполагал, что у немцев когда-то были гражданские профессии?

Мудрый Зайнулов попал в самую точку. Смерклый действительно не задумывался о том, кем были немцы до войны. После пропагандистских фильмов, которые демонстрировались в бывшей церкви, а ныне сельском клубе, они представлялись ему дикими озлобленными ордами без рода и племени. Он не мог представить, что немцы тоже варят сталь и выращивают хлеб. Даже забыл, что у них могут быть жены и дети.

Эта простая мысль потрясла Смерклого. Он неожиданно понял, что немецкие солдаты, как и советские, когда-то были обычными людьми. В этом они похожи – возможно, как братья, выросшие на разных концах света и потому говорящие на разных языках. Но кто-то поссорил братьев, кинул их друг на друга, заставил вцепиться в глотки.

– Спроси, чего он выращивает? – попросил Фрол молодого лейтенанта.

– Он боится вас, – ответил Калинин. – Отойдите, пожалуйста.

– Я тоже крестья-янин! – обращаясь к немцу, сказал Смерклый, тыча себя пальцем в грудь. – Как это… Ба-а-ауер!

– Бауэр? – переспросил пленный. Лицо его просветлело. – Я из региона Вестервальд!

– О чем он лопочет? – спросил Смерклый.

– Он из региона Вестервальд в Германии.

– Я из-под Вологды! Мы растим пшеницу и коров!

Калинин перевел фразу Смерклого. В ответ немец увлеченно заговорил.

– Он тоже занимается коровами, продает говядину и молоко, – перевел Калинин.

Немец что-то спросил.

– Он спрашивает, чем вы их кормите? – озвучил Алексей.

– Как чем? – удивился Фрол. – Летом травой. Зимой сеном. Клевер у нас сочный! Коровы его любят.

Калинин перевел, и немец вновь что-то спросил.

– Какие вы применяете добавки?

– Какие добавки? – не понял Смерклый. – Никаких добавок.

– Он спрашивает, каков суточный удой ваших коров? – продолжал Калинин.

– Литров будет так пять-семь, – честно ответил Фрол.

Калинин перевел. Немец улыбнулся и, гордо подняв голову, что-то сказал. Алексей подумал о том, как непросто было добиться этой улыбки пленного.

– Его коровы дают молока на четыре-пять литров больше, – перевел лейтенант.

У Смерклого выпятилась нижняя губа. Глаза, казалось, придвинулись друг к другу от удивления.

– Вот это ты приврал, немецкая твоя морда! – без злобы произнес он. – Не может корова столько молока давать! Нет в ней столько!

– Он утверждает, что не лжет, – ответил Калинин.

– Фрол, всё! – произнес политрук. – Иди спать! Завтра наговоришься!

– Ладно, – сказал Фрол и, повернувшись, произнес удивленно: – Двенадцать литров!

Встреча и разговор с немцем глубоко потрясли вологодского крестьянина. Возвращаясь в первый взвод, Смерклый начисто забыл обиду, нанесенную Николаем Приходько. После разговора с пленным о коровах мысли крестьянина были светлы. Ему вспомнились лето, родная деревня и окружающие деревню поля, засеянные пшеницей. Смерклый ушел, и Калинин вздохнул с облегчением. Немец внимательно посмотрел на офицеров. Он собирался что-то сказать, но внезапно над его головой раздался короткий щелчок. Забытый топорик воткнутый в ствол и едва различимый в темноте, вывалился из складок коры. Просвистев рядом с пленным, он ухнул в сугроб. Немец уставился на темный провал в снегу.

– Ничего страшного! – заверил Алексей, вытащил топорик и отложил в сторону. Политрук кивнул молодому лейтенанту, показывая, чтобы тот начинал задавать главные вопросы.

– Что случилось с вашим подразделением? – спросил Калинин. – Почему вы оказались в лесу?

Немец, назвавшийся Янсом Штоллем, потупил взгляд, напряженно вздохнул и начал рассказывать.