Текст книги "Знак Зверя"

Автор книги: Олег Ермаков

сообщить о нарушении

Текущая страница: 10 (всего у книги 22 страниц)

9

Медики ужинали под брезентовым навесом вместе с артиллерийскими офицерами. Усатые, загорелые артиллерийские офицеры бело улыбались в сумерках, шутили и смотрели на Сестру. Даже когда отводили глаза и смотрели друг на друга или в алюминиевые миски – продолжали наблюдать за женщиной в солдатской форме краем глаза, нюхом, ухом, кожей. Подполковник Поткин тоже поглядывал на нее и тоже пошучивал, умудряясь вовремя проглатывать свое любимое «ё....ть». Да, жарковато, это самое, для бархатного сезона... гм. Сестра в разговоре участия не принимала, сосредоточенно ела вермишель, сдобренную горячей, наперченной красной подливой и кусочками сочного коричневого мяса. Хирург, сидевший напротив, исподлобья наблюдал за нею. Лишь один человек не обращал внимания на женщину и так же, как и она, был полностью поглощен ужином – начмед.

Отужинав первой, Сестра вытерла губы салфеткой и вышла из-за стола. Хирург нагнал ее на полпути к медпункту.

– Кажется, раненых больше не привозили?

– Кажется, – ответила она, не глядя на хирурга.

– Может, бог пошлет спокойную ночь.

Женщина молчала.

– Вы отдохнули? – спросил он, глядя на нее сбоку.

– Да.

– А я не очень. Я не могу спать днем. Голова распухает, как после пьянки. – Хирург помолчал. – Не стреляют. – Хирург помолчал. – Генерал прилетел. – Он вздохнул. – Это надолго. Вы еще не жалеете?

– Нет.

Они остановились перед бронированной четырехколесной машиной, в которой жила Сестра. Хирург перевел дыхание и спросил: вы спать? Да. Спокойной ночи. Спокойной ночи.

Хирург похлопал по карманам, нащупал пачку, вынул сигарету, достал зажигалку, зажигалка клацнула, выплеснув красную каплю, хирург прикурил.

В лагере были слышны голоса, лязг машин новой колонны. Небо над долиной и горами было забрызгано светлыми сгустками, и с каждым мгновением оно тяжелело, разбухало, напитывалось темно-синей, фиолетовой краской, и появлялись новые и новые белые капли и голубые сгустки, и они светились все ярче.

Во рту был жгучий медный привкус, и хирургу казалось, что сигарета набита сеном. Но он выкурил эту сигарету и зажег другую. Медный привкус не исчез, и вторая сигарета была такой же безвкусной.

Я знаю, говорил он себе, что это к лучшему. Никто этого не знает, а я знаю. Начмед не знает, он ни о чем не догадывается, и никто ни о чем не догадывается. Спокойно. Иди спать.

Но медный жгучий привкус не проходил, а все усиливался.

Интересно, сколько ей платит начмед. Он платит и думает, что это всё. Если бы он знал.

Так что спокойно, спокойно, – спать, ччч! баю-баю. Хирург вытер потный лоб.

Иди спать. Не связывайся.

Но в это время из своего бронированного жилища вышла Сестра. Это вы? Да... вот прогуливаюсь... курю. Хирург закашлялся, – свежая горячая медная волна хлынула из глубин и затопила рот. Хирург сглотнул, но волна не проглатывалась. Сестра в замешательстве стояла возле машины.

Хотите, я провожу вас, сказал хирург, слыша, как от его слов, голоса разит жгучей медью. Нет, не хочу. Но все-таки? Нет. А все-таки? Нет. Но я вас провожу, удивляясь своему нахальству, сказал хирург. Она повернула к нему лицо. Лицо светлело под панамой. Пятна глаз, рот... Вы что?..

Я буду вас провожать, твердо сказал хирург. Сестра досадливо вздохнула. Даже если вы идете... на свидание. Я иду... Она помолчала. Мне надо, понятно? – грубо добавила она. А, в этом смысле, ну, тем более, тем более, более, более... ночь, а кругом враги, так что пойдемте.

Они прошли мимо грузовиков, мимо танков, палатки, кухни и столовой под брезентовым пологом, где недавно они ели вермишель с наперченной сочной поджаркой, прошли мимо батареи и оказались на краю лагеря. Здесь их окликнул часовой. Стой! Пароль. Хирург приблизился к часовому. Послушай, нам, медикам, всегда в последнюю очередь пароль сообщают... Облегчиться надо, браток. Понятно, отозвался часовой. Ты-то меня знаешь, я хирург. Знаю, откликнулся часовой. Хирург с Сестрой прошли дальше. Стойте, скомандовала она. И отвернитесь. Хирург остановился, отвернулся. Сестра отошла в сторону.

Это все ерунда, поспешно думал хирург, ерунда, ерунда. Обыкновенная женщина, баба, обыкновенная... А все остальное – просто совпадения. Все остальное от жары. Все остальное я придумал. Начмед давно, и ничего... Да что я? о чем я? Лишь бы да. Лишь бы да, да, да, она должна да, лишь бы, господи, в этот раз она да, да и да, если снова нет... я не знаю... Да и да. Лишь бы ее губы да. Губы, послушные ноги, плотные ягодицы – две луны, две теплые росистые луны, живот с пахучими губами, толстые темные горячие сосцы, – женщина! женщина! Да, да! да! Она вернулась, и они пошли назад.

– Видите, как все... непросто, – пробормотал хирург.

Он туго соображал, и ему трудно было говорить. Как... мне... сказать... Или ничего... ничего не говорить... просто схватить, повалить... разодрать...

– Ну вот, – сказала Сестра, останавливаясь, – спокойной ночи.

Хирург тупо посмотрел на машину. Да? да? Губы, сосцы, росистые луны, живот...

– Сколько ты... хочешь? – сдавленно спросил он.

Приближающийся топот.

– Товарищ капитан?!

– Что такое?.. – обернулся хирург.

– Раненый. Кажется, позвоночник сломан... осколочные ранения...

10

Проснувшись в тягаче, Черепаха первым делом принялся вызывать «Енота», но спавший в кабине комбат остановил его: перестань, они здесь. Вскоре Черепаха увидел небритого осунувшегося лейтенанта. Солдат осторожно лил из котелка воду, лейтенант умывался. Все уже были на ногах. Черепаха поискал взглядом Енохова, но Енохова среди них не было, наверное, он еще спал – отсыпался после гор.

– Что же вы молчали, товарищ лейтенант? – спросил Черепаха.

Лейтенант взглянул на него.

– Говорю, я вас вызывал, вызывал, – сказал Черепаха.

– А, – ответил лейтенант, вытирая полотенцем шею, лицо.

Он взял у солдата свою куртку, вынул из кармана тюбик с кремом, свинтил колпачок, выдавил на палец зеленоватую змейку и принялся втирать ее в щеки и подбородок. Запахло приятно и резко. Лейтенант спрятал тюбик, тщательно вытер пальцы полотенцем. Щурясь от яркого солнца, он взглянул на Черепаху.

– Ну что?.. Пойдешь со мной?

– С вами?.. Куда?

– Туда. – Лейтенант кивнул на восточные горы.

– А Енохов...

– Плохо Енохову.

Солнце всходило выше, горы молчали, и батареи молчали. И после завтрака артобстрел все не начинался, и пятнистые свистящие самолеты с ракетами-лезвиями не вырывались из-за хребтов. За ночь рядом с первой артбатареей появились реактивные батареи. Реактивщики с утра разгружали стокилограммовые ракеты в длинных узких деревянных ящиках и заряжали пусковые установки.

Черепаха готовился к выходу, он проверил вторую переносную рацию, – рация Енохова сорвалась в пропасть, – набил карманы специального брезентового жилета – «лифчика» – магазинами и пачками патронов, положил в вещмешок консервы, сахар, галеты, сигареты, наполнил водой фляжку. Найди вторую, сказал лейтенант. Черепаха попросил фляжку у Мухобоя. Мухобой неохотно отдал свою фляжку. Из своего вещмешка – все в мой, а ты понесешь рацию, сказал лейтенант. Черепаха переложил консервы, сахар и галеты в вещмешок лейтенанта, сигареты рассовал по карманам. Адресная гильза? Черепаха вынул из-за пазухи сплющенную гильзу, висевшую на суровой нитке на шее, – в ней была запечатана бумажка с номером части и домашним адресом. Ну, отдыхай, сказал лейтенант. Черепаха пошел к своему тячагу и сел в тени.

Артиллеристы под желтыми лучами били тяжелыми ломами землю, долбили ее кирками, куски и крошки твердой глины выгребали лопатами, – рытье окопов и капониров продолжалось. Работали все: и старослужащие, и молодые. Черепаха отдыхал в тени, наблюдая за реактивщиками, таскавшими ракеты в деревянных зеленых футлярах.

Уже было жарко, и досаждали мухи. В голубом, стремительно тускневшем небе плавало солнце. Воздух над землей дрожал.

Мухи больно кусались. Мух было много. Просто мушиное царство... Мухами был облеплен резиновый труп белого ишака на обочине трассы, и животное казалось живым... Глухой перестук ломов, голоса, команды... Надо было взять одну книжку, маленькую, тощую, сунуть за пазуху, никто бы и не заметил. Сейчас бы читал, а не думал о белом вонючем осле.

Реактивщики заряжали «Грады»; на одну установку приходилось что-то слишком много ракет, около сорока. Если каждая машина выпустит по сорок ракет... этого хватит, чтобы развеять по ветру целый город.

Глухо ломы. Глухо кирки. Этого хватит, чтобы... да, город... Черепаха глядел, щурясь, на горы, мощные, острые, серые... Уральские горы, конечно, уютнее... Невысокие. Всюду ручьи, озера. На одном, перевалив хребетик Урал-Тау, он жил неделю, озеро называлось Зюраткуль. Нужно было идти дальше, каникулы кончались, но он не мог оторваться от озера, валялся на песке, плавал, заживлял сосновой смолой и измельченными ежевичными листьями мозоли, набитые новыми башмаками, ловил рыбу и смотрел на черноголовых башкирок, которые приходили на берег каждый вечер и с визгом окунались в прозрачную воду, смуглые, лоснящиеся, гибкие, как нерпы. Крутом стояли душные смолистые леса и мягкие зеленые горы, – в лесах и по горам бродили бурые медведи, и в жирных душистых травах звенели кровососы всех мастей, гигантские слепни, комары и мошкара, – лезть в этот ароматный ад, полный свиста, щебетанья, звона и зеленого сияния, не хотелось, и он все лежал на песке и ел пресную вареную рыбу, потому что все продукты кончились, и соль вся вышла, а обходить озеро и идти в поселок не хотелось. По вечерам на песчаной косе появлялись маленькие черноволосые девушки. Жив ли еще Енохов? Утром был жив, но в сознание не приходил... Енохов, атлет с серебристым ежиком волос, легконогий и стремительный, валяется в палатке с перебитым хребтом?..

Мухобой помог надеть рацию. Автомат Черепаха повесил на грудь, пришпилил булавкой индпакет к рукаву.

– Готов? – На лейтенанте бугрился «лифчик», набитый рожками и сигнальными дымовыми шашками, поперек груди висел автомат, за плечами вещмешок. – Пошли.

– Ты мою фляжку не потеряй, – попросил Мухобой.

Из лагеря один за другим выезжали танки и бронетранспортеры, усеянные солдатами. Вздымая пыль, плавно покачиваясь, они направлялись в сторону маревых восточных гор.

Лейтенант побежал. Железная плоская рация ерзала по спине. Черепаха выпустил из рук автомат и взялся за толстые брезентовые лямки. Рация прижалась к спине, но теперь автомат болтался из стороны в сторону, и ремень натирал шею. Черепаха высвободил одну руку и схватился за автомат. Рация на спине перекосилась.

Наконец лейтенант остановился перед бронетранспортером, пехотинцы протянули ему руки и помогли забраться на броню; лейтенант обернулся и подал потную руку запыхавшемуся Черепахе. Оказавшись на броне, Черепаха перевел дух, утер потный лоб... Бронетранспортер тронулся, и Черепаха завалился на спину и придавил рацией ногу пехотинцу. Пехотинец выругался и пихнул его в бок. Лейтенант закричал сквозь рев двигателя: придурок! ты мне рацию!.. держись за что-нибудь!.. Пехотинцы помогли Черепахе подняться. Он схватился за скобу. Лицо обсыпала пыль. Пыль лезла в ноздри, липла к губам, забивала ресницы. И солнце тоже купалось в пыли; оно скрывалось в желтой мути, и тускнело, и вдруг вырывалось, как легкий мяч из воды, и бело, умыто блистало, и вновь серело, темнело, растворялось. Черепаха знал, что они едут к восточным горам, но в пыли нельзя было их увидеть, и иногда ему казалось, что бронетранспортеры и танки движутся не к горам, а куда-то в сторону дальних кишлаков, чтобы окружить их и расстрелять.

Бронированная лавина слепо катилась по твердой плоской земле, неся на себе людей, увешанных патронами, гранатами, фляжками. Твердая земля содрогалась и дымилась. И вот-вот что-то случится. Черепаха чувствовал это. Лавина врежется в хребты и сметет их, и полетит, кувыркаясь, вместе с обломками скал в пропасть...

И сквозь лязг и рокот он услышал нарастающий свист. Он напрягся, втянул голову в плечи... Свист настиг бронетранспортер и унесся дальше, но тут же над головами пехотинцев вновь просвистело что-то крупное и увесистое. Черепаха посмотрел вверх. В желтой мгле с шумом и свистом проносились яркие светочи, стаи свистящих стремительных светочей летели в ту же сторону, что и бронелавина. Солнце, прыгая, катилось туда же. И Черепаха с рацией, и пехотинцы, и лейтенант, и все ослепшие и оглохшие люди – все неслось куда-то в пыли и грохоте к какой-то цели, и уже ничто не могло остановить это движение, и уже никто не мог вырваться из этого потока и повернуть вспять, все мчалось сквозь мглистое пространство, воя и рыча, стремилось к страшной и притягательной последней цели.

11

Когда реактивные батареи, окутываясь пылью и дымом, стали выбрасывать стокилограммовые ракеты в сторону восточных гор, хирург заглянул в фургон и увидел Сестру. Сестра-с-косой дремала, сидя на кушетке. По ее лицу бродила жирная муха. Сестра хмурилась, досадливо постанывала, но не могла поднять тяжелых век и пошевелить рукой... Муха пробежала по бледной щеке, спустилась на подбородок, преодолев ложбинку, взобралась на розоватый вал, покрытый тонкими шелушинками... губа дернулась, оскалились влажные зубы... Хирург быстро оглянулся, вошел, плотно закрыл за собой дверь, понимая, что поступает глупо, безрассудно, но медная жгучая волна, дремавшая всю ночь и полдня, уже поднималась из глубин; впрочем, еще можно было остановиться, хирург еще владел собою настолько, что мог повернуться и уйти – он уйдет, и волна уляжется; и будет угнетать его своею тяжестью и испускать жгучий яд, – сколько это будет продолжаться? Жгучая медная волна отяжеляла рот. Задыхавшийся хирург опустился на колени перед спящей Сестрой-с-косой и прижался лицом к ее животу, замычал, целуя сквозь жесткую пыльную ткань каменный живот Сестры-с-косой, она попыталась встать, но он схватил ее за бедра и замычал громче и жалобней.

– Могут прийти... идиот! – Ее голос был пахуч и хрипл.

– Ничего, ничего, ничего, – забормотал хирург, тычась лбом в ее живот и пытаясь завалить ее на бок.

– Дверь, – злобно прошипела она.

– Всё, всё, всё.

– Семьсот.

– Хорошо, хорошо, хорошо.

– Не раздеваясь, – потребовала она.

– Да, да, хорошо, хорошо.

Впереди встали бугристые горные склоны, но машины летели, не сбавляя скорости, и вдруг стены расступились, и бронелавина ворвалась в распадок. Вверху блистали светочи. Горы, осыпаемые ракетами и снарядами, пыхали, как вулканы, и по гребням скатывались красные брызги, – лава хлынет и затопит весь распадок, но колонна все глубже и глубже входит в горы, и рыжие пористые бугры дымятся и содрогаются...

Машины наконец останавливаются, из стволов вверх хлещут очереди, солдаты соскакивают на землю.

Топот ног.

Свист. Офицеры кричат.

Сверху скатывается гром. Солдаты бегут вверх. Под ногами скрежещут камни, скатываются, стуча. В ушах стучит кровь.

Вдруг остаются только топот, каменный скрежет, стук пулеметов, выкрики, кровавый пульс в ушах – тонкие и слабые звуки; грома нет, батареи умолкли.

Солдаты бегут по стопам великих гор, бегут все медленней и вот уже идут, карабкаются, отлеживаются за валунами, от которых летят каменные брызги. После грома мир забит ватой, звуки вязнут в ней, и солдаты рвутся сквозь нее куда-то, ползут по стопам гигантских гор.

Вверху раздается хлопок, вниз летит что-то, воя, проносится над головами солдат и где-то лопается. Солдаты лезут вверх по каменным склонам. Вверху– хлопок. Вниз летит, воя... лопается. Горячий пот льется по лицам. Хлопок. Вой приближается... и – взрыв над головами, – живой человеческий крик возвращает всему подлинность.

Уши наполнились звуками, животы – страхом. Солдаты теперь чаще залегали за валуны и прятались за ними дольше, но продолжали продвигаться вверх. Время от времени над головами проносились мины. Склоны становились все круче, и все меньше на них было укрытий.

Неужели по этим голым склонам придется лезть вверх?

– Не отставай! – крикнул лейтенант Черепахе.

Первые пехотинцы вышли на голые горячие серые склоны и тут же бросились назад. По каменным плитам запрыгали красные пули, – сверху ударил крупнокалиберный пулемет. И вновь кто-то крикнул – протяжно и страстно. Все опрометью скатывались назад, к валунам и скалам. На голом склоне, среди визжавших пуль, сучил ногами пехотинец. За ним вернулся, пригибаясь и петляя, офицер. Он схватил солдата под мышки и поволок вниз, затащил за скалу.

– Оставь рацию, – приказал лейтенант.

– Что?

– Говорю: рацию снимай! и к Александрову, к ротному!

– Вызывать огонь?..

Черепаха начал стаскивать лямки, замешкался, лейтенант рванул рацию на себя, руки высвободились.

– Пошел!

Он бросился к соседней скале, споткнулся, упал на колено, у-у... черт!.. прихрамывая, добежал до укрытия. За скалой солдаты пытались перевязать раненого, он был без куртки; на поврежденной ключице лежали красные тампоны. Бинты сбивались и сползали. Через шею. Под мышку. Под мышку. Кровь капала на камни. Вверху взвыло, позади разорвалась мина. Все бросились на землю, закрывая головы руками. Мокрая тяжелая ватно-марлевая лепешка сползла, кровь обильно потекла, заструилась по руке, по груди, скапливаясь на поясе.

– Т-оварищ майор, – сказал Черепаха.

– Засранцы! – Скуластый высокий старший лейтенант Александров сам стал перевязывать раненого.

– Товарищ майор! – громче позвал Черепаха.

Старший лейтенант обернулся.

– Тэарищ майор... ог-нь вызывать?

Старший лейтенант махнул липкой рукой.

– Где санитар?!

– Тэарищ майор, ог-нь вызывать?

– Ну чего тебе? – закричал старший лейтенант.

– Ог! онь! арт!

– Давай!

Прилетел первый снаряд – пристрелочный. Он разорвался далеко в стороне от огневой точки. Черепаха передал по рации поправку. Второй снаряд вонзился в скалу под огневой точкой.

– Хорошо! – крикнул лейтенант. – Беглым!

– Беглым, – повторил Черепаха и почти сразу же услышал приближающийся свист...

Снаряды рвались вокруг скалы, земля под пехотинцами подрагивала. Дым и пыль рассеялись. Пули посвистывали, но пулемет молчал, стрельбу из автоматов и ружей вели из других мест. А пулемет молчал. Коренастый кривоногий пехотинец вышел из-за скалы, медленно двинулся вперед, лег, пополз, привстал. Остальные следили за ним из-за скалы. Пригнувшись, пехотинец еще немного прошел вперед, – вжикнула пуля, и он упал, прижался к склону. Но пулемет молчал. Пехотинец лежал, распластавшись по каменной земле. Его окликнули из-за скалы. Он приподнял голову, поправил обтянутую брезентом массивную каску, обратил потное темное лицо назад.

– Давай!

Пехотинец отвернулся, посмотрел вверх, подтянул ноги, привстал... снова лег. Он прижимался к каменной земле и не мог подняться. Он беспомощно оглянулся назад, оскалил зубы. Из-за скалы вышел Александров; он довольно быстро побежал вверх, пробежал мимо струсившего солдата. Пулемет молчал. Александров выдохся и перешел на шаг.

Он поднимался вверх к обожженной и оббитой снарядами скале.

Он уже был на середине голого крутого склона.

Черепаха судорожно и звучно зевнул. Лейтенант бессмысленно посмотрел на него и вновь устремил взгляд на офицера, подбирающегося к обугленной скале.

Старший лейтенант Александров достиг подножия скалы, обошел ее слева, скрылся и через некоторое время встал в полный рост на вершине, махнул. Пехотинцы пошли вверх. Впереди всех был кривоногий солдат. Он изо всех сил старался быть первым. Держать первенство ему удавалось с трудом, среди пехотинцев было немало длинноногих, сильных и ловких парней. И все-таки он первым – после Александрова – добрался до подножия почерневшей скалы, утерся рукавом, перекинул автомат из левой руки в правую и, опираясь на скалу левой рукой, начал обходить ее... земля под ним треснула, он прыгнул спиной назад, поехал по склону, забрызгивая серые плиты, его схватили, и он тут же приподнял голову и посмотрел на странную штуку, торчавшую из сапога...

– Толя, спокойно! – закричал, подбегая к нему, бледный санинструктор. – Спокойно... – Он сорвал с плеча свою брезентовую сумку. – Толян!.. сейчас укол!.. сейчас укольчик!.. держите его!.. не смотри... это ничего... ччч! ччч! Толян!

– Там еще могут мины!.. Обходи слева! Нурпеисов! стой там! Пускай все слева! идут!..

12

Теперь – в лагерь, забрать раненых и – на запад, домой. Вертолет набрал высоту. Серые перья скал остались далеко внизу. Домой, есть, смотреть телевизор... нет, сразу спать. В лагерь за ранеными и на запад... машина содрогнулась, ударившись о вершину... какая вершина?.. Командир глянул вниз. Далеко внизу торчали скалы.

– Командир! горим!

Машина вновь напоролась на невидимую вершину.

– Командир! горим!

Командир опомнился.

– Покинуть борт!

Оператор расстегнул ремни, сорвал красную рукоятку аварийного сброса и выпал из горящей, несущейся к земле машины. Борттехник, крича, пытался открыть двери грузовой кабины. Командир бросил ручку управления и выпрыгнул. Внизу белел парашют оператора. Командир дернул кольцо, над головой туго хлопнул и распустился купол. Брызжа дюралевыми искрами, пенясь, сверкая и черно, густо дымя, машина падала, унося с собою борттехника.

Но борттехник вырвался! Командир решил в первое мгновенье, что это отвалилась какая-то часть машины, – но это был борттехник, над ним раскрылся прочный белый парашют – и тут же вспыхнул и бесследно исчез. Борттехник полетел вниз, кувыркаясь, растопыривая горящие руки. Вертолет с грохотом ударился о скалы и застрял над ущельем, а борттехник пролетел рядом и пропал в синем ущелье.

Командир оглянулся и нигде не увидел парашюта оператора, наверно, он приземлился на другой стороне хребта. Земля стремительно приближалась. Командир поискал автомат. Автомата на нем не было. Он выругался... Согнул ноги... удар... купол медленно осел... он расстегнул карабины, лязгнул замком грудной перемычки и с облегчением сбросил лямки подвесной системы.

Командир был на осыпи под гребнем, ощетинившимся серыми острыми перьями. Он вынул пистолет из кобуры, снял его с предохранителя. Ниже, на скалах над пропастью, сожравшей борттехника, черно дымила груда металла. Летчик снял шлемофон, присел, сунул пистолет между ног, отстегнул фляжку... Напиться и обозначить себя оранжевым дымом. Падение видели и сейчас пришлют вертолеты... Приник к горлышку... Услышал стук камней, оглянулся, схватился за пистолет.

В шатре кроме командира полка Крабова было несколько офицеров и генерал с золотистыми бровями. Генерал пронзительно глянул на красное тонкое лицо Осадчего. Крабов искоса следил за генералом. Генерал отвел взгляд. Крабов тепло посмотрел на своего подчиненного.

– Он говорит, – произнес генерал, кивая на Крабова, – что ты со своими ребятами можешь у черта на рогах повязать флажки и вернуться.

Осадчий молча и бесстрастно смотрел на полное, бритое, потное золотобровое лицо.

– В общем, – сказал генерал, – ставлю задачу: прибыть на место падения, разобраться, что и как, – кто жив? кто мертв? где они? – прочесать все, найти, отбить. Задача ясна? Выполняй.

Вечером разведрота высадилась неподалеку от разбившегося и сгоревшего вертолета. Солдаты разделились на две группы: одна направилась к вертолету, другая – к подножию гребня, ощетинившегося серыми перьями.

Вертолеты ушли в лагерь.

Жаркий, пыльный, дымный день угасал. На соседних горах перестрелка продолжалась, время от времени батареи наносили удары, взрывались мины.

У сгоревшего вертолета разведчики никого не обнаружили, ни мертвых, ни живых. Осадчий приказал первой группе во главе с лейтенантом спуститься в ущелье, а сам со второй группой перевалил через гребень. На скалах осталось несколько человек с пулеметом. Они смотрели во все стороны и покуривали. Внизу громоздился сгоревший вертолет. На соседних горах вспыхивали красные звезды, вставали дымы взрывов. Над далекими западными горами висел, как разделанная тучная багровая туша, жирный закат. В ущельях стояли сумерки.

Разведчики под командованием лейтенанта, недавно прибывшего из Союза, спустились на дно ущелья, и почти сразу же один из них окликнул офицера:

– Идите сюда, тащ ант.

– Ну что? – придавая своему голосу грубость, спросил лейтенант.

– Труп.

Между камней лежало что-то обожженное, грозящее неровным острым страшным розово-белым наконечником из-за пазухи.

Закат провалился, сгинул за горами, небо налилось тихо сияющей темной голубизной и оросилось каплями чистого света. Пришла ночь. Бои на горах поутихли. Лишь там и сям сверкали одиночные выстрелы, да изредка пролетала красная очередь, похожая на фоне остроконечной черной вершины на новогоднюю гирлянду.

Солдаты ужинали в темноте: ели консервированную кашу с тушенкой, галеты, сахар, прикладывались к фляжкам. Поев, лежали на теплых камнях, задремывали, прижимая к себе автоматы... Все надеялись, что передышка до утра. Хотелось верить, что будет так. И хотелось верить, что утром все закончится, база будет ликвидирована, а ее защитники перебиты и пленены... Но еще предстоит обратная дорога, – снова лезть по кручам, снова бороздить степь, хлебая пыль, ожидая взрыва под колесом. И неизвестно, отпустят ли сразу полки, может быть, генерал поведет их дальше, к какому-нибудь новому гнезду в горах.

Глаза слипались... Но ночь засвистела и раскололась. Ударила артиллерия. Свистящие стаи прилетали из долины и, вонзаясь в горы, выдирали красные куски, и горы ревели и хрипло трубили.

Артобстрел длился час, и, когда батареи умолкли, во все стороны полетели красные и зеленые очереди, застучали пулеметы. Над склонами зашипели осветительные ракеты. Пехотные роты медленно поползли вверх, поползли, прижимаясь к камням, цепляясь скрюченными пальцами за выступы.

Черепаха с рацией на спине следовал за лейтенантом, плохо понимая, куда они ползут. Солдаты ползли вверх, затем поднялись и побежали, залегли, встали, достигли гребня и побежали вниз, спустились в распадок и полезли вверх.

Черепаха целый день провел на горах среди криков и пуль, но еще не видел ни одного из защитников этих гор, ни живого, ни мертвого. И теперь, ночью, ему казалось, что они пройдут, прочешут все склоны и никого так и не встретят, ни одного душмана, духа... Может быть, действительно они воюют на этих горах с духами? бесплотными и неуязвимыми духами гор? Черепаха уже не обращал внимания на вжиканье пуль. Стреляющие и рвущиеся горы из лагеря казались адом, – но вот он здесь, вот он в ночи на их склонах думает о чем-то, ест, отдыхает, дремлет и замечает звезды, странные прохладные звезды над кричащими горами.

Солнце встало над сизыми хрупкими вершинами, синее ущелье наполнилось светом, на дне матово заблестела река. Рота медленно спускалась по тропе. Тропа была узка, едва заметна; иногда она исчезала, и солдаты, рискуя сорваться, ползали по склонам, отыскивая ее. Ущелье наполнялось теплом.

В полдень разведрота спустилась к реке. Солдаты снимали панамы, зачерпывали горную зеленоватую воду и лили ее на потные грязные головы, обмывали лица.

Ущелье расширялось. И наконец распахнулось: в степи на берегу реки стоял небольшой кишлак. Стоп. Осадчий вскарабкался на меловую осыпающуюся скалу, приник к биноклю. Через некоторое время он спустился, отряхнул штормовку и штаны.

– Пора поесть.

– Вы думаете – там?.. – спросил лейтенант.

На меловой скале уже лежал и наблюдал за кишлаком солдат. Осадчий вскрыл банку с перловой кашей, вынул ложку, положил на плоский камень стопку галет, сахар. Взглянул на лейтенанта и кивнул.