Текст книги "'Одиссей' за 1996 год"

Автор книги: Одиссей Журнал

сообщить о нарушении

Текущая страница: 21 (всего у книги 34 страниц)

^ Там же. №15. С. 41: "А что есмя воевал со царем, а положит на нас в том царь вину, и тобЬ, брате, в том намъ не дати ничего" (ср.: Там же. № 37. С. 106).

" Если вести речь не только о Московском великом княжестве, но обо всех русских землях (кроме входивших в Великое княжество Литовское), то между 1382 и 1472 -г. был один случай непосредственного конфликта с "правящим царем": в 1460 г. хан Большой Орды Махмуд безуспешно осаждал Переяславль-Рязанский (ПСРЛ. М.; Л., 1949. Т 25. С. 277; Пг., 1921. Т. 24. С. 184).

" Попов А. Н. Историко-литературный обзор древнерусских полемических сочинений против латинян (XI-XV вв.). М., 1875. С. 360, 365, 376-377, 379-382, 384, 392-393, 395; ПСРЛ. Т. 25. C. 259^260. " ПСРЛ. Т. 25. C. 297-298.

" Если же ты будешь спорить и говорить: "У нас запрет от прародителей – не поднимать руку против царя, как же я могу нарушить клятву и против царя стать?" – послушай же, боголюбивый царь, – если клятва бывает вынужденной, прощать и разрешить от таких клятв нам повелено, и мы прощаем, и разрешаем, и благословляем – как святейший митрополит, так и мы и весь боголюбивый собор: не как на царя пойдешь, но как на разбойника, хищника и богоборца... А это что – какой-то пророк пророчествовал, или апостол какой-то, или святитель научил этому богомерзкому и скверному самозванному царю повиноваться тебе, великому страны Русской христианскому царю! И не только ради наших

212Представления о власти

прегрешений и проступков перед Богом, но особенно за отчаяние и маловерие попустил Бог на твоих прародителей и на всю нашу землю окаянного Батыя, который пришел по-разбойничьи и захватил всю землю нашу, и поработил, и воцарился над нами, хотя он и не царь и не из царского рода. (Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. М., 1982. С. 530-532).

^ Алексеев Ю. Г. Освобождение Руси от ордынского ига. Л., 1989. С. 120. М. Чернявский также склонен считать, что нежелание Ивана биться с Ахматом было вызвано политическими и военными причинами, а не благоговением перед сувереном (Chemiavsky М. Khan or Basileus: An Aspect of Russian Medieval Political Theory // The Structure of Russian History: Interpretive essays. N.Y., 1970. P. 72).

Иван III назван "царем" в "Послании на Угру" пять раз (Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. С. 522, 530, 534).

" Впоследствии эта мысль не получила поддержки – правители ханств, образовавшихся на развалинах Золотой Орды, продолжали называться на Руси царями. " Ср.: Halperin Ch. J. Russia and the Golden Horde. Bloomington, 1985. P. 71. ^ Успенский Б. А. Царь и самозванец: самозванчество в России как культурно-художественный феномен // Художественный язык средневековья. М., 1982. С. 211, 223.

^ ПСРЛ. Т. 4. Ч. 1. Вып. 2. С. 352 ("Слово о житии и преставлении" Дмитрия Донского; время создания этого произведения является предметом спора – датировки колеблются от конца XIV до середины XV в., см.: Словарь книжников и книжности Древней Руси. Л., 1989. Вып. 2.: Вторая половина XIV-XVI вв. Ч. 2. С. 405); Русская историческая библиотека. СПб., 1908. Изд. 2-е. Т. 6. Стб. 527 (послание Василия II константинопольскому патриарху 1441 г.); "Слово о полку Игореве" и памятники Куликовского цикла. М.; Л., 1966. С. 548 (Кирилло-Белозерский список "Задонщины", 70-е годы XV в.).

" Эта легенда представляет собой оригинальную переработку известного в византийской и южнославянской средневековых литературах мотива: родство именно с Августом считалось особо почетным, так как в его царствование родился Христос (см.: Гольдберг А. Л. К истории рассказа о потомках Августа и о дарах Мономаха // Труды отдела древнерусской литературы. Л., 1976. Т. 30. С. 205-207).

^Дмитриева?. П. Сказание о князьях владимирских. М.; Л., 1955. С. 161-165, 174-178. " Там же. С. 182-184, 192-195.

^ Следует заметить, что идея о "царском" характере власти "своего" князя в течение долгого времени присутствовала (хотя так и не переросла в реальные претензии на царский титул) в общественной мысли Тверского княжества: известны случаи употребления термина "царь" по отношению к тверским князьям Михаилу Прославичу (начало XIV в.) и Борису Александровичу (середина XV в.), понятия "царство" по отношению к правлению князя Михаила Александровича (ум. 1399) (Русская историческая библиотека. Т. 6. Стб. 158; Памятники литературы Древней Руси. Вторая половина XV века. С. 300; ПСРЛ. Т. 15. Вып-. 1. Стб. 168).

ИСТОРИК И ВРЕМЯ

Отто Герхард Эксле

НЕМЦЫ НЕ В ЛАДУ С СОВРЕМЕННОСТЬЮ

"Император Фридрих II" Эрнста Канторовича в политической полемике времен Веймарской республики

Летом 1924 г. Фридрих Гундольф, видный член кружка Штефана Георге и выдающийся интерпретатор идей самого Мэтра, опубликовал книгу под заглавием "Цезарь. История его славы". Это была, как писал сам Гундольф, история "шествования Цезаря через память народов" ', причем Цезарь у Гундольфа, как известно, обнаруживает многие черты Штефана Георге. Я цитирую первые фразы этой книги: "Сегодня, когда потребность в сильном человеке ощущается все острее, когда уставшие от хулителей и болтунов люди довольствуются фельдфебелями вместо вождей ... нам хотелось бы ... напомнить о великом человеке, которому на протяжении столетий обязана своим названием и самой своей идеей верховная власть: о Цезаре. Не потому, что такое заклинание могло бы привести к появлению нового Цезаря. Никогда история не повторяет появления одних и тех же идей, и никакое знание о том, что было когда-то, не создает необходимого нового. Подражания, питающиеся политической ученостью, всегда фальшивы и бесплодны. Как выглядит будущий повелитель или спаситель, мы узнаем только тогда, когда он воцарится. Свой час и свое дело знает лишь он сам. Зато как он не выглядит – этому может научить знание; и не ради политики, а ради просвещения... должны

Доклад на коллоквиуме "Эрнст Канторович сегодня" в университете Франкфурта-наМайне (14 дек. 1993 г.).

Штефан Георге (1868-1933) – поэт, сыгравший значительную роль в возрождении немецкой поэзии на рубеже XIX-XX вв., основавший собственную литературную школу, так называемый "кружок Георге". Авторами журнала "Blatter flir die Kunst", который Георге издавал с 1892 по 1919 г., были многие выдающиеся писатели. Основной задачей журнала было заявлено спасение литературного немецкого языка. Георге стремился утвердить в немецкой поэзии новый классицизм. Он ориентировался на образцы поэтического совершенства и гуманизм, которые находил в древней Греции и которые, как он надеялся, могут быть реализованы в современном обществе.

Члены кружка должны были полностью подчиняться авторитарной личности мэтра. Идеи Штефана Георге, его уверенность в собственной роли провидца и вождя нового общества, которое ему суждено создать, нередко вызывали настороженность и становились предметом насмешек. Многие считали, что его идеи соответствуют реакционным политическим тенденциям времени. Однако сам Георге был решительным противником нарождавшегося фашизма. Когда гитлеровское правительство предложило ему материальную и моральную поддержку, он отказался от денег и почестей и удалился в эмиграцию в Швейцарию, где вскоре и умер. (Примеч. пер.)

214 ___ Hcmpuk и время

оставаться живыми вечные образы, охраняемые от посягательств тупого и алчного дня. Историк, хранитель просвещения (это его основная обязанность), не может творить политику, принимать судьбоносные решения в жизни, изменяющейся от часа к часу. Но он может оживить тот воздух, в котором вызревают мудрые поступки, и завоевывать души для грядущих героев. Для этого он взывает к силам истории и ее плоти – народам и вождям" ^

Гундольф вторгается, как будет ясно видно, в политически опасную зону, хотя он – это понятно даже из нескольких выше процитированных строк – не имеет в виду призывать сильных людей, а, как точно подметил Ульрих Раульф, своим "удивительным актом антипросветительского просвещения" стремится, напротив, не допустить их появления: "перед лицом истинного величия обнаружится их низость", и "уличный цезаризм будет изгнан" ^

Книга Гундольфа 1924 г. во многих отношениях предваряет не менее знаменитую работу Эрнста Канторовича "Император Фридрих II" (1927). Это касается как истолкования образа самого императора-по словам Гундольфа, "самого великого, самого гибкого и самого отважного гения на троне, какого видел мир со времен Цезаря" "*, – так и определения задачи исторической науки, которая хочет служить "жизни", и, наконец, определения тех обязанностей, которые несет каждый отдельный историк при исполнении этой задачи в свою эпоху. Мы, правда, также увидим, что во всех этих отношениях "Фридрих" Канторовича отличается от "Цезаря" Гундольфа.

Но речь пойдет не только об этом и не только о положении Гундольфа и Канторовича в кружке Георге. Речь пойдет – как показывают уже слова Гундольфа о народах, вождях и о "будущем властелине и спасителе" – о более фундаментальной проблеме: об образе мыслей и о позициях историков, гуманитариев вообще, теологов, философов, социологов, литературоведов, юристов в политических спорах времен Веймарской республики, включая и выбор, сделанный ими в недоброй памяти 1933 г. Это интересно не только для историков Новейшего времени ', но

В немецком тексте используются существительные die Moderne, die Modemitut и прилагательное modern. В русской литературе не существует понятий, эквивалентных этим, в силу чего при переводе мы вынуждены заменять их приблизительно соответствующими им оборотами "Новейшее время", "современность", "современный мир" и т.п., поскольку, несмотря на попытки ввести в обиход неологизмы "модерный" и "модерность", таковые не получили здесь распространения. Дополнительная сложность возникает в связи с тем, что автор в настоящей статье также использует и слова Gegenwart, gegenwanig, означающие собственно "современность", "современный", причем не всегда в качестве полных синонимов вышеназванным терминам. Для понимания терминов "Modeme", "modern" важна не только хронологическая их определенность – они обычно относятся к эпохе после Великой Французской революции и в особенности ко второй половине XIX и XX вв.-но и та особенность западноевропейской (и американской) цивилизации, которая связана с процессом "модернизации": исторически необычайно быстрая смена патриархальных общественных отношений, построенных на вертикальных потестарных связях и державшихся на тра

O.r.SkcAe. Немцы не в ладу с современностью 215

и для медиевистов, так как во всех этих спорах в период между переломами 1918 и 1933 гг., т. е. в борьбе за Веймарскую республику, средневековье использовалось как оружие. Средневековье, воображаемое средневековье, осмысливалось в его соотношении с современностью и было предназначено для отрицания современности.

Речь идет, таким образом, не только о политических позициях, но об истории фундаментальных проблем современности, прежде всего той, которую можно обозначить формулой "историзм и его последствия". Это – проблема, которая охватывает все области современной культуры: искусство и литературу, науку и повседневную жизнь. К концу XIX столетия она обозначается все более четко и наконец становится актуальной повсюду в Европе, наиболее специфически и остро проявившись именно в Германии.

Итак, рассмотрим подробнее проблему историзма Нового времени. Конституирующим моментом для современной западной цивилизации, отличающим ее от всех других культур, явилось осознание того, что все существующее исторически возникло, исторически опосредовано и этим сущностно определяется '. Историзм, согласно известной дефиниции Эрнста Трёльча, есть принципиальная историзация нашего знания и мышления, принципиальная историзация всякого знания о человеке, его культуре и его ценностях. Эта уникальная форма рефлексии по отношению к своему собственному прошлому имеет корни в исторически новом опыте: опыте перманентной, быстрой и необратимой трансформации политического и социального мира в Европе, которая сделалась очевидной со времени Великой Французской революции. Результатом явилась, в частности, экспансия исторического мышления и превращение исторической науки в бесспорного лидера среди наук XIX в. По к последствиям этого относится также и релятивизм – крушение ценностей, как тогда говорили; оно стало основной темой и в науке, и в общественной жизни начиная с 1870-х годов.

Для окрашенного историзмом образа мыслей людей XIX в. характерно, что рефлексия по поводу современности выражает себя как рефлексия по поводу других, прошедших эпох в их взаимоотношении с современностью. Речь идет, таким образом, об описании и анализе современности с помощью представлений о прошедших эпохах, отношение к которым оказывается поэтому лишь следствием различных толкований современности, следствием принятия ее или критики.

диции, обычае, .соблюдение которого было ценностным приоритетом, – отношениями, которые конституируются преимущественно частными экономическими интересами и, соответственно, горизонтальными связями, регулируемыми законодательством; ценностным приоритетом в таком обществе является достижение нового, а не сохранение старого. (Примеч. пер.)

216 ___ ИсторЛивремя

Главными эпохами, фигурировавшими в этом контексте, образы которых становились предметом рефлексии, были Ренессанс и средневековье. Отношение этих эпох мыслилось прежде всего как противоположность: Ренессанс рассматривался как преодоление средневековья и тем самым как начало Нового времени. Главным при этом оказывался вопрос: представляет ли собой прогресс победа Возрождения над средневековьем и последовавшее за этим движение к современности, или, может быть, по сравнению со средневековьем, этот прогресс выглядит, скорее, как несчастье? ^

Теперь попытаюсь продемонстрировать эти пока схематично представленные ходы мысли более наглядно.

Впервые речь о феномене историзма и стоящей за ним проблеме зашла, возможно, в искусствоведении. Уже в 1844 г. Фридрих Теодор Фишер обозначил ее следующим образом: "Мы изображаем богов и мадонн, героев и простолюдинов так же, как мы возводим постройки – в греческом стиле, в византийском, мавританском, готическом, флорентийском, ренессансном или стиле рококо, но только не в том, который являлся бы нашим собственным... Мы – господа Везде и Нигде..." " Историк искусства Вернер Хофман совершенно справедливо пишет, что искусство XIX в. в принципе "раздвоено": оно колеблется между усвоением огромного богатства исторических форм, "щедрым "laisser faire" беспозвоночного историзма, который не способен ничего отвергнуть ибо он ко всему стремится отнестись с пониманием", с одной стороны, и – с другой "требованием, чтобы современность не была ничем иным, кроме как самой собою" *.

Наиболее наглядно такого рода отношение к истории проявилось в монументальном искусстве. Все началось еще в первой половине XIX в. с реконструкций и достраиваний средневековых соборов (в частности, Кельнского) и получило продолжение в исторически стилизованных вокзалах, пивоварнях, почтамтах и тюрьмах, а более всего – в ратушах, которые воздвигала буржуазия во второй половине столетия и вплоть до начала первой мировой войны как памятники себе, символы своего самосознания и выражения своих исторических ориентаций. Манифестации такого рода встречаются во множестве и среди частных построек. Можно вспомнить также репрезентации новой гогенцоллерновской монархии после 1871 г.: например, бывший императорский дворец Салиев в Госларе или историческую живопись Антона фон Вернера.

В области литературы доминируют исторические романы (Виллибальд Алексис, Иозеф Виктор фон Шеффель, Теодор Фонтане, Феликс Дан, Густав Фрайтаг, Конрад Фердинанд Майер, Вильгельм Раабе) и исторические пьесы (Мартин Грайф, Эрнст фон Вильденбрух). Все это искусство "монументальное" в том смысле, как это понимал Нищие, т. е. ориентированное на великие exempla истории, в воспоминании о которых мы утверждаем самих себя.

О. Г. 9kcMe. Немцы не в ладу с современностью 217

Среди исторических форм вначале, несмотря на существование в то время неоготики и неоромантики, на первом плане стояло Возрождение, и в соревновании со средневековьем оно на первых порах постоянно выигрывало, как это произошло, например, в ожесточенных спорах по поводу облика нового главного вокзала в Кельне в 80-е годы XIX в. Обоснование предпочтению, которое поначалу отдавалось эпохе Ренессанса, сформулировал наиболее отчетливо Якоб Буркхардт в своей книге "Культура Возрождения в Италии" (1860). Буркхардт предложил толкование Ренессанса как "открытия мира и человека". Человек Возрождения, в понимании автора, есть одновременно и человек Нового времени – он формируется именно в ту эпоху. Ведь ренессансный индивид впервые освободился от двоякой привязанности, которой был всегда скован человек средневековья: привязанности к сообществу, дому, семье, корпорации, с одной стороны, и привязанности к авторитетам веры – с другой. Воспоминание о двоякой эмансипации человека Ренессанса и являлось в значительной мере базой прогрессистского оптимизма в Европе XIX в. Воображаемое Возрождение репрезентирует веру в прогресс.

Эти идеи Буркхардта хорошо известны. Гораздо менее известен тот факт, что через 20 лет, в начале 1880-х годов, Буркхардт эти свои взгляды полностью пересмотрел . Уже не Ренессанс, а скорее средневековье стало для него главной эпохой, ибо он подверг процесс цивилизации в Новое время всесторонней критике с позиций средневековья. Теперь средневековье представлялось ему невозвратно утраченной "юностью сегодняшнего мира". Современный мир, считал он, пребывает в упадке, и поэтому память о средневековье принадлежит "к самому дорогому, что у нас есть". Средневековье становится для Буркхардта олицетворением всего того, чего лишен современный мир и что может быть критически обращено против него, и он иллюстрирует это рядом парных оппозиций: "безусловные авторитеты" сверху вместо "большинств снизу"; духовная привязанность вместо релятивизма; социальная привязанность человека к сообществу – вместо массового общества и "нивелирующего равенства" и т. д.

Эти размышления Буркхардта о средневековье и Ренессансе, в ходе которых он полностью пересмотрел свои взгляды двадцатилетней давности, были проявлением центрального социально-психологического феномена 70-х годов XIX в. в Германии – крушения веры в прогресс.

Событием, последствия которого трудно переоценить, явился так называемый "кризис грюндерства", великая экономическая депрессия 1873-1896 гг., которая оказала огромное воздействие на умы. Среди современных исследователей первым обратил на– это внимание Ханс Розенберг в 1967 г.: "Период с 1873 по 1896 г. был в весьма значительной степени отмечен склонностью людей к неврозам и маниакальным бредовым идеям. Его характерными признаками были гротескная боязнь "красных" и "переворота", классовая ненависть, юдофобия, необычайное обострение конфессиональных противоречий, оголтелая кампания против "бегства капитала" и "космополитической" торговли, все более громкий и

218 Hcropuk и время

агрессивный национализм, всеохватывающая тенденция к радикализации, даже среди консерваторов, дискредитация и отступление умеренных центристских групп" '°. В ходе начавшегося после 1873 г. великого экономического переворота "на место воодушевления пришло отрезвление. Теперь новый, долговременный импульс росту политической активности и обострению политической конкурентной борьбы давали стремительно растущее недовольство, неуверенность в завтрашнем дне, ожесточение и столкновение социальных и экономических групповых интересов, чувств и идеологий" "; это все более явно оказывало определяющее влияние и на культурную жизнь.

В университетской философии в середине 70-х годов оформилось пессимистическое философско-мировоззренческое направление ". В 1878 г. гетгингенским теологом и востоковедом Паулем де Лагардом были опубликованы "Немецкие записки" – страстная критика современности и вместе с тем попытка основать новую, национальную немецкую религию. А в 1890 г. Юлиус Лангбен выпустил свою известную книгу "Рембрандт как воспитатель", которая за два года выдержала не менее сорока изданий и, по словам знаменитого в то время философа Рудольфа Ойкена, сразу стала "великой силой в немецкой жизни"; ее резонанс среди публики того времени Фриц Штерн справедливо охарактеризовал как "беспримерный, озадачивающий и в высшей степени знаменательный" ".

На фоне этого продолжающегося крушения веры в прогресс в социально-политическом воображении все более отчетливо на первый план выступает средневековье, и это воображаемое средневековье служит теперь уже не столько торжественному возвеличиванию современности, сколько фундаментальной его критике.

Среди произведений научной мысли наибольшим успехом и наибольшим влиянием пользовалась, несомненно, книга социолога Фердинанда Тенниса с многозначительным названием "Общность и общество". Современному "обществу" (modeme Gesellschaft), которое пребывает в состоянии распада и разложения, ибо оно механизировало все социальные связи (по каковой причине Теннис желает его "смерти"), противопоставляется средневековая "общность" (Gemeinschaft), где индивидуум был включен в "естественные" и "органические" группы и защищен ими. Огромный успех этой книги – или, скорее, лозунгов, которые можно было вывести из ее основного тезиса, – в полной мере проявился только после 1918 г. *

С началом нового столетия культ Ренессанса сходит на нет и в искусстве, и в литературе. В 1913 г. Карл Шеффер в своей книге "Италия. Путевые заметки" заявил, что необходимо решительно порвать с Ренес

В обиходе отечественной социологии не выработано достаточно удачного, адекватного термина, эквивалентного немецкому Gemeinschaft. За неимением лучшего используются либо слово "гемайншафт", либо "община", либо "общность". Название работы Тенниса принято переводить как "Общность и общество". (Примеч. пер.)

О. Г. 3kcAe. Немин не в ладу с современностью 219

сансом – это вопрос жизни и смерти для немцев. Германист Рихард Бенц опубликовал в том же 1915 г. манифест под названием "Ренессанспроклятие немецкой культуры". Возрождение, писал он, губительным образом разделило то, что составляет одно целое: искусство и религию, веру и видение, истину и красоту; с Ренессансом пришли в Германию чуждые идеалы, формы и учреждения. В "Размышлениях аполитичного" (1918) Томас Манн также занял антиренессансную позицию, однако сразу же дистанцировался и от нового возвеличивания готики как образца для современности. Историк искусства Вильгельм Ворр^нгер уже в 1908 г. писал в своей книге о Лукасе Кранахе, что психическая конституция современного человека вновь подводит его к готическим ценностям. Ведь слово "личность", продолжал он, "мы постепенно начинаем произносить уже с некоторой усталостью. Триумфальный пафос юного индивидуализма, которому море было по колено, ныне угас, и в нас возникает нечто вроде тоски по великим, непреложным ценностям, которые возвышаются над всякой индивидуалистической болтовней. Встревоженные и измученные всем личным, мы постепенно начинаем с удивлением понимать возвышенную безличность великих стилей прошлого" ^. Во второй его книге-"Проблемы формы в готике", вышедшей в 1912 г., готика объявлялась новым творческим принципом, который, проходя через все века, предстает во все новых обличьях и является "вневременным расовым феноменом, укорененным в самой природе нордического человека". Наряду с "собственно готикой", утверждал Воррингер, всегда – вплоть "до наших дней" – есть еще и "тайная готика" как искусство, связанное с общностью (gemeinschaftsgebundene Kunst), как преодоление индивидуализма и материализма и одновременно как некое новое национальное, немецкое искусство ^.

Наиболее модернистски настроенные молодые художники тогдашней Германии – экспрессионисты в Берлине, Дрездене и Мюнхене сразу же приняли книгу Воррингера в качестве программного произведения, которое выражало их собственные устремления. Теперь постоянно провозглашалось, что современное искусство в Германии должно создаваться из духа готики. Группировавшиеся вокруг Вальтера Гропиуса художники "Баухауза" , а также такие художники, как Лионель Файнингер и Оскар Шлеммер, около 1920 г. трактовали современное архитектурное творчество как строительство храмов будущего, причем отнюдь не только в метафорическом смысле. Архитектор Бруно Таут, который стал известен в начале века благодаря своим масштабным проектам жилой застройки в Берлине и Магдебурге, написал в 1920 г. драму под названием "Архитектор мира", где строительство собора представлено как всемирноисторический процесс, в котором метафизические силы человека, средневековое единство искусств и средневековый цех каменщиков и строите

Баухауз (Bauhaus) – высшая школа строительства и художественного конструирования в Веймаре. (Примеч. пер.)

220 Hcropuk и время

лей как сообщество художников являются выражением духа Нового времени. Точно так же и ранние фильмы Фрица Ланга – например, "Нибелунги" (1924) или "Metropolis" (1927) – по-своему демонстрировали этот медиевализм искусства модерна в Германии начала XX в., выражающий и критику современности, и устремленность в будущее.

После перелома 1918 г. и во времена Веймарской республики утопии довоенной поры превращаются в учения о пути ко всеобщему спасению, идеи становятся теперь идеологиями.

Ключевую для своей эпохи книгу опубликовал в 1922 г. молодой (ему был тогда 21 год) философ Пауль Людвиг Ландсберг, бывший центром кружка Макса Шелера в Кельне в начале 20-х годов. Работа называлась "Средневековье и мы". Проводя сравнительную оценку средневековья и Новейшего времени, Ландсберг, как ранее Фердинанд Теннис, требует "смерти" современного общества во имя тех идеалов, которые, как ему кажется, он находит в средневековье. Решительно отказываясь от данного в 1860 г. Буркхардтом истолкования Ренессанса, согласно которому Возрождение явилось началом Нового времени благодаря двойной эмансипации индивидуума, Ландсберг предлагает пересмотреть отношение и к тому духовному явлению, которое, по его мнению, явилось началом и основой трагической истории Нового и Новейшего времени, – к позднесредневековому номинализму. Последний, с точки зрения Ландсберга, оказался причиной всех последующих бед: Реформации и Контрреформации, Просвещения и Французской революции, романтизма, социализма и либерализма. Вызванные ими в свою очередь и постоянно накапливающиеся отрицательные последствия тоже перечисляются с горьким и обвинительным пафосом: это индивидуализм, партикуляризм, рационализм, позитивизм, релятивизм, технизация и "омассовление". Благодаря им Новое и Новейшее время "имеют отрицательный знак". Дономиналистическое же мышление высокого средневековья, основанное на принципе "ordo", напротив, создавало основу для цельности и общности, которых современности более всего недостает. Однако средневековье следует понимать не как нечто далекое и ни к чему не обязывающее (это было свойственно большинству романтиков), а как осуществимый идеал, образец. Ландсберг мыслит грядущую эпоху как "новое средневековье", которое преодолеет историзм и всякую историзацию, ибо главным станет вопрос не об "истории", как в наше время, а о "бытии". Это новое средневековье претворят в жизнь "настоящие, юные и творческие люди", новые "Мы". Они осуществят "консервативную революцию", которая для Ландсберга есть "революция Вечного" ^.

Личность и творческий путь Ландсберга весьма показательны и интересны именно в связи с Эрнстом Канторовичем. Ландсберг, который был на шесть лет моложе Канторовича, защитив в 1928 г. в Бонне доктор

O.r.SkcAe. Немцы не в ладу с современностью 221

скую диссертацию по философии, в 1933 г. тоже покинул Германию, поскольку был евреем и решительным противником национал-социализма. Он жил и преподавал сначала в Париже, затем в Барселоне, откуда снова вынужден был уехать в 1937 г. в связи с гражданской войной. В Южной Франции он под псевдонимом почти пережил немецкую оккупацию, но в 1943 г. был арестован гестапо и умер в апреле 1944 г. в концлагере Заксенхаузен.

Никто не ставит Пауля Ландсберга в один ряд с теми, кто изгнал его из Германии и в конце концов убил. Но трагизм заключается в том, что, занимая в годы Веймарской республики такие позиции, он не только не мог помешать приходу нацистов к власти, но, наоборот, даже способствовал этому. То же можно сказать и о Канторовиче: он мужественно отвергал национал-социализм, "но его пафос героизма и мессианизм были впитаны синкретической идеологией национал-социализма" ". Или, как верно писал о георгианцах философ Карл Левит, "они подготовили нацизму дорогу, по которой сами потом не пошли" '*.

Книга Ландсберга показательна для той большой дискуссии о средневековье и Ренессансе, которая велась в 20-начале 30-х годов. Она отчасти даже спровоцировала этот спор об утверждении или отрицании современного мира и все время его подогревала. Участниками дискуссии были главным образом не историки, а философы, социологи, искусствоведы, правоведы. Здесь уместно упомянуть размышления социолога и философа Пауля Хонигсхайма о философском реализме высокого средневековья как о форме проявления "привязанности", "общности" и "цельности" – в противопоставлении опять-таки разлагающему воздействию позднесредневекового номинализма.

Австрийский философ Отмар Шпанн считал, что главным содержанием современной эпохи является решительная ревизия великих ошибок Возрождения, а именно – того разрушения всех связей через утверждение "индивидуализма", которое пришло с гуманизмом. Теперь, писал Шпанн, наступит великий "Контр-Ренессанс", "переворот мирового духа", его "отвращение от индивидуализма". Социолог Ганс Фрайер в те же годы определил средневековье как "прообраз положительной эпохи" ^. Таким образом, в этих спорах, в отличие от других, не просто возвеличивались Империя, корпоративный и сословный общественный порядок: речь шла о принципиальной оценке современного мира, которому выносился позорный приговор с позиций средневековья.

Представители противоположного лагеря – например, социолог Альфред фон Мартин, католический теолог Теодор Штайнбюхель или романист Эрнст Роберт Курциус – занимали самые разнообразные позиции и выдвигали самые различные аргументы; однако эти аргументы были в пользу Ренессанса, гуманизма и индивидуализма, в том числе и в средние века. Все они высказывались, таким образом, за "общество" и против "общности".