Текст книги "Галерея абсурда Мемуары старой тетради (СИ)"

Автор книги: Олег Гарандин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

Гарандин Олег
Галерея абсурда Мемуары старой тетради

Лист 4

В Экзотическом парке

Как известно, и, как известно уже давно, когда Роту видит Шаровмана вблизи своего понимания происходящего вокруг или замечает его непосредственное рядом с собой присутствие, он, между прочим, полностью отвергает насущное понимание критического состояния этой «замшевости» и серьезно не воспринимает его (ввиду несоответствия того, «что» видит, с тем «кого» видит). Когда, напротив и рамбулярно, Шаровман видит Роту движущегося по разным направлениям за не имением чего-нибудь «необходимо идущего напрямую» и пытается «уличить» его в чем-то, тогда он, в рутине всеобщего видения происходящего и опираясь на свои собственные палубы, поступает точно так же (ввиду точно таких же несоответствий). И не известно «кто» бывает прав в таком соперничестве взглядов – профессор кислых щей или сами щи.

– А где Лемон Варанюк был в это время?

– Не знаю.

Роту, как знаем, например, стоит подле котла и варит. Жижа поблескивает в самом вареве будущих ассоциаций, в самой целесообразности истинных "размеров события", потом варево начинает поблескивать еще больше и, наконец, полностью заблестит. На ветру рядом листья шумят, трамвай громыхает, Спиридон-башня стоит – а Роту только и делает, что "выискивает нужные для последующей иллюминации пропорции и в деле этом сосредоточен". Кто не видел, как появляются концепции из "ничего"?! Затем, каждое событие запаковывается во вместительную бутыль, относится в верхний или нижний чулан закономерностей, и в зависимости от того, насколько состав событий забродит, только после этого присваивается ему этикетка "происшествие". Отсюда же, в обиходе, принято говорить "бутыль событий" и "броженье случайностей". Но, все же, не смотря на это, иногда бывает интересно, когда начищенная до сального блеска верхняя сторона галоши сильно выделяется на фоне разношерстности нижней, или когда, после чрезмерного заряда слишком сухим порохом, не только плюмаж разлетается в разные стороны, но и само ружье.

– Это – понятно.

– Тогда Шаровман слегка задумавшись над тем, "что видит", в отличие от того, "что происходит", говорит обычно такую фразу: "А если в другую сторону ... ложкой?" – общий смысл этого высказывания в общей примерке свинства к кашемиру, примерно, такой. Роту, как обычно, вопроса не замечает, не узнает своих же связей в шаровмановской редакции, и потому громко поет: "Раз, два, три... раз, два, три... раз, два, три...". И сейчас мы посмотрим "что" именно, в этот раз он пропел, и "что" именно в этот раз у него из этого "раз, два, три" получилось.

– Один вопрос, если можно: вот вы говорите – была ненастная погода? А почему, спрашивается, я в то время в коробке лежал? Подозреваю – соперничество...

– После разберетесь со своими страхами. Кстати, могу посплетничать и сказать вам о том, что был тогда ветер именно в вашу сторону. Юго-восточный.

– Это – намек, что ли?

– Зачем – намек? Я прямо скажу. Вы на какой улице живете?

– На 71 Вишневской.

– Ну, а событие это произошло совсем не там. У вас, быть может, на 71 Вишневской снег только начался идти, а у нас на 37 Кацуской уже грачи прилетели. Теперь вникайте.

1

– Первым делом, для того, чтобы очертить общую картину этого происшествие или для того, чтобы «посмотреть» и «сказать», а потом, для того, чтобы «отыскать» и «найти» (например, свежий параметр ходьбы или необходимо-нужный для того «фарватер»), для этого необходимо-нужно будет нам самим отправится в некую область отрицания привычных разметок плинтуса, чтобы после на вороном жеребце отправится в довольно темную сторону Экзотического парка (недалеко от Та площади) и увидеть там, на парковой скамейке, кое-кого еще более экзотического.

– Я подозреваю – кого.

– Правильно подозреваете.

Этот "кое-кто", надо сказать, тут же на глазах может вполне обрести форму этого самого "кое-кого", и оказаться впоследствии "ни кем иным", как "тем самым" Перпетимусом из семейства слоновьих, у которого достаточно широкое седло возражений насчет каждого "проходившего", и не в пример сложный пошив мимики (поля да ухабы в основном). Дорогой воротник наплевательств и надувательств ровно лежит на его рыхлых плечах; мрачная подоплека различных и мало понятных привязанностей свисает у него на фалдах пиджака сзади, и ручка от входной двери на груди такая, что привинчена прямо поверх галстука (стучи и входи). И сидит он с хоботом на асфальт вперед метра на четыре и читает газету. Тот, кто проходит мимо, просто перешагивает этот шланг, а если в Сатунчак, например, оное перешагивание происходит, приподнимает ведра в знак уважения.

– Картина достаточно известная.

– "Здравствуй, Перпетимус!" – говорит он тогда, прислушиваясь к сидящему на скамейке Перпетимусу, но сидящий на скамейке Перпетимус молчит. Тогда, ввиду такой "глухоты", нужно сказать это приветствие еще громче: "Здравствуй Перпетумус!!!" – кричит тогда шальным голосом прохожий и приставляет ладонь к уху. "У...у...у..."– доносится до него. Услышал.

– А где был все-таки Лемон Варанюк в это время?

– Не знаю.

Есть у него, как знаете, у Перепетумуса, привязанные снизу к широким ногам толстые веревки, на которых трепыхаются и взлетают над ним разные всевозможные "проньки да ваньки" – мысленные, материальные и прочие фантазии в виде прошлых событий, будущих происшествий, улиц, бань и воробьев или всего того, что теперь видит, или когда-то видел. И его слоновость, надо сказать, конечно, здесь главное обстоятельство, главный козырь, главное его "но", почему он всегда становится привлекательным и любимым.

"Побольше соли надо положить в котел – говорит, между тем, Шаровман, продолжая стоять рядом с Роту и поглядывая, как жижа все больше начинает густеть. Затем появился рядом Так Преступничий в старой куртке по 36 Старой улице идя, и тоже подошел и начал смотреть в самый вовнутрь. Но Роту попросту одного не услышал, а другого попросту не увидел, и по-прежнему пел свое "раз, два, три" еще громче.

– Понятно... Дальше...

2

– Дальше – в газете Перпетимуса мы не знаем пока «что» написано, и написано ли там о том, что вот в определенный час каждый день на скамейке Экзотического парка сидит Перпетумус с длинным хоботом на четыре метра вперед и в темноте читает газету? Этого пока не видно. Разглядеть можно только тыльную сторону газеты, куда неминуемо устремляется взгляд, и где можно увидеть следующую привычную для газеты логическую последовательность: идут абзац за абзацем, колонка за колонкой; какой-то снимок (если присмотреться – главный вход в Экзотический парк); затем статья о ловле в море сардин, и тянут на палубе длинные сети; за ней фото «будка чистильщика у главного входа в Экзотический парк и длинная предлинная очередь»; за ней заметка о новостях в другой газете; дальше еще пара абзацев, снимок дороги, ложка Роту, и, после сильного замеса, сидящий на скамейке сам Перпетумус, – в общем, дело сейчас не в этом, то есть, совсем не в этом сейчас дело. (Самое важное здесь обычно заключено не в перечне событий с отпечатком дат и невозможностью в них поверить, а в самой туши газетных высказываний, в их подоплеке).

– Но, где был все-таки Лемон Варанюк в это время?

– Не знаю

В самой толщине газеты, а газета такая, что походит на большой увесистый том, тоже многого не увидишь – быть может, там и не пойми "что" бывает. Дело в том, каким манером перелистывать страницу: если справа налево перелистывать страницу и останавливаться на самих абзацах, то можно прочесть "одно" и только в том виде, в котором "это одно" способно перелистываться; если слева направо перелистывать страницу, то можно прочесть совершенно другое и уже совершенно в ином, вольном стиле (но, здесь бывают другие направления – такие, как "слева налево" или "справа направо"). И, пока что мы не станем допытываться об этом у самого Перпетумуса – с какой стороны читать, – а приступим лучше к вопросу – "что" нужно иметь при себе важного и необходимого, чтобы суметь прочесть в темноте о том, что в газете написано?

– "..?"

– Правильно думаете – нужен фонарь. И, как раз, под таким ярко светившим и много обещающим фонарем нам и следует на время остановиться.

– Я так, безусловно, и подумал. Конечно, в таких случаях неминуемо нужен фонарь! При плохом освещении ничего совершенно не будет видно.

– Правильно рассуждаете – ничего.

"Добавить моркови надо" – сказал, между тем, Шестикос Валундр, который тоже пришел к котлу и встал между котлом, Шаровманом, Таком Преступничием, Кацуской, Потоцу Цимуцу, Таком Преступничим-2, Лифопом и Вотуном Кирмадогом, потому, что они все тоже сюда пришли и начали смотреть. Ведь если кто-нибудь "приходит" к одному месту и начинает стоять и смотреть, то за ним следом обязательно приходят и многие другие для того, чтобы стоять и смотреть. А, следовательно, если все они приходят к одному месту "стоять и смотреть", то все они совершенно отсутствует в другом месте, чтобы проделывать то же самое. Мы, помнится, говорили о том подробно. И, потому здесь нам не следует ни в коем случае и ни при каких обстоятельствах позабывать об этом. Ни...ни! Может случиться так, что распрямится по дороге густой натуралистический пейзаж на холсте; еще в более простую прямолинейную линию разомнется скомканный в луже лист бумаги; шина колеса тоже спустится; огонь не зажжется вновь, как какая-нибудь свеча – и получим тогда то самое что ни на есть невероятное предположение "не кочевряжится", а "лежать прямо", и думать тогда придется не головой, а – ногами. Именно потому к таким, отнюдь, не простым курьезам, которые иногда случаются, надо серьезно относиться.

– Согласен.

– А фонари, между тем, бывают разные (ну или "между этим")

3

– Когда-то, еще в прошлый четверг, как знаем, события так же развертывались достаточно молниеносно и шел дождь после того неделю. Гроза была бурная и в такую пору, как известно, никаких фонарей не требуется – все без них видно превосходно. И теперь перед нами стоит задача более важная и сложная, чем задача с тремя неизвестными потому, как «неизвестное» только «одно»....

– Опять вы на цифры переключаетесь и как всегда устремляетесь к своим расчетам – можно ли без них? А то очень сложно иногда выходит.

– Как же – без цифр? Есть, например, одна дорога, два столба, три моста – и все это обязательно должно иметь свой счет, и все это обязательно надо считать, хотя – согласен – качественное преобразование чисел намного важней количественного преобразования цифр. И для того, чтобы перейти к качеству, не обязательно бывает вот это "раз, два три..."

– Вот и я об этом хочу сказать! Обязательно ведь скажут (вот и вы обязательно скажете): "какое такое "с тремя" неизвестными бывает "нечто", и какое – такое – бывает "одно" неизвестное?" Начнутся, как правило, после неминуемых вздохов и экивоков, подробные разбирательства происходить, на сковороде подгорит всякая сердцевина вопроса и уведет от самой сути дела.

– Так. Но, вот, например, каким образом возможно будет понять тот же "указ", если совершенно не знать "за каким номером" стоит? А если – "лежит"? Но, в конце концов, вы, конечно, правы – опять скажут – "все это, позвольте заметить, – скажут, – если приглядеться внимательно, – скажут, – выглядит слишком уж подозрительно и мягко, – скажут, – одними цифрами считать – волченогая заросль шерсти под поступью получится, – скажут, – чтобы заяц не слышал быстрой погони; секундная, можно сказать, догадка о том, как его съесть, чтобы он сам даже не узнал об этом, – скажут, – или другими словами все это – близко приближенная к самому мгновению точка сознания настоящего момента и потому точка истинно "подозрительная", – скажут. Не станем обращать внимание на это. Ведь не так важно "сколько шагов" сделал Вассилимион Роторов вперед и сколько шагов он сделал назад, и каким образом после этого переменился. Важно – "куда" и "в кого"? Три окна по дороге, столб, а в проекции вакса – понятно. Или идешь, идешь, а там – яма – тоже. Но, вот, что такое – "одно" вне суммы разложения "общности впечатлений" на многие составляющие "отголоски" этих самых впечатлений – не понятно по самой жесткости определения. То есть, начали вроде бы говорить мягко, элегии начали читать и переводить их в рамансы, а получилось – бетон. И никуда уже с этого места не съехать и другие башмаки не надеть. И тот, кто задаст эти вопросы, окажется, в сущности, прав. И, впоследствии, мы, конечно, чтобы не отвлекаться теперь, эти жесткости, обязательно проясним – "почему"?

– Давайте сейчас лучше проясним, чтобы сразу было все понятно.

– Ну что ж – давайте попробуем. А, впрочем, – давайте потом.

– Ну, потом, так потом. Не очень-то оно и хочется, если взаправду.

– Но я, впрочем, могу объяснить и сейчас, если вы почему-либо обиделись.

– В общем, я не в обиде, не обиделся я ни сколько, но объясните, пожалуйста, сейчас, если можно..

– Ладно, объясню – что с вами делать! Только это займет достаточно много времени и, боюсь, не успею рассказать, то, что сейчас рассказать собираюсь. Давайте лучше – после.

– Давайте – после. А, все-таки, хотелось бы узнать в сумме величин – какая она такая – сумма? Заинтриговали.

– Ну, да ладно, расскажу. Только после не переспрашивайте и не просите повторить в очередной раз. Тема большая. Для этого надо к тому же бумагу иметь, чтобы чертить. А бумаги-то у нас как раз нет. Давайте завтра?

– Завтра так, завтра. Намекнуть то вы намекнули, я уже сам начинаю понимать, что тема интересная, глубокая. Есть такое убеждение.

– Глубже нет. Качественное преобразование чисел это вам не на углу мелочь считать. Там, не включая оттенков, сама математическая сердцевина анфас весьма увлекательная. Из круглого, когда распрямится, прямо канон можно вывести – хоть на стену вешай. А ну-т-ка, расскажу.

– Расскажите пожалуйста – сделайте одолжение.

– Но тогда нам необходимо будет совершенно другой разговор завести, а этот бросить.

– Тогда давайте – завтра.

– Просто здесь нужно еще суметь предварительно не проговориться и не обмолвиться мимоходом о том, что будет за "этим" завтра – поскольку, если разбирать этот канон "как есть", из него можно вывести весь завтрашний день, начиная с будильника. И будет не интересно – сегодня. Вам это надо?

– Нет.

–Так на чем мы остановились?

– На фонарях.

– А задача такая: объяснить "практически", по всем заворотам левосторонней резьбы (с помощью гайки), какими бывают разнообразными фонари (на Та площади), "что", непосредственно и в силу каких истинных своих качеств, они освещают, и в какой близости или дальности они находятся друг от друга, кому нужны и зачем нужны, куда должны и куда не должны они светить, для того, чтобы все стало ясно и понятно. Поняли? Потому, следовательно, как бы мне ни хотелось долго говорить о грозе и подробно распространяться об ее ярких молниях, о грозе мы ни говорить много, ни распространяться долго не будем, чтобы перейти непосредственно к основной теме и выяснить для себя – "что же на самом деле произошло с Перпетимусом, сидящим на скамейке Экзотического парка и вовсе не думавшим ни о каких "посредственностях"?

– Следовательно, говорить мы будем именно об этом?

– О чем еще? К тому же, я, например, и раньше всегда склонялся к мысли, что когда говорить о чем-нибудь слишком "посредственно", тогда, мимоходом, очень много можно наговорить, например, еще более "посредственного", да забыть упомянуть при этом о том, что смотря "сверху" на какой-нибудь парк или цветущий похожий оазис, не всегда увидеть можно, что находится внизу. Или, как сказал давеча Лемон Варанюк в пику морским волнам: "Вы как на берег ни накатывайте, как в утесы ни бейте, все же не забывайте о том, что происходит в глубинах". И приводит тут же очевидный пример: "Ха!" – говорит он, поглядывая на Лифопа Камушкина: "Лифоп Камушкин – говорит Лемон Варанюк – давно указывает падчерице Сервинта Попрана Машмотите, как вперед ходить, отчего она, как известно, назад ходить позабыла" – и показывает после этого Лифопу язык. И очень мудрые эти его слова, надо признаться, и сразу настраивают на сердцевину вопроса, чтобы поглядеть в его суть. Но и теперь речь не о том.

Так какими на самом деле могут быть фонари? – хочется узнать.

– Да, вот именно – какие?

– А то вокруг да около очень долго можно ходить-похаживать, никуда, при этом, ходя и похаживая, так и не придти, и ничего толком, при этом, шастая, не выяснить. Потому, как ведь, невозможно, все время наблюдая поверхностно за происходящим вокруг, добраться до той самой скамейки Экзотического парка, где сидит Перпетимус, перешагнуть через хобот Перпетимуса, отблагодарить Перпетимуса за то, что "сидит", если все время при этом смотреть с облаков к самому Перпетимусу не приближаясь, и

потому не видеть, что вот, как ни гляди на него и как не спрашивай его о чем-нибудь, все равно не будет никакой уверенности в том, что тебя услышат.

Но мы и здесь не будем ни в коем случае отвлекаться.

4

– И в чем же заключается мудрость?" – спросил тогда подошедший к Перпетимусу Шаровман, которому надоело стоять у котла без дела, и который ушел оттуда, и который пришел в парк и напропалую гуляя вблизи Перпетимуса, спрашивает его о том. Но только и слышно: «У...у...у...»

– А где был в это время Лемон Варанюк?

– Не знаю

И тогда Шаровману стало интересно – откуда взялось такое противоречие ожидаемому ответу, и он решился спросить его о том более основательно и все-таки ответ на свой вопрос получить. И, тогда вот, в этот самый момент, к нему и присоединились те самые "фасоны", которым тоже надоело смотреть на ложку Роту, надоело поводить глазами то в одну сторону, то в другую, и захотелось кроме всего этого еще на что-нибудь посмотреть. Тогда Шаровман, ввиду собравшихся вокруг, вдруг, подошел к Перпетимусу со стороны хобота (потому, что нашло на него вдохновение), и, вытерев предварительно хобот платком, раскрыл хобот пошире и посмотрел туда – вовнутрь. А там, во внутри, оказывается, никогда ничего нового увидеть нельзя было, и всегда было видно одно и то же: длинный и глубокий ветродувный тоннель; горят безапелляционно фонари по обочинам; пролетают автомобили – и далее в общей структуре желоба – ни дать, ни взять – не то дождь льет, не то не льет, терем стоит, Шумкин гармонь принес, гавань пуста, Крилманшатай район где-то там, пришел, забыв снять ведро, Щикиной муж в штанах по 27 Касуцкой улице, а военный полк продудел в свои медные трубы и завернул за угол.

– Вот так картина!

– И – то!

И, здесь, для того, чтобы понять почему "надо" и на основании чего "необходимо" к данному действию приглядеться безошибочно и точно его понять, для этого нам вовсе незачем уходить от дружеского разговора Шаровмана и Перпетимуса и искать причины последующих происшествий подле котла Роту. Оттуда, от котла, все потихоньку разошлись, видно поняв, что их присутствие не обязательно – все равно все сделает по-своему. Потому сам Шаровман первым и ушел от котла и остановился теперь подле скамейки Перепетимуса, и гогочет теперь очень громко, взявши Перпетимуса за хобот, и ведет его поближе вместе с газетой к тому месту, где все станет видно еще более превосходно – потому, что первым догадался "так сделать".

– Но где все-таки был Лемон Варанюк в это время?

– Не знаю.

"Надо туда оркестр добавить" – предложила в это время Кацуская, еще оставаясь стоять у котла рядом с Роту, и боязливо поглядывая вокруг. И начинает она уже понимать, что " почти все ушли", и как всегда – "неизвестно куда".

"Тональность не та", – как обычно возразил и Шестикос Валунд, который тоже пока не ушел от котла и смотрит внимательно на жижу.

И, здесь, мы сейчас не будем говорить о том, какими бывают у Шестикоса Валунда фармацевтические принципы смешивать состав своих мыслей отдельно от мыслей Роту потому, как ни до чего определенного здесь явно не договоримся.

– Он всегда так и всему обязательно противоречит – Шестикос, то есть. Понятное дело. Такая у него должность, и такая у него профессия. Помните "чу" сказал? Роту еще даже не подумал об этом, а он уже вывел.

– Да, помню. Вот и Шавроман точно так поступил: взял за хобот Перпетимуса и повел его туда, куда ему вздумалось, и не потому повел, что ему вдруг захотелось изменить курс и забыть о существовании Гольфстрима; и не потому только, что все, что касаемо "моря" – его сфера влияния смотреть на то, чтобы мачты стояли прямо, паруса на мачтах развивались туда, куда им следует развиваться, и ветер, раздувающий паруса, был именно – ветер, а ни что-нибудь другое. А для того он повел Перпетимуса за хобот, чтобы раздувались паруса еще лучше, чем прежде, и без всяческих забастовок и лишних каких-нибудь мыслей о каких бы то ни было миграциях в какие угодно монаты Жо, и, как прилично хорошим парусам, быстро заводили полные трюмы в ту гавань, которая у всех на слуху, и где разность переплетений многих теоретических заготовок, в виде потовыделения "идеи", хоть как-нибудь соответствовала общему принципу привычек и действий и шла с ними параллельно.

– Значит – опять осмелился Шаровман на безобразные вещи, как в прошлый раз осмелился! Мало ему прошлых происшествий было!

– Не осуждайте его преждевременно за это – не надо. Очень ведь оно интересно получилось после.

И, здесь, нам так же следует на минутку отвлечься от общего котла событий и коротко объяснить – "что именно под такими "действиями" Шаровмана стало скрываться, и в чем состояла сама суть получившихся противоречий".

5

– Вам сколько лет?

– Не знаю. Но из моды не вышел.

– А, как думаете, на какой камень можно невзначай наступить, когда ходишь почти нагишом, а формулярами пользуешься уже одетыми? Барабан, то, в сущности, тот же. Стучи по нем, не стучи – как в двери – ответ оттуда такой донестись может, что кажется, вот, вот, обо всем догадаешься, а после в ту же баню придешь и убедишься в ошибочности своих предположений. Истины в голове прошлые, а вид из окна другой. "Время ходячих истин".

– Неукоснительно – правду сказали. Новые убеждения здесь, при общей не предрасположенности следовать "старым" убеждениям, могут Маху дать. Вид ведь он – много значит, чтобы ни говорили. Сама обстановка. Новое не обязательно.

– И я – о том же. Меняется обстановка – супинатор гнется – чтобы ни говорили. Потому здесь и случаются разности. И, именно потому, например, Периптик-летописец, Мазундор Постомон, Вогрон Поримский и Монторан Тырдычный откровенно думают, что гастроном должен открываться ровно в три утра или вообще не закрываться. И они, как ни обвиняй их в однополярности мышления и как ни прогоняй их взашей, безусловно, правы по-своему, и никуда их с места данного убеждения не сдвинешь и другим убеждением не переубедишь. Ну, а Пипит Тиронский, Мимункус Так, Калмастер Приступничий, а с ними Мимункус Мимикрий и Боборовский думают в таком случае совершенно иначе, потому, как – совсем не о том они думают. Чего же здесь можно отыскать "не противоречивого"? – такой может возникнуть вопрос.

И сколько, на самом деле, случается, после подобных несоответствий "премудростей", а после казней – даже трудно вообразить; и сколько случается "мути" за разностью понимания, в сущности, простых параграфов – "не надо смотреть по сторонам, надо смотреть прямо" – так же никто досконально не скажет. Потому, что – сколько было после таких экзекуций сумятицы – досконально трудно сказать. Почему – "трудно"? Потому, что "сколько их было" никто никогда не считал. Потому, как тот, кто считает песок в часах и тоже в деле сем сосредоточен, тому время не нужно. И т.д. В следствии чего, как известно, Шестикос Валунд нам вполне мог бы прояснить "куда надо смотреть", а "куда не стоит" со своими доводами и поводами, и как ни обвиняй его в передергивании математических данных все равно – на поводу пойдешь! Но теперь, в настоящий момент, этот вопрос не такой уж сложный и важный оказался, и, проcто напросто, необходимо-нужно было правильно его понять и подойти к нему со всех двух сторон (чтобы не спрашивать после "чем же мы будем?" при общем изумлении). А то только логику рады ругать, но с чем здесь можно спорить? Ведь если все время сидьмя на скамейке сидеть и смотреть в дыру на небе и утверждать при этом, что постоянно обречен делать колоссальные открытия, то вместе с тем, по той же логике, не менее колоссальным будет выглядеть тот факт, что потихоньку, невзирая на тернии к звездам, сам наблюдатель обретает потихоньку (как ни гляди) самые натуральные скамеечные формы, на основании чего само небо таковым и получается – урна, асфальт, хобот и воробьи. Не так ли?

– Ха... Безусловно так! А я то смотрю – к чему вы? Впрочем, есть ведь и некоторые подвижки к некоторому совершенству. Сам, вот, Перпетимус видите теперь – какой! Раньше дома сидел, а теперь – в парке.

– Не прекословлю.

И, вот, теперь, собрались они, значит, все вместе в парке, окружили, значит, все вместе сидящего на парковой скамейке Перпетимуса, и давай все вместе безочередно заглядывать вовнутрь хобота и задавать Перпетимусу самым обычным образом такие вопросы:

"Что делать фотографу, когда между ботинками и шляпой ничего нет?"; "Почему сковорода железная?"; "Сколько нужно отрезов материи отрезать от всего материального, чтобы, в конце концов, получилось не так весело?"

Затем взяли хобот за свободный конец и стали раскачивать его чрезвычайно сильно, по принципу "как барана на вертеле", и через него принялись все вместе скакать (возможно, что дирижабль с гостями в это время мог пролетать над Экзотическим парком и тоже принять в том участие). И, пока спрашивали и скакали, – два года прошло.

После, когда наступил март месяц, придумали себе другое занятие.

Сели все разом в сани, раскрыли хобот пошире, увидали впереди широкую магистраль и, решив посмотреть, "что" находится у Перпетимуса в голове, отправились в путь. И я, конечно, сам, самолично, не знаю точно "что" они там увидели, но знаю точно – никто не был в восторге от зрелища. В общих чертах и коротко если рассказать (понаслышке), говорят, что путешествие было самым обычным; по дороге случались и разные приключения, но сугубо в узких рамках принятых правилами обстоятельств; добрались они до правого полушария мозга, затем, через масонскую ложу, до левого, там зашли в кабак, отпраздновали свое прибытие; затем с утра погуляли в парке, где встретили Перпетимуса-младшего; затем к вечеру погуляли по ночному городу и благополучно отбыли, притащив с собой множество впечатлений, а заодно и Тучиху Выкину с цветущей лужайкой поменьше. В общем – все, как всегда.

– Но вот здесь – давайте уж без возражений – со всеми подробностями.

– Ладно. Да и подробностей, признаться, как таковых, не так много было. При повороте на Бубунчайскую улицу заметили карнавал животных и лилипутов, мимо разумеется не прошли, приняли участие, ударились в мистику и вернулись обратно. Затем захотели докопаться до самих перпетимусовых истин и посмотреть кем, с точки зрения самого Перпетимуса, является, например, Роту – без сплетней. И увидали колорадского жука в поисках молодого картофеля. Тут же увидали рядом Боборовского – стоял в середине 3-й Фарватерной, которую еще не построили, затем шел по бульвару куда глаза глядят, и следом за ним Шестикос рядом с Монкой – тоже куда-то шли. Далее решили заглянуть в таинственную область перпетимусова воображения, но заглянув в начале, вовремя опомнились и решили не рисковать. Оттудова спустились по канатной дороге в горы, отыскали не очень дорогое шале и, переболев гриппом, уткнулись в некий указатель, указывающий короткий маршрут к выздоровлению. И кое-кто даже хотел было остаться здесь насовсем (переменить обстановку), но приставив ухо к стене на Сервяжной улице, услыхали "не желательно" голосом Перпетимуса и просьбу эту решили удовлетворить. В общем – ничего особенного.

– Но ведь от Шавромана не так легко отделаться, не так легко с ним сговориться – договаривайте уж до конца. Он очень умеет липнуть ко всяческим происшествиям, и почти невозможно его переубедить к ним не липнуть. Ведь остаться то наверняка именно он захотел?

– Но Перпетимус пообещал ему в следующий раз разрешить приехать в автомобиле и Шаровману, по-видимому такое предложение показалось заманчивым, и на том порешили. Затем много, конечно, поиздевались и над малым ростом каждого встречного, и над манерой сморкаться, испуганно глядя наверх. Машмотиту тоже там повстречали – шла по Червяжному проспекту под руку с Васимихой – в авоське у обоих по две пачки макарон и модные журналы, о чем-то разговаривали, о чем-то спорили. Обе маленькие, дюймовочные, как булавки, – цок, цок по асфальту, как Мартрадор, – а Машмотиту после за крота замуж выдали – маниакальный такой крот – в очках. И, если рассматривать данные закономерности в общих чертах и не размениваться по мелочам, то по особому расположению Перпетимусовой головы наклоняться к газете, каждый встречный обретает к тому же почти призрачное, невесомое положение и становится мало уловим в проекции самоотождествления с текстом, и витает в основном между строк. Иной раз оно ведь и в натуре не разберешь, где крылья, где ребра, а тут еще примешиваются другие синонимы, иные штампы, хаос начинает казаться раем и застежки к нему продаются такие, что застегнул – не оторвешь. Да и мимо "роту" маленького, никто из путешественников тоже даром не прошел. Он ползет по асфальту, а они его стаканом накроют и гогочут. В общем – весело

– А где был Лемон Варанюк в это время?

– Да не знаю я!

Роту, например, глядя на такое веселье, бывает, – ножницы подавай, и он, безусловно, прав в подобных случаях. Здесь рубить топором с плеча кажется ему бессмысленно и абсолютно безнадежно. Наказания такими мерами они ведь не всегда выуживают подобную дичь. Роту умный философ потому, как надо, в конце концов, научится понимать, сколько затупилось подобного инструментария об, так называемый, супинатор, и сколько назиданий трактовалось всуе, в последствии чего, такой вот "путешественник" бывал только сильно помят и слегка напуган, но по-прежнему норовил влезть в другой фасон, и по интуитивной своей симптоматике чувств (будучи вдохновлен увиденным), и в силу будораживших его воспоминаний о классическом прошлом своих предшественников, намеревался дать деру! Но в каком смысле здесь можно понять – "дать деру"?

– Убежать, значит. Чего еще?

– Совсем не в этом смысле. А в том не приблизительном смысле, что, поскольку, понятие "дать деру" не имеет под собой ничего абсолютно ценного (земля то – круглая, и прибежишь все равно сюда же), то выражение "дать деру" значит здесь – "не подать виду" или дать деру "мысленно", когда при появлении в парке, скажем, самого Роту, но уже в натуральную свою величину, каждый прыгающий через хобот и после уехавший "туда" путешественник, как правило, делает вид, что "вовсе не прыгал" и "вовсе никуда не ехал", а стоял с уважением подле самого Перпетимуса и слушал с большим удовольствием его "у". И бывает даже так, что прежде, чем сесть в сани и отправится в путь, преждевременно засунут в хобот Перпетимуса внушительную щепотку нюхательного табаку для того, чтобы возвращение было "быстрым" и никто не смог путешественников уличить в этом путешествии. Из чего ясно видно – никто не хочет, на самом деле, лежать в сундуке и не выглядывать наружу, – каждый шар хочет катиться, что бы ему не говорили. И, потому, существуют некоторые "исключения из правил", которые гораздо чаще случаются.