Текст книги "Венедикт Ерофеев и о Венедикте Ерофееве"

Автор книги: Олег Лекманов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 5 страниц)

(Конец записи)[128]128
  Расшифровка и комментарий Ильи Симановского и Светланы Шнитман-МакМиллин.


[Закрыть]

Интервью для телепередачи «Пятое колесо»[129]129
  Подготовка текста и примечания О. Лекманова и И. Симановского.


[Закрыть]

Это интервью Венедикта Ерофеева, снятое 25 июля 1988 года и показанное по телевидению 11 августа 1988 года[130]130
  Шмелькова 2018. С. 177–178, 182.


[Закрыть], было его первым появлением на ТВ-экранах и запомнилось очень многим.

Предисловием к расшифровке интервью мы даем воспоминания ТВ-режиссера Натальи Серовой, которыми она поделилась в разговоре с режиссером Ильей Малкиным, снимавшемся для его документального фильма о Ерофееве «Убытие» в 2019 году[131]131
  Расшифровка интервью И. Малкина с Н. Серовой нами была сокращена и минимально отредактирована.


[Закрыть]. Кроме Натальи Серовой, мы хотим поблагодарить за любезно предоставленные материалы Илью Малкина, а за биографическую консультацию – Евгения Шталя.

Наталья Серова:

Была на ленинградском телевидении программа, которая называлось «Пятое колесо». Начала она выходить в эфир в апреле 1988 года, а к июлю была уже довольно популярна. Очень много народу смотрело эту программу, очень много журналистов и корреспондентов предлагали разные материалы. И в июле мы приехали в Москву, чтобы снять несколько материалов для очередного выпуска. Журналист, которого звали Леонид Прудовский[132]132
  Приятельские отношения журналиста Леонида Прудовского с Ерофеевым завязались за годы до этого разговора. Самое известное интервью Прудовского с Ерофеевым было сделано в 1989 году и многократно публиковалось в различных журналах и сборниках. См., например: Ерофеев 2003. С. 489–507.


[Закрыть], предложил нам встречу с Венедиктом Ерофеевым, которого мы хорошо знали по книге «Москва – Петушки». Разумеется, мы с удовольствием согласились и приехали к нему на Флотскую. По сегодняшний день я проклинаю себя за то, что мы не сделали так, как сделали бы сегодняшние папарацци: не включили камеру на лестнице. Потому что, когда Веня открыл нам дверь, первая фраза, которую он сказал нам, была очень значительной и драматической. Он сказал: «Я голоса лишен». Приложив этот свой аппарат к горлу. Вот это «Я голоса лишен» стало камертоном.

Поводом для беседы Прудовского, который за кадром разговаривает с Веней, стало то, что в альманахе «Весть» запланировали выход книги «Москва – Петушки». По-моему, это первая съемка Вени. Их вообще было немного. Разговаривать ему было нелегко, но он, как нам показалось, был доволен тем обстоятельством, что будет этот эфир. Программу они тогда уже знали и очень ждали этого выпуска. Были тревоги: во-первых, пропустят ли материал, а во-вторых – видимо, это уже говорила Галя нам, – состояние его здоровья было таким, что она волновалась: увидит ли он этот материал. К счастью, материал прошел и Веня его увидел[133]133
  О полноте материала, прошедшего в эфир, воспоминания Натальи Серовой и Натальи Шмельковой разнятся. Н. Серова свидетельствует, что в эфир попало «практически все», у Н. Шмельковой читаем: «Веню, конечно, заметно сократили» (Шмелькова 2018. С. 182). Она же вспоминает некоторые вопросы и ответы, не вошедшие в телевизионную версию интервью: «Рассказал, что писать начал с пяти лет. ‹…› Прудовский спросил: „А как, несмотря на гласность, вы относитесь к самиздату?“ Ерофеев ответил, что приложит все усилия, чтоб он продолжал существовать. „А как вы относитесь к тому, что вы не член Союза писателей?“ – спросил Прудовский. „И слава тебе господи! Их уже и так – тысячи!“» (Там же. С. 177–178).


[Закрыть]. Вроде они были довольны. Хотя потом какие-то люди в каких-то книжках говорили, что якобы Прудовский хотел, как бы сейчас сказали, пропиариться на этом материале. У меня не осталось такого впечатления. Он совершенно не собирался прославлять себя, никак не вылезал в кадр, не настаивал на том, чтобы его имя звучало рядом с именем Вени. Я испытываю к нему глубокую благодарность за это знакомство и за то, что этот материал вышел и немало способствовал продвижению и популярности программы.

В <каждый> выпуск «Пятого колеса» обычно входило пять-шесть материалов. И несколько материалов мы сняли в один день. С утра мы снимали поэтессу Новеллу Матвееву, – ее предложил нам совсем юный журналист Дима Быков, который почему-то был одет в матросскую форму. Днем мы сняли Веню. А вечером – художника Вячеслава Сысоева. В том же выпуске пошел материал о Пастернаке, и в такой компании Веня вышел в эфир. Вскоре, к сожалению, мы делали уже материал его памяти, тоже в «Пятом колесе».

О том, что мы снимаем такой материал, никто руководству заранее не рассказывал, оно столкнулось уже с фактом. Надо сказать, что мы немножко подрагивали. Когда до нашего непосредственного начальника дошли слухи, что я везде бегаю и кричу: «Приходите посмотреть материал, может быть, его в эфир не пустят!», он встретил меня в коридоре и сказал: «Ну что вы бегаете по всей студии. Не такой уж я ужасный!» Этот материал пропустили. Бывало, что не пропускали, но этот… этот пропустили.

От Вени больше всего запомнились глаза и ощущение, что он хотел бы сказать гораздо больше, чем может. Ощущение, что каждое слово дается тяжело. И еще – впечатление огромного мужества. Это человек, который смотрит в глаза смерти, и это взгляд светлый, не обиженный. В нем нет ощущения, что кто-то перед ним в чем-то виноват.

«Москва – Петушки». Премьера[134]134
  Сюжет из телепередачи «Пятое колесо», режиссер Н. Серова, интервьюировал Венедикта Ерофеева Л. Прудовский.


[Закрыть]

Леонид Прудовский (далее – ЛП): В двух словах расскажи историю своего исключения из института.

Венедикт Ерофеев (далее – ВЕ): Ну, из института просто… Приказ звучал так: «За дисциплинарное, моральное, идейное и нравственное разложение студенчества Владимирского государственного пединститута имени товарища Лебедева-Полянского»[135]135
  См. примеч. 4 на с. 35.


[Закрыть]. Отчислить товарища Ерофеева, хотя я был единственным на курсе круглым отличником. И получал стипендию имени товарища Лебедева-Полянского. Повышенную то есть.

ЛП: А в чем заключалось это разложение?

ВЕ: А вот этого я до сих пор понять не могу. (Улыбается.)

ЛП: Вот у меня в руках письмо. Я позволю себе, поскольку оно короткое, зачитать его целиком. «Уважаемый Венедикт! Последние месяцы постоянно думаю о написанном Вами. „Москва – Петушки“ и „Вальпургиева ночь“ не отпускают совершенным знанием предмета, разнообразием болевых ощущений за Отечество. Уникальность письма выделяет Вашу литературу в ряд честнейших исследований человека – представителя нашей весьма несовершенной социальной системы. Надеясь на более близкое знакомство, я прошу Вас закрепить за Театром на Таганке „Москву – Петушки“ с тем, чтобы в ближайшем будущем мы могли бы совместно с Вами приступить к работе над спектаклем по этой вещи. С искренним пожеланием всего лучшего, симпатией и благодарностью за Ваши труды. Николай Губенко»[136]136
  По свидетельству Натальи Шмельковой, это письмо Ерофеев получил от Славы Лёна 26 мая 1988 года, на следующий день после второй операции на горле (Шмелькова 2018. С. 153). Николай Николаевич Губенко (1941–2020) был в эту пору главным режиссером Театра на Таганке. Отметим, что и Юрий Петрович Любимов (1917–2014), в том же году вернувшийся в СССР и вскоре вновь возглавивший Театр на Таганке, проявлял большой интерес к личности Ерофеева и постановкам по его произведениям.


[Закрыть].

Веня, поскольку «Москва – Петушки» – вещь, с одной стороны, чрезвычайно известная, а с другой стороны, можно сказать, совсем неизвестная… Поскольку у нас она только предполагается к публикации в издательстве «Книга»[137]137
  На самом деле «Книжная палата».


[Закрыть] . Я хотел бы попросить тебя немножко рассказать о том, как появилась сама идея «Москвы – Петушков» и что же это такое.

ВЕ: Ну, я очень буду короток. Это был <19>69 год. Меня ребята, которые накануне были… ну, так сказать, изгнаны из Владимирского педагогического института за чтение запретных стихов, допустим Марины Ивановны Цветаевой (улыбается), ну и так далее, и все такое… они меня попросили написать что-нибудь такое, что бы их, ну, немного распотешило, и я им обещал[138]138
  Из близкого владимирского окружения Ерофеева того времени можно выделить Бориса Александровича Сорокина (1940–2021) – ушел из Владимирского пединститута (ВГПИ) в 1962 году, Владислава Викторовича Цедринского (1940–2010) – отчислен из ВГПИ в 1963 (?) году, Андрея Васильевича Петяева (1947–2018) и Валерия Федоровича Маслова (р. 1946) – отчислены из ВГПИ в 1966 году, Игоря Ярославича Авдиева (1948–2001) – отчислен из ВГПИ в 1968 году (см.: Шталь 2019. С. 21, 95, 116, 136, 156). О том, что кто-то из них был исключен «за чтение запретных стихов», нам неизвестно, однако, например, чтение Библии и прочее «вольнодумство» во ВГПИ действительно не поощрялось. Знакомство с Ерофеевым, который, по мнению местного руководства, оказывал дурное влияние на студентов, распространяя среди них религиозную и декадентскую литературу и провоцируя анархические настроения, послужило прямым или косвенным поводом для отчисления некоторых его друзей из ВГПИ.


[Закрыть]. Я рассчитывал всего на круг людей, ну примерно двенадцать, ну двадцать людей, но я не предполагал, что это будет переведено на двенадцать-двадцать языков[139]139
  Действительно, к этому времени Ерофеев был переведен приблизительно на двенадцать языков. С 1976 по 1988 год вышли книги на английском, французском, немецком, итальянском, шведском, голландском, польском, словенском и сербском языках. На подходе были издания на испанском, финском и чешском. Этот список расширяется и по сегодняшний день.


[Закрыть]. Вот так, примерно.

ЛП: Скажи, пожалуйста, ты назвал «Москву – Петушки» поэмой. Так же как в свое время поэмой назвал Гоголь «Мертвые души». Но откуда определение жанра такое? И второй вопрос: кого ты считаешь своими учителями?

ВЕ: Учителями… во-первых, <среди> нерусских. Во-первых, наверное, Стерна[140]140
  См. примеч. 3 на с. 42.


[Закрыть]. А потом еще кого? Если пошарить по Европе, Рабле, конечно[141]141
  В качестве яркого примера влияния Франсуа Рабле приведем сходство образа жизни орехово-зуевских соседей Венички Ерофеева и обитателей Телемского аббатства из «Гаргантюа и Пантагрюэля» (см.: Левин 1996. С. 38, Власов 2019. С. 206–207).


[Закрыть]. Ну а русских влияний тут было поменьше, хотя штука совершенно русская, но влияний больше заморских, то есть не заморских, а закордонных.

ЛП: А определение жанра – поэма?

ВЕ: Поэма… я же просто (?)… Меня попросили назвать это хоть как-нибудь. Опять же, знакомые – но ведь не может быть, чтобы сочинение не имело никакого жанра. Ну, я пожал плечами, и первое, что мне взбрело в голову, было – «поэма». И я махнул рукой и сказал: «Если вы хотите, то (?) пусть будет поэма». Они сказали: «Нам один хрен, это поэма или повесть», но я <тогда> подумал: поэма[142]142
  Ср. с ответом Ерофеева на этот же вопрос в интервью Дафни Скиллен (наст. изд., с. 49–50).


[Закрыть].

ЛП: …о совсем малоизвестной твоей вещи, ее мало кто читал, она, в отличие от пьесы и «Петушков», известности не получила. Это «Василий Розанов глазами эксцентрика». Откуда взялось это эссе блистательное о Розанове?

ВЕ: Это очень даже просто. У меня не было крыши над головой. Ко мне подъехала женщина, которая сейчас в группе «Память». Скверная бабенка, между нами говоря. И предложила мне – вот у нее есть домик в саду маленький. «Вы поживите там лето <19>73 года, а за это вы обязуетесь написать ну что-нибудь, какую-нибудь самую малость». Я подумал, что крыша над головою, хоть самая дырявая, мне сейчас нужна, и согласился. Но в это же время подъехал ко мне человек, занимающий совсем противоположные позиции, главный редактор журнала «Евреи в СССР» и предложил тоже маленькую крышку над моей маленькой головой (улыбается), но в качестве вознаграждения. Может быть, это в самом деле даже было в один и тот же день, не помню какой-то <день> в конце мая <19>73. И <попросили> написать хоть что-нибудь для журнала «Евреи в СССР». Так что я был обречен думать, для кого же писать-то: для ультрарусского журнала или ультранаоборотного[143]143
  История о соперничестве за эссе о Розанове журналов «Вече» и «Евреи в СССР» вымышлена Ерофеевым. См. примеч. 2 на с. 20.


[Закрыть]. И поэтому я выбрал Василия Розанова, который… я еще думал, что же все-таки выбрать, а потом подумал: Василий Розанов в свое время метался между тем и другим[144]144
  Печатая свои статьи в 1906–1912 годах одновременно в консервативном «Новом времени» и в либеральном «Русском слове», Розанов тем самым заслужил обвинения в беспринципности и двуличности. Сам он рассуждал об этом так: «Мне ровно наплевать, какие писать статьи, „направо“ или „налево“. Все это ерунда и не имеет никакого значения» (Розанов В. Уединенное. М., 1990. С. 316).


[Закрыть]. Ну, он, правда, метался гораздо в более крупном масштабе и не из таких соображений жилищно-коммунальных, как я. Стало быть, так. (?) Ну я взял это и нагородил все, что сумел. ‹…›

ЛП: Вот передо мной газета «Известия» от 22 июня, где генеральный директор НПО «Книжная палата» Торсуев и главный редактор «Известий» дают интервью газете и сообщают, что в издательстве «Книга», в альманахе «Весть», выходит «Москва – Петушки»[145]145
  Леонид Прудовский допускает здесь ряд ошибок. Статья «Редакция на подряде» опубликована в номере за 23 июня. Кроме генерального директора НПО «Всесоюзная книжная палата» Юрия Торсуева, в интервью принимает участие не главный редактор «Известий», а главный редактор издательства «Книжная палата» Вячеслав Кабанов (см.: [Максимова Э.] Редакция на подряде // Известия. 1988. 23 июня. С. 3).


[Закрыть] , которая здесь поименована среди неизвестных произведений, произведений неизвестных авторов[146]146
  «Неизвестные произведения неизвестных авторов» в статье не цитируются, но В. Кабанов говорит: «Большинство перьев малоизвестны, в основном молодежь, своя книга есть всего у двух-трех. Остальные пробовали силы лишь однажды – в журнале, в газете. Собранные воедино, эти произведения должны пробить брешь в консервативной издательской обороне. Одну повесть все же назову как самую необычную – „Москва – Петушки“ В. Ерофеева. Монолог павшего человека, не сумевшего вписаться в общество и в свое время, время неподвижности, застоя ‹…› Спорная по всем статьям <вещь>, но талантливая. Потому и печатаем» (Там же).


[Закрыть] . Ну и кроме того, существует протокол собрания экспериментальной самостоятельной группы «Весть». «Присутствовали: Каверин, Окуджава, Давид Самойлов, Фазиль Искандер, Сухарев, Гутман, Давыдов, Евграфов, Ефремов, Калугин. Отсутствовали по уважительным причинам: Быков, Межелайтис, Черниченко»[147]147
  Леон (Юрий) Наумович Гутман (р. 1946), по основной профессии – актер и режиссер театра. В альманахе «Весть» опубликована его комедия «Вздор». Игорь Алексеевич Калугин (р. 1943), поэт; также опубликовал свои стихи в альманахе. Об остальных участниках «Вести» см., например, статью в «Википедии» «Весть (литературный альманах)».


[Закрыть] . Где есть пятый пункт: «Решено установить денежную премию за лучшую публикацию в сборнике „Весть“ и вручить ее Ерофееву В. В. за повесть „Москва – Петушки“». Как ты к этому относишься? К своему…

ВЕ: Мне очень понравился пятый пункт, естественно (смех)[148]148
  Пятый пункт в СССР – эвфемизм национальности, что придает шутке Ерофеева дополнительное измерение.


[Закрыть]. А все остальные тоже ничего, но пятый немножко получше.

ЛП: Ну что же, Веня, ты выходишь… Слава богу, будем надеяться, что ты выходишь уже на официальную орбиту, что ты войдешь в круг чтения всех, кто любит, ценит и знает русскую литературу, и твои книги станут такими же доступными, как книги уважаемых авторов, поименованных в редколлегии альманаха «Весть».

ВЕ: Ну сколько можно держать табу в сущности на имени, которое этого даже не достойно.

ЛП: Ну уж насчет «недостойно» это ты как-то… (Ерофеев улыбается.)

ВЕ: Но все-таки хорошая компания подобралась – вот опять же, от Фазиля до Василя Быкова[149]149
  Если Василя Быкова Ерофеев неизменно выделял из современных ему прозаиков, то к Фазилю Искандеру его отношение было противоречивым (см., например, интервью И. Тосунян: Ерофеев 2003. С. 512). Однако в записных книжках Ерофеева встречаются выписки из произведений Искандера.


[Закрыть].

ЛП: Хорошо, спасибо, Веничка. Больше мы не будем тебя мучить.

ВЕ: Конечно, сколько же можно. (Улыбается.)

«Москва – Петушки» (туда и обратно)[150]150
  Подготовка текста и примечания О. Лекманова и И. Симановского.


[Закрыть]

Третье из известных нам интервью Венедикта Ерофеева с Леонидом Прудовским, которое вошло в короткий документальный фильм «„Москва – Петушки“ (туда и обратно)», было сделано позже двух остальных[151]151
  После интервью для телепередачи «Пятое колесо», состоявшегося 25 июля 1988 года (наст. изд., с. 56–63), и интервью, известного под названиями «Сумасшедшим можно быть в любое время» и «Жить в России с умом и талантом…», датируемого 7 марта 1989 года (см.: Ерофеев В. Жить в России с умом и талантом… // Апрель. Выпуск 4. М., 1991. С. 236, а также: Шмелькова 2018. С. 234).


[Закрыть] – вероятно, в теплый сезон 1989 года. Фильм сохранился в домашнем архиве режиссера Александра Куприна и выложен сейчас на его youtube-канале для всеобщего обозрения[152]152
  https://www.youtube.com/watch?v=tkReeVBuZZc.


[Закрыть]. Мы благодарим Александра Куприна и приводим здесь его рассказ о двух встречах с Венедиктом Ерофеевым. Благодарим также режиссера Илью Малкина, разговор которого с А. Куприным лег в основу этого мемуара[153]153
  Интервью с А. Куприным (не публиковалось) было сделано в 2019 году для документального фильма И. Малкина «Убытие» (2020).


[Закрыть].

Александр Куприн:

Я тогда работал режиссером в «Огонек-видео». В то время «Огонек» выпускал не только журналы, но и документальные фильмы на VHS-кассетах. Эти кассеты показывались в видеосалонах, каких-то санаториях, пансионатах. В Москве это было очень распространено. Работали мы только с журналистами «Огонька». И был прекрасный журналист, мой друг Леня Прудовский. Он предложил мне снять фильм о Венедикте Ерофееве.

Прежде чем поехать к Ерофееву, я, естественно, прочитал поэму «Москва – Петушки», – мне дали несколько журналов «Трезвость и культура», где она была напечатана. И мы с Лёней поехали на Флотскую.

Венедикт давал интервью, пользуясь прибором, без которого говорить почти не мог. Это шокировало, получался неживой странный металлический голос, приводящий в трепет и ужас. И у меня было ощущение, что он совершенно не передает ни интонации, ни эмоциональную окраску рассказа. Но Ерофеев этот прибор поборол. То, что он рассказывал – пусть и таким страшным голосом, – увлекало, и вскоре мы уже хохотали. Всё было очень весело. Я сидел под столом, чтобы не мешаться в кадре, и держал микрофон. А Лёня Прудовский задавал вопросы. Было видно, что сам он все это знает много лет, оказалось, что они с Ерофеевым давно знакомы.

Сюжет этот стал очень популярен, люди переписывали друг у друга кассеты. Но многие мои друзья не смогли его смотреть – в таком Ерофеев был плачевном состоянии. У меня же, молодого режиссера, осталось от съемки чувство очень сильное и очень тяжелое. Я впервые увидел человека, который очень болен и при этом очень весел. И было ощущение, что сквозь браваду выглядывал не очень понятный мне человек, который очень искусно скрывал страх перед тем, что его ожидало. Было видно, как он борется с этим страхом. И было видно, что он нам благодарен. Этой веселой съемке, что ей занимается столько людей. Он как бы побеждал с нашей помощью.

Когда я принялся за монтаж, у меня было подсознательное чувство, что с помощью этого фильма, мы как-то можем продлить Ерофееву жизнь. И поэтому я взял запись, на которой он читает свою поэму еще нормальным голосом, и включил в наш телесюжет монолог из «Москвы – Петушков». Где Веничка приезжает к больному сыну и говорит у его кроватки: «Ты… знаешь что, мальчик? ты не умирай…» И потом: «Ты еще встанешь, мальчик, и будешь снова плясать под мою „поросячью фарандолу“». Для нас этот кусочек был очень важным, потому что где-то я прочитал мысль, что каждый фильм должен быть молитвой о чем-то. Этот фильм был молитвой о здравии.

Когда все было готово, я подумал, что надо показать Ерофееву результат, и снова поехал на Флотскую. Дверь открыла Галина и сказала, что Ерофеева нет. Я сказал, зачем пришел, и тогда она дала мне адрес дома неподалеку. Там меня встретила брюнетка – как я потом понял, это была Наташа Шмелькова, – и проводила к Ерофееву. Веничка лежал в кресле. Было видно, что он себя плохо чувствует. Я сказал, что, как честный человек, приехал показать ему фильм. Чтобы он его посмотрел и оценил, хорошо ли получилось.

– А что там, в фильме? – спросил Ерофеев.

– Интервью. И еще я экранизировал кусочки из «Москвы – Петушков». Использовал ваш голос.

– Как вы думаете, хорошо получилось?

– Я сомневаюсь… у вас здесь стоит видеомагнитофон…

– Да. Но давайте не будем расстраиваться, наверняка получилось плохо. Может, коньячку?

– А как же кассета?

– Оставьте себе.

Получилось так, что по сути Ерофеев подарил мне мой собственный фильм. И благодаря этому кассета у меня сохранилась. Возможно, единственный экземпляр.

Мы выпили. Коньяк был – я очень хорошо это помню – дагестанский, «Дербент». Я удивился, как Ерофеев вбросил в себя рюмочку, мне казалось, что у него там нет гортани. И даже спросил его. «Как-то коньяк туда попадает», – пояснил Ерофеев.

Я встречался с этим человеком два раза. И два раза он меня оглоушил, я от него выходил в состоянии легкой контузии. Это неизгладимое впечатление на всю жизнь.

Я думаю, что Ерофеев очень хотел – так или иначе – остаться. Своими текстами и интервью у читателей и зрителей. Своей личностью в памяти друзей. Даже сына он назвал Веничкой, наверное, тоже чтобы остаться. И ему это удалось. Он остался. Он создал потрясающий образ свободного, совершенно независимого, смелого, ироничного человека.

Как его любили женщины – это было страшно смотреть. Да и мужчины тоже.

«Москва – Петушки» (туда и обратно)[154]154
  Продукция «Огонек – видео». Автор сценария документального фильма – Леонид Прудовский, режиссер – Александр Куприн, продюсер – Валерий Яковлев, оператор – Андрей Квардаков.


[Закрыть]

Леонид Прудовский (далее – ЛП): Скажи, а отец в каком году вернулся из лагеря?

Венедикт Ерофеев (далее – ВЕ): Вернулся в <19>54‐м[155]155
  См. примеч. 2 на с. 46.


[Закрыть].

ЛП: И ты тогда из детского дома вернулся или раньше?

ВЕ: В <19>53‐м, чуть-чуть пораньше.

ЛП: То есть мать приехала, да?

ВЕ: Ну да[156]156
  Анна Андреевна Ерофеева (1898–1972) вернулась в Кировск в 1952 году. Из детского дома Венедикта забирал отец, о чем 7 июля 1953 года оставил расписку, опубликованную Евгением Шталем (см.: Шталь 2019. С. 65, 223).


[Закрыть].

ЛП: И забрала из детского дома. А дальше как развивалась твоя жизнь?

ВЕ: Ну а дальше очень просто. Я закончил в <19>55 году десятилетку и отправился в Москву по примеру Михайлы Ломоносова. Правда, без рыбного обоза.

ЛП: Ну хорошо, Веничка. Вот ты благополучно поступил с золотой медалью в Московский университет. А как же так произошло, что ты оказался за его бортом?

ВЕ: Ну это опять очень даже просто. Я первую сессию сдал всю на отлично[157]157
  В личном деле Ерофеева, хранящемся в архиве МГУ, есть выписка из приказа от 30 января 1956 года, в которой Ерофеев зачисляется на стипендию, «как выполнивший учебный план I семестра с отличными и хорошими оценками» (Архив Московского государственного университета имени М. В. Ломоносова (Ф. 8. Оп/л. (9). Ед. хр. 1286). Выписка обнаружена Юлией Красносельской.


[Закрыть]. Я решил вообще похерить военные занятия. Это послужило поводом[158]158
  См. об этом в наст. изд. – с. 74–75, 84.


[Закрыть]. Уже на втором курсе в октябре меня к чертям собачьим… Уволен[159]159
  В выписке из приказа об отчислении из МГУ (см. примеч. 1 на с. 47) Ерофеев обозначен как студент первого курса.


[Закрыть]. Я не возражал.

ЛП: Следующий этап твоего учения был Владимирский институт имени Лебедева-Полянского.

ВЕ: В <19>62 году уже в январе месяце декан факультета объявила, что прием мой в институт был ее самой большой педагогической ошибкой[160]160
  Декан филологического факультета Раиса Лазаревна Засьма (1924–2006) изначально благоволила к талантливому студенту, но затем ее отношение к Ерофееву переменилось (см.: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 118–122, 133–138). В дневнике Ерофеева есть запись о разговоре с ней, состоявшемся незадолго до отчисления, 18 января 1962 года: «Беседа с деканом. „Вы не имеете права учиться здесь, Ерофеев. Если даже вы постоянно будете отличником. Надеюсь, вы меня понимаете. Послезавтра, в субботу, вы должны придти ко мне и сказать свое слово. Вы самый заметный человек в институте, вы это знаете“ и т. д.» (Ерофеев 2005. С. 165).


[Закрыть]. Поскольку там публика в институте раскололась на так называемых «попов»… хотя никаких попов <нрзб>. На «попов» и «комсомольцев», которые враждовали чуть ли не до поножовщины. Но во всяком случае до рукоприкладства дело доходило. Шли прямо стенка на стенку[161]161
  Ср. с рассказом Ерофеева о противостоянии «попов» и «комсомольцев» в интервью Л. Прудовскому от 7 марта 1989 года (Ерофеев 2003. С. 497–498).


[Закрыть].

ЛП: Это ты расколол бедных студентов?

ВЕ: Выходит, что так. Потому что до этого раскола не было.

ЛП: А каким же образом тебе это удалось, Веничка?

ВЕ: Понятия не имею. Я, по-моему, лежал только, полеживал. Иногда попивал. И беседовал с ребятишками о том о сем. Так что меня сначала поперли из общежития, потом из института[162]162
  Приказ ректора об отчислении Ерофеева из ВГПИ датирован 30 января 1962 года (Шталь 2019. С. 171). Из общежития Ерофеев был выселен несколькими месяцами раньше, в октябре – ноябре 1961 года, решением общего собрания и профкома института (см.: Ерофеев 2005. С. 161; Шталь 2019. С. 168–169).


[Закрыть]. Но дело в том, что институтская молодежь продолжала ходить ко мне[163]163
  После изгнания из общежития Ерофеев жил во Владимире на разных частных квартирах, где его навещали друзья из ВГПИ (см.: там же. С. 161, 166; Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 128).


[Закрыть]. Я стал кочегаром[164]164
  Согласно трудовой книжке, Ерофеев работал кочегаром 5 разряда в Жилищно-коммунальной конторе с 16 февраля по 17 апреля 1962 г. (Авдиев 1998. С. 157).


[Закрыть]. У меня в кочегарке устроили цикл лекций на тему «История христианства»[165]165
  В докладной на имя ректора ВГПИ Б. Киктева декан филологического факультета Р. Засьма вменяет Ерофееву в числе прочих грехов «чтение и распространение среди студентов Библии, привезенной им в общежитие, якобы „для изучения источников средневековой литературы“» (Шталь 2019. С. 169).


[Закрыть].

ЛП: То есть за одно общение с тобой можно было быть исключенным уже из института.

ВЕ: Это уже было указом… майским[166]166
  В феврале 1962 года Ерофеев записывает в дневник: «Серия комсомольских собраний на всех пяти факультетах. Запрещено не только навещать меня, но даже заговаривать со мной на улице. Всякий заговоривший подлежит немедленному отчислению из ВГПИ. Неслыханно» (Ерофеев 2005. С. 166). Про майский указ нам ничего не известно.


[Закрыть].

ЛП: Скажи, а вот грандиозные свершения – <19>62–<19>63 год. Летали космонавты, перекрывали Енисей[167]167
  Отсылка к знаменитой песне Ю. Визбора «Рассказ технолога Петухова»: «Зато, говорю, мы делаем ракеты / И перекрыли Енисей…» (Русские стихи 1950–2000 годов: Антология (Первое приближение): В 2 т. Т. 1. М., 2010. С. 586).


[Закрыть] . Как они на твоей жизни отразились, эти грандиозные свершения?

ВЕ: Скажем, я… о полете Гагарина я узнал, по-моему, через две недели после того, как он приземлился. Мне было решительно на это наплевать с самого начала. А что Енисей перекрыли, об этом я только недавно стал узнавать. На сорок восьмом – сорок девятом году жизни. (Улыбается.)

ЛП: То есть все грандиозные свершения прошли мимо тебя?

ВЕ: Мимо. И слава тебе господи. Поэтому я чуть-чуть умом и сохранился. А то могло быть хуже.

ЛП: А радио у тебя было?

ВЕ: Было постоянно.

ЛП: Включено постоянно было?

ВЕ: Ну, иногда я включал. Но включал исключительно, когда были приятные мне русские романсы или симфоническая музыка. Остальное… (Машет рукой.)

ЛП: Ну хорошо, Ерофеев, а мне бы хотелось немножко прояснить историю с пистолетами и с объявлением Ерофеева персоной нон-грата в городе Владимире[168]168
  Прудовский возвращается к темам, затронутым им в предшествующем интервью с Ерофеевым (Ерофеев 2003. С. 493, 495–496).


[Закрыть] . Что же это все-таки было?

ВЕ: Является ко мне в рабочее общежитие неизвестный человек. Присаживается ко мне и говорит: «Вы Ерофеев?» Я говорю: «Ну да». – «Так. Давайте ящик водки, и у вас будут три пистолета»[169]169
  Напомним, что с упоминания о трех пистолетах завязывается сюжет эссе «Василий Розанов глазами эксцентрика»: «Я вышел из дому, прихватив с собой три пистолета; один пистолет я сунул себе за пазуху, второй – тоже за пазуху, третий – не помню куда» (Ерофеев 2019. С. 371).


[Закрыть]. Я говорю: «Так зачем же мне пистолеты? Да откуда я вам возьму ящик водки? В сущности, это мой месячный заработок кочегара». Тогда она еще была дешевой. «Нет, я ничего что-то не понимаю. Вы Ерофеев?» Я говорю: «Ну да, до какой-то степени». – «Ну, значит, вам нужны пистолеты». Я говорю: «Боже мой. Я что-то не понимаю. Я вчера слишком перебрал или еще чего… Но зачем, – я говорю, – пистолеты?» – «Да знаем, знаем. Нужны ведь. Нужны. Хорошо. Давайте <нрзб> давайте согласимся на пол-ящика водки. И вам будет четыре пистолета». Я говорю: «Очень милая торговля»[170]170
  См. о темной истории с пистолетами в другом интервью Прудовскому: Ерофеев 2003. С. 493, 505–506.


[Закрыть]. (Смеются.) Может быть (?), спустя три дня подъехал роскошный мотоцикл, и посадил меня, и увез в очень определенное здание. Такое здание, вот этот последний этаж занимает КГБ[171]171
  Управление КГБ в г. Владимире находилось на ул. III Интернационала (сегодня – Большая Московская) и занимало одно из зданий Богородице-Рождественского монастыря. Мы благодарим за консультацию Алексея Чернявского.


[Закрыть]. «Короче, – сказали они. – Даем вам сорок восемь часов покинуть пределы Владимира и Владимирской области. Чтобы ноги вашей здесь не было»[172]172
  Ср. с рассказом Ерофеева в интервью В. Ломазову: «…из Владимира меня вывезли на мотоцикле, взяв перед тем подписку, что я покину область в сорок восемь часов. Вывозили меня по ходатайству институтской парторганизации, секретарь которой говорил обо мне так: „Сначала нашу землю топтали сапоги немецко-фашистских извергов, а теперь ее топчет Венедикт Ерофеев своими тапочками…“» (Ломазов В. Нечто вроде беседы с Венедиктом Ерофеевым // Театр. № 4. 1989. С. 33). Также см. рассказ Ерофеева об этом: наст. изд., с. 18–19, 35–36.


[Закрыть]. Я говорю: «Куда, в каком направлении вы предлагаете мне ехать?» – «Куда угодно. Еще хорошо, это не прежние времена. Мы бы вам точное дали направление». Такой «азимут», как они выразились.

ЛП: Веничка, как ты отнесся к тому, что теперь принято называть перестройкой?

ВЕ: Хрен с ней, пусть перестраиваются. Мне до этого нет ни малейшего дела. Кто хочет, пусть перестраивается, а мне перестраивать нечего[173]173
  Ср. в интервью Ерофеева И. Болычеву: «– А что вы скажете о перестройке? / – Мне незачем перестраиваться. Остаюсь статус-кво, и навеки останусь. / – А вообще? / – А вообще-то недурно» (Ерофеев 2003. С. 523). По свидетельствам многих современников, Ерофеев воспринимал события перестройки с интересом и воодушевлением (см., например: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 401).


[Закрыть]. Я, как говорил кто-то… по-моему, аббат Сийес: «Что вы делали во время диктатуры Робеспьера?» Он ответил: «Я оставался в живых»[174]174
  Аббат Сийес (Emmanuel Joseph Sieyès, 1748–1836) – один из политических теоретиков Великой Французской революции.


[Закрыть]. Ну так вот, я просто остаюсь в живых.

Интервью польским кинематографистам[175]175
  Подготовка текста и примечания О. Лекманова и И. Симановского.


[Закрыть]

Интервью, расшифровку которого мы здесь помещаем, состоялось 27 марта 1989 года во Всесоюзном научном центре психического здоровья[176]176
  Сегодня – Федеральное государственное бюджетное научное учреждение «Научный центр психического здоровья» (ФГБНУ НЦПЗ).


[Закрыть] на Каширском шоссе, куда Ерофеев в то время[177]177
  Ерофеев проходил лечение в ВНЦПЗ с 15 марта по 21 апреля 1989 года (по записям из личного архива лечащего врача-психиатра В. Ерофеева Ирины Викторовны Дмитренко).


[Закрыть] был в очередной раз помещен по настоянию врачей и близких, озабоченных его физическим и моральным состоянием на фоне очередного запоя[178]178
  По записям Ирины Дмитренко. Также см. об этом: Шмелькова 2018. С. 235, 237, 240–241.


[Закрыть].

Интервьюировал Ерофеева для своего фильма польский режиссер Ежи Залевски[179]179
  Ежи Залевски (Jerzy Zenon Zalewski, р. 1960), польский режиссер, сценарист.


[Закрыть], переводчиком с польского и вторым интервьюером была актриса Нина Черкес-Гжелоньска, ассистировал им Константин Ляховский. Также при интервью присутствовали актриса Жанна Герасимова[180]180
  Жанна Михайловна Герасимова, актриса.


[Закрыть] и жена Ерофеева, Галина Ерофеева (Носова)[181]181
  Галина Павловна Ерофеева (Носова, 1941–1993), экономист, вторая жена Ерофеева.


[Закрыть]. Позднее к ним присоединились литератор Слава Лён[182]182
  См. примеч. 4 на с. 14.


[Закрыть], художник Борис Козлов и артист Георгий Бурков[183]183
  Борис Николаевич Козлов (1937–1999), художник-авангардист, Георгий Иванович Бурков (1933–1990), актер.


[Закрыть].

Интервью было расшифровано нами по видеозаписи, хранящейся в личном архиве Нины Черкес-Гжелоньской, которой мы приносим глубокую благодарность за предоставленные материалы и помощь. Благодарим за помощь также Екатерину Четверикову, Жанну Герасимову, Олега Дарка, Ирину Дмитренко и Ирину Тосунян.

Нина Черкес-Гжелоньска (далее – НЧ): <Вы сами переправили «Москву – Петушки» за границу?>[184]184
  Здесь и в ряде других случаев мы реконструировали отсутствующие на записи вопросы интервьюеров.


[Закрыть]

Венедикт Ерофеев (далее – ВЕ): Упаси Бог! За меня это без моего ведома сделал один художник, который выезжал в Израиль[185]185
  Имеется в виду художник Виталий Львович Стесин (1940–2012), в мае 1973 года эмигрировавший из СССР. Ерофеев считал его главным «виновником» первой публикации «Москвы – Петушков» в израильском журнале «АМИ», хотя причинно-следственная связь между эмиграцией Стесина и публикацией поэмы нами не установлена (однако и не исключена). Утверждение же, что Стесин распоряжался текстом «Москвы – Петушков» без ведома автора, вызывает сомнения – ср. с репликой Ерофеева из интервью Сергею Куняеву: «У Стесина все гонорары. ‹…› Я же подписал ему бумагу на все будущие гонорары за все будущие произведения» (Куняев С. [Вторая часть последней беседы писателя]. С. 4).


[Закрыть] и попутно прихватил с собой… Как-то преодолел эти таможенные препоны и благополучно доставил в Иерусалим. И он выехал в начале семьдесят <третьего> года, а уже во второй половине семьдесят третьего года в Иерусалиме напечатали впервые… Так что Израиль оказался первой державой, которая…

НЧ: <Что послужило первым толчком к написанию поэмы «Москва – Петушки»?>

ВЕ: Первым толчком было, что я ехал как-то зимой рано утром из Москвы в Петушки и стоял в тамбуре. Разумеется, ехал без билета. Я до сих пор не покупаю билет, хотя мне уже пошел шестой десяток <в> этот год[186]186
  В это время Ерофееву пятьдесят лет и пять месяцев.


[Закрыть]. Я стоял в морозном тамбуре. И курил. И курил <нрзб> свой «Беломор». И в это время дверь распахивается, контролеры являются. И один сразу прошел в тот конец вагона (показывает жестом), а другой остановился: «Билетик ваш!» Я говорю: «Нет билетика». – «Так-так-так. А что это у вас из кармана торчит пальто?» А у меня была початая уже, – я выпил примерно глотков десять, – бронебойная бутылка вермута такая восемьсотграммовая. Но она в карман-то не умещается, и я потерял бдительность, и горлышко торчало. «Что это у тебя там?» Я говорю: «Ну… вермут<ишка(?)> там». – «А ну-ка вынь, дай-ка посмотреть!» Он посмотрел, покрутил (показывает, как запрокидывает бутылку и пьет из горла контролер), буль-буль-буль-буль-буль-буль-буль… (Смех.) Буль-буль… «На! – рядом ногтем отметил… (Показывает, как контролер ногтем большого пальца отметил на бутылке уровень выпитого.) – На, езжай! Дальше – беспрепятственно!»

НЧ: Замечательно, браво!

ВЕ: И вот с этого и началось. Это был тогда… Это <было> в декабре 69‐го года. Я решил написать маленький рассказик на эту тему, а потом думаю: зачем же маленький рассказик, когда это можно…[187]187
  Или «маленькие рассказики» (на записи неразборчиво).


[Закрыть] И потом… из этого началось путешествие(?).

НЧ: <Какое у вас образование?>

ВЕ: Образование? Закончил десятилетку. Поступил в Московский университет, но продержался там ровно полтора года – три семестра, как у нас говорят. И вышибли за… Как раньше говорили в XIX веке «за нехождение в классы»[188]188
  Устойчивое выражение, возникшее в учебном российском обиходе задолго до XIX в. См., например, цитацию в том фрагменте статьи В. П. Степанова «Новиков и Чулков (Литературные взаимоотношения)», где рассказывается как раз об исключении Н. И. Новикова из московского университета: «Новиков был отчислен из университета за „леность и нехождение в классы“» (XVIII век. Сборник 11. Л., 1976. С. 49).


[Закрыть]. Дело в том, что я демонстративно отказался от посещения военных занятий. Из принципа[189]189
  На самом деле Ерофеев перестал посещать не только занятия на военной кафедре, но и занятия в МГУ вообще. Подробнее см.: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 80–89. См. также наст. изд., примеч. 1 на с. 47.


[Закрыть].

НЧ: Вот это очень важно.

ВЕ: Да. Наш майор нас предупредил: вы можете пропустить целый семестр занятий по всем этим вашим вонючим античным литературам, древнерусским литературам, истории языкознания и все такое, все это… – и он даже поморщился и сплюнул почти[190]190
  Ерофеев понизил военрука в звании – имеется в виду, скорее всего, полковник Левицкий. См. воспоминания однокурсников Ерофеева: Романеев Ю. Мой Радциг. Мои Дератани // Время, оставшееся с нами. Филологический факультет в 1955–1960 гг.: Воспоминания выпускников. С. 214 и Ермоленко Н. Мои студенческие годы // Там же. С. 375).


[Закрыть]. А если кто пропустит три-четыре военных занятия, то он подлежит просто без предупреждения исключению из университета.

НЧ: Ах, вот в чем дело. Это совершенно меняет обстоятельства!

ВЕ: Вот это меня взбесило. Что я делал после университета? (Берет лист бумаги и по нему начинает читать.) После отчисления с марта 57‐го года работал в разных качествах и почти… (В голосовом аппарате садится батарейка, Ерофеев разводит руками.)

Мужской голос: Ну чего, ты должен прочитать этот текст, да?

ВЕ: Ты ничего не понял, помалкивай покуда.

Мужской голос: Ты должен понимать, у нас время поджимает. Давай <не зачитывать>.

ВЕ: Но я отвечаю просто на вопрос. Кем я работал после того, как меня вышибли из МГУ.

Мужской голос: Я все понимаю. Давай читай, да.

ВЕ (продолжает зачитывать): …почти повсеместно. Итак: грузчиком продовольственного магазина в Коломне, подсобником каменщика на строительстве Черемушек (Москва), истопником-кочегаром (Владимир), дежурным отделения милиции в Орехово-Зуеве, приемщиком винной посуды (Москва), бурильщиком в геологической партии на Украине, стрелком военизированной охраны, ВОХР (Москва), библиотекарем в Брянске, коллектором в геофизической экспедиции в Заполярье, заведующим цементным складом на строительстве шоссе Москва – Пекин (Дзержинск Горьковской области) и многое другое[191]191
  См. примеч. 1 на с. 34.


[Закрыть]. Самой длительной, однако, оказалась служба в системе связи – почти десять лет: монтажник кабельных линий связи (Тамбов, Мичуринск, Елец, Орел, Липецк, Смоленск, Литва, Белоруссия – от Гомеля через Могилев до Полоцка). А единственной работой, которая пришлась по сердцу, была в 1974 году в Голодной степи (Узбекистан), работа в качестве «лаборанта паразитологической экспедиции», и в Таджикистане в должности «лаборанта ВНИИДиСа по борьбе с окрыленными кровососущими гнусами»[192]192
  Ерофеев зачитывает фрагмент текста, который впоследствии станет известен как «Краткая автобиография» (с небольшими изменениями). См. ее полный текст, например, в издании: Ерофеев 2003. С. 7–8.


[Закрыть].

НЧ: <Расскажите о пропаже вашей пьесы.>

ВЕ: Ну, это уже настолько известная история…

НЧ: А я не знала. Как она потерялась?

ВЕ: Ее сперли в электричке. Сперли-то не ее, а…

НЧ: Как она называлась, расскажите нам!

ВЕ: «Димитрий Шостакович»[193]193
  См. примеч. 2 на с. 39.


[Закрыть]. Это не пьеса, а тоже что-то вроде поэмы в прозе.

НЧ: Это поэма, да?

ВЕ: Примерно. И даже манера повествования примерно смахивала на «петушинскую» манеру.

НЧ: Она исчезла в электричке – ее кто-то украл или как?

ВЕ: Украл, потому что она была завернута в газету вместе с записными книжками. Она черновая, мне надо было ее переписать набело. Все это было завернуто в газету, а вне газеты лежали три бутылки вина. Потому что я их приготовил для своего начальника участка[194]194
  На момент гипотетического создания «Димитрия Шостаковича» (1972) Ерофеев работал в строительно-монтажном управлении «Россвязьстрой» в должности кабельщика-спайщика третьего разряда (Авдиев 1998. С. 157).


[Закрыть]. Я ехал вечером в воскресенье, прогуляв среду, четверг и пятницу[195]195
  См. примеч. 1 на с. 40.


[Закрыть]. Так что мне за три дня прогула надо было моему начальнику участка, который очень любит поддать… Я знаю, что в понедельник с утра у него ничего не будет и он будет иметь страдальческий вид. (Смех.) Вот тут-то я ему и всучу пару бутылок. И все мои прогулы он, конечно, проставит <нрзб>. Ну так вот, все это было в сетке. Мне бы, если б я не был дураком, надо было наоборот – бутылки завернуть, все обернуть газетой, чтобы их не было видно. Рукописи и записные книжки пусть бы так лежали в сетке. Я уснул, поскольку в Павлово-Посаде мы <нрзб> очень набрали́сь. И мне надо было выходить в Электроуглях или в Купавне – не помню. Но я проснулся в Москве. Стоит поезд уже где-то, загнанный в тупик. Свет погас. А у меня на пальце висела эта сетка. И я просыпаюсь, у меня палец на месте – как он был в таком положении, так и есть (показывает загнутый палец), но на пальце ничего нет.

НЧ: Гениально!

ВЕ: То есть это был вечер поздний, вечер воскресенья, когда все магазины были уже закрыты, и народ соблазнился вином, конечно же. А все остальное просто выкинули как ненужное, зачем им это.

НЧ: <Была ли надежда поставить пьесу?>

ВЕ: Была надежда, но только не на Россию. Мне, например, первый читатель и очень маститый литературовед Владимир Муравьев[196]196
  Владимир Сергеевич Муравьев (1939–2001), литературовед, переводчик, сокурсник Ерофеева по МГУ и его ближайший друг.


[Закрыть] – он прочел и сказал: «Пожалуй, это очень даже можно поставить… допустим, в русском театре на Бродвее». Но никому и в голову не приходило – это была весна 85‐го года[197]197
  Пьесу «Вальпургиева ночь, или Шаги командора» Ерофеев закончил в середине апреля 1985 года.


[Закрыть].

Жанна Герасимова: Мы тогда как раз тогда носили Товстоногову эту пьесу[198]198
  Георгий Александрович Товстоногов (1915–1989), главный режиссер Большого драматического театра в Ленинграде.


[Закрыть] . Помнишь? Мы у тебя взяли экземпляр, носили Товстоногову, нам тогда отказали в постановке[199]199
  «Кажется, я предлагала пьесу не одному режиссеру, не только Товстоногову. Но что-то там не сложилось», – прокомментировала для нас Жанна Герасимова.


[Закрыть].

ВЕ: А, да-да.

‹…›

ВЕ: Этот самый знаменитый фотограф Сычев снимал[200]200
  Владимир Васильевич Сычев (р. 1945), советский и французский фотограф, организатор выставок художников-нонконформистов в СССР (1974–1979).


[Закрыть]. Он нас усадил, Зиновьева, меня и Войновича… нет, не Войновича, Владимова. Посадил втроем и стал снимать очень тщательно. Мы не заметили, что у нас… Мы на скамье сидели на Рождественском бульваре. И потом, когда мы получили фотокарточки, – смотрим – действительно – сидит Зиновьев, сижу я, сидит Владимов, а сзади Лён (изображает, как Лён стоит сзади, облокотившись на скамью) <нрзб> улыбается[201]201
  Фотография Ерофеева в компании прозаика Георгия Николаевича Владимова (1931–2003), философа Александра Александровича Зиновьева (1922–2006), литератора Славы Лёна и других воспроизведена, например, в издании: Владимов Г. Собр. соч.: В 4 т. Т. 4. М., 1998. Вкладка иллюстраций. Однако здесь речь идет о другом снимке, сделанном в тот же день и отличающемся тем, что Слава Лён стоит позади скамейки (соответствующий фрагмент групповой фотографии можно увидеть в издании: Гайсер-Шнитман 1989. С. 14).


[Закрыть].

‹…›

ВЕ: Я удивился… Когда я лежал после вот этой второй операции в онкоцентре[202]202
  Вторую операцию на горле Ерофеев перенес 25 мая 1988 года.


[Закрыть], мне принесла Галина газету «Известия». Советов депутатов трудящихся. И в ней впервые в советской… то есть мне еще не было пятидесяти… значит, впервые в советской печати я увидел черным по белу отпечатанными свое имя, фамилию. Это было 22 июня. Это легко запомнить. 22 июня прошлого года[203]203
  См. примеч. 1 на с. 62 наст. изд. На самом деле 23 июня.


[Закрыть].

НЧ: Прошлого года? Только?

ВЕ: Да, 22 июня 88‐го года, очень легко запомнить, помножив двадцать два на четыре[204]204
  Возможно, эта шутка навеяна методом запоминания чисел, который применял начальник дистанции из «Похождений бравого солдата Швейка» (о чтении в 1980‐х годах романа Гашека есть запись в неопубликованном дневнике Ерофеева). Ср.: «…Я вам докажу, что очень легко запомнить какой угодно номер. Так слушайте: номер паровоза, который нужно увести в депо в Лысую-на-Лабе, – четыре тысячи двести шестьдесят восемь. Слушайте внимательно. Первая цифра – четыре, вторая – два. Теперь вы уже помните сорок два, то есть дважды два – четыре, это первая цифра, которая, разделенная на два, равняется двум, и рядом получается четыре и два. Теперь не пугайтесь! Сколько будет дважды четыре? Восемь, так ведь? Так запомните, что восьмерка в номере четыре тысячи двести шестьдесят восемь будет по порядку последней» (Гашек Я. Похождения бравого солдата Швейка. М., 1967. С. 489–490).


[Закрыть] (улыбается). Так что еще не прошло девять месяцев. Я еще, в сущности, рождаюсь…

НЧ: Ребенок!

ВЕ: Да! (улыбается)

НЧ: Перестройки!

‹…›

ВЕ: Потом еще раз в «Известиях» заметка о том, что готовится <нрзб> в альманахе «Весть» такая-то и такая-то повесть, которая уже давно переведена на все языки, но почему-то кроме русского[205]205
  Вторая известная нам публикация в «Известиях» за вторую половину 1988-го / январь – март 1989 года, в которой упоминается Ерофеев, не содержит упоминаний об альманахе «Весть» и переводах «Москвы – Петушков» на иностранные языки: «…неделей раньше выпуск <„Пятого колеса“> был московским – встречи с Анатолием Рыбаковым, Новеллой Матвеевой и Венедиктом Ерофеевым, автором поэмы в прозе „Москва – Петушки“. Кто читал эту „запрещенную книгу“ лет десять – пятнадцать назад? Кто читал, тот молчал. А теперь инсценировку поэмы репетирует Театр на Таганке» («Пятое колесо», или В поисках «лишних» людей и идей // Известия. 1988. 19 августа). Но про альманах «Весть» и издания ерофеевской поэмы за рубежом идет речь в диалоге Е. Попова и С. Чупринина в «Литературной газете», который Ерофеев упоминает дальше. Возможно, здесь мы имеем дело с аберрацией, вызванной объединением нескольких публикаций:
  «С<ергей> Ч<упринин:> ‹…› Скоро, как известили „Известия“, в составе альманаха „Весть“ придет к читателям поэма в прозе Венедикта Ерофеева „Москва – Петушки“. Наконец-то! Ее ведь, я слышал, успели уже издать чуть ли не в семнадцати странах.
  Е<вгений> П<опов:> Венедикт рассказывал мне, что в Финляндии его книгу правительство рекомендует изучать тамошним обществам трезвости. Этот литературный шедевр конца 60‐х, эта горькая исповедь российского алкоголика имеет всемирный отклик. И только у нас на родине…» (Попов Е., Чупринин С. Возможны варианты // Литературная газета. 1988. 3 августа. С. 5).


[Закрыть]. Итак, потом в «Литературной газете», в разделе «Полемика» появилась большая статья: спор между Чуприниным и Евгением Поповым обо мне[206]206
  См. предыдущее примечание.


[Закрыть]. Потом еще в следующей, потом, примерно через месяц, – еще в «Литературной газете», опять же в разделе «Полемика» относительно меня[207]207
  По-видимому, подразумеваются статьи, вышедшие не через месяц, а почти через полгода после разговора Чупринина и Попова: Чупринин С. Другая проза // Литературная газета. 1989. 8 февраля. С. 4 и Урнов Д. Плохая проза // Там же. С. 4–5. Особенно заметной стала резкая статья «Плохая проза», который Ерофеев уделил внимание, например, в письме сестре Тамаре, упомянув ее автора, литературоведа Дмитрия Михайловича Урнова (р. 1936), следующим образом: «…Урнов, обкакавший меня в одной из февральских Литгазет» (Ерофеев 1992. С. 140). В номерах же «Литературной газеты» за 1988 год, вышедших после статьи «Возможны варианты», имя Ерофеева упоминается дважды, но вскользь и не в разделе «Полемика» (см.: Салынский А. А что у вас? // Литературная газета. 1989. 31 августа. С. 7; Вознесенский А. Видеопоэма // Литературная газета. 1989. 5 октября. С. 6).


[Закрыть]. Потом в «Комсомольской правде» заметка[208]208
  Вероятно, имеется в виду абзац, посвященный Венедикту Ерофееву, в большом интервью с его однофамильцем, писателем Виктором Ерофеевым (Ерофеев В[иктор]. В лабиринте «проклятых вопросов» // Комсомольская правда. 1989. 24 января). См. об этом также: Шмелькова 2018. С. 221.


[Закрыть], потом в «Советской культуре» заметка[209]209
  Потемкин В. Пятое колесо // Советская культура. 1988. 19 ноября. С. 5. Восьмого декабря 1988 года Ерофеев писал сестре Тамаре: «Загляни в „Совет<скую> культуру“ за 19 ноября. Там на 5‐й странице несколько очень теплых слов об Анат<олии> Рыбакове и Венед<икте> Ероф<ееве>. И совершенно наивная трактовка генезиса моей болезни <19>85 г<ода>» (Ерофеев 1992. С. 139).


[Закрыть], потом…

НЧ: Все эти встречи, все эти вечера авторские, когда они были?

ВЕ: Первый вечер был – человек отважился…[210]210
  Вероятно, имеется в виду литератор Олег Ильич Дарк (р. 1959). См.: Шмелькова 2018. С. 112.


[Закрыть] Это еще до первого упоминания в печати, как раз 30 апреля, вечером 30 апреля, в Вальпургиеву ночь. Накануне 1 мая. 88‐го года[211]211
  Речь идет о вечере «Два Ерофеева» (в нем также принял участие Виктор Ерофеев), который был организован поэтом Олегом Владимировичем Юдаевым (псевдоним Глеб Цвель, 1960–2006) и Олегом Дарком и состоялся 30 апреля 1988 года. Подробнее об этом см.: Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 415–416.


[Закрыть]. Ну а потом пошли уже вечера и в Доме архитектора, потом вечер по случаю пятидесятилетия[212]212
  По-видимому, Ерофеев говорит как о двух вечерах об одном – состоявшемся 21 октября 1988 года в Центральном Доме архитектора.


[Закрыть], потом <притащили(?)> студенчество Литинститута вечер в Литинституте устроило. Я о большевиках очень <дурно (?)> говорил и о Владимире Ульянове публично. Так что парторг после выступления… Когда я отвечал на вопросы студенчества, студенчество зааплодировало, а я вижу: какая-то крупная тучная фигура встает и проходит к выходу. Оказалось, что это парторг[213]213
  Вечер Ерофеева в Литературном институте состоялся 17 февраля 1989 года. См., например, в воспоминаниях Н. Романовского: «В. Е. уже говорил через аппарат, и разобрать с непривычки удавалось только отдельные слова, хуже радиоглушилки. Обозвал Ленина мудаком, чем сорвал аплодисмент» (Лекманов, Свердлов, Симановский 2020. С. 421).


[Закрыть]. Впоследствии обнаружилось (улыбается). Потом был вечер 2 марта, недавно. Самый последний вечер в Доме культуры МГУ. Очень веселый был вечер. Присутствовали молодые поэты с этой вот своей иронической поэзией[214]214
  Речь идет о вечере, состоявшемся 2 марта 1989 года в Студенческом театре МГУ (сегодня – Домовый храм святой мученицы Татианы по адресу Большая Никитская ул., д. 1). В первом отделении был показан фрагмент пьесы Ерофеева «Вальпургиева ночь, или Шаги командора». Заканчивали вечер поэты Владимир Друк, Виктор Коркия, Игорь Иртеньев. Подробнее см.: Шмелькова 2018. С. 232–233.


[Закрыть].