Текст книги "Искушение злом"

Автор книги: Нора Робертс

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 8 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

Нора Робертс
Искушение злом

Пролог

Ритуал начался через час после захода солнца. Идеальная окружность в девять футов[1]1
  Около 3 метров. – Здесь и далее примеч. ред., если другое не указано особо.


[Закрыть] была подготовлена заранее – ее очистили от молодой поросли и посыпали «священной» землей, взятой из могилы младенца.

Облака – таинственные и мрачные – словно исполняли танец на фоне луны.

По кругу стояли тринадцать человек, облаченных в черные плащи с капюшонами. Вдруг за ними, в лесу, закричала сова… Что можно было услышать в ее крике – жалость или сочувствие? Вслед за этим прозвучал колокол, потом все смолкло. Лишь в молодой весенней листве был слышен слабый шелест ветра.

В левой части круга была яма. Там разгорался огонь. Скоро, очень скоро, здесь будет суждено взметнуться пламени! Что его вызовет: тот самый ветер или иные силы?

Шабаш[2]2
  Шабаш (от евр. sabbat – седьмой день недели) – сбор для поклонения дьяволу. Устраивается обычно по субботам (реже по средам и пятницам) в уединенных диких местах. Главные шабаши проходят два раза в год: в канун 1 мая (Вальпургиева ночь, Белтан, Рудмас) и накануне 1 ноября (Хэллоуин). Считается, что в эти ночи открываются границы между мирами.


[Закрыть] – на этот раз Рудмас – происходил накануне первого майского дня. В эту весеннюю ночь будет празднество и, конечно, жертвоприношение во имя плодородия женского начала и мужской силы.

В круг вступили две женщины, облаченные в красные плащи. Их очень бледные лица, на которых выделялись ярко-малиновые губы, не были скрыты капюшонами. Эти жрицы предстоящего действа напоминали уже насытившихся вампиров.

Одна из женщин – ей накануне в деталях объяснили все особенности ритуала – сбросила плащ и предстала обнаженной перед другими его участниками в свете десяти черных свечей. Через минуту она легла на доску, отполированную до зеркального блеска. Она будет алтарем живой плоти, девственницей, которой всем предстоит поклоняться. То, что в жизни ремеслом этой женщины была продажная любовь, ровным счетом никого не беспокоило. И как было не залюбоваться ее густыми кудрями и широкими бедрами!

Верховный жрец, надев маску Мендеса[3]3
  Название демона – козла, которому, по утверждению Римско-католической церкви, поклонялись тамплиеры, а потом масоны.


[Закрыть], запел на вульгарной латыни. Очень скоро, замолчав, он простер руки вверх, и тут же зазвонил колокол, знаменующий то, что воздух вокруг очистился.

Из ямы, где уже видны были языки пламени и высоко взлетали искры, доносился запах паленого. По стволам окаймлявших круг деревьев двигались страшные тени.

Из укромного места в кустах за всем этим наблюдала маленькая девочка. Глаза ее были широко открыты и светились любопытством.

Девочка стала искать взглядом своего отца. Она спряталась в его машине и сейчас представляла, как разыграет папу. Когда он вел автомобиль через лес, темнота ее совсем не испугала. Девочка ничего не боялась и даже смеялась про себя. Какая интересная игра!

Сначала она ждала удобного момента, чтобы выпрыгнуть из машины и подбежать к отцу. Но… он надел длинный черный плащ, как и все остальные, и теперь девочка не могла точно сказать, кто из них ее папа. Потом ее одновременно ошеломила и удивила обнаженная женщина… То, чем занимались здесь взрослые, игрой уже не казалось.

Маленькое сердечко часто-часто забилось, когда мужчина в маске козла снова начал петь что-то непонятное.

– Мы взываем к Амону[4]4
  Древнеегипетский бог Солнца, затем царь богов и покровитель власти фараонов.


[Закрыть], богу жизни и всего сущего. Взываем и к Пану[5]5
  В греческой мифологии божество лесов и полей, сын вестника богов Гермеса и нимфы Дриопы. Изображался козлоногим и рогатым.


[Закрыть], провозвестнику страсти.

После того как он произносил каждое имя, все остальные повторяли его. Перечень был долгим.

Потом все стоящие на поляне раскачивались из стороны в сторону, издавая низкий гул, пока верховный жрец пил из серебряной чаши. Допив, он постановил чашу на алтарь – на грудь лежащей на доске женщины – и взял в руки нож. Указав на юг, восток, север и запад, жрец воззвал к четырем князьям тьмы.

 
Сатана, повелитель огня,
Люцифер, светоносец,
Белиал, не имеющий властелина.
Левиафан, змей глубин.
 

– Аве, сатана! – подхватили люди в черных плащах.

Девочка, стоявшая в кустах, затряслась от страха.

– Я взываю к тебе, повелитель, князь тьмы, король ночи, разверзни врата ада и услышь нас! – Теперь жрец уже не молился, а выкрикивал слова как приказ. В его руках был пергамент, и блики пламени просвечивали сквозь него, словно кровь. – Мы просим плодородия нашей чаше, просим изобилия! Уничтожь наших врагов, пошли немощь и боль тем, кто хочет помешать нам. Мы, преданные тебе, уповаем на благополучие в своих делах и наслаждения. – Он положил руку на грудь женщине, символизирующей алтарь. – Мы берем то, что хотим, во имя твое, повелитель мук. Во имя твое мы говорим: «Смерть слабым! Благополучие сильным!» Наши жезлы твердеют, наша кровь кипит. Пусть наши подруги сгорят в огне страсти. Пусть они получат нас без остатка.

Голос мужчины по мере того, как он продолжал взывать к силам ада, звучал все громче. Он наколол пергамент на конец ножа и держал его над свечой до тех пор, пока от старой бумаги ничего не осталось – лишь дым. Двенадцать фигур, окружавшие своего верховного жреца, мерно раскачивались.

Он положил женщине руку на холм Венеры, и опытная жрица любви застонала, начала двигаться…

В эту минуту двое в плащах втолкнули в круг черного козленка. Видимо, он был скрыт под складками их одеяний. Животное дрожало от ужаса. Люди продолжали петь, но теперь это было больше похоже на крик. Кто-то занес над козленком атамас – обрядовый нож. Остро наточенное лезвие мерцало в свете луны, от которой отступили облака.

Когда девочка, сжавшаяся от страха в комочек, увидела, как это лезвие вонзилось в шею козленка, она инстинктивно попыталась закричать, но тут же подавилась криком. Она хотела бежать отсюда, но не могла пошевелиться. Малышка закрыла лицо руками, судорожно всхлипывая.

Когда она осмелилась снова посмотреть на то, что происходит в этом страшном круге, там текла кровь. Ее собирали в ту самую серебряную чашу. Голоса мужчин слились в сознании девочки в рычание. Она, оцепенев, смотрела, как люди в черных плащах бросили обезглавленного козленка в огонь.

Теперь запах паленого мяса пропитал весь воздух вокруг…

Мужчина в маске козла захохотал и сорвал с себя плащ. Он остался голым – тело у верховного жреца было очень белое и блестело от пота, хотя ночь казалась прохладной. На его груди висел серебряный амулет, весь покрытый какими-то символами. Жрец раздвинул ноги той, что была сегодня алтарем на этой сатанинской службе, и сильным движением вошел в нее. Другой мужчина издал пронзительный вопль и бросил на землю вторую женщину… Все остальные сорвали с себя плащи и стали танцевать вокруг ямы, откуда доносился смрад горелой шерсти и мяса.

Потом девочка увидела отца, своего собственного папу, погрузившего кисти в чашу. Он бесновался вместе с остальными, и по его пальцам стекала кровь…

Часть I

1

Клер Кимболл проснулась от того, что кричала.

Затаив дыхание, покрытая холодным потом, она съежилась под простыней. Трясущейся рукой нащупала кнопку на лампе около кровати. Ее света показалось недостаточно, и Клер встала, чтобы включить все остальные светильники. Маленький альков залил яркий свет. Молодая женщина достала из сумки, лежавшей около кровати, пачку сигарет, вытащила одну и щелкнула зажигалкой. Руки ее по-прежнему дрожали.

Клер села на край кровати и жадно затянулась.

Почему этот сон снова вернулся?

Ее психоаналитик сказал бы, что это ожидаемая реакция на то, что мать Клер недавно вышла замуж – подсознательно можно было почувствовать предательство по отношению к отцу.

Но это чушь…

Молодая женщина выпустила к потолку струю дыма.

Ее мать прожила вдовой больше двенадцати лет. Конечно, любая здравомыслящая и любящая дочь пожелала бы ей снова обрести семейное счастье. Любящей дочерью Клер назвать точно нельзя. Относительно здравомыслия молодая женщина была не столь уверена.

Она вспомнила, когда ей впервые приснился этот сон. Клер тогда было пять лет, и она так же, как сейчас, проснулась от своего крика. Все было точно так же, как сегодня. Тогда родители тут же прибежали в комнату, чтобы успокоить ее. Явился даже ее брат-близнец Блэйр с округлившимися от удивления глазами. Мать увела Блэйра, а отец остался с ней. Он стал тихо, спокойно убеждать дочку в том, что это был всего лишь сон, дурной сон, который его малышка скоро забудет.

И она забыла. Надолго. Но потом сон вернулся. Он стал мучить Клер, когда ее уделом становились напряжение, усталость или слабость.

Она потушила сигарету и надавила пальцами на глазные яблоки. Ну что же… Сейчас она действительно испытывает напряжение. До ее персональной выставки осталось меньше недели. Несмотря на то что Клер лично отобрала каждую скульптуру для показа, ее терзали сомнения.

Возможно, причиной всему стали восторги критиков два года назад, во время ее дебюта. Теперь, когда Клер была на гребне волны успеха, потерять можно было многое. Она-то знала, что отобранные работы были лучшими, но если их признают посредственными, значит, и она, как художник, посредственность.

Может ли быть более ненавистное определение?

Клер поняла, что спать уже не сможет. Значит, нужно заняться делами. Она поднялась с кровати и раздернула шторы. Как раз всходило солнце. Центр Манхэттена окрасился в розовый цвет. Открыв настежь окно, Клер поежилась – весеннее утро оказалось холодным.

Было непривычно тихо. Где-то вдали раздавался шум мотора грузовика, забиравшего мусор и сейчас завершавшего свой объезд. На перекрестке Клер увидела бездомную, толкавшую тележку со всеми своими пожитками. Скрип ее колес и был самым громким звуком.

В пекарне напротив, тремя этажами ниже, горел свет. До Клер доносились слабые звуки арии из «Риголетто». Звуков почти не было, а запахи имелись – волшебный аромат выпекаемого хлеба. Тут вернулись и звуки – мимо пронеслось такси, которому не мешало бы проверить в сервисе клапана. Затем вновь наступила тишина. Клер показалось, что она осталась в городе одна.

«Этого ли мне хотелось? – задумалась молодая женщина. – Остаться одной… Найти какую-нибудь нору и зарыться в нее?»

Временами Клер чувствовала себя словно отрезанной от всего остального мира, но покоя ей это не приносило.

Не в этом ли кроется причина ее неудачного замужества? Она любила Роберта, но ни минуты не чувствовала внутренней связи с ним. Когда они развелись, радости у нее не было, но и большого горя тоже.

А может быть, ее психоаналитик прав и она действительно похоронила глубоко в себе все горе, всю печаль и всю тоску, которые испытала после смерти отца? Этим своим переживаниям она и давала выход в искусстве.

Но в конце концов, что с ней не так?! Клер попыталась сунуть руки в карманы и только тут увидела, что на ней почти ничего нет. С карманами, во всяком случае. Это нужно быть ненормальной, чтобы стоять перед открытым окном в Сохо, одетой всего лишь в трусики и майку с надписью «Приласкай киску».

«Ну и черт с вами со всеми!» – подумала Клер и высунулась из окна чуть ли не наполовину. Может быть, она и правда ненормальная.

Молодая женщина стояла, наблюдая за набиравшим силу светом и прислушиваясь к появляющемуся то тут, то там шуму. Город просыпался.

Рыжие волосы Клер после беспокойного сна были растрепаны. Лицо, когда она наконец отошла от окна и глянула на себя в зеркало, показалось бледным и уставшим.

Ну что же, нужно начинать работать! Пора переходить в ту часть студии, что отведена под мастерскую.

В начале третьего раздался звонок в дверь. Он звучал как назойливая пчела, пробиваясь сквозь музыку Моцарта, слышавшуюся из стереоколонок. Сначала Клер решила не обращать на звонок внимания, но новая работа продвигалась не очень хорошо, и внезапное вторжение могло стать подходящим предлогом для перерыва. Она выключила ацетиленовую горелку, которой сваривала каркас скульптуры. Пересекая мастерскую, стянула с рук перчатки, но защитные очки, шапочку и фартук снимать не стала.

Клер включила переговорное устройство.

– Да?

– Открывай! Это я.

– Поднимайся, – молодая женщина набрала код своей квартиры и нажала кнопку лифта, отправив его вниз.

Теперь она сняла шапочку и защитные очки и на ходу повернула скульптуру.

Работа стояла на столе, где Клер всегда делала сварку, в глубине мастерской в окружении инструментов – молотков, резцов, долот и прочего. Баллоны с ацетиленом и кислородом располагались в углу на стальной тележке. Под ними лежал лист металла, защищавший пол от искр.

Большая часть мастерской была заставлена материалами – кусками гранита, брусками вишневого дерева и ясеня, стальными трубами и прочим. Тут же находились инструменты для обтесывания, откалывания, шлифовки и сварки. Клер всегда нравилось видеть все это вокруг.

Она подошла вплотную к объекту своих теперешних стараний. Глаза молодой женщины сузились, губы сжались. Ей вдруг показалось, что скульптура тянется к ней… Клер даже не обернулась, когда услышала, что дверь открылась.

– Ну что же! Можно было догадаться… – Анжи Ле Бо откинула назад свои черные кудрявые волосы и нахмурилась. – Я звонила тебе по телефону сто раз.

– Я отключила звонок. Автоответчик все записывает. Что ты об этом думаешь, Анжи?

Подруга глубоко вздохнула, глядя на скульптуру на рабочем столе.

– М-да. Хаос.

Клер кивнула.

– Ты права. Похоже, в данном случае я пошла не тем путем.

– Ну и оставь ее.

Анжи пересекла мастерскую и выключила музыку. Клер проводила ее взглядом и ничего не сказала.

– Черт побери, Клер! Мы с тобой договорились встретиться в «Русской чайной» в половине первого.

Клер посмотрела на подругу. Анжи, как всегда, была эталоном элегантности. Ее темная кожа и резкие черты лица прекрасно оттенялись синим костюмом от «Адольфо» и огромными жемчужинами в ушах. Кожаная сумочка и ярко-красные туфли – одного оттенка. Анжи любила, чтобы все подходило друг к другу, чтобы все было на месте. Ее туфли были аккуратно сложены в прозрачные пластиковые коробки, чтобы видеть, что в них, а сумки – легендарная коллекция – хранились в отдельных ячейках в специально сделанном для них шкафу.

Сама же Клер считала удачным день, когда ей удавалось найти две туфли из одной пары в черной дыре своего шкафа. Сумок у нее было две – хорошая черная кожаная и огромная торба из текстиля. Клер не раз задумывалась о том, каким образом она и Анжи – такие разные во всем – стали подругами. И продолжают оставаться ими.

Но, похоже, сейчас их дружба была под вопросом… Темные глаза Анжи горели гневом, а барабанная дробь длинных ярко-красных ногтей, выстукивающих что-то резкое по сумке, совпадала с притопыванием ноги.

– Так и стой!

Клер заметалась по мастерской, чтобы найти в своем беспорядке рисовальную доску с прикнопленным к ней листом бумаги. Она отбросила в сторону свитер, шелковую блузку, нераспечатанное письмо, пустую пачку сигарет, пару романов в мягкой обложке и пластиковый пистолет, стреляющий водой.

– Черт побери, Клер…

– Нет, нет! Стой на месте!

Доска уже нашлась. Клер кинула в сторону диванную подушку и схватила меловой карандаш.

– Ты прекрасна, когда злишься.

– Ну что с тобой будешь делать! – расхохоталась Анжи.

– Вот так, вот так! – карандаш метался по доске. – Боже мой, какие скулы! Кто бы мог подумать, что для этого нужно смешать кровь индейцев племени чероки, французов и жителей Африки? Можешь чуть-чуть порычать?

– Оставь ты эти глупости! Тебе нет прощения! Я час просидела в «Русской чайной»… Пила воду и разглядывала скатерть.

– Прости меня. Я забыла.

– Как всегда.

Клер отложила набросок в сторону, зная, что Анжи посмотрит его в ту же самую минуту, как она отвернется.

– Хочешь есть?

– Я съела горячую сосиску в такси.

– Это не в счет. Пойду что-нибудь приготовлю, а ты мне расскажешь, о чем мы должны были поговорить.

– О выставке, балда! – Анжи посмотрела на набросок и улыбнулась.

Клер изобразила ее с пламенем, вырывающимся из ушей. Анжи глянула по сторонам в поисках места, где можно было бы сесть, и в конце концов устроилась на подлокотнике дивана. Бог его знает, что еще могло скрываться под подушками у ее подруги…

– Ты когда-нибудь здесь разберешься?

– Нет. Мне все это нравится, – Клер вошла на кухню, которая сообщалась с мастерской. – Беспорядок помогает мне творить.

– Можешь эту чушь о настроении художника рассказывать кому-нибудь другому, Клер. Я-то знаю, что ты просто ленивая растяпа.

– Что правда, то правда, – она протянула Анжи коробку шоколадного мороженого и чайную ложку. – Будешь?

– Нет. Но ты же хотела что-нибудь приготовить!

Анжи безмерно удивляло, что Клер могла есть что угодно, как только у нее возникало желание, а возникало оно часто, и при этом оставаться стройной.

Сейчас Клер не была доской, как в детстве, но у нее не имелось повода для того, чтобы каждое утро вставать на весы, как это делала подруга. Анжи смотрела, как Клер, надев на рабочий комбинезон фартук, поглощает калории, которые не принесут ее формам никакого вреда.

А еще Клер совсем не красилась. По ее коже были рассыпаны неяркие золотистые веснушки. Глаза, немного более темного янтарно-золотого цвета, на узком лице с небольшим ртом и маленьким носом казались громадными. Несмотря на непослушную гриву рыжих волос, достаточно длинных для того, чтобы стянуть их в «хвост» резинкой, а также на довольно высокий рост, в Клер было что-то хрупкое. Это и заставляло тридцатилетнюю Анжи чувствовать за подругу материнскую ответственность, хотя разница в возрасте у них была всего два года.

– Девочка, когда ты научишься есть сидя?

Клер улыбнулась и подцепила еще мороженого.

– Ну вот, ты заботишься о моих манерах. Значит, я прощена, – она примостилась на стуле. – Я действительно виновата перед тобой и прошу прощения.

– Это становится невыносимо! Как насчет того, чтобы писать себе записки?

– Я их пишу, а потом забываю, куда положила.

Ложкой с мороженым Клер обвела свою огромную захламленную студию, большую часть которой занимала мастерская. Диван, на подлокотнике которого сидела Анжи, был здесь одним из немногих предметов мебели. Впрочем, имелся еще стол, заваленный горой газет, журналов и пустых бутылок из-под пепси и колы. Второй стул оказался задвинутым в угол, и на нем покоился бюст из черного мрамора. Скульптуры – одни законченные, другие заброшенные – сидели, стояли или опирались на что-то всюду, где только было возможно.

Кухня и маленький альков, служивший спальней, занимали совсем немного места. Все огромное помещение, где уже пять лет жила Клер Кимболл, было святилищем ее искусства.

До восемнадцати она старалась соответствовать представлениям своей матери о чистоте и порядке, но потребовалось меньше трех недель самостоятельной жизни для того, чтобы Клер поняла, что естественная среда ее обитания – беспорядок, и только он.

Она ласково улыбнулась Анжи, в третий раз обводившей глазами студию.

– Как ты можешь что-нибудь найти в таком бедламе? Да еще все бесконечно забываешь! Я иногда удивляюсь, как ты помнишь о том, что утром нужно встать с постели!

– Ты просто беспокоишься о выставке, – Клер отложила в сторону коробку наполовину съеденного мороженого.

«Здесь оно, наверное, и растает», – подумала Анжи и тяжело взохнула.

Она взяла пачку сигарет и отыскала зажигалку.

– Волноваться из-за этого бесполезно, – между тем продолжала Клер. – Им либо понравится то, что я делаю, либо не понравится.

– Верно. Тогда почему ты выглядишь так, словно спала четыре часа?

– Пять, – слегка улыбнулась Клер, но улыбка тут же сошла с ее лица. Говорить об увиденном сне она не хотела. – Я напряжена, но не взволнована. Достаточно того, что волнуеетесь ты и твой муж.

– Жан-Поль действительно ужасно переживает, – кивнула Анжи.

Она уже два года была женой владельца галереи и сильно зависела в своих суждениях от его представлений об искусстве. Впрочем, от его тела Анжи зависела не меньше.

– Это первая выставка в новой галерее. Речь идет не только о тебе.

– Я знаю, – глаза Клер на мгновение затуманились, когда она подумала о том, сколько денег и времени потратили супруги Ле Бо на свою новую галерею, которая значительно превышала по размерам ту, которой Жан-Поль владел раньше. – Я не подведу вас.

Анжи чувствовала, что, хотя Клер очень не хотела этого показать, волновалась подруга не меньше, чем они сами.

– Мы это знаем, – улыбнулась Анжи, желая разрядить обстановку. – На самом деле мы рассчитываем после твоей выставки стать в Уэст-Сайде галереей номер один. А сейчас я пришла, чтобы напомнить тебе о завтрашних интервью. В десять утра ты разговариваешь с журналистом из «Нью-Йорк таймс», а во время ланча – с корреспондентом «Форбс».

– О нет!

– На этот раз ты не отвертишься, – Анжи погрозила ей пальцем. – С первым ты увидишься у нас дома. Я содрогаюсь при мысли, что интервью может состояться здесь.

– Ты просто хочешь все слышать.

– И это тоже. Ланч с журналистом из «Форбс» в «Ле Сё», ровно в час.

– Я хотела посмотреть, как идет подготовка в галерее.

– На это времени хватит. Я буду у тебя в девять, чтобы убедиться, что ты встала и оделась…

– Ненавижу интервью, – пробормотала Клер.

– Тяжело, – подруга взяла ее за плечи и поцеловала в обе щеки. – Знаешь, что? Пойди отдохни. Ты действительно выглядишь уставшей.

Клер смотрела на нее с недоумением. Анжи уже стояла на пороге.

– А разве ты не подберешь для меня одежду?

– Может быть, и это придется делать.

Оставшись одна, Клер несколько минут сидела, задумчиво глядя прямо перед собой. Она действительно не любила давать интервью, особенно отвечать на вопросы о детстве и личной жизни. В ее понимании интервью – это процесс, когда тебя изучают и измеряют, если не сказать, препарируют. Впрочем, как и большинство неприятных мыслей, которых нельзя было избежать, Клер быстро выбросила все это из головы.

Она устала, слишком устала, чтобы собраться с силами и снова заняться недоделанной скульптурой. И надо признать, что все, что она начинала в последние несколько недель, заканчивалось неудачей. Но Клер была слишком напряжена, чтобы заснуть, и даже смотреть дневные программы телевидения она сейчас не могла.

Молодая женщина подошла к большому сундуку, который служил в ее мастерской сиденьем, столом и вообще всем чем угодно. Порывшись, она достала свое платье, в котором была на выпускном балу, четырехугольную шляпу магистра искусств, свадебную вуаль, вызвавшую у нее сразу три чувства – удивление, радость и сожаление, – пару теннисных туфель, казалось бы потерянных навсегда, и наконец, альбом с фотографиями.

«Мне одиноко, – призналась она себе, усаживаясь на подоконник, через который перевешивалась рано утром. – И уж если родные сейчас далеко, по крайней мере с ними можно встретиться на старых фотографиях».

Первая карточка заставила Клер улыбнуться. Это был затертый снимок «Полароидом». Она и ее брат-близнец Блэйр, совсем маленькие.

«Блэйр и Клер», – подумала молодая женщина и вздохнула.

Как часто они с братом ворчали по поводу решения родителей назвать их именно так! Фотография была явно не в фокусе. Типичная работа их отца. Он в жизни ни разу не сделал четкого снимка.

– С механикой я не в ладах, – всегда говорил папа. – Дайте мне в руки что-нибудь с кнопками или с шестеренками, и я все сломаю. А вот если вы насыпете мне в ладонь семена и предоставите в мое распоряжение немного земли, я выращу для вас самые красивые цветы на свете.

«И это правда», – подумала Клер.

Ее мать сама чинила тостеры и устраняла засоры в раковинах, в то время как Джек Кимболл орудовал мотыгой, лопатой и садовыми ножницами, превращая их садик в лучший во всем городе. Они жили в Эммитсборо, штат Мэриленд.

А вот и доказательство этого, на фотографии, снятой мамой. Снимок, кстати, идеально отцентрован и в фокусе. Маленькие близнецы Кимболлы лежат на подстилке на прекрасно подстриженном газоне. За ними чудесная клумба. Хризантемы, лилии, разноцветные васильки…

Следующей была фотография ее матери. Клер внезапно поняла, что смотрит на женщину, которая на снимке моложе, чем она сейчас. Светлые, медового оттенка волосы Розмари Кимболл взбиты и залиты лаком, как предписано модой шестидесятых годов. Она улыбается, готовая рассмеяться. На одной коленке – сын, на второй – дочь.

«Какая же мама была хорошенькая», – подумала Клер.

Светлые волосы, голубые глаза, правильные черты лица, стройная фигурка… Несмотря на «бабетту» и яркую косметику, царствовавшую в те времена и кажущуюся столь странной сегодня, Розмари Кимболл была очаровательной женщиной. И осталась такой же.

А вот и ее муж Джек, в шортах и с грязными коленями. Конечно, возился в саду. Мистер Кимболл опирается на мотыгу и улыбается прямо в объектив. Его рыжие волосы подстрижены ежиком, а на бледной коже заметны следы солнечного ожога. И хотя супруг Розмари давно вышел из мальчишеского возраста, он все еще ведет себя и выглядит как юнец. Нелепое чучело, обожающее цветы.

Сдерживая слезы, Клер перевернула страницу. Ее взору предстали рождественские фотографии. Она и Блэйр около елки. Несмотря на то, что они близнецы, между нею и братом было мало сходства, Блэйр похож на маму, а Клер на папу, как будто дети выбрали, кого они больше любят, еще в утробе. Блэйр выглядит безупречно, начиная от кудряшек на голове и заканчивая белыми носочками. Обруч на голове Клер свободно болтается, а белые чулки собрались на коленках. Она была гадким утенком. Превратился ли он в прекрасного лебедя?

Молодая женщина стала дальше смотреть семейные фотографии. Пикники и дни рождения, каникулы и просто минуты отдыха. Иногда в альбоме попадались фото друзей и родственников. А вот Блэйр в форме музыкальной школы марширует по главной улице их городка на параде в День поминовения. Вот Клер, обнявшая рукой Паджа – гончую, которая была их любимицей больше десяти лет. Вот они с братом в детском шалаше, сооруженном мамой во дворе за домом. Родители, одетые в свои лучшие костюмы, напротив церкви в пасхальное воскресенье. Это уже после того, как ее отец внезапно стал рьяным католиком.

Были в альбоме и газетные вырезки. Мэр Эммитсборо награждает Джека Кимболла почетным значком в знак благодарности за его работу на благо города. Выписка об отце и «Кимболл риэлти», преподносящая его фирму, имеющую четыре отделения, как воплощение американской мечты, дело рук одного человека, выросшее и развившееся в гордость всего штата.

Самой большой его сделкой была продажа фермы с большим участком земли строительному холдингу, специализировавшемуся на торговых центрах. Некоторые горожане жалели, что около Эммитсборо появится комплекс из магазинов, кафе и кинозалов, но большинство было согласно с тем, что развиваться необходимо. Больше рабочих мест, больше товаров, больше развлечений.

На церемонии, когда в фундамент первого здания торгового центра закладывали камень, ее отец стоял среди самых уважаемых людей города.

Затем он стал пить…

Сначала никто ничего не замечал. От Джека Кимболла действительно иногда пахло виски, но он продолжал работать, продолжал заниматься садом. Чем ближе к концу подходило строительство торгового центра, тем чаще от отца пахло спиртным.

Через два дня после торжественного открытия нового комплекса, жаркой августовской ночью он осушил бутылку виски и вывалился из окна своего кабинета в мансарде. Или выпрыгнул…

Дома в это время никого не оказалось. Мама была на собрании женского клуба, проходившем один раз в месяц. Обед, кинофильм и сплетни. Блэйр ушел с друзьями в двухдневный поход. А Клер только подходила к дому. Ее переполняли чувства… Голова кружилась после первого свидания.

Сейчас, с закрытыми глазами, стиснув в руках альбом, она снова стала шестнадцатилетней девочкой, чересчур высокой для своего возраста и очень худенькой. Ее большие глаза излучали восторг от всего того, что недавно произошло.

Ее поцеловали на чертовом колесе. В руках Клер держала маленького плюшевого слоника, стоившего Бобби Мизу семь долларов и пятьдесят центов. Он выиграл их в тире, сбив какие-то там фигуры.

Клер перестала слышать шум проезжавших мимо нее машин. Она вообще ничего не слышала. В голове девочки сложилась четкая картина. Она была уверена, что отец ее ждет. Папа ведь видел, что за ней зашел Бобби. Клер надеялась, что они с отцом сядут вместе на старые качели около крыльца, как часто это делали. Мотыльки будут биться о светящийся фонарь, кузнечики стрекотать в траве, и она расскажет ему о том, что произошло.

Клер поднялась по ступеням, ее теннисные туфли ступали совсем бесшумно. Она все еще чувствовала возбуждение и потребность поделиться своей радостью. Дверь в спальню родителей оказалась открыта, и Клер вбежала туда.

– Папа?

В свете луны она увидела, что кровать еще не разобрана. Клер вышла из спальни и пошла в отцовский кабинет, в мансарду на третий этаж.

Он часто работал здесь поздно вечером. Или выпивал… Клер откинула в сторону эту мысль. Если бы отец сейчас сидел с бутылкой виски, она бы уговорила его спуститься вниз, сварила кофе и болтала бы с ним до тех пор, пока с его лица не ушло напряжение, столь частое в последнее время. Папа бы улыбнулся, и его рука обхватила бы ее за плечи.

Клер увидела свет из-под двери отцовского кабинета. Сначала она по привычке постучала. Даже в такой дружной семье, какая была у них, детей приучили уважать желание других побыть в одиночестве.

– Папа, я вернулась.

Ответа не последовало. В эту минуту Клер овладело необъяснимое желание повернуться и убежать. Во рту появился медный привкус – это был вкус страха, тогда еще нераспознанный ею. Она немного отступила назад… Потом поборола это ощущение и взялась за дверную ручку.

– Папа?

Клер молилась в надежде, что не увидит его рухнувшим грудью на стол и издающим пьяный храп. Но ведь храпа не слышно… Эта мысль обожгла ее. Она разозлилась, что отец испортит такой замечательный вечер в ее жизни. Ведь он ее папа! Он должен ее ждать. Он не может подвести. Клер открыла дверь.

В первое мгновение она была озадачена. Кабинет оказался пустым, хотя свет горел и большой переносной вентилятор гонял воздух. Обоняние уловило запах. Виски. Под теннисной туфлей хрустнуло стекло. Бутылка «Уайт хорс».

Он что, вышел? Он что, осушил бутылку, бросил ее на пол и куда-то отправился?

Сначала Клер почувствовала ужасный стыд. Теперь-то она понимала, что такой стыд может чувствовать только подросток.

Кто-нибудь мог его увидеть – ее друзья, их родители. В таком маленьком городке, как Эммитсборо, все друг друга знают. Она умрет со стыда, если узнает, что кто-нибудь натолкнулся на ее отца, пьяного, шатающегося из стороны в сторону.

Сжимая плюшевого слоника – первый подарок от мальчика, – Клер стояла посреди комнаты с покатым потолком и мучительно размышляла, что ей делать.

«Если бы мама была дома, – подумала она с неожиданной яростью, – если бы мама была дома, он бы не ушел. Она бы его уговорила и успокоила, уложила спать. И Блэйр тоже отправился в этот дурацкий поход со своими друзьями-кретинами. Наверное, сейчас они пьют пиво около костра, листают «Плейбой» и ухмыляются. И я тоже ушла…»

Клер готова была расплакаться, не зная, что делать. Надо ждать или лучше пойти его искать?

Она пойдет искать. Приняв решение, девочка подошла к столу, чтобы выключить лампу. Под ногами хрустели осколки.