Текст книги "Любовь Орлова"

Автор книги: Нонна Голикова

Вернувшись в Москву, Григорий Александров, отделившись от «железной пятёрки», начинает самостоятельную творческую жизнь в кино. Десять лет он являлся верным соратником, соавтором и сорежиссёром великого Эйзенштейна, но сам был индивидуальностью столь яркой и мощной, что его отделение было неизбежно. Само творческое видение жизни, способ её восприятия и осмысления этих художников были, по существу, совершенными антиподами. Достаточно вспомнить названия снятых ими фильмов, чтобы сразу понять суть этого несовпадения: С. Эйзенштейн – «Стачка», «Броненосец “Потёмкин”», «Октябрь»; Г. Александров – «Весёлые ребята», «Цирк», «Весна».

Первого интересовали мощные социальные катаклизмы, трагические глубины жизненных проявлений. Второй стремился к радости и блеску жизни, к максимальному извлечению смеха, веселья и юмора в любых поворотах судьбы и характера.

«Слово юмор происходит от латинского “humor” – влага. В противовес сухости. Мягкость в противовес жёсткости. Я бы сказал, что юмор – сок жизни. Юмор похож на масло, которое нужно для смазки машин… Комедия может быть не только смешной, но и весёлой. Смех должен быть добродушным, оптимистичным, воодушевляющим, утверждающим хорошее настроение. Недаром народная пословица так выражает отношение к весёлому смеху: “Кто людей веселит, за того весь свет стоит”», – писал в своей книге «Эпоха кино» Александров. Но это позже. А сейчас он заказал сценарий уже хорошо известному в Москве комедиографу и острослову Николаю Эрдману. Его соавтором был В. Масс.

«Когда зритель хочет смеяться, нам уже не до смеха», – сказал Эрдман, и они принялись за работу. К тому же режиссёр, как мы уже знаем, начал искать актрису на роль домработницы Анюты. И нашёл «своё режиссёрское счастье» – Любовь Орлову. И не только режиссёрское. Они встретились…

Любовь Орлова, которую в доме называли – независимо от возраста – не иначе как Любочка, появилась на свет в 1902 году в Москве. Принадлежала Любочка к двум старейшим русским дворянским фамилиям. Род Орловых вёл своё начало с XIV века, в нём были и светлейшие князья, и графы. Через подвиги и победы этот род в XVIII веке дал прославленных братьев Орловых, которые были фаворитами самой Екатерины Великой. И младший из них – Фёдор – породит особенно яркую личность в этой ветви Орловых – Михаила Фёдоровича. Декабрист, друг Пушкина, героический участник войны 1812 года, Бородинской битвы, он, 26-летний полковник, диктовал условия капитуляции Наполеону, и его подпись на этом документе осталась в истории рядом с подписью великого француза. Впервые девятнадцатилетний корнет Орлов встретился с Наполеоном в Пруссии: он был направлен в ставку Бонапарта с предложением о перемирии, переросшем в Тильзитский мир. Всего у него было пять встреч с этой исторической личностью, и каждая решала судьбы народов, войны и мира. В 1814 году Михаил Фёдорович во главе международной комиссии с блеском урегулирует конфликт между Норвегией, Данией и Швецией, в результате деятельности молодого русского дипломата последней пришлось прекратить военные действия против Норвегии. Таким образом, Норвегия, благодаря Михаилу Орлову, обрела мир, свободу и свою конституцию, по которой живёт и по сей день.

Михаил Орлов был не только другом, но и счастливым соперником Пушкина. Он женился на Екатерине Раевской, которую, говорят, великий поэт любил безответно. Более двадцати портретов пером Екатерины Раевской оставил Пушкин на полях рукописи «Бориса Годунова». Но даже это весьма щекотливое обстоятельство не повлияло на его дружбу с Михаилом Орловым.

Михаил Орлов являлся членом Союза благоденствия и в декабре 1825 года был арестован одним из первых. После шести месяцев в Петропавловской крепости его сослали, но не в Сибирь и ненадолго. Он единственный не назвал на допросах ни одного имени и при этом был избавлен от тех суровых наказаний, которые обрушились на его сподвижников. Разумеется, он вышел в отставку, и государственная карьера для него была закончена в его 30 лет. Однако блистательно одарённый и деятельный Михаил Орлов, вернувшись в Москву, стал членом целого ряда научных и литературно-художественных обществ. А в 1832 году создал Московское художественное общество, которое, претерпев много всяких преобразований, стало той основой, на которой в наши дни существуют два высших учебных заведения: Московский архитектурный институт и Московский художественный институт имени Сурикова.

Вот так, очень коротко, обстоит дело с родословной Любови Петровны по линии отца. Что же касается материнской линии, то моя прабабушка (Любина мама) Евгения Николаевна в девичестве носила фамилию Сухотина. Её дядя, Михаил Сергеевич Сухотин, был женат на дочери Льва Толстого Татьяне Львовне. Интересно, что мои окна смотрят прямо на дом Льва Толстого в Хамовниках, где, естественно, бывали мои предки Сухотины.

Всего этого я раньше толком не знала, в доме об этом не говорили. Сначала – по понятным причинам нежелательного в советское время дворянского происхождения. Потом, вероятно, это стало привычным. Просто я знала, что наши предки – дворяне. Но вот мне стал звонить знаток русской генеалогии Владимир Николаевич Санеев. Он, что называется, «вычислил» меня как некое звено в цепи рода Орловых и очень просил моего разрешения прийти и познакомиться: может быть, есть какие-нибудь старые фотографии, семейные легенды. К тому же и он сам, по его словам, принадлежит к какой-то ветви древа Орловых.

«Орловы… Наполеон… Бородино… Раевские…» – слышала я в телефонной трубке. Но, одна в пустой квартире, я, честно говоря, побаивалась открыть дверь незнакомому человеку. По телефону-то он декабрист, думала я, а как дверь откроешь… Но опасения были напрасны. К тому же Владимир Николаевич оказался на удивление похожим на бабушку – тонкостью черт лица и странной смуглостью. Мы смотрели фотографии, я слушала его рассказы о своих великих предках, о подвигах, славе и победах, которые мы все изучали ещё в школе на уроках русской истории, и пила чай без сахара. В то лето в Москве почему-то были с ним перебои…

Подробнейшая справка Санеева о родословной Любови Орловой опубликована в книге Д. Щеглова «Любовь и маска». Должна сказать при этом, что ещё один специалист по генеалогии русского дворянства не менее убедительно объяснил мне, что Любовь Орлова принадлежит к куда более скромному роду, хотя и не менее древнему. По этой версии среди мелкопоместных предков Орловых было много священнослужителей, ветеринаров и военных. Этот род берёт своё начало в том числе и в Полтавской и Витебской губерниях и имеет примесь польской крови.

Так или иначе, дворянская семья Любочки Орловой оказалась в 1917 году, как и все люди этой породы, в крайне затруднительном положении. Правда, было одно маленькое утешение. «Видишь, Женечка, – добродушно рокотал бархатным голосом мой прадед и Любочкин отец Пётр Фёдорович, – видишь, как хорошо, что я успел проиграть в карты наши три имения. Сейчас всё равно отобрали бы. По крайней мере, не так обидно!» Высокий красавец Пётр Фёдорович обожал свою маленькую и очень властную жену. Однако его жизнелюбие и широта натуры, судя по всему, не всегда были подвластны и ей. Пётр Фёдорович музицировал и прекрасно пел. Евгения Николаевна, говорят, была хорошей пианисткой. Орловы дружили с Шаляпиными и не раз всей семьёй проводили лето в их имении Ратухино на Волге. Дело в том, что Пётр Фёдорович работал в Ярославле на строительстве моста через Волгу, и летом к нему приезжала вся семья. Оттуда и ездили в Ратухино. Шаляпин, Собинов, Коровин… С детства сестёр окружали гиганты, уникальные индивидуальности, не знающие границ творчества, фантазии и артистизма. А начало этой дружбы обусловило то, что дочь Шаляпина Ирина и старшая сестра Любочки Нонна вместе учились в гимназии. Отзвуки дружбы моих бабушек и великого певца коснулись и моего детства. Среди фотографий в бабушкиных альбомах я помню большой портрет Шаляпина с его дарственной надписью: «Очаровательной Нонночке. И пусть Бог бросит цветы счастья на пути твоём. Фёдор Шаляпин». Люба рассказывала, что Фёдор Иванович называл Нонну Петровну статуэткой Танагра. Это знаменитые терракотовые женские фигурки, которые изготовляли в Древней Греции. Они отличались особым изяществом и изысканностью линий. Помню и крупную седую даму, появлявшуюся в калитке во Внукове под радостные возгласы бабушки: «Ирочка!» – Ирину Фёдоровну Шаляпину.

Фёдор Иванович два-три раза в год в своём доме на Садовой устраивал детские праздники. На одном таком балу для детей пятилетняя Любочка

Орлова, вся в розовом, играла, танцевала и пела в музыкальной сказке «Грибной переполох». Ей досталась роль редьки. Она всех очаровала, и сам Шаляпин, подхватив девочку на руки, сказал: «Ах, Любашка, моя Любашка, будешь ты, Любашка, ба-а-льшой актрисой!» – после чего девочка подбежала к матери: «Мама, я буду большой актрисой и буду тебя возить в большой карете!» Этот детский спектакль делали профессионалы, да ещё какие! Костюмы были придуманы и сшиты самой Ламановой, которая в 1920–1940-е годы была самой модной портнихой или, как сказали бы теперь, модельером в Москве. Она одевала самых известных людей столицы того времени. «Одеваться у Ламановой» – это был один из признаков высшего общественного положения и признания. Выдающийся мастер бытового и театрального костюма, Ламанова стала автором первой в жизни сценической одежды пятилетней Любочки Орловой. Она же потом одевала и кинозвезду Любовь Орлову.

Зрители на детском спектакле у Шаляпиных, естественно, были из самой высокой элиты творческой Москвы. С детства Любочка вдыхала атмосферу творчества, питалась энергией личностей предельного масштаба, и блеск таланта был ей знаком с самого начала жизни. Она воспитывалась среди тех, кто достиг вершин славы и возможностей человеческого творчества, среди тех, кто этим творчеством был одержим и видел лишь в нём весь смысл и содержание жизни. Позже и она будет жить по этим законам. Любочка вместе с сестрой Нонной училась в музыкальной школе. Нонна была на шесть лет старше. Любочка училась игре на фортепьяно, а Нонна осваивала искусство игры на скрипке. Родители мечтали о музыкальной карьере для своих дочерей. Но грянул 1917 год, который, как мы уже знаем, стал в жизни семьи Орловых тем, чем он стал для большинства людей этого сословия. На них обрушились разруха, нищета и безработица революции и Гражданской войны. Орловы жили в Воскресенске, где снимала домик сестра Евгении Николаевны – Любовь Николаевна. У неё была корова. Это добродушное животное стало поистине спасением для семьи. Сёстры в больших тяжёлых бидонах возили молоко в Москву на продажу. Промёрзшие, грязные пригородные поезда со сломанными и ободранными сиденьями, выбитыми стёклами, убогим освещением. Не внушающая доверия вечерняя публика, постоянное чувство опасности и страха. Безлюдная дорога и неблизкий путь к дому от станции. Ахи и охи родных, когда замёрзшие, уставшие и голодные сёстры наконец оказывались в тепле дома. Всё-таки вдвоём сёстрам было не так страшно.

Неокрепшие руки пятнадцатилетней Любочки часто примерзали к ледяному металлу неподъёмных бидонов и навсегда сохранили следы этого непосильного напряжения. Забота о том, что она должна быть одета так, чтобы кисти рук не бросались в глаза, стала впоследствии постоянной проблемой актрисы. Очень часто на фотографиях она стоит, сидит, идёт – зимой и летом – в перчатках…

В Москве – там, где теперь расположился Театр Российской армии, была целая система переулочков и тупичков, и место это называлось Божедомка. В этом не слишком приветливом лабиринте располагался и Орловский тупик, где в небольшом двухэтажном особнячке проживала семья довольно преуспевающего краснодеревщика Фёдора Веселова. Семья эта являлась постоянным клиентом сестёр Орловых: Люба и Нонна регулярно привозили сюда молоко. У Фёдора было три сына и две дочери. Так и состоялось знакомство Нонны со старшим из братьев, красавцем Сергеем, будущим инженером-строителем, моим дедом. Это был относительно сытый дом, где молодёжь частенько устраивала вечеринки. Любочка садилась за пианино, начинались танцы. Итак, старшая сестра ушла в семейную жизнь, а младшая – учиться в консерваторию по классу рояля. Вечерами после занятий Любочка, как правило, бежала к сестре. Зимой особенно было не по себе на обледеневших тёмных улицах Москвы, где редкие прохожие – пугали. Иногда постреливали. Кто в кого – неизвестно. В городе в то время грабёж и убийство были обычным делом. Однажды на улице Герцена (Большой Никитской) началась очередная «заварушка» – стрельба, крики, бегущие люди. Перепуганные студенты консерватории забились в полуподвал и в окна наблюдали за панически разбегающимися ногами. Люба позвонила сестре. «Любочка! – кричала в трубку Нонна. – Любочка, ни в коем случае не выходи оттуда, пока всё это не кончится!» Думаю, если бы Люба буквально последовала совету сестры, ей пришлось бы сидеть там и по сей день…

Итак, Любочка училась в консерватории. Но только учиться она не могла себе позволить. Надо было работать и зарабатывать – жить было не на что. К тому же на ней были родители. Пётр Фёдорович то работал, то не работал в системе Министерства путей сообщения и к этому времени был уже на пенсии. Орловы жили в коммуналке в проезде Художественного театра. Но, что бы то ни было, мой прадед, говорят, всегда был одет в красивую стёганую домашнюю куртку, всегда был выбрит, подтянут и благоухал одеколоном. Любочка прекрасно понимала беспомощность своих родителей в условиях нового режима и всё взяла на себя. Всю жизнь она несла на своих плечах заботу о семье, об отце и матери. И оба мужа воспринимали её только вместе с родителями как нечто единое целое. Родители всегда жили вместе с ней.

Итак, надо было зарабатывать, и она работала. Это были уроки танцев жиреющим и жирующим нэпманам. От людей, знакомство с которыми ещё недавно в её среде считалось неприличным, зависел кусок хлеба для неё и её близких. И она часами улыбалась и танцевала. Работать тапёром в кинотеатрах тоже было не очень-то сладко. Неотапливаемые кинозалы, стынущие пальцы, необходимость извлекать из разбитых инструментов максимально громкие звуки, лузгающая семечки публика. Всё это мало походило на недавний праздничный мир детства, красивую семью, мечты о прекрасном искусстве. Но она уже всё решила.

Консерватория была оставлена после трёх лет учёбы. Нет, она продолжала учиться. Но другому. Так как за учение нужно было платить, ей пришлось совмещать постижение законов творчества с работой. Любочка решила стать актрисой, которая умела бы всё и соединяла бы в своём искусстве владение голосом, танец и драматическую глубину сценического образа. И она, как я уже говорила, училась хореографии, вокалу, брала уроки драматического искусства. Сутки были забиты до отказа. Однако жизнь и молодость брали своё. В 1921 году Любочка выходит замуж за Андрея Гаспаровича Берзина, который был на десять лет старше. Красавец латыш занимал высокую должность в Наркомземе. Женившись, он забрал жену с её родителями в свою огромную квартиру в Хохловском переулке у Покровских Ворот. А вскоре туда забирают и маленькую Нонну, дочь Любочкиной сестры, – мою маму. Мой дед был ещё студентом, жить было очень трудно, и ребёнка «сдали» бабушке с дедушкой и тётке с её мужем. Андрей Гаспарович остался в воспоминаниях мамы и бабушки образцом рыцарственности, великодушия и интеллигентности. Вся семья его очень полюбила. Высокий, красивый, типичный прибалт – блондин с очень светлыми глазами, от него веяло надёжностью и внутренней стойкостью. Он с радостью принял всё то, что касалось его очаровательной юной жены. И её мечты о сцене – тоже. Она же теперь, благодаря мужу, могла не работать и целиком посвятить себя учёбе и профессиональному совершенствованию. Любочка всё хотела делать первоклассно. И петь, и танцевать, и владеть искусством драмы. В квартире на Хохловском была комната в 60 квадратных метров. Настоящий репетиционный зал, чем Люба не замедлила воспользоваться. После хореографического училища и занятий по вокалу к ней домой приходил педагог по танцу. Люба и две её подруги часами разрабатывали ноги, держась за спинки кресел: «И раз, два, три… раз, два, три…» Также часами она распевалась у рояля, стоявшего в этой же огромной комнате: «И-и-и!.. А-а-а!..»

…Приходили Нонна с сёстрами своего мужа и подругами, приносили редкое в то время лакомство – пирожные из кондитерской в Столешниковом переулке. Но они общались с родителями, друг с другом, но не с Любочкой. Она всегда была занята. Исключение составляла лишь Ануся Вильямс. Она была женой выдающегося театрального художника, её знала «вся Москва», и только её доброжелательная общительность и активность могли пробиться в редкие паузы между Любочкиными занятиями. Они очень дружили, и Ануся была единственным человеком, с кем Люба могла просто «поболтать» в своё удовольствие. В остальном же – труд, труд, труд. Она хотела стать синтетической актрисой и всё делать лучше всех. Поэтому своим занятиям отдавалась до конца и самозабвенно. Её усилия увенчались успехом. В 1926 году Любовь Орлова проходит конкурс и поступает в труппу Музыкального театра под руководством В.И. Немировича-Данченко. Это была её победа, сбывшаяся мечта и начало профессиональной жизни. Казалось бы, всё было хорошо, но…

Муж Любови Петровны, замнаркома земледелия Андрей Гаспарович Берзин, относился к тому типу интеллигентов, которых арестовывали и при царе, и при Советах. Последнее же время его забирали и выпускали так часто, что у него в передней всегда был наготове чемоданчик со всем необходимым на случай ареста. И вот в 1929 году его в очередной раз взяли, но на этот раз уже не выпустили. Он был арестован по известному делу Чаянова. Любочка бежала домой с очередной репетиции – она была уже хористкой музыкального театра, – и ей навстречу на извозчике ехал Андрей в соответствующем сопровождении. В руках у него был хорошо знакомый ей чемоданчик. Больше они никогда не виделись. У них даже не было возможности попрощаться… Это надо было пережить… Как пережить?! Никто никогда не слышал, чтобы она говорила об этой трагедии.

В 1959 году у неё умерла любимая и единственная сестра Нонна Петровна – и эта тема тоже станет запретной. Боль утраты была так сильна, что малейшее упоминание об этом было невозможно. Такой был характер. Всё носила в себе…

И всё же Берзина и на этот раз выпустили из-под ареста, но уже спустя годы. В 1934 году он даже несколько месяцев жил в Москве. Но Андрей Гаспарович никогда ничем не напоминал о себе жене и бывшей семье, видимо, отчётливо понимая, какую угрозу таит в себе его судьба для близких. В анкетах, которые в бесчисленном количестве ему приходилось заполнять в лагерях и тюрьмах, он никогда не указывал жену… В наших семейных преданиях и воспоминаниях этот человек возникает как некий образец великодушия, рыцарства и надёжности. Уже после войны его выпустили окончательно, так как он был обречён – умирал от рака. Он ехал на свою родину в Ригу, где жила его сестра, через Москву и пришёл к нам, к моей маме. Мама рассказывала, что он ни разу не позволил возникнуть разговору о Любочке и не задал о ней ни одного вопроса. А я запомнила как стоп-кадр, как портрет: высокий, очень стройный седой человек со светлыми и яркими глазами, в военной форме с портупеей и без знаков отличия. Он стоит прямо передо мной и держит в руках куклу. Судьба сместила его временные ориентиры, и он ехал с подарком к девочке, которая когда-то жила в его семье. А девочка была уже мамой, и мне исполнилось немногим меньше, чем было моей маме, когда его арестовали. Кукла, появившаяся в нашем доме таким непростым и горьким путём, досталась мне. Думаю, это был 1947 или 1948 год. Очень скоро Андрей Берзин умер в Риге…

Сразу после ареста Андрея Берзина Любочку с родителями и племянницей выселили из квартиры, и они поселились в двух комнатах в коммунальной квартире на Тверской. А Люба снова с головой ушла в работу, в профессию. В театре под руководством В.И. Немировича-Данченко она начинала как хористка, но её хореографические способности вскоре тоже были замечены, и ей доверялись танцевальные номера.

Она сама рассказывала о своих первых шагах на сцене: «Владимир Иванович Немирович-Данченко говорил, что самое большое событие для молодых актёров и актрис, это первые сказанные на сцене слова. Когда мне дали роль Герсильи в оперетте “Дочь Анго”, вся моя роль заключалась в словах: “Да, гражданка! Нет, гражданка! Слушаюсь, гражданка!” – это было первым большим событием в моей творческой жизни, потому что я получила право говорить на сцене. И вторым событием было, когда мне дали партию Бабетты в той же оперетте. Вся моя партия заключалась во фразе: “Она ещё у туалета”. Но я была бесконечно горда, ведь я получила право петь на сцене с оркестром… Я пела и играла ещё целый ряд небольших ролей. Затем я приготовила большую партию Периколы в оперетте Оффенбаха. Это очень серьёзная партия, где надо и петь, и говорить, и танцевать. После этого я почувствовала себя по-настоящему актрисой. И смелее стала присматриваться к другим ролям».

Но самый большой успех Любовь Орлова имела в роли Серполетты в оперетте «Корневильские колокола», после чего о ней заговорили как о будущей звезде театра. И не случайно. В этой роли было много личного, неких знаков её жизни и будущей судьбы. Очаровательная и отважная комедиантка Серполетта явно напоминала будущих героинь кинозвезды Любови Орловой в музыкальных комедиях Александрова.

 
Как жаль, что беспокойный случай
Меня толкнул на путь иной.
Наверно, было бы мне лучше
Быть просто чьей-нибудь женой.
Я сею мак, сажаю дыни,
Готовлю жбаны для вина.
А впрочем, нет! Пусть я – графиня!
И руки портить не должна…
Пускай актёры и бедны
И жизнь их очень тяжела,
Но я срываю, чёрт возьми,
С себя и бархат и шелка!
И вот опять в актёрский список
Я, Серполетта, внесена.
Как хорошо, что я актриса,
Хотя и очень голодна!
 

А она действительно была очень голодна. В материальном отношении ей опять не на кого было рассчитывать. Всё большее и большее место в её творчестве стала занимать концертная деятельность. Сначала это были отдельные вокальные номера, но затем она создала целую концертную программу и выступала с ней в кинотеатрах перед началом сеанса. Это были её заработки. Одержимость любимым делом, профессиональный азарт стали её спасением. Да и молодость брала своё. Её женское очарование, изящество, брызжущая внутренняя энергия, артистизм делали актрису бесконечно привлекательной, и у неё не было недостатка ни в друзьях, ни в поклонниках. В неё всерьёз влюбился сын В.И. Немировича-Данченко, Михаил Владимирович, артист этого театра. Сам Владимир Иванович весьма благосклонно относился к идее брака сына с талантливой и интеллигентной Орловой. Брак актрисы с сыном руководителя театра сулил немалые возможности, тем не менее его любовь осталась безответной. Ей понадобилось немало такта, чтобы, отказав Михаилу в любви, сохранить с ним дружбу и ровные отношения.

В театре Орлову любили, помимо всего прочего, она умела быть хорошим товарищем и надёжным партнёром на сцене. И никто никогда не слышал от неё жалоб ни на её страх быть женой репрессированного, ни на одиночество, ни на вечную нехватку денег. Как и все артистки, она умела, не имея ничего, всегда выглядеть элегантной. Одно и то же чёрное платье служило ей много лет. То менялся воротничок, то поясок, то длина юбки. Спектакли, репетиции, концерты – она была предельно загружена. Но она мечтала ещё и о кино. К сожалению, первые попытки кинопроб оказались неудачными. Оператор, снимавший её впервые, категорически предсказал ей невозможность кинокарьеры из-за родинки на носу, которая, по его словам, на экране закроет собой актрису. Однако вскоре после пережитого Любовью Орловой отчаяния режиссёры Г. Рошаль и Б. Юрцев пригласили её сниматься. И она сыграла в двух кинолентах. У.Б. Юрцева в фильме «Любовь Алёны»: это была небольшая роль иностранки – жены американского специалиста, работавшего в советской России. А у Г. Рошаля в «Петербургской ночи» она сыграла уже главную женскую роль актёрки бродячей труппы. Судьба странным образом подавала знаки будущих триумфов Любови Орловой, переплетая жизнь и творчество в нечто единое целое. Почти все её будущие героини – актрисы, дважды потом ей придётся сыграть американок – в «Цирке» и «Встрече на Эльбе».

Во время съёмок своих первых фильмов Орлова, как уже упоминалось, была неофициальной женой иностранца. Это благодаря ему уже в те годы Любовь Орлова пользовалась репутацией одной из самых элегантных актрис «со своим гардеробом», что играло немаловажную роль и в её профессиональной жизни. Роман с Францем увлёк было её всерьёз, но тут произошла встреча с Григорием Александровым. Она влюбилась сразу и навсегда…

Итак, они встретились. «Вы бы видели её. От неё исходило такое… такая дивная прелесть, какую мне, уж верьте моему слову, просто не приходилось встречать у других актрис. Ни тогда, ни после. А я их много перевидала. Ни у кого не было такой грации, такого лёгкого, весёлого шика – своего, природного», – вспоминала об Орловой начала 1930-х Фаина Раневская.

Изящная, с точёной фигуркой, какая-то очень чёткая – и в речи, и в жесте. Мягкий, глубокий, необыкновенно звучный голос, особая мелодия речи с плавными и очень объёмными гласными. И как бы она ни дурачилась, ни кокетничала и ни смеялась, в ней всегда ощущался некий стержень – нерушимый и надёжный. Двигалась Любочка неотразимо легко и грациозно, и каждый жест её отмечен точностью и законченностью. Красота голубоглазой шатенки Любочки Орловой заключалась в удивительной гармонии, которую она излучала всем своим существом. Ей был 31 год, и за праздничной внешностью и безупречными манерами этой женщины нельзя было и предполагать тягот непрерывного упорного труда, многих лет нужды, беспредельной горечи потерь и страха. Она сразу подкупала абсолютной естественностью, внутренней свободой и – высшее выражение подлинного аристократизма – простотой в общении. Она была актрисой, которая умела всё – быть на сцене живой и заразительной, прекрасно петь и танцевать. Она станет актрисой, которая, являясь урождённой дворянкой, будет лучшей исполнительницей ролей домашних работниц в советском кино. Это была актриса, которая исключила из профессионального лексикона слово «не могу» и которой хорошо была известна нелёгкая цена сценической лёгкости. Любовь Орлова делала только первые шаги на пути к успеху, её только начинали признавать и всё, чего она добилась, пришло к ней благодаря её усилиям, упорству и мужеству. Ни один её шаг вперёд не был освящён счастливым случаем, но был очередным этапом на пути к поставленной цели, этапом терпеливой борьбы за себя, свой талант и своих близких.

Актриса Любовь Орлова была воспитана на верности классическим традициям в искусстве, чему способствовали консерваторское образование и изучение строгих принципов эстетики Художественного театра. Она была человеком долга, хорошо знающим, что такое ответственность за того, кто рядом. На фамильном гербе Орловых, где на лазурном фоне красовался золотой лев, было трижды начертано только одно слово: «Отвага! Отвага! Отвага!» И в тот момент, когда наконец именно случай принёс ей встречу с её любовью, она мечтала о кино.

Александров был на год моложе её, он был счастливчиком и баловнем судьбы. К моменту их встречи Григорий Александров в своём Екатеринбурге уже перепробовал – и всегда с успехом – все мыслимые и немыслимые творческие профессии. Именно его, а не кого-нибудь другого, посылают учиться в Москву. И не к кому-нибудь, а именно к Сергею Эйзенштейну, в его команду он попадает на целых десять лет, участвуя в создании мировых киношедевров. Он объездил Европу и Америку, дружил с Чаплином, знал Горького и пел под гитару Сталину. Ему покровительствовал председатель Государственного управления кинофотопромышленности (ГУКФ) Б. Шумяцкий, и все его таланты обещали раскрыться во всей их полноте. Он был любимцем женщин, царил в любой компании с гитарой в руках, он был режиссёр, артист, акробат, умел ходить по канату на головокружительной высоте без страховки. И даже был чемпионом Москвы по плаванию. Когда он однажды чуть не сорвался с каната, удача поддержала его и он сумел сбалансировать и остался в живых. К 31 году жизни его биография была фантастична, как приключения сказочного героя. Дерзкий экспериментатор, жадный до всего нового, ярый сторонник авангарда в искусстве, Александров с первых же шагов в профессии исключил из своего творческого лексикона слово «нет». У него не было фамильного герба, но был свой собственный девиз: «Всё будет хорошо!» Он повторял его как заклинание, и девиз этот непостижимым образом выручал и хранил его в самых экстремальных ситуациях. И он уже рвался к вершинам волшебного мира иллюзий – к кино!

К моменту их встречи Любочка была формально свободна, хотя Франца все считали её мужем. Александров был ещё формально женат, хотя его жена Ольга фактически уже имела другую семью.