Текст книги "Мерант верит в чудеса (СИ)"

Автор книги: Нора Алер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 2 страниц)

========== I ==========

«Для чего вы танцуете?» – спрашивает каждого из своих учеников Этель Маури, в прошлом – лучшая балерина своего поколения, ныне – лучший преподаватель в балетной школе при Опера Гарнье. Луи Мерант знает, как отвечать. До поступления в школу его жизнь была скучна и уныла, теперь он просыпается с улыбкой и знает, что сегодня вновь будет сопричастен волшебству балета. Да, именно волшебство наполняет танцоров и озаряет всё вокруг них, когда они танцуют.

«Для меня танец – это чудо, которое восхищает меня, наполняет сердце радостью. Я чувствую себя по-настоящему счастливым, когда танцую». Да, вот так надо ответить.

– Одетта, – мадам Маури останавливается напротив черноволосой девочки, и Луи с замиранием сердца вслушивается в её ответ.

– Для меня танец – это чудо. Волшебство, которое наполняет меня восхищением и радостью. Я чувствую себя по-настоящему счастливой, только когда танцую.

Мадам Маури грустно усмехается.

– Позволь дать тебе один совет, к которому едва ли прислушаются юные танцовщицы. Танец – это не всё, что должно наполнять твою жизнь. Я не танцую уже больше десяти лет, но не могу назвать себя несчастной. В моей жизни по-прежнему есть то самое волшебство, которое ты видишь и чувствуешь. Я не желаю никому из вас моей судьбы, – мадам Маури обращается ко всем ученицам и бросает короткий взгляд на балкон, где стоит Луи вместе с Розитой Маури, племянницей Этель, – но не исключено, что кто-нибудь из вас однажды познает моё теперешнее счастье.

Этель Маури ушла со сцены после тяжёлой травмы. Розита рассказывала, как в раннем детстве танцевала для себя, и все родные любовались ею, а тётя настояла, чтобы её отдали в балетную школу. Фамилия обязывала тренироваться усерднее всех, но мадам Маури день за днём задавала племяннице один и тот же вопрос: «Для чего ты танцуешь? Чтобы поддержать мою честь или чтобы быть счастливой?» Розита сомневалась, что же на самом деле было важнее. Со стыдом она призналась, что ей, в общем-то, нравится просто танцевать, а не танцевать лучше всех, потому что её тётя знаменита. И мадам Маури ответила: «Так знай: я буду счастлива, если ты будешь танцевать для себя. В своё удовольствие. Не истязай себя сверх меры, оставляй время на отдых, позволь себе ошибаться. Путь к сцене не бывает лёгким, но даже если это не твой путь, ты будешь счастлива. Этого мне достаточно, чтобы тобой гордиться».

И Розита танцевала для себя, и она танцевала лучше, чем кто-либо в её классе.

– Для чего ты танцуешь, Розита, я знаю, – мадам Маури вновь смотрит на балкон. – А для чего танцует молодой Луи Мерант?

Луи открывает рот, но понимает, что если скажет правду, то скопирует Одетту, и ему не поверят. Вот так подстава. Спасибо, Одетта.

Но она смотрит на него внимательно, не подозревая, насколько неловкое у него положение. Глаза её тёмно-серые, как небо перед грозой, и хотя в книгах чаще восторгаются небесно-голубыми глазами разных героинь, Луи не всегда способен оторваться от этих, грозовых, и сейчас остатки фраз, которыми ещё можно было бы ответить мадам Маури, вылетают из головы…

***

– Ты меня подставила! – Луи сжимает кулаки, но его губы невольно расползаются в улыбке. – Я не знал, что ей говорить!

Одетта смеётся, и смех у неё лёгкий и звонкий. Вдвоём они выбираются на крышу, откуда так прекрасно виден Париж. Одетта не любуется городом, она любуется небом. Аккуратно переступая по коньку крыши, она кружится, раскинув руки в стороны, и Луи видит, что каждый шаг Одетты наполнен грацией. Он учится видеть то, что видит мадам Маури.

– Думаешь, она правда счастлива учить нас? – спрашивает он. – Маленькие не всегда послушны, старшие не всегда усердны.

– Думаю, она радуется нашим успехам, как своим собственным, – Одетта останавливается. – Ты когда-нибудь задумывался, что можешь стать учителем?

– Нет, – Луи опускает голову. – Из меня бы вышел плохой учитель.

– Почему же?

– Потому что я не учился учить. Я могу представить себе, что буду танцевать лучше всех, но чтобы преподавать лучше мадам Маури… Нет, мне кажется, это невозможно.

Одетта вновь смеётся.

– Смотри, а то поставят тебе маленьких девочек, которые ничего не умеют, и будешь им растолковывать позиции, учить держать равновесие, всё такое.

Луи морщится.

– Нет, спасибо, не надо. Не буду ни за что работать с теми, кто ничего не умеет. Вот с таким классом, как твой, может, и мог бы.

– Ну, к нам ведь тоже попадают неумёхи. Помнишь, на премьере толстенькая девочка в фойе прыгала и кричала, что хочет танцевать так же, как Розита?

– Дочка ле О, владельца ресторана?

– Ну да. Её отец заплатил директору, чтобы она занималась с нами. Её зовут Реджина. О, это был просто ужас. Она совсем ничего не знает и только хочет стать балериной. Над ней смеялись даже младшие, а кто-то крикнул, что, мол, пусть она и дальше объедается в папочкином ресторане, чтобы под ней сцена проломилась. Мадам Маури её выгнала, сказала месье ле О, что для девочки это будут лишь мучения. Он вроде бы понял, но Реджина зверем на нас смотрела.

– Похоже на бред. Кто придумал протаскивать в класс неумёх за деньги? Это же магия, которую они не чувствуют…

– Богатство и знатность – особая магия. Она на многое способна.

– Если мне когда-нибудь доведётся оказаться на месте мадам Маури, я попросту не позволю директору записывать ко мне в класс всяких там ле О. Плевать, что он выше меня по званию, не позволю.

Одетта вновь смеётся, и на сей раз Луи вторит ей. Какое им дело до продажного директора, кто такая Реджина, чтобы решать их судьбу, и когда ещё наступит это будущее, что они уже не смогут выступать, ведь сейчас на небе ни облачка, лёгкий ветерок спасает от жары, а внутри столько силы и желания танцевать!

Пусть конёк довольно узкий, они могут танцевать вдоль одной линии, хотя Луи видит, что Одетте этого мало, она готова не просто танцевать по всей крыше, но улететь в небеса. Она улетит, если захочет. Потому что она – чудо, ради которого можно не только танцевать, но и жить.

И Луи поднимает её за талию и кружит, позволяя ей чувствовать себя свободной. Приятная тяжесть ни капли не напрягает его. Всё быстрее и быстрее, пока она не требует: «Отпусти». Он бережно опускает её и с нежностью смотрит в тёмно-серые глаза.

– Не хватало ещё упасть и повредить спину. Мы не имеем права на травмы, – тихо и серьёзно говорит Одетта.

– Да, конечно, я просто хотел…

У Луи не всегда хватает духа сказать, чего он хочет, потому что Одетта безукоризненно правильная. Она серьёзно подходит к отношениям и потому абсолютно честна. Её «нет» означает «нет» и ничего больше. Если она считает, что для поцелуев ещё рано, значит, рано.

Луи только потому удостаивается свиданий, что слышит, что она хочет.

Одетта разворачивается и уходит. Луи смотрит ей вслед. Не сегодня, но когда-нибудь.

Выждав, пока она не скроется из виду, Луи идёт по тому же коньку обратно в класс. Скоро занятие у мадам Маури, и будет любопытно понаблюдать, как она учит их. А почему бы и нет? Ведь жизнь прекрасна, и даже учительская доля не так и тяжела, наверное. Это всё неважно, главное – жить и наполнять жизнь волшебством. Пусть остальные и считают, что оно только в детских сказках бывает.

Всё равно никто не подозревает, что Луи Мерант, такой взрослый парень, верит в чудеса.

========== II ==========

Луи Мерант верит. Чудеса, которые творит Одетта на сцене, не могут не защитить её от огня, который превратил сцену, зрительный зал и закулисье в ад. Мерант верит – пламя сильно, но волшебство сильнее, и она выживет во что бы то ни стало, потому что сцена принадлежит ей, это её место силы. Одетта чувствует музыку и живёт ей, вкладывает в танец свой гнев, и боль, и грусть, и радость, и любовь, и всё это не может просто так исчезнуть, оставшись красивым отрывком эпитафии и воспоминаниями…

Его не пускают в горящее здание спасти её.

Его не пускают в госпиталь навестить её.

Его не пускают в комнатку, которую она снимает, уверяя, что Одетта здесь больше не живёт.

Розита считает, что это сама Одетта не хочет никого видеть. Мадам Маури говорила с докторами, и они не оставили Одетте ни одного шанса на танец. «Теперь ей, конечно же, больно смотреть на нас и сознавать, что мы здоровы, а она больна. Она отослала мне красные пуанты, которые я ей подарила в ранней юности. Ей плохо, и тётя не велит её трогать».

Тётя не велит, но Луи двадцать, и он никого слушать не будет. Он больше не ученик, мадам Маури не имеет над ним власти. Не захочет ехать на гастроли, пока театр восстанавливают, – не поедет. Останется здесь и будет рядом, пока Одетта заново учится ходить.

Только её слова обладают силой, и пока он не услышит её «нет», он не отступит. Если он неправ, нет причины, по которой она откажется произнести эти три буквы, глядя ему в глаза.

Комнатка Одетты на втором этаже, её окно как раз над одноэтажной пристройкой, и оно открыто. Этого достаточно. Сперва Мерант проталкивает коробку с пуантами – старый подарок Розиты, а после забирается сам.

– Не налазился по крышам в школьные годы, герой-любовник? – голос Одетты стал глуше. – Не боишься упасть и сломать спину перед гастролями?

– Я не еду на гастроли. Я остаюсь с тобой.

Луи опускается на стул рядом с кроватью Одетты. Одеяло смято комом, его недавно обнимали, как ребёнок обнимает игрушку, чтобы уснуть защищённым. Чёрные спутанные локоны лежат на плечах и груди между складками белой ночной рубашки. Она возилась, не в силах уснуть, значит, уже может управлять своим телом хоть как-нибудь.

– И отчего же я удостоена такой чести? – в тёмно-серых глазах знакомая насмешка, но теперь она смеётся не над ним, а над собой.

– Я люблю тебя.

Без обиняков, честно, как она того заслуживает. Она никогда не врёт и не заслуживает, чтобы ей лгали.

– Я готов, если потребуется, оставить театр и ухаживать за тобой. Готов потратить на лечение все деньги, что у меня есть. Готов заново учить тебя. Да, из меня никудышный учитель, мне никогда не стать похожим на мадам Маури, но ты едва находишь в себе силы не скрывать слабость рядом со мной, не говоря о других. Я буду рядом с тобой.

– А тебя об этом просили?

Мерант встал.

– Я вижу прекраснейшую девушку на свете, и она страдает. Она слишком горда, чтобы просить о помощи, слишком напугана, что с ней устанут и её оставят, и потому пытается убедить себя и остальных, что ни в чём не нуждается. Но она нуждается, я это вижу, и это немая просьба, которую я игнорировать не могу и не стану. Ты просишь меня об этом прямо сейчас, пока я стою над тобой, а ты слушаешь, и каждый твой вдох, каждый взгляд – это просьба, это приказ мне стоять здесь и быть рядом.

– Ты дурак, Луи.

– Я знаю. Это не исправить.

Она смеётся. Тихо, почти беззвучно, и он смеётся вместе с ней, пока на глаза наворачиваются слёзы…

***

– Неужели ты вправду веришь, что я смогу когда-нибудь танцевать? – говорит Одетта с грустью, но легко, безо всякой невыносимой боли, как думали мадам Маури и Розита. – Я бедна, никто не позаботится обо мне. Пока я встану на ноги, вырастет новое поколение танцовщиц. Я не смогу даже преподавать, потому что есть другие, с деньгами и властью, кому нужна будет должность хореографа Опера Гарнье. Ты правда считаешь, что я могу быть частью того мира?

Она уже говорит «того», словно не принадлежит к нему. И после этого дурак из них двоих – он.

– Да, считаю, и даже если ты сейчас меня переспоришь, я не оставлю тебя. Ты – часть моего мира, и никакой огонь не способен сокрушить всё то, что мы построили. Каждый наш танец. Наши прогулки по Парижу, вылазки на крышу. Это никуда не денется из моей памяти, и я даже не стану искать себе другую, потому что однажды нашёл тебя. Боже, объясняешь такие простые вещи, что кажется, и правда дурак.

– И как ты себе представляешь нашу дальнейшую жизнь?

– Если тебе хочется, чтобы я танцевал, я буду зарабатывать деньги на сцене. Если тебе захочется навеки отдалиться, я всё брошу, куплю себе маленький паб, или магазин, или что угодно, что принесёт нам деньги. Будем жить вместе, поженимся, заведём детей.

Снова тихая усмешка, на сей раз действительно колкая:

– Тебе, лучшему танцовщику, жениться на инвалидке? И что же будут говорить о тебе коллеги за твоей спиной?

– Плевать.

– Мне не плевать.

– Считаешь, что ты меня недостойна?

Одетта молчит. Мерант требовательно смотрит в потускневшие тёмно-серые глаза, пока с губ Одетты не срывается тихое «да».

– Дура, – бросает он глухо и грубо, впервые в жизни оскорбляя ту, кого любит. Боясь, что не справится с тотчас пришедшим раскаянием, Луи отворачивается и отходит к окну. Три секунды в полной тишине, пока Одетта не вздыхает.

– Прости. Прости меня. Я просто… я… не готова к свадьбе и ко всему этому. Я просто не знаю, как дальше жить. Пожалуйста, позволь мне побыть одной и разобраться в себе.

– Но тебе всё равно нужна помощь, – Мерант нерешительно оглядывается, не веря, что ему прощена его грубость.

– Нет, как видишь, я жила одна всё это время, и с каждым днём мне удаётся делать всё больше вещей. Не отказывайся от гастролей. Хватит одной загубленной карьеры.

– В жизни есть вещи важнее танца, – Луи вновь медленно подходит к Одетте и берёт её руки в свои. – Мадам Маури – мудрая женщина.

– Да, конечно. Но она не для того тебя тренировала, чтобы ты отказался. Поезжай. И не беспокойся за меня.

Она целует его в лоб, и её благословение окрыляет Меранта. Уходя через окно, он толкает к Одетте коробку с пуантами:

– Оставь на память о наших прогулках и о том, как мы дружили с Розитой.

– Хорошо, – кивает она.

Она медленно подходит к окну, держась за стену, и закрывает створки. Губы её дрожат, но ни одного стона не срывается. Всю дорогу до поворота Луи то и дело оборачивается, желая убедиться, что Одетта отошла от окна и добралась до кровати или стула. Она всё стоит и смотрит ему вслед.

Если она хочет, он будет выступать. Конечно же, он будет. Он обязан станцевать вдвое лучше, за себя и за неё. Потому что она – часть балетного мира, она всегда ею будет, что бы она ни говорила, как бы ни отчаивалась.

Ведь главное, что верит он, Луи Мерант. Он умеет верить в чудеса.

========== III ==========

Когда всемирно известный танцор Луи Мерант впервые за три долгих года ступает на паркет отремонтированного Опера Гарнье, то видит в начищенных до зеркального блеска досках своё отражение. Время обходится с ним милостиво, но привычки любоваться собой у Меранта нет. Он шагает вдоль коридора, вспоминая, как смотрел на своё отражение в луже перед немецким театром оперы и балета, когда на небе сгущались тучи, тёмно-серые, как её глаза. Ему казалось, она смотрит на него с небес и оберегает, как ангел-хранитель, и в тот день он выступил особенно хорошо, зная, что на улице дождь. Когда же представление закончилось, он, выйдя, обнаружил чистое небо и испугался каким-то детским страхом, что потерял её. Но это, конечно же, просто кончился дождь.

Должно быть, это сочтут странным. Самое яркое впечатление от поездки – лужа. Никто ведь не знает, что дождь стал для Меранта счастливой приметой. Никто даже и не подумает, что он верит в приметы. Или в чудеса.

– Луи! – улыбается Розита и подбегает для дружеского объятия и невинного поцелуя в щёку. – Наконец-то ты вернулся.

– Розита, я безумно по тебе соскучился! Как мадам Маури?

– Гораздо лучше, и отругала меня за то, что я прервала гастроли. Она больше не выходит из дома, но держится бодро и часто принимает гостей. Ну, как ты там был? Много интересного видел без меня?

– Да так, одну лужу, да и только.

Розита удивлённо поднимает брови и смеётся.

– Ничего себе! Ты всё ещё помнишь первый тётушкин урок, когда она вывела нас во двор и велела прыгать по луже и приземлиться без единого всплеска?

– А… да, конечно, именно это я и имел в виду.

– Представляю, как бы удивились люди, увидев знаменитость, прыгающую по лужам.

– Да, – Мерант улыбается. – Сколько лет прошло, а это не забудется никогда. Школа мадам Маури.

– Мы тогда были совсем маленькими и такими счастливыми…

– В детстве легко быть счастливым. Легко всюду видеть чудеса. Дети умеют их находить там, где другим и в голову не придёт искать.

Младшие ученицы балетных классов балуются, скользя босиком по полу. Одна девочка проезжает по полу дальше других и на большой скорости врезается в спину уборщицы, чьим трудом и появилась детская забава. Вода из ведра растекается по всему полу, а уборщица едва не падает.

Мерант замирает.

Он не видит её лица, но знает, что увидит, когда она повернётся, чтобы собрать воду в ведро. Земля уходит из-под ног. Ему кажется, что он сам сейчас поскользнётся и упадёт.

– Одетта, – вырывается у него из горла. Розита стыдливо опускает глаза.

– Она отказалась от всякой помощи. Новая дирекция дала ей только такую работу, а от тётиной протекции она отказалась. Ты же знаешь её лучше всех нас… Я знала, если напишу тебе, ты сорвёшься с гастролей, а тётя сказала, что тебе не стоит отказываться от танцев, когда Одетта тебя не просит и не ждёт…

Мерант шагает по мокрому полу. Ни одного всплеска воды, как и учила мадам Маури.

Она на коленях вытирает воду. Чем он ближе, тем суетливее её движения, отгоняющие воду. Словно, если не будет воды, не будет воспоминаний. Но даже идеально сухой пол отражает почти так же хорошо, как зеркало. Мерант подходит совсем близко и видит её лицо около своих ног.

– Здравствуй, Одетта.

Она молчит.

Мерант опускается на колени. Он всё ещё не видит её глаз, но не смеет коснуться её подбородка и поднять лицо. Слишком собственнический жест, слишком грязный для неё. Она всё та же, сомнений нет, и с ней недопустимы грубость и наглость. Она никому не позволяла этого.

Мерант вынимает из её рук тряпку и начинает дотирать пол, но Одетта выхватывает её обратно и спешно уходит прочь. Она хромает, но при этом каждое её движение грациозно.

Начало урока. Маленькие девочки разбегаются по классам.

– Как можно было позволять ей это? – Мерант встаёт и впивается взглядом в Розиту. – Как можно было слушать её убеждения, когда…

– Тётя была против, – Розита беспомощно огляделась и приложила палец к губам. – Не шуми, дети услышат. Сначала тётя хотела пристроить её хореографом, но без протекции Одетту не брали, а она слишком горда для такой подачки. Бедная, ничего не умеет, решила, что если ей предлагают лишь работу прислугой, то она возьмётся за мытьё полов. Сказала тёте, если хотите мне помочь, возьмите работать в свой дом. Второй работой. Тётя отказала, говорила, чтобы та образумилась, а потом заявила, что не желает смотреть на талантливейшую ученицу, которая моет полы. И всех знакомых предупредила, чтобы её не брали в прислугу. Надеялась, что её рекомендация закроет Одетте путь во все приличные дома. В бедных заведениях платят мало, туда Одетта сама бы не пошла. Но кто-то из богачей нанял её. Она живёт на своей второй работе и трудится там с ночи до утра.

– Адрес.

– Не знаю, спроси у тёти.

***

Этель Маури вздыхает.

– Не надейся. Одетта решила, что ей суждено страдать всю жизнь, и не впустит счастье в свой дом.

– Мадам, при всём уважении, почему вы не переубедили её? Вы же сами через это прошли! Вы могли её уберечь!

– Я была в таком же отчаянии, – мадам Маури отводит взгляд. – Мне тоже казалось, что я одинока. Но со мной была моя семья. Ради них я оставила своё горе и вновь научилась улыбаться. Одетта росла сиротой. Её никто никогда не поддерживал. А уводить тебя со сцены она не могла. Её совесть шептала, что это неверное решение.

– Но я был у неё! И она сказала совсем другое! Одетта никогда не лжёт!

– Люди меняются, Луи.

– Просто дайте её адрес. Я хочу услышать её версию, вот и всё.

***

Снаружи особняк выглядит мрачным, и Мерант не сомневается, что он мрачен и холоден внутри. Чёрный ход не заперт. В комнате для прислуги горит свеча, но внутри никого нет.

Одетта во дворе. Она опирается на трость и шагает с пустым ведром к крану для воды. На сей раз она не позволяет подойти близко и ловким, изящным движением выставляет трость, чуть толкнув Меранта в грудь.

– Уходи отсюда.

– Не уйду, пока не поговорим.

– Мне надо работать, а на разговоры времени нет.

– Тебе не надо работать. Попробовала встать на ноги сама, я вижу, как ты преуспела. Сколько часов в день ты спишь?

Одетта толкает его ещё раз.

– Я здесь, чтобы прекратить это. Ты не должна так работать.

– С каких это пор ты указываешь мне, что я должна? Я не припомню, чтобы я брала у тебя в долг или чтобы ты меня нанимал.

Это совсем другой голос, полный стали, вместо усмешки с губ срывается грубая злоба.

– Мы не об этом договаривались! Ты помнишь, что мы решили в ту ночь?

– Одетта! – звучит незнакомый голос. Из дома выходит высокая дама с чёрными волосами, уложенными в причёску. – Помимо лестницы сегодня займёшься стиркой. А это ещё кто?

– Луи Александр Мерант к вашим услугам, мадам? – кланяется Мерант.

– Реджина ле О.

Что-то всплывает в памяти.

Толстая Реджина, дочь владельца ресторана, над которой все смеялись. Теперь вовсе не толстая, утянута в корсет, явно сбросила вес. Лицо худое, с острыми чертами.

Она знала, что пришлось перенести Одетте, и теперь… мстила?

– Не смей ложиться спать. За работу, – один взгляд бесцветных глазёнок подтверждает худшие опасения Меранта.

– Одетта не будет у вас работать.

Судя по кривой усмешке, она прекрасно знает, зачем он пришёл.

– Надо же… Какой… невероятно прекрасный мезальянс! Я, конечно же, не имею морального права препятствовать счастью влюблённых… и я вовсе не собираюсь распространять о вас, месье Мерант, никаких слухов… надеюсь, я получу приглашение на торжество… Так хочется полюбоваться танцем жениха и невесты…

Одетта, не поднимая головы, шагает в сторону, оставляя Меранта одного.

– Хочу передать вам привет от барона Фитингофа, с которым мы встретились во время моих гастролей. Он пожелал вам и вашей дочери всех благ, мадам ле О.

Мерант с удовольствием наблюдает за реакцией Реджины. Слухи, собранные мадам Маури, оказались верны. Маленькая дочь Реджины никогда не видела своего отца, а сама Реджина носила отцовскую фамилию.

– Что ж, Одетта, можешь не торопиться сегодня. Но учти, если после визита месье Меранта ты внезапно начнёшь жаловаться на недомогание, тебе придётся поискать новое место работы. Я не намерена кормить второй рот.

Реджина разворачивается и уходит. Одетта стоит неподвижно, но стоит Меранту развернуться, как она поднимает голову. В тёмно-серых глазах бушует настоящая буря.

– Теперь ты доволен? – в голосе слышится сдавленный вой дикого зверя.

– Нет, потому что ты живёшь в безобразных условиях. Это твой выбор, над которым ты думала, пока я был в отъезде?

– Это больше не твоё дело, – ей удаётся сохранить голос ровным, но в её глазах пылает ярость.

– Ты отослала меня, чтобы затеряться из моей жизни навсегда, потому что стеснялась себя? Твоя гордость встала между нами?

– Твоя глупость. Как ты мог верить, что я соглашусь обременять тебя?

– Я верил каждому твоему слову, потому что считал тебя честным человеком. И сейчас я понимаю, что ты лгала мне.

– Теперь разочаровался во мне? Прекрасно. Проваливай!

Она направляется к крану, чтобы наполнить ведро. Мерант стоит злой. Как можно верить ей, если она лгала? Лгала так искусно, что…

Он дурак, он сущий идиот, что бросил её здесь, позволил самому главному чуду в его жизни попасть в замкнутый круг бедности. Нет. Хватит. Здесь и сейчас он не будет с ней церемониться. Плевать на личное пространство, плевать на обходительность, он её слушал, и вот итог.

Мерант в два шага нагоняет Одетту, выхватывает ведро и бросает его в сторону. Подняв её, он перебрасывает её через плечо и шагает к чёрному входу.

– Немедленно поставь меня на землю! – она больно бьёт его по спине, но он не сбавляет шаг. – Я буду кричать! Я позову полицию!

– А может, я тоже решил сгубить свою жизнь?

– Прекрати ребячиться! Я думала, ты повзрослел и всё понял, но ты неисправимый идиот! Мне не нужен такой муж, как ты!

– А какой тебе нужен?

– Которому я не буду обязана!

До чёрного хода один шаг. Мерант останавливается.

– Обязана? Что ещё за чушь?

– Чушь? Ты никогда не думал над тем, как много мужчин ищут себе в жёны или любовницы бедных сироток, которые должны быть вечно благодарны за то, что их вытащили из бедности? Ты думаешь, чего ради я выбрала балет?

Мерант поднимает Одетту за талию, не желая расставаться с драгоценной ношей, но желая видеть её лицо.

– Ты говорила, что это волшебство…

– Говорила! – знакомая и незнакомая одновременно усмешка впервые прорезается в голосе Одетты. – Мне было двенадцать, тебе пятнадцать, мы были детьми и верили в чудеса. Но ты пусть был одинок, но имел за душой хоть какие-то деньги и был мужчиной. С тебя был другой спрос. А я хотела стать независимой, сама решать свою судьбу. Гонорар и слава примы позволили бы мне это. Но мои мечты разрушились, а ты верил, что я стану твоей во что бы то ни стало. Я солгала тебе, потому ты впервые в жизни обозвал меня в ту ночь, и я испугалась. Молодой здоровый мужчина в гневе против истощённой девушки, не способной стоять на ногах без опоры. Думал ты, сколько раз я лгала, чтобы уйти живой от дрянных кавалеров? Сколько раз улыбалась им, чтобы спасти свою жизнь, честь и здоровье?

Мерант растерян. Его обвиняют во всём этом? Он же не смотрел на неё… так… он обращался с ней, как со своей невестой. Она никогда не видела в нём жениха и не верила в его чувства?

– Я думал о том, что ты прекрасна. Что я буду с тобой, что бы ни случилось. Неважно, бедность, болезнь, горе… Я бы не оставил тебя даже в положении Реджины с её незаконнорожденным ребёнком, потому что…

– Не надо разговоров о любви и чудесах. Время ушло, мы повзрослели. По крайней мере, я. Ты никогда обо мне не думал, иначе понял бы, почему я отказалась, и не явился бы сюда. Раньше с тобой не было страшно, поэтому я принимала твои ухаживания, но потом ты изменился. Ты оскорбил меня тогда и оскорбляешь сейчас. Поставь меня на землю, пока не уронил.

Мерант мог бы держать её вечно. Она всё такая же лёгкая, как тогда, в прошлой жизни. Он кружит Одетту, как в самый погожий день их беззаботного детства. Но она больше не хочет летать. Гнев в грозовых глазах сменяется недоумением, она не помнит вовсе того, что впечаталось в его память навеки. Она не помнит своей свободы. А если и помнит, то это свобода и от него в том числе.

– Поставь меня немедленно!

Он опускает её и чувствует, как легко и изящно её ступни касаются земли.

– Одно твоё слово, и я заберу тебя отсюда.

– Ты никогда его не услышишь. Я не верю тебе.

Мерант не хочет верить, что виной всему – он сам. Одно слово, одно несчастное слово, и значило оно не угрозу, а любовь, но…

Но даже если он полностью виноват, разве сейчас она способна принять извинения?

– Я принесу тебе трость.

– Обойдусь без твоей помощи, – она отталкивает его и, покачнувшись, удерживается на ногах.

Конечно, она не готова.

Развернувшись, Мерант выходит из дома и шагает по улице прочь, не оборачиваясь.

***

В театре тихо. Только в одном кабинете слышится пение. «Потерял я Эвридику, Эвридики нет со мной». Да, Орфею не хватило одного шага, чтобы увести свою любовь из царства мёртвых. И он остановился в одном шаге. Теперь её не забрать. Он трус. Не защитил её перед несчастной разобиженной Реджиной.

Он действительно виноват?

Теперь нельзя будет даже перемолвиться словом, чтобы не было поводов для гнусных слухов о ней. Реджине сойдёт любая возможность.

– И что теперь? – тихо спрашивает Розита, входя в класс, где когда-то мадам Маури учила их танцевать. – Ты оставишь её навсегда?

Мерант представляет, как ответит «да», и его передёргивает.

– Нет. Я не в силах.

– Как будешь действовать?

– Ждать. Наблюдать. Следить. И тихо оберегать, если это возможно.

– Это может быть очень долго. Она упряма и горда, она всегда такой была.

– Не упрямее меня. Хотя в гордости я ей уступлю.

– Не уверена, что тебе стоит появляться у ле О в доме. А без этого как будешь следить за ней?

– В театре она на виду. А насчёт ле О можно время от времени спрашивать Огюста Вокорбея, он завсегдатай в её ресторане. А потом подрастёт девочка, ребёнок от барона, и это может как-то помочь.

– Помочь? Не знаю, что уж тут может помочь. Разве что чудо…

Мерант усмехается. Пусть всё вокруг меняется, пусть изменится его жизнь и он сам, кое-что останется прежним. Об этом никто не знает, но Луи Мерант верит в чудеса.

========== IV ==========

Месье Мерант чинно проходит вдоль коридора, не глядя на пол. Он по часам знает, когда паркет вычищен, а когда нет. Он делает замечания ученикам, если те не вытирают ноги при входе в театр, а если ему случается пролить или просыпать что-нибудь на пол, не гнушаясь, вытирает сам.

Месье Мерант богат и знаменит. Даже если бы Реджина ле О в беседах с гостями или посетителями ресторана упомянула их крайне несветскую беседу, карьера талантливейшего из танцоров Опера Гарнье не пострадала бы. Но ле О благоразумно молчит. Отец её умер, успев убедить всех, что супруг Реджины погиб спустя несколько дней после свадьбы, а от его фамилии она отказалась. Маленькая дочка ле О растёт в хорошей обстановке, правда, дома почти не покидает. Вокорбей регулярно расхваливает всем рёбрышки из ресторана ле О.

На афишах театра главное место занимает имя месье Меранта. Люди съезжаются в Париж со всех концов света, чтобы увидеть его выступление. Сам он никуда не ездит, отказываясь от любых гастролей. Для него почти катастрофа – не побывать в театре в течение дня. Все думают, это усердный труд и страсть к танцу. Но танец всё меньше радует месье Меранта.

Его единственная радость – знать, что ей не стало хуже. Полсекунды хватает, чтобы оценить её синяки под глазами, и если они особенно велики, значит, сегодня Вокорбей опять будет расхваливать приём у ле О.

Месье Мерант ничего не делает и ненавидит себя за это. Он смотрит в зеркало и видит жалкого труса, недостойного Одетты. Она-то наверняка видит в зеркале честного человека, лгавшего по необходимости, а он…

Неужели он вправду виноват?

Он виноват уже тем, что ищет себе оправдания. Оставил её и живёт одними лишь танцами, хотя обещал себе, что не забудет советов мадам Маури.

Это он должен был сгореть в ту ночь. А она бы танцевала, обеспечивала себя сама и его бы обеспечила, если бы согласилась на такое неравенство. Его это не смутило бы ни капли, ведь она действительно сильнее и смелее его. Но если раньше он был хоть немного её достоин, то теперь цена ему меньше, чем пыли у её ног.

Каждый раз, выходя на сцену, месье Мерант воображает языки пламени вокруг себя. Иногда огонь воображается просто так, без танца. Если в это время за окном дождь, месье Мерант представляет себе, как тёмно-серая бездна извергает на пламя потоки воды и гасит его. Но если на улице гроза, то огонь затаился в самих тучах, и ни от чего он месье Меранта не спасёт.