Текст книги "Стихотворения"

Автор книги: Огюст Барбье

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 5 страниц)

Есть дьявольский котел, известный всей вселенной

Под кличкою Париж; в нем прозябает, пленный,

Дух пота и паров, как в каменном мешке;

Ведут булыжники гигантские к реке,

И, трижды стянутый водой землисто-гнойной,

Чудовищный вулкан, чей кратер беспокойный

Угрюмо курится, – утроба, чей удел

Служить помойкою для жульнических дел,

Копить их и потом, внезапно извергая,

Мир грязью затоплять – от края и до края.

Перевод Д. Бродского

ЖЕРТВЫ

В ту ночь мне снился сон... В отчаянье, в смятенье

Вкруг сумрачного алтаря

Все шли и шли они, бесчисленные тени,

И руки простирали зря.

У каждого на лбу – кровавое пыланье.

Так, исчезая без следа,

Плелись, ведомые на страшное закланье,

Неисчислимые стада;

И старцы римские передо мной воскресли.

Печально двигались они,

И каждый смерть нашел в своем курильном кресле

В годину варварской резни;

И юноши прошли с горячим сердцем, славно

Пример подавшие другим,

Что полным голосом пропели так недавно

Свободе благодарный гимн;

И моряки прошли, опутанные тиной,

С песком в намокших волосах,

Что были выброшены гибельной пучиной

На чужестранных берегах;

Я видел клочья тел, сжигаемых в угоду

Обжорству медного быка,

Чья гибель пред лицом державного народа

Была страшна и коротка;

А дальше – кровью ран как пурпуром одеты.

Униженные мудрецы,

Трибуны пылкие, блестящие поэты,

Застреленные в лоб борцы;

Влюбленные четы и матери, с рыданьем

К себе прижавшие детей,

И дети были там... и крохотным созданьям

Страдать пришлось еще лютей;

И все они, – увы! – с отвагой беззаветной

Свои отдавшие сердца,

Лишь справедливости они молили тщетно

У всемогущего творца.

Перевод П. Антокольского

ТЕРПСИХОРА

Пускай колокола, раскачиваясь мерно,

Скликают парижан к молитве суеверной.

В их легкомысленной и суетной душе

Былая набожность не теплится уже.

Пускай озарена свечами церковь снова,

Пускай у древних плит, у алтаря святого

Свой покаянный лоб священник разобьет,

Тут христианства нет, оно не оживет.

Тут благоденствует унылый демон скуки.

Повсюду протянул он высохшие руки

И душит сонными объятьями умы.

Чтоб избежать его расположенья, мы

Согласны за полночь распутничать в столице

И с забулдыгами гулять и веселиться;

Мы откликаемся, куда бы ни позвал

Смех сатурналий, наш парижский карнавал.

Когда-то краткое безумье карнавала

Для бедняков одних бездомных ликовало.

Шумел бульвар на их последние гроши,

Ватаги ряженых плясали от души.

Сегодня голытьбы не знает сцена эта,

Для знати бал открыт и для большого света.

Тут именитые теснятся у ворот,

Став подголосками всех рыночных острот.

Затем мыслители, забыв свои ученья

И любопытствуя, где лучше развлеченья,

Являются в театр и похотливо ждут,

Что ныне спляшет чернь, чему учиться тут.

Как это описать, что танец означает?

Здесь пальму первенства распутник получает,

Пока смычок визжит и барабан слегка

Танцоров раскачал под говор кабака,

И в лад мелодии прокуренное горло

Брань непотребную как крылья распростерло.

Все маски сброшены. За ними сброшен стыд.

И женщина глазам пропойц предстоит,

Опьянена толпой, бесстыжая, нагая,

Без околичностей жеманство отвергая.

Мужчина ей мигнет, и женщина встает,

И побежит за ним, и песню запоет,

И обезумеет, и на подмостки прыгнет,

И бросится к нему, и толстой ляжкой дрыгнет.

А тот, кто вызывал ее распутный смех,

Хватает женщину и на глазах у всех,

Как бешеный тритон наяду тащит в воду,

С добычею своей насилует природу,

Изображает срам, которого и зверь

Не в силах выдумать. А между тем теперь

Срамному зрелищу повсюду рукоплещут,

И упиваются им жадно, и трепещут.

Но зал колеблется, чего-то ждет. И вдруг

Открылся общий бал. Схватились сотни рук.

Потом сплелись тела. Неистовым галопом

Мгновенно вымыты подмостки, как потопом.

Пыль поднялась столбом, клубится по углам,

Пыль занавесила миганье тусклых ламп.

Качнулся потолок в глазах безмозглых пьяниц.

Все победила плоть, всех обездушил танец.

Сметает всех и все безумный хоровод.

Так шторм беснуется на ложе пенных вод,

Так ветер сосны гнет, в объятия схватив их,

Так мечется в степи табун кобыл ретивых,

Так львы рычат во рвах... – Но если ты проник

В лихое общество, как робкий ученик,

И слабою рукой упустишь стан подруги,

Конец! Ты проиграл на этом бранном круге.

И если упадешь, как жалко ни вопи

Никто не слушает в кружащейся цепи.

Бездействует душа во время пляски страшной.

И мчится хоровод стоногий, бесшабашный,

Несется по телам простертым и едва

Не топчет лучшие созданья божества.

Перевод П. Антокольского

ЦАРИЦА МИРА

Могучий Гутенберг, германец вдохновенный!

Когда-то мужественно ты

Омолодил своей находкой дерзновенной

Земли дряхлеющей черты.

На рейнском берегу, в ночи животворящей,

Свободу гордую любя,

О, как ты прижимал ее к груди горящей

В тот миг, блаженный для тебя!

Как радовался ты, как веровал сердечно,

Что мать суровая родит

Ребенка красоты и силы безупречной,

Который землю победит.

В преклонном возрасте пришел ты к вечной ночи

И опочил в сырой земле,

Как потрудившийся весь долгий день рабочий,

Спокойно дремлющий во мгле.

Увы! Как ни светлы заветные надежды,

С тобой дружившие тогда,

Как тихо ни смежил ты старческие вежды,

Устав от честного труда,

Но в целомудренных объятиях – блаженства

Небесного не заслужил

И не вдохнул в свое творенье совершенства,

Свойств материнских не вложил.

Увы! Так свойственно, так суждено от века:

Страдая, веруя, борясь,

Чистейшая душа простого человека

Погибнет, втоптанная в грязь.

Сначала в облике бессмертного творенья

Все наши радует глаза:

И светлое чело, и пристальное зренье,

Что отражает небеса;

И звонкость голоса, могучего, как волны,

Как нестихающий прибой,

Когда он, тысячами отголосков полный,

Покрыл вселенную собой;

И зрелище, когда неправда вековая,

С печатью встретившись в упор,

Поникла, кандалы и цепи разбивая

И опуская свой топор;

И гармоническая сила созиданья,

Наполнившая города,

И стройный хор искусств, и строгий голос знанья

Во славу мира и труда,

Все так чарует нас, так мощно опьяняет,

Так упоительно горит,

Как будто это май влюбленного пленяет,

О светлом счастье говорит.

Пред Гутенберговым божественным твореньем

Не позабудем – я и ты,

Что старец подарил грядущим поколеньям

Весь мир грядущей красоты.

Но если пристальней и ближе приглядеться

К бессмертной дочери его

И если, осмелев, ей предложить раздеться,

Сойти с подножья своего,

Тогда бессмертное, сверкающее тело

Разочарует, – видит бог!

И явится глазам вознею оголтелой

Чудовищ, свившихся в клубок!

Мы обнаружим там собак охрипших свору,

Облаивающих страну,

Зовущих города к всеобщему раздору

И накликающих войну;

Отыщем скользких змей, что гения задушат,

Едва расправит он крыла,

И жалом клеветы отравят и разрушат

Надгробье мертвого орла;

Найдем обжорливых, драконовидных гадин,

Что за червонец иль за грош

Пускают по миру, распространяют за день

Потоком льющуюся ложь;

Мы табуны страстей продажных обнаружим,

Все осквернившие вокруг,

Которые живут и действуют оружьем

Клыков и загребастых рук.

Какое зрелище! Бывает, что при виде

Всей этой свалки нечистот

На самого тебя, о Гутенберг, в обиде,

Смутится этот или тот

Достойный гражданин, и глухо он застонет,

Оплакав общую беду,

И молча на руки он голову уронит,

Пылающую, как в бреду,

И обвинит во всем неправедное, злое,

Безжалостное божество,

И самого тебя объявит с аналоя

Лихим сообщником его,

И проклянет за то, что ты трудился честно,

Свободу гордую любя,

И, наконец, начнет кричать он повсеместно,

Что лучше б не было тебя!

Перевод П. Антокольского

МАШИНА

Вы, следопыты тайн, хранимых божеством,

Господствующие над косным веществом,

Создатели машин, потомки Прометея,

Стихии укротив и недрами владея,

Вы подчинили их владычеству ума.

И славит деспотов природа-мать сама.

И дочь ее земля так жертвенно-бесстрастно

Все клады вам вручить заранее согласна

И позволяет рыть, дробить и мять себя,

Свои бесценные сокровища губя,

Ну что ж! Титанам честь. Я славлю ваше племя!

Но и сообщников я вижу в то же время,

И Гордость среди вас я вижу и Корысть,

Они готовятся вам горло перегрызть.

У них есть мощные и бешеные слуги,

До срока под ярмом, до времени в испуге.

Но к мятежу зовут их злые голоса,

Но грозный их огонь ударит вам в глаза.

И вырвутся они, как хищники из клеток,

И прыгнут на своих хозяев напоследок,

Слепые чудища накинутся на вас,

От ваших мук еще жесточе становясь.

Какой же вы лихвой заплатите за недра,

Что раскрывала вам сама природа щедро!

Каким тягчайшим злом иль хитростью какой

Искупите вы нож в ее груди нагой!

Настанет черный день, он мертвых не разбудит!

Так ни одна из войн убийственных не кутит,

Народы целые сойдут живыми в ад.

Обломки туловищ под облака взлетят.

Тела раздавленных, попавших под колеса,

Под шестерни машин, низвергнутся с откоса.

Все пытки, наконец, что Дант изобретал,

Воскреснув, двинутся на городской квартал,

Наполнят каждый дом и двор рекою слезной!

Тогда поймете вы, поймете слишком поздно:

Ты хочешь царствовать среди огня и волн,

Будь мудрым, словно бог, будь благодати полн.

Божественный огонь, что знанием назвали,

Употреблен во зло, раздуешь ты едва ли.

Враг низменных страстей, он не позволит впредь

Вам деньги загребать и в чванстве ожиреть.

Нет! Знанье на земле дается человеку

Для целей праведных, для чистых дел от века,

Чтоб уменьшались тьмы несчетных бед и зол,

Вершащих над людьми свой черный произвол,

Чтоб исцелился ум от грубых суеверий,

Чтоб человек открыл все тайники и двери,

Чтоб язвы нищеты исчезли без следа,

Чтоб радовался тот, кто не жалел труда,

Вот в чем могущество и существо познанья!

Смиренно чтите их! Иначе в наказанье

Орудье выскользнет из неумелых рук

И сразу в мстителя преобразится друг.

Машина, смертные, в работе человечьей

Как богатырь Геракл, боец широкоплечий,

Геракл, на высях гор и в глубине лесов

Разящий подлых змей и кровожадных львов,

Друг, осушающий туман болот прибрежных

И укрощающий волненье рек мятежных.

С дубинкою в руках, с колчаном за спиной

Он облегчает нам тяжелый труд земной.

Но этот же Геракл оглох от пенья фурий,

По всей Фессалии прошел он дикой бурей.

Шла кровь из мощных жил, раздувшихся на лбу,

С природой-матерью он затевал борьбу.

Напрягши мускулы, согнувши бычью выю,

Он за волосы влек громады вековые,

Расшатывал дубы и сосны корчевал.

И сына милого Геракл не узнавал.

Схватил он мальчика ручищею железной,

Страх, жалобы и плач – все было бесполезно.

Ребенка трижды он взметнул над головой

И в пропасть черную швырнул подарок свой!

Перевод П. Антокольского

ПРОГРЕСС

Какая надобность в картинах, что широко

История рисует нам?

В чем смысл ее страниц, крутых ее уроков,

Навеки памятных сынам,

Когда воскрешены все крайности, все беды,

Все заблуждения времен

И путь, которым шли на гибель наши деды,

Так рабски нами повторен?

О жалкие глупцы! Июльский день был ярок.

И, увенчав чело листвой,

Мы пели, полные воспоминаний ярых,

Мотив свободы огневой.

Ее священный хмель звучал в раскатах хора,

Но мы не знали, что таит

Вторая встреча с ней. Не знали мы, как скоро

За все расплата предстоит.

Нам снился светлый день, безоблачно-прозрачный,

Густая летняя лазурь.

А время хмурилось, оно дышало мрачно

Дыханием грядущих бурь.

История отцов нам заново предстала;

Кровь жертвенная потекла.

Дрожали матери. Всю ночь свинцом хлестало.

Тревога грозная росла.

Мы увидали все: и пошлость, и распутство,

И низменнейшую корысть,

И грязь предательства, и грубое искусство

Любому горло перегрызть,

И мщенье черное, и подлое бесчестье,

И усмиренье мятежа,

И штык, пронзивший мать, пронзивший с нею вместе

Дитя, прильнувшее, дрожа.

И поднялась тогда над веком вероломным

Злодейства прежнего рука

Как доказательство, что мир в пути огромном

Не сдвинулся на полвершка.

Перевод П. Антокольского

IL PIANTO

x x x

Как грустно наблюдать повсюду корни зла,

На самый мрачный лад петь про его дела,

На небе розовом густые видеть тучи,

В смеющемся лице – тень скорби неминучей!

О, счастлив взысканный приветливой судьбой!

В искусстве для него все дышит красотой.

Увы, я чувствую – когда моей бы музе

Шестнадцать было лет, я в радостном союзе

С весной ее живой, в сиянье новых дней,

Позабывать бы мог печаль души своей.

Рождались бы в душе чудесные виденья,

Я часто бы бродил лугами в дни цветенья,

По прихоти своей в безумном счастье пел

И хоть бы этим мог свой скрашивать удел!

Но слышу я в ответ рассудка строгий голос,

Который говорит: "Как сердце б ни боролось,

Знак на челе давно ты носишь роковой,

Ты мечен черною иль белой полосой,

И вопреки всему за грозовою тучей

Обязан ты идти, одолевая кручи,

Склоняя голову, не смея вдаль взглянуть,

Не ведая, кому и руку протянуть,

Пройдешь ты этот путь, назначенный судьбою..."

Покрыто надо мной все небо пеленою,

Весь мир мне кажется больницей, где я сам,

Как бледный врач, бродя меж коек по рядам,

Откинув простыни, заразы грязь смываю,

На раны гнойные повязки налагаю.

Перевод Вс. Рождественского

ОТЪЕЗД

Альпийский встал хребет ко мне спиной своей:

Синеющие льды, обрывистые кручи,

Утесы голые, где сумрачные тучи

Ползут на животе, цепляясь меж камней.

Пускай шумит поток над головой моей,

Свергаясь со скалы среди грозы ревучей,

Пусть вихри, из теснин прорвавшись стужей жгучей,

Кромсают грудь мою, как острием ножей!

Я все-таки дойду – я в это верю страстно

К цветущим пажитям Флоренции прекрасной,

К крутым холмам Сабин, в Вергилия страну,

Увижу солнца блеск, Сорренто над заливом

И, лежа на траве в забвении ленивом,

Прозрачный воздух твой, о Иския, вдохну!

Перевод Вс. Рождественского

МАЗАЧЧИО

Ах, есть ли что для нас ужасней и грустней,

Чем это зрелище, давящее, как своды:

Божественный народ под бременем невзгоды,

Таланты юные, что гибнут в цвете дней!

Мазаччио, ты жил в век горя и скорбей,

Дитя, рожденное для счастья и свободы,

Твой облик говорит про горестные годы;

Сведенный скорбью рот и мрачный блеск очей.

Но смерть твоя пришла и кисть остановила.

На небесах искусств ты – яркое светило,

Звезда, взошедшая, чтоб тотчас же упасть!

От яда ты погиб и юным и любимым.

Но все равно тебя огнем неотвратимым

Сожгла бы гения мучительная страсть!

Перевод Вс. Рождественского

МИКЕЛАНДЖЕЛО

Как грустен облик твой и как сухи черты,

О Микеланджело, ваятель дивной силы!

Слеза твоих ресниц ни разу не смочила,

Как непреклонный Дант, не знал улыбки ты.

Искусству отдавал ты жизнь и все мечты.

Свирепым молоком оно тебя вспоило,

Ты, путь тройной свершив, до старости унылой

Забвенья не нашел на лоне красоты.

Буонарроти! Знал одно ты в жизни счастье;

Из камня высекать виденья грозной страсти,

Могуществен, как бог, и страшен всем, как он.

Достигнув склона дней, спокойно-молчаливый,

Усталый старый лев с седеющею гривой,

Ты умер, скукою и славой упоен.

Перевод Вс. Рождественского

АЛЛЕГРИ

Мой христианский дух терзает червь безверья,

Но посреди души искусства столп высок

Сонм высших сил его в священный свет облек,

Как освещает луч плиту в глухой пещере.

Аллегри, голос твой я слышу в Мизерере,

Он мощно сквозь века звучит, суров и строг,

К святым местам ведет твой сдержанный смычок,

К ногам Спасителя, к высокой райской сфере,

Пленясь, моя душа, – хотя она чужда

Божественной любви, – летит с тобой туда,

Где голос твой звучит у райского порога.

Как Перуджино встарь, вглядевшись в вышину

Я вижу праведных, одетых в белизну,

Которые поют и славословят Бога.

Перевод А. Парина

РАФАЭЛЬ

Будь славен, Рафаэль, будь славен, яркий гений!

Твой юношеский пыл, твой ясный дар я чту.

Везде, где чувствуют, где любят красоту,

Да воспоет тебя поток благословений!

Я не видал лицо бледней и совершенней,

Прекрасней – волосы, священней – чистоту;

Подобно лебедю, ты смотришь в высоту,

Готовый взвиться ввысь стезею откровений.

Нет, ни один их тех, кто хоть единый раз

Изведал власть твоих богоподобных глаз,

Не сможет позабыть черты твои святые;

Ты белой лилией царишь у них в сердцах,

Как ангел, день и ночь поющий в небесах,

Или как новый сын заступницы Марии.

Перевод А. Ларина

КОРРЕДЖО

О мать Аллегри, град – обитель христианства!

Великими детьми, о Парма, будь горда!

Я видел пышный Рим, другие города

Повергнувший бичом языческого чванства,

Я видел прах Помпеи – пурпурное убранство

На ложе римлянки, остывшем навсегда,

Я видел, как влекла эгейская вода

Дневное божество в глубь своего пространства.

Я видел в мраморе застывшие черты,

Но не сравню ни с чем стыдливой простоты

В одежде, словно свет, нарядной и воздушной;

Ведь эта простота – венок, что увенчал

Твое чело и власть над человеком дал

Твоим творениям, Корреджо простодушный.

Перевод А. Ларина

ЧИМАРОЗА

Рожденный в той стране, где чист лазури цвет,

С нежнейшим именем, в котором лир звучанье,

Беспечной Музыки веселое дыханье,

Певец Неаполя, любил ты с юных лет.

О Чимароза! Где другой такой поэт,

Чье озаренное весельем дарованье

На лица, полные угрюмого молчанья,

Могло бы так легко отбросить счастья свет!

Но в упоении бездумного успеха,

В бубенчиках шута, под тонкой маской смеха,

Ты сердце нежное хранил в груди своей.

Прекрасен гений твой, мечты всегда живые!

Не поступился ты ничем для тирании

И пел свободе гимн, томясь среди цепей.

Перевод Вс. Рождественского

КЬЯЙЯ

Сальватор

Завидую тебе, рыбак! Какое счастье

Работать, как и ты: тянуть умело снасти,

Челн на берег тащить и вдоль его бортов

Сушить на солнце сеть, принесшую улов!

Завидую тебе! Лишь солнце за Кипрею

Уйдет с пурпурною туникою своею,

Хотел бы я, как ты, под легкий шум волны

Следить за тем, как ночь к нам сходит с вышины.

Брат, я живу в тоске, смертельной и ужасной;

Мне больше родина не кажется прекрасной,

И для моих очей Неаполь золотой

Закрыл свои сады – цветущий рай земной.

Природы вечное вокруг благоуханье,

И воздух, каждое ласкающий созданье,

И эти небеса, пленяющие взгляд,

И бледный свет зари, и розовый закат,

Залив среди холмов, где в голубом просторе,

Как лебеди, скользят рыбачьи лодки в море,

Дымящийся вулкан, дома в садах густых

И память детских лет – беспечных лет моих,

Ничто не оживит души моей унылой!

Смеющихся тонов судьба меня лишила,

Черны теперь мои картины, словно ночь.

Палитру я разбил, отбросил кисти прочь,

В полях, в жестокий зной, по мостовым из лавы,

Как жалкий раб, брожу, презрев соблазны славы.

Рыбак

Брат, мне понятен вздох, тебе теснящий грудь,

И то, что у тебя сейчас безумья путь,

И то, что волосы твои с обычной ленью

На обветшалый плащ спадают мрачной тенью;

Понятно, почему так бледен ты сейчас

И почему, как вор, поднять не смеешь глаз.

Ты грустен не один. Твоя печаль близка мне.

Я крепок, закален, но тоже не из камня.

Я чувствую, как ты, что наш лазурный свод,

Закрытый тучами, и мне луча не шлет.

Да кто бы мог сейчас в разубранной одежде

Венчать себя лозой, как то бывало прежде,

И в паре с девушкой, поднявшей тамбурин,

Под тарантеллу вновь плясать среди маслин?

Кто мог бы, опьянясь мелодией, невинно

Увлечься плясками Италии старинной,

Когда страну мою печаль, как червь, грызет

И наша жизнь давно – иссохший горький плод,

Которому ничто вернуть не в силах сладость?

Мы, дети матери-страны, дарившей радость,

Запряжены в ярмо, как жалкие быки,

И в тесной упряжи, вздыхая от тоски,

Должны влачить свой плуг в мученьях непрестанных

И подставлять бока для плеток иностранных.

Сальватор

Ты в дружбе с морем рос, оно всегда с тобой,

Необозримое, как воздух голубой.

Когда порой орла в убежище нагорном

Тревожит человек дыханием тлетворным

И низостью земли ты возмущен – скорей,

Отважною рукой гребя среди зыбей,

Уходишь ты в простор, целительный и пенный,

Широкий взмах весла, и ты – король вселенной!

С приподнятым челом, в живительных лучах,

Приветствуешь ты мир и солнце в небесах.

И песни ты поешь. А если гневно море

И если гул земли, ее тоска и горе

Настигнут здесь тебя, под волн угрюмый шум,

Свободно изливать ты можешь горечь дум.

А нам, сынам земли, изведавшим страданье,

Приходится терпеть, молить, хранить молчанье,

На собственной крови выращивать обман,

Сносить отказ глупцов, терзаясь болью ран,

И видеть – только день прольет свой яркий пламень

То, от чего бы мог, рыдая, треснуть камень,

Потом, отгородив ладонью свет души,

Уйти от всех людей, чтоб грусть таить в тиши"

Ведь жалобы в наш век становятся опасны,

Правдивых укоризн не терпит край несчастный.

О страшная страна! Тлетворен воздух в ней,

Доносчик есть всегда в беседе двух друзей.

Рыбак

О Роза, не всегда ветров враждебных сила

Способна разорвать у рыбаков ветрила!

С небесных галерей обозревая мир,

И крепкий ветер шлют нам боги и зефир.

Коль справедливы те, кто правит там землею,

То сжалятся они над нашей нищетою,

Протянутой руки не оттолкнут в беде.

Приходится свой хлеб нам добывать в труде.

Ужель над бедняком, чья жизнь – одно страданье,

Глумиться скупости в атласном одеянье?

Нет, как голодным псам, уж не придется нам

Объедки подбирать, гнилой базарный хлам,

Чтоб для своих детей добыть немного пищи.

И те, чей лоб в поту, кто в жалком спит жилище,

Живут всегда в труде, не видя ясных дней,

Не будут смерть встречать в грязи госпиталей.

Нам больше тяжкий груз давить не станет плечи,

Увидим светлый ум, услышим правды речи

И кости голые оденем плотью мы!

Придет и к нам весна, сменив мороз зимы.

Итак, мужайся, друг! Веслом волну взрезая,

Я правлю челн туда, где бродит рыбья стая,

Надежно и легко владею острогой,

Могу нырнуть с борта на глубине любой

И верю – день придет, плывя родным заливом,

Уловом буду я обрадован счастливым}

Сама Свобода здесь, на серебре песка,

Войдет из моря в сеть простого рыбака!

Сальватор

Как дочь самих небес бессмертною стопою

Войдет в твой бедный челн, сияя наготою!

Киприды сверстницу, дочь голубой волны,

Приветят моряки, Италии сыны!

Нет, я боюсь, мой друг, твой голос, слишком скромный,

Напрасно будет петь, как птица ночью темной.

Свободе по душе гребец, что смел и прям,

И в ней пристрастья нет к мечтательным словам.

В клубящемся плаще, всегда в пути, Свобода

Не слишком ли быстра для нашего народа?

Косматый сибарит, обжора жадный, он

Любитель пряных блюд и жирных макарон,

Лишь к чреву своему стремит все помышленья!

Ему есть, пить, дремать – прямое наслажденье.

Простершись на спине, на жаркой мостовой,

Он к небесам жратвы летит своей душой

И выше всех божеств, которые есть в мире,

Чтит бога всяких свинств, задохшегося в жире.

Он любит плоть свою лелеять и беречь,

И страшен для него разящий тело меч,

Рыбак

Народа не вини! К чему твоя досада?

От меланхолии вкусил ты много яда,

Талант тебе внушил надменности черты,

И ложно о своей отчизне судишь ты.

Ты веры ищешь? Верь лишь своему народу.

Он – добрая земля, что вырастит свободу,

Великая земля, чей виден труд всегда,

Чья утром на заре дымится борозда

И, полная семян, храня богатство края,

Растит колосья нив, вовек не отдыхая,

Земля, поднявшая дубов могучий строй,

Родившая людей, цветущих красотой.

Под заступом земля нам воздает сторицей

За все мучения добротною пшеницей.

Пускай на ниве грязь, пускай навоз лежит

Все в золото хлебов она преобразит.

Коснувшийся земли полн силы бесконечной,

Всего живущего она фундамент вечный,

Она – грудь божества, незыблемый оплот,

И горе, горе тем, кто ей приносит гнет!

Сальватор

Увы! Когда б ты знал, какая это мука

Мысль, пленную таить, не говоря ни звука,

Ты б застонал, как я, но – человек простой

Не можешь ты понять, что в этот час со мной.

Смертельной горести я обречен, сомненью,

Сын солнца, я живу, объятый мрачной тенью.

О нет, не знаешь ты, как горько мне терпеть!

Ведь, крылья развернув, я не могу взлететь.

Смерть приближается широкими шагами,

И годы тяжкие уже висят над нами,

А меч, который бог в десницу нам вложил,

Ржавеет в праздности и ждет, лишенный сил.

Без пищи мертв огонь, пылавший раньше смело,

Влачатся праздно дни, душа сжигает тело,

И доблестный талант, затерянный в тоске,

Уже готов истлеть, как платье в сундуке.

Таланту, чтобы жить, всегда нужна свобода,

Пить полной чашею – вот в чем его природа.

А я, я ждать устал, придет ли ураган

И скоро ли из недр метнет огонь вулкан,

В немом бессилии я предаюсь лишь гневу,

Подобно евнуху, ласкающему деву.

Нет, здесь еще народ спит – с молнией в руках,

Живых страстей искать пойду в иных краях!

Рыбак

Вот истинный поэт! Ты, полный вдохновенья,

Великой жажде дел не знаешь утоленья.

Дитя капризное, ворчащее давно,

Ужели ждать тебе терпенья не дано?

Коль сердцем доблестным, челом своим высоким

Ты в мире стал давно скитальцем одиноким,

Коль ты бежишь от нас, страшись, о брат мой, впасть

В самовлюбленности губительную страсть.

Бродя среди толпы тропою обыденной,

Страшись погибели, нам всем давно сужденной,

Утесов роковых, опасных в бурный час!

Верь, боги с высоты еще глядят на нас.

Они дают талант, чтоб жить нам с ним в отчизне

Для блага общего. От нас на склоне жизни

Отчета требуют они во всех делах:

Что сделал кистью ты, что я сказал в словах.

Так будем вместе, друг, и будем терпеливы.

Терпение смягчит отчаянья порывы,

Достойная душа среди своих невзгод

В нем, как в убежище, спокойствие найдет.

Сальватор

Ты прав. Но этот край насилия и славы,

Губя хлеба в полях, растит нам только травы.

Из зерен брошенных не всходит тучный злак...

Чего ж мне больше ждать? Я ухожу, рыбак!

Прощай, Неаполь! Пусть Калабрия отныне

Мне даст приют у скал, среди своей пустыни.

О горы черные, хребты в зубцах крутых,

Нагромождение утесов вековых,

Огромный жаркий край, суровый, горделивый,

Долины и леса, пустынные заливы,

Примите же меня в семью людей простых,

Чтоб затеряться мне в их толпах кочевых!

Хлеб с тем хочу делить, кто мыслит благородно,

И, в горы уходя, дышать всегда свободно.

Да, человек лишь там достигнет красоты,

Там девственна земля, там все сердца просты,

Там чтил бы Пана я спокойною душою

И жил бы, как орел, паря над крутизною.

Когда же наконец пришла бы смерть ко мне,

Не дал бы тела я окутать простыне,

А лег бы на землю у вечного предела,

И мать живущего, античная Кибела,

Во чреве растворить могла б мой смертный прах,

И в нем исчез бы я, весь, как навоз в полях,

Как под шатром небес мгновенное дыханье,

Как капелька росы при солнечном сиянье,

И не оставил бы, как делаете вы,

Скелета жалкого или глухой молвы!

Перевод Вс. Рождественского

ЛЕОНАРДО ДА ВИНЧИ

Привет, Флоренции великий сын! Твой лик

С крутым высоким лбом, с волнистой бородою

Прекрасней для меня могущества владык,

И я, восторга полн, склоняюсь пред тобою!

Что честь, добытая кровавою войною,

Перед сокровищем души твоей, старик?

Что лавры тщетные и почести герою

Пред дивной порослью искусств и мудрых книг?

Почет, почет тебе! Твой животворный гений

Фантазии полет и мудрость рассуждений

Двойным могуществом в живом единстве слил.

Подобен солнцу ты, что на пути небесном,

Склоняясь, восходя, в могуществе чудесном

Живит поля земли и водит хор светил.

Перевод Вс. Рождественского

ТИЦИАН

Когда в Италии искусство давних дней

Потоком ринулось на город вдохновленный,

То не был ручеек – и мелкий и стесненный,

А мощная река во всей красе своей.

Поток вошел в дворцы до верхних этажей,

Соборы озарил с иглою вознесенной

И отразил в воде, широко устремленной,

Лазурный плащ небес и пурпур королей.

На скате царственном волны, литой и ясной,

Понес он гения Венеции прекрасной,

Который подавлял величием умы,

И, продолжая с ним могучее теченье,

Столетие стремил его в своем круженье,

Пока не уступил объятиям чумы.

Перевод Вс. Рождественского

ДЖУЛЬЕТТА МИЛАЯ...

Джульетта милая, не смерть во тьме гробницы,

А только легкий сон смежил твои ресницы.

Италия, краса! Коль в бледности твоей

Еще остался жар прекрасных юных дней,

Коль вены доблестной еще согреты кровью,

А смерть-чудовище, склоняясь к изголовью,

Влюбленная в твои цветущие года,

Не выпила еще дыханье навсегда,

Коль счесть добычею она тебя не может,

Придет прекрасный день, воспрянешь ты на ложе,

Глаза раскроешь вновь, чтоб видеть наяву

И яркий солнца свет, и неба синеву,

И, вновь согретое лучами жизни, смело

На камне гробовом твое воспрянет тело!

Когда, ступить хоть шаг еще страшась одна,

Тяжелым саваном в движеньях стеснена,

Свой белый саркофаг покинув осторожно,

Ты будешь в темноте искать руки надежной,

Чтоб стали наконец шаги твои легки,

Ты чужестранцу дать не торопись руки,

Ведь тот, кто не с тобой и не с твоей Элладой,

Кто твой родной язык не мнит себе отрадой,

Не дышит воздухом Италии твоей,

Так часто варвара окажется грубей.

Он в край приходит твой, край солнечный и синий,

Чтоб поступать с тобой, как с белою рабыней,

Чтобы терзать тебя, и под его рукой

Поникнет нежный стан и взор померкнет твой.

Воскресшая краса, принцесса дорогая,

Единственный твой друг – страна твоя родная,

Лишь средь ее сынов найдешь Ромео ты,

Италия, душа, отчизна красоты!

Перевод Вс. Рождественского

ПРОЩАНИЕ

Каким бы трауром судьба ни омрачала

Тот край, что дважды мир заставил быть иным,

Каких бы зол и бед душа его ни знала,

Без грусти, без тоски нельзя расстаться с ним!

Покинув райский сад, пойду, тоской томим,

Еще раз в горы я, на их хребты и стены,

Чтоб перед взором вновь раскинулись моим

Равнины и холмы, чьи дали неизменны.

Но холод в грудь проник и леденит мне вены,

Теснится в сердце вздох, как будто иссушил

В полях Италии я самый вдохновенный

Ветвей моих росток, цветенье юных сил.

И на родной груди богини загорелой

Всю жизнь, весь юный пыл растратил до предела.

Перевод Вс. Рождественского

ЛАЗАРЬ

ПРОЛОГ

Сегодня – я в пути: одетая в туманы,

Передо мной равнина вод,

Где космы пенные взметает ветер пьяный

И в пляске бешеной несет.

Под стоголосый вой пучины разъяренной

Он возникает впереди

Огромный пироскаф, дымящийся бессонно

У океана на груди.

О судно мрачное, изъеденное солью,

Британия! – отваги полн,

Я знать хочу, какой заботою и болью

Ты движимо средь бурных волн,

Дознаться, меньше ли народу перебито,

И глуше ль подневольных стон

В морях далеких тех, где за тобой, как свита,

Флотилии чужих племен;

И бедный Лазарь жив по-прежнему ль, и рьяно

Все так же ль, как века назад,

Орава тощих псов облизывает раны,

Что кровью бок его багрят.

Задача тяжела, и от себя не скрою,

Что дерзким замыслом живу,

Ведь глупо мериться с громадою такою

беспомощному существу.

Я знаю, что не раз, о Альбион надменный,

У неподвижных ног твоих

Армады грозные истаивали пеной,

Ложились в прах владыки их.

В обломках кораблей и трупах берега мне

Видны в неясном свете дня,

Но милостив господь: он от зловещих камней

Подальше проведет меня.

О ты, кто искони царишь в надзвездном крае,

Лучами ока своего

Вперяясь в мир земной, глубоко проникая

В темнейшие углы его;

Ты, кто в сердцах людей таимые упорно

Читаешь мысли без труда

И видишь, что мои, под ветром злобы черной,

Не очерствели навсегда;

Свети мне, господи, как светят мореходу

Созвездий ясные огни,

И, мой корабль ведя сквозь мрак и непогоду,