Текст книги "Южный бунт. Восстание Черниговского пехотного полка"

Автор книги: Оксана Киянская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 6 страниц)

Юшневский не был столь противоречивой личностью, как Пестель. Отзывы о нем современников и исследователей положительны и спокойны. Единомышленники запомнили его как «добродетельнейшего республиканца», «стоика во всем смысле слова», никогда не изменявшего «своих мнений, убеждений, призвания», «умом и сердцем» любившего свое отечество[93]93
  Лорер Н. И. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 71; Розен А. Е. Записки декабриста. Иркутск, 1984. С. 266.


[Закрыть]. «Ровность его характера была изумительная; всегда серьезный, он даже шутил не улыбаясь», – вспоминал о нем его сибирский знакомый Н. А. Белоголовый[94]94
  Белоголовый Н. А. Из воспоминаний сибиряка о декабристах // Декабристы в воспоминаниях современников. М., 1988. С. 356–357.


[Закрыть]. Анализируя деятельность Юшневского-декабриста, В. М. Базилевич отмечал его «спокойный разум осторожного политика»[95]95
  Базилевич В.М. Декабрист О. П. Юшневський: Спроба бiографiї // Декабристи на Українi. Київ, 1930. Т. 2. С. 51.


[Закрыть].

Причины же, приведшие в заговор Юшневского, были, скорее всего, иными, вообще не характерными для заговорщиков 1820-х годов.

Юшневский вступил в заговор уже вполне взрослым, состоявшимся человеком. В 1819 году, когда он был принят в Союз благоденствия, ему исполнилось 33 года. В войне он не участвовал, политических амбиций был лишен. Его привело в тайное общество не желание стать «действующим лицом истории», а гуманный характер и твердые политические убеждения. О твердых убеждениях Юшневского свидетельствует прежде всего его реальная служебная деятельность, непосредственно предшествовавшая вступлению в заговор.

В 1816 году Юшневскому поручили «отправиться по делам службы в Бессарабию для собрания сведений о поселенных там болгарах, изъявивших желание составить особое войско на правах донских казаков»[96]96
  ВД. Т.Х. С. 40.


[Закрыть]. Он входит в состав, а вскоре и фактически возглавляет правительственную комиссию по исследованию положения болгарских переселенцев в Бессарабии.

События, в которых принимал непосредственное участие Юшневский, хорошо известны. В 1806–1812 годах, спасаясь от войны, из Болгарии через Молдавию и Валахию на русскую территорию, в Бессарабию, перешли несколько тысяч болгарских семей. Согласно Бухарестскому мирному договору этим семьям было предоставлено право вернуться на родину. Правда, мало кто из переселенцев этим правом воспользовался. Болгария, как и многие другие европейские страны, была занята Турцией, и переселенцы боялись мести своих правителей.

Интересы переселенцев вошли в противоречие с интересами местных помещиков и местных властей. Помещики и власти не только не помогали болгарам, но и всячески стремились распространить на них крепостную зависимость – поскольку те обосновались на частных землях. Крепостного права в российском понимании этого слова в Бессарабии не было, однако крестьяне, живущие на помещичьей земле, обязаны были исполнять в пользу хозяина многочисленные повинности.

Болгары, не желая эти повинности исполнять, бросали нажитое имущество и пытались уйти с частных земель на земли казенные. Однако их стали возвращать обратно силой. Переселенцы писали жалобы Беннигсену, министру внутренних дел и даже самому императору. Они просили позволения выбрать собственное самоуправление и составить «особое войско на правах донских казаков». С положением болгар нужно было срочно разбираться, иначе дело вообще могло закончиться бунтом.

Приехав в Бессарабию и вникнув в положении дел, Юшневский решительно принял сторону переселенцев. Он писал Беннигсену рапорты и записки о том, что насильственное возвращение болгар на частные земли незаконно, как незаконны и попытки помещиков сделать из них крепостных. «Таковые претензии помещиков не могли бы быть и приняты, ибо переселенцы перешли из-за Дуная не по их приглашению и водворены без их иждивения», – утверждал он[97]97
  Казаков Н. И. Борьба декабриста А. П. Юшневского за права и привилегии болгарских переселенцев в Бессарабии в 1816–1817 гг. // Доклады и сообщения Института Истории АН СССР. М., 1965. С. 41.


[Закрыть].

Занимаясь делами переселенцев, Юшневский выполнял и секретную дипломатическую миссию. В 1826 году на допросе он покажет, что «был командирован в Бессарабскую область для сношения с поселившимся там во время последней с турками войны болгарским народом, изъявившим готовность перевести из Оттоманских владений остальных своих единоземцев, с тем чтобы предоставлены им были особые права и преимущества»[98]98
  ВД. Т. Х. С. 84.


[Закрыть]. Речь, таким образом, шла о переселении большей части болгар в Россию. И проект этот был для России выгодным: Бессарабия была плодородным, но малозаселенным краем.

Естественно, помещики и местные власти были крайне недовольны миссией Юшневского. С помощью «угроз» и «лживых внушений» переселенцам они всячески тормозили работу его комиссии. Непосредственным начальникам надворного советника направлялись рапорты и прошения о том, чтобы удалить его из комиссии как «не заслуживающего никакого уважения»[99]99
  Мещерюк И. И. Антикрепостническая борьба гагаузов и болгар в Бессарабии в 1812–1820 гг. Кишинев, 1957. С. 95.


[Закрыть].

Юшневскому было трудно. В письме брату Семену в сентябре 1817 года он пожалуется: «Я отправился в Бессарабию, как тебе известно, месяца на два, а живу до сих пор против воли, претерпевая все возможные неприятности, и вмести всех наград, каковыми льстил себя в начале, ограничиваюсь одним только желанием освободиться из сей обетованной земли; но и в сем не имею успеха».

Но отступить не позволяли убеждения – правила «честности, бескорыстия и любви к своим собратьям»[100]100
  Из архива декабриста Юшневского // Бунт декабристов. Юбилейный сборник. 1825–1925. Л., 1926. С. 324, 325.


[Закрыть].

Юшневскому не удалось осуществить проект переселения болгар в Россию, была оставлена без внимания и их просьба об организации «особого войска». Но местным властям и местным помещикам не удалось закрепостить переселенцев; им было позволено переселиться на казенные земли и завести у себя подобие самоуправления. «Господин Юшневский столь многотрудное дело исполнил с совершенным успехом, оказав при сем случае опыт благоразумия, деятельности и ревностного к службе усердия», – так характеризовал чиновника один из его начальников[101]101
  Казаков Н. И. Указ. соч. С. 45–46.


[Закрыть].

Многие из «людей 1820-х годов» – и декабристы, и недекабристы – считали крепостное право «позором» и тормозом в развитии страны. Но большинство из них ограничивались лишь разговорами о вреде «крепостного состояния» в разных его проявлениях, о желательности его ограничения и отмены; на решительные действия против «позора крепостничества» мало кто мог отважиться. Юшневский же лично спас от феодальной зависимости несколько тысяч человек – и в связи с этим его вступление в заговор декабристов представляется вполне обоснованным и логичным.

* * *

В середине 1819 года Юшневский приехал в Тульчин – и по приглашению главнокомандующего Витгенштейна стал генерал-интендантом 2-й армии. И практически сразу же вступил в заговор.

Собственно, «звездный час» Юшневского-заговорщика настал в начале 1821 года. Он решительно поддерживает Пестеля в отказе подчиниться постановлению съезда; когда в Тульчине узнают о ликвидации Союза благоденствия, он проявляет не меньшую – если не большую – активность, чем сам Пестель.

Еще до того, как Тульчинская управа принялась обсуждать постановление съезда, Юшневский предложил Пестелю воспользоваться сложившейся ситуацией – и укрепить ряды заговорщиков. Согласно показанию Пестеля Юшневский собирался «представить» заговорщикам картину «опасностей и трудностей предприятия» – «дабы испытать членов и удалить всех слабосердных». «Лучше их теперь от Союза при сем удобном случае удалить, нежели потом с ними возиться», – в этом Юшневский был уверен.

Пестель с этим планом согласился.

На общем собрании тульчинских заговорщиков генерал-интендант выступал сразу после Пестеля – и произнес «речь об опасности продолжения общества». Юшневский – вполне в духе предварительной договоренности с Пестелем – повествовал об «опасности такового соединения», советовал «не увлекаться мгновенным порывом самолюбия, но испытать внимательнее свои к тому силы и способности». При этом он добавил, что и сам желает взять время «на размышление»[102]102
  ВД. Т. IV. С. 108; Т. XII. С. 144; Т. Х. С. 48–49.


[Закрыть].

Анализируя дошедшие до нас свидетельства об этой речи, М. К. Азадовский назвал ее «содокладом» к «докладу» Пестеля. Действительно, это выступление оказало на собравшихся сильное впечатление. Юшневский к этому времени уже почти полтора года был генерал-интендантом 2-й армии, его авторитет в глазах присутствующих был велик. Обнаружить перед ним свою трусость не желал никто. Поэтому все участники собрания, кроме ушедших еще в самом его начале Бурцова и Комарова, «не обинуясь, возгласили, что без дальнейших размышлений желают сохранить прежний состав»[103]103
  Азадовский М.К. Затерянные и утраченные произведения декабристов // Азадовский М. К. Страницы истории декабризма. Иркутск, 1992. Кн. 2. С. 66; ВД. Т. X. С. 49.


[Закрыть].

С 1821 года биографии Пестеля и Юшневского оказываются теснейшим образом связанными. Статус обоих членов Директории был равным, равными были и их полномочия. Полномочия же эти состояли «в надзоре за исполнением установленных обществом правил, в сохранении связи между членами и управами, в назначении председателей по Управам, в принятии членов в бояре и в присоединении к Директории новых членов или председателей». При этом отношения южных директоров строились на взаимном доверии. Согласно показаниям Пестеля они с Юшневским договорились «действовать в случаях, не терпящих отлагательства, именем Директории без предварительного между собою сношения, в полной уверенности, что другой член подтвердит его действие».

Все годы существования заговора Пестель и Юшневский были единомышленниками и верными соратниками. В январе 1822 года, на первом съезде южных руководителей в Киеве, Юшневский, поддерживая Пестеля, еще раз «изъявил согласие» на «продолжение общества». Генерал-интендант оказался полностью в курсе переговоров Южного общества с Польским патриотическим обществом о совместных действиях; в январе 1824 года он – от лица Директории – вынес благодарность за успешные переговоры с поляками Михаилу Бестужеву-Рюмину. Когда же эти переговоры взялся вести сам Пестель, то действовал он «не иначе, как по предварительному совещанию с Юшневским и с его согласия».

В отсутствие Пестеля Юшневский проводил заседания руководителей Южного общества. К нему как к руководителю заговора адресовались южные заговорщики, рассказывая о своих «успехах» по обществу. Вообще, согласно справке, составленной по итогам следствия над Юшневским, он «разделял все злодейские замыслы общества, знал о всех преступных его сношениях, действиях и связях и как начальник сего общества одобрял оные»[104]104
  ВД. Т. IV. С. 111, 161; Т.Х. С. 90–94.


[Закрыть].

Юшневский полностью одобрял и «Русскую Правду» с ее идеей республики и военной диктатуры; был активным сторонником цареубийства. Более того, он помогал Пестелю в работе над «Русской Правдой», редактируя программный документ Южного общества[105]105
  См. об этом: ВД. Т. Х. С. 62–63; Чернов С. Н. Поиски «Русской Правды» П. И. Пестеля. С. 388.


[Закрыть]. Проект этот вполне отвечал политическим воззрениям Юшневского – отмена крепостного права декларировалась в нем в качестве неотложной меры.

Правда, Юшневский не был теоретиком заговора, не стремился – в отличие от Пестеля – и стать военным диктатором. В случае победы Пестель видел его на должности министра финансов в новом правительстве. Вообще он казался многим декабристам, как на юге, так и в Петербурге, фигурой чисто декоративной, важной Пестелю лишь по тому уважению, которым он пользовался во 2-й армии как генерал-интендант.

Собственно, в тайном обществе Юшневский действительно играл вторую роль; ни о каких самостоятельных, не согласованных с Пестелем его инициативах историкам не известно. Более того, за все время пребывания в тайном обществе он принял в заговор только одного нового члена, служившего в тульчинском штабе армейского врача Фердинанда Вольфа. Даже его младшего брата Семена, чиновника канцелярии Витгенштейна, в тайное общество принял Пестель – без ведома генерал-интенданта[106]106
  ВД. М., 1986. Т. XVI. С. 197; Т. Х. С. 93; Т. XII. С. 122; Т. XIX. С. 22.


[Закрыть]. Вообще, до конца 1825 года Юшневский ни разу не позволил себе и публично не согласиться с какой-либо инициативой Пестеля – по крайней мере, сведений об этом не сохранилось.

Однако, анализируя документы, следует признать, что в деле реальной подготовки революции Юшневский был фигурой ключевой и знаковой.

* * *

Назначая в мае 1818 года главнокомандующим 2-й армией генерала от кавалерии Петра Витгенштейна, император, безусловно, учитывал тот факт, что этот генерал был одним из самых прославленных русских полководцев. В 1812 году Отдельный корпус под его командованием остановил наступление наполеоновских частей на столицу России, за что сам Витгенштейн получил почетное прозвище «спаситель Петрополя».

Конечно же, император надеялся, что Витгенштейну, благодаря его репутации и его опыту, удастся справиться с проблемами, одолевавшими армию в послевоенные годы. Проблемы же эти были весьма непростыми.

«Витгенштейновы дружины» были расквартированы на юго-западе России: в Киевской, Подольской, Херсонской, Екатеринославской и Таврической губерниях, а также в Бессарабской области. Они состояли из двух пехотных корпусов (16 пехотных и 8 егерских полков в составе четырех пехотных дивизий), девяти казачьих полков, одной драгунской дивизии, нескольких артиллерийский бригад и пионерных батальонов. Это войско было ничтожно малым по сравнению с расквартированной в западных губерниях 1-й армией, в состав которой, не считая кавалерии и артиллерии, входило пять пехотных корпусов. Естественно, что и сам император, и высшее военное командование сосредотачивали свое внимание прежде всего на 1-й армии.

2-я армия была пограничной: прикрывала протяженную границу с находившимися под протекторатом Турции Дунайскими княжествами – Молдавией и Валахией. Отсюда – целый ворох пограничных проблем: контрабандные перевозки товаров, незаконные переходы границы, приграничный шпионаж. Когда же в 1821 году вспыхнуло восстание молдавских и валашских греков против Турции, война с турками многим современникам представлялась весьма близкой. Граница в любой момент могла стать линией фронта, а 2-я армия – ударной силой русского вторжения на Балканы. Существовала и опасность другого рода: «турецкие банды могли прорваться на русскую территорию»[107]107
  Сыроечковский Б. Е. Балканская проблема в планах декабристов // Очерки из истории движения декабристов. М., 1954. С. 214.


[Закрыть].

Кроме приграничных, во 2-й армии существовали и общеармейские проблемы: продовольствие и снабжение войск, кадровая политика, военная подготовка, армейская дисциплина.

Особой проблемой была борьба с коррупцией в среде высшего армейского командования. Общее армейское неблагополучие ярче всего проявлялось в самой «денежной» области армейского управления – в интендантстве.

Должность генерал-интенданта была в армии одной из ключевых. Генерал-интендант напрямую подчинялся главнокомандующему армией, занимал второе после главнокомандующего место в армейской иерархии. Это второе место он делил с начальником армейского штаба. Для осуществления своих обязанностей генерал-интенданту был положен большой штат сотрудников – собственная канцелярия и полевая провиантская комиссия во главе с армейским генерал-провиантмейстером. Полевой провиантской комиссии подчинялись корпусные комиссионерства – органы, отвечающие за обеспечение продовольствием отдельных корпусов.

Армейский генерал-интендант имел доступ к большим деньгам: именно он составлял армейский бюджет. Согласно принятому в 1812 году «Учреждению для управления большой действующей армией» «должность» генерал-интенданта состояла также в «исправном и достаточном продовольствовании армии во всех ее положениях съестными припасами, жалованьем, одеждою, амунициею, аптечными веществами, лошадьми и подводами».

В 1820-х годах снабжение армии хлебом и фуражом осуществлялось централизовано, на бюджетные деньги. Армия имела постоянные армейские магазины – склады, из которых близлежащие военные части получали продовольствие. Заготовление хлеба и фуража, заполнение магазинов всецело подлежали ответственности генерал-интенданта. Заполнялись же магазины прежде всего с помощью открытых торгов, к которым приглашались все желающие. Правильная организация торгов, заключение контрактов («кондиций») с поставщиками по выгодным для казны ценам, контроль за «исправностью» поставок – все это входило в «зону ответственности» генерал-интенданта.

Генерал-интендант лично отвечал и за устройство дорог, по которым могла двигаться армия («военных дорог»), был обязан устраивать вдоль этих дорог продовольственные пункты («эшелоны магазинов и свалок продовольствия»). Ответственность, возложенная законом на генерал-интенданта, многократно увеличивалась в случае начала военного похода. Согласно тому же «Учреждению…» при объявлении военного положения генерал-интендант автоматически становился генерал-губернатором всех губерний, в которых были расквартированы армейские части[108]108
  Учреждение для управления большой действующей армией. СПб., 1828. Отд. III. С. 3; Отд. VI. С. 41–42; Отд. III. С. 3.


[Закрыть].

Между тем, 2-й армии с генерал-интендантами явно не везло. С 1817 по 1819 год на этой должности сменилось четыре человека. И все они – в большей или меньшей степени – оказались замешанными в коррупции и доносах на собственное начальство.

Естественно, что главнокомандующему, которому пришлось решать все эти проблемы, были необходимы лично преданные сотрудники. В 1818 году, практически сразу же по прибытии Витгенштейна к армии, огромное влияние в штабе приобретает штабс-ротмистр Павел Пестель – начальник канцелярии главнокомандующего. Даже в Петербург из 2-й армии просочились слухи, что Пестель «все из него (т. е. Витгенштейна) делает» и что без участия «графского адъютанта» в штабе не принимается ни одно серьезное решение[109]109
  Переписка П. Д. Киселева и А. А. Закревского. Т. 78. С. 195.


[Закрыть].

В конце 1821 года Пестель покинул штаб – в связи с назначением полковым командиром Вятского пехотного полка. Однако он по-прежнему был дружен со штабными офицерами, многие из которых к тому же состояли в заговоре. Положение штабных заговорщиков с его уходом не пошатнулось – во многом благодаря тому, что влияние в делах сохранил армейский генерал-интендант, статский советник Алексей Юшневский, занимавший эту должность с декабря 1819 года.

Казалось бы, в связи с этим назначением перед заговорщиками открылись головокружительные финансовые возможности. Юшневский, получивший право распоряжаться деньгами армейского бюджета, мог, подобно своим предшественникам, понимать это право «расширительно». И тратить казенные деньги на нужды заговора.

Подтверждение этому найти нетрудно: в 1828 году, через два года после ареста и осуждения, на Юшневского был наложен огромный начет по интендантству. Согласно справке, составленной III Отделением Собственной Его Императорского Величества канцелярии, «по требованию Временного счетного отделения интендантства 2-й армии здешнее губернское правление (губернское правление Подольской губернии. – О.К.) предположило взыскать с селения Хрустовой 326 018 руб. 49 ¹/₂ коп., обращенных на ответственность бывшего генерал-интенданта Алексея Юшневского». На деревню Хрустовую – имение бывшего интенданта, которым, после смерти отца и до своего осуждения, он владел вместе с братьями, было наложено запрещение[110]110
  Государственный архив Российской Федерации (далее – ГАРФ). Ф. 109, Оп. 1, 1 эксп. Д. 61. Ч. 230.


[Закрыть]. Декабрист А. Е. Розен, отбывавший каторгу вместе с Юшневским, рассказал в мемуарах о том, что разбирательство по интендантским делам «огорчало Юшневского в тюрьме потому, что если бы комиссия при ревизии обвинила его в чем-нибудь, то он был бы лишен возможности оправдаться».

Но тот же Розен описывает «радость и восторг старца, когда по прошествии восьми лет прислали ему копию с донесения комиссии высшему начальству, в коей было сказано, что бывший генерал-интендант 2-й армии А. П. Юшневский не только не причинял ущерба казне, но, напротив того, благоразумными и своевременными мерами доставил казне значительные выгоды».

«Первое чувство, произведенное во мне известием о разрешении от начета, было – удивление. В положении моем я считал это несбыточным. Благоговею перед правосудием, оправдавшим беззащитного!» – писал он по этому поводу брату Семену[111]111
  Розен А. Е. Указ. соч. С. 267; Письма декабриста Алексея Петровича Юшневского и его жены Марии Казимировны из Сибири. Киев, 1908. С. 126.


[Закрыть].

И если власти посчитали возможным официально оправдать каторжника в служебных преступлениях – значит, начет действительно был ошибочным. А Юшневский честный чиновник, не наживался на продовольственных подрядах и не присваивал казенных денег – пусть даже и для благородной цели революции в России. Для этой самой цели Юшневский использовал не украденные из казны деньги, а свое служебное положение.

* * *

Давно замечено, что начало 1823 года – совершенно особый период в жизни Южного общества, «значительная дата»[112]112
  Нечкина М. В. Движение декабристов. Т. 1. С. 396.


[Закрыть], период резкой активизации деятельности заговорщиков. В январе этого года в Киеве состоялся очередной – второй по счету – съезд южных руководителей. Это был самый важный съезд в истории общества: ни на одном совещании ни до, ни после него столь масштабные решения не были обсуждаемы и принимаемы. При этом и форма проведения съезда была не похожа на большинство подобных совещаний. Вместо разговоров «между Лафитом и Клико» было организовано официальное заседание с формальным голосованием по обсуждавшимся вопросам.

На съезде, кроме Пестеля и Юшневского, присутствовали Сергей Волконский, Василий Давыдов, Сергей Муравьев-Апостол и юный, только недавно принятый в заговор Михаил Бестужев-Рюмин. Согласно показаниям Бестужева-Рюмина и Давыдова Пестель, председательствовавший на съезде, «торжественно открыл заседание» и предложил на обсуждение несколько теоретических вопросов: относительно введения в России республиканского правления, формы будущих демократических выборов («прямые» или «косвенные»), планировавшегося после революции передела земельной собственности, религиозного устройства будущего государства.

Говорили и о тактических установках будущей революции: Пестель утверждал, что «действие» надо начинать в Петербурге «яко средоточии всех властей и правлений» и что задача Южного общества состоит в «признании, поддержании и содействии» петербургским революционерам. Возражая ему, Сергей Муравьев предлагал немедленные и решительные действия на юге.

Главный вопрос, который Пестель поставил перед участниками съезда, – вопрос о цареубийстве в случае начала революции. Бестужев-Рюмин показывал: «Пестель спросил потом у нас: согласны ли мы со мнением общества о необходимости истребления всей императорской фамилии. Мы (имеются в виду сам автор показаний и его друг Сергей Муравьев-Апостол. – О.К.) сказали, что нет. Тут возникли жаркие и продолжительные прения: Муравьев в своем мнении устоял, а я имел несчастие убедиться доводами Пестеля». Сведения эти подтверждал и Сергей Муравьев: «Мнения членов были: Пестеля, Юшневского, В. Давыдова, князя Волконского: истребить всех. Бестужева: одного государя. Мое: никого».

Несмотря на «жаркие и продолжительные прения» о теоретической возможности «истребления» императорской фамилии Пестель заставил собравшихся рассматривать этот вопрос и в практической плоскости. Он вынес на обсуждение свой проект разделения будущего революционного действия на «заговор» и «собственно революцию».

«Заговор», по мнению Пестеля, должен быть осуществлен особым «обреченным отрядом» людей, формально не принадлежавших к обществу. Целью этого «заговора» было цареубийство, а возглавить «обреченный отряд» мог бы, по мысли руководителя заговора, его старый приятель Михаил Лунин – человек, известный своей решительностью и отвагой. «Ежели бы такая партия была составлена из отважных людей вне общества, то сие бы еще полезнее было», – показывал на следствии сам Пестель[113]113
  ВД. Т. IX. М., 1950. С. 111; Т. Х. С. 232; Т. IV. С. 101–102, 278, 180.


[Закрыть]. Совершенное в столице цареубийство должно было стать сигналом к началу «собственно революции» – революционного выступления армии.

Анализируя «повестку дня» киевского съезда 1823 года, нельзя не увидеть в ней целый ряд нелогичных моментов. Так, например, согласно идеям того же Пестеля после победы революции надлежало установить многолетнюю диктатуру Временного революционного правления – а не проводить «прямые» или «косвенные» выборы. Не имело практического смысла и обсуждение вопроса об «обреченном отряде»: людей, готовых в него войти, у Пестеля не было, а с Михаилом Луниным он, служа в Тульчине, много лет не виделся. Цареубийство же как необходимый элемент революционного плана было принято уже давно, при образовании в 1821 году Южного общества.

Представляется, что главная задача проводившего съезд Пестеля была вовсе не в обсуждении совершенно не актуальных проблем. Задача была в другом: добиться единства главных участников заговора. Сергей Волконский, один из ближайших друзей Пестеля, посвященный во многие его планы, впоследствии писал в мемуарах: южная Директория использовала обсуждение проектов цареубийства как «обуздывающее предохранительное средство к удалению из членов общества; согласие, уже не дававшее больше возможности к выходу, удалению из членов общества». По законам Российской Империи «умысел» на цареубийство приравнивался к самому «деянию» – и тот, кто согласился на эту меру, подвергался «полной ответственностью за первоначальное согласие»[114]114
  Волконский С. Г. Указ. соч. С. 367.


[Закрыть]. Сурово должен был быть наказан и тот, кто знал об этом умысле, но не донес на него властям.

И здесь логично поставить вопрос о том, почему именно в начале 1823 года Пестелю понадобилось подобным образом цементировать свою организацию. Ответ можно найти, анализируя служебную деятельность Алексея Юшневского.

В самом начале 1823 года, очевидно, за несколько дней до киевского съезда, генерал-интендант составил и отправил в Петербург, в Главный штаб, смету армейских расходов на 1823 год. Конкретную сумму заявленного бюджета установить на сегодняшний день не удалось. Но документы свидетельствуют: для содержания 2-й армии Юшневский запросил сумму в несколько раз большую, чем та, которой армия «довольствовалась» раньше. Бюджет увеличивался несмотря на то, что торги по поставкам продовольствия для армии на 1823 год оказались на редкость удачными для казны: удалось сэкономить 1 миллион 600 тысяч рублей[115]115
  Заблоцкий-Десятовский А. П. Граф П. Д. Киселев и его время. Т. 1. СПб., 1882. С. 230.


[Закрыть].

Судя по резкой и мгновенной реакции царя и последовавшими за этим событиями, предполагаемое увеличение бюджета было значительным. И в данном случае возмущение царя можно понять: в 1823 году не намечалось ни войны, ни передислокации крупных подразделений. Экономика страны была в тяжелейшем кризисе, вызванном постоянными войнами начала XIX века. За полгода до представления сметы Александр I особым «рескриптом» объявил «необходимость в уменьшении государственных расходов на 1823 год»[116]116
  РГВИА. Ф. 1. Оп. 1. Т. 3. Д. 5384. Л. 1–5 об., 2.


[Закрыть]. По военному ведомству в целом эти расходы должны были, по мысли императора, уменьшиться на 37 миллионов рублей[117]117
  Заблоцкий-Десятовский А. П. Указ. соч. Т. 1. С. 197.


[Закрыть].

Неосторожные действия генерал-интенданта, сразу же попавшего под подозрение в «злом умысле», можно, конечно, попытаться объяснить заботой о нуждах армии. Однако вряд ли Юшневского настолько волновали армейские нужды, что ради них он был готов даже открыто нарушить предписание императора. Вернее другое: именно в 1823 году южные заговорщики планировали начать военную революцию. Для движения армии требовались деньги – и Юшневский попытался их добыть вполне легально, путем увеличения бюджета.

Между тем, если принять эту версию, то тогда понятна и настойчивость Пестеля, заставившего участников киевского съезда обсуждать цареубийство и формально голосовать за него. Главные деятели тайного общества, не посвященные в «план 1823 года», должны были, не задумываясь, поддержать революцию. Собственно, после киевского съезда иного выбора у них не осталось. Выступить против действий Пестеля и Юшневского они просто не могли – за согласие на цареубийство всем им грозила смерть.

1823 год – год резко возросшей активности эмиссаров Пестеля в Петербурге. В феврале этого года, сразу же после съезда, в столицу отправляются сразу два его участника – Сергей Волконский и Василий Давыдов. Некоторое время спустя вслед за ними едет не участвовавший в съезде, но весьма информированный в делах общества князь Александр Барятинский. Все трое эмиссаров имели при себе письма Пестеля к одному из северных руководителей – Никите Муравьеву, руководителю созданного за год до того Северного общества. Никиту Муравьева, своего старинного друга, Пестель в 1823 году не без оснований считал собственным единомышленником в столице. Цель этих поездок, по словам Волконского, состояла в том, чтобы «учредить связь чрез Никиту Муравьева между северной и южной управами».

Попавшие потом в экстремальную ситуацию следствия, и Пестель, и его эмиссары согласно показывали, что цель этих поездок – теоретические разговоры с Никитой Муравьевым о слиянии двух обществ и о будущей российской конституции. Исключение составляют лишь показания Барятинского – человека слабого, оказавшегося совершенно сломленным еще в самом начале следствия и поэтому активно с ним сотрудничавшего. Согласно Барятинскому Пестель поручил ему устно передать Никите Муравьеву, что южные заговорщики «непременно решились действовать в сей год». От Муравьева Пестель потребовал «решительного ответа»: «могут ли и хотят ли» северяне «содействовать нашим усилиям»[118]118
  ВД. Т.Х. С. 157, 284.


[Закрыть].

Видимо, испугавшись своего признания, Барятинский тут же оговорился, что Пестель не собирался в 1823 году начинать восстание, а желал только «возбудить» в петербургских заговорщиках «более деятельности». Но вряд ли Пестель решился бы на такую грубую и примитивную ложь – даже во имя благой цели объединения обществ и активизации действий северных лидеров. Судя по действиям Пестеля и Юшневского, «план 1823 года» был реальным. Никита Муравьев действительно мыслился южными директорами как человек, способный организовать в столице его поддержку.

План этот провалился. Никита Муравьев испугался активности южных эмиссаров; император Александр I не утвердил бюджет. Более того, после этой истории у генерал-интенданта, не рассчитавшего политической конъюнктуры, начались крупные служебные неприятности. В феврале 1823 года император отправил во 2-ю армию ревизора – непосредственного начальника Юшневского «по провиантской части», генерал-провиантмейстера и директора провиантского департамента Военного министерства Андрея Абакумова.

И несмотря на то, что выводы Абакумова оказались в целом благоприятными для генерал-интенданта, в глазах высшего военного начальства Юшневский потерял прежнюю репутацию безупречного чиновника. За его действиями стали пристально следить – и делали это в обход Витгенштейна.

* * *

О том, из каких средств оплачивать будущую революцию, декабристы задумывались еще со времен Союза благоденствия. Так, например, «предприимчивый» генерал Михаил Орлов предлагал завести фальшивомонетный станок; идея эта была с негодованием отвергнута.

Вообще же в среде декабристов высказывались две прямо противоположные точки зрения на, так сказать, «источник финансирования» их предприятия. Одна, более «прагматическая», оправдывала использование в революционных целях казенных средств: так, например, подпоручик Бестужев-Рюмин предлагал воспользоваться казенными ящиками полков. «Я чужой собственности не касался и не коснусь», – с негодованием возражал ему командир Полтавского полка полковник Василий Тизенгаузен.

Тизенгаузен был сторонником другой точки зрения, «идеалистической»: он предлагал во имя будущей революции сделать складчину среди членов тайного общества. «Я же для такого благого дела, каково освобождение отечества, пожертвую всем, что имею, ежели бы и до того дошло, чтоб продавать женины платья», – говорил он[119]119
  Там же. М.: 1954. Т. XI. С. 306; Т. IX. С. 61.


[Закрыть].

В этих спорах голос Пестеля не был слышен. В данном случае председатель Директории предпочитал не рассуждать, а действовать.