355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Нонна Тумасова » Колибри (СИ) » Текст книги (страница 2)
Колибри (СИ)
  • Текст добавлен: 2 июля 2018, 19:30

Текст книги "Колибри (СИ)"


Автор книги: Нонна Тумасова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 4 страниц)

Но отступать нельзя. Такого случая больше не будет. Я в третий раз набираю номер. Я добьюсь своего, в конце концов он подойдёт к телефону!

И вдруг щелчок. Трубку сняли, но молчат.

– Антон? – голос у меня срывается.

– Да, – неуверенный глуховатый ответ.

Но я уже взяла себя в руки, стараюсь говорить спокойно и медленно:

– Я Эля. Я была на вокзале, когда ты приехал. Ты помнишь меня?

– Вам, наверное, нужна моя мать, её нет дома.

– Нет, я хочу поговорить с тобой. Антон! Ты слышишь меня? – он молчит. – Мне очень нужно тебя увидеть... Мы дружили до войны, ты помнишь? Я дочь портнихи, мы живём за железнодорожной станцией... Помнишь?

Он молчит.

– Как нам встретиться, Антон? Можно, я приду?

– Нет.

– Только не клади трубку, пожалуйста!

– Что тебе нужно?

На этот простой вопрос мне нечего ответить. Что мне нужно? Чтобы было, с кем танцевать на балу?

–Сегодня я получила аттестат об окончании школы. Но на торжественный вечер я не осталась, хотя у меня есть пошитое для него платье...

Он молчит. Что я несу? Надо заканчивать разговор.

– Антон, я позвоню завтра в это же время. Я прошу тебя, будь у телефона, мне очень важно, чтобы именно ты взял трубку... Если ответит госпожа Тэсс, у меня не хватит духу заговорить. Хорошо? До завтра, Антон!

Я, помедлив, нажала рычаг. Он не произнес ни слова.

Что я затеяла, что я скажу ему завтра? – Как прошёл день? – Никак , – ответит он и пошлёт меня далеко...

Ну и пусть пошлёт. Пусть. Я должна продолжить то, что начала, иначе буду жалеть всю свою жизнь.

Однако назавтра я не смогла выполнить обещание – не по своей вине.

Когда я повесила трубку и повернулась, чтобы выйти, сквозь стеклянную дверь будки на меня весело и в то же время угрожающе смотрела чёрная собачья морда. Но, по правде говоря, я не успела испугаться. Проводник овчарки был тут же, он держал конец поводка и всего лишь на минутку отвлёкся. Глянув на меня серьёзно, без улыбки, он отстранил пса и показал, что я могу выйти. Я узнала: передо мной была конвойная собака, сопровождавшая колонну пленных в тот день, когда мы с Петриком ходили за молоком.

Появился и начальник конвоя, тот самый обер-ефрейтор. Он внимательно разглядывал меня.

– Ваше лицо мне знакомо.

– Мы встретились недавно у железнодорожной станции, вы ещё спрашивали дорогу у моего брата.

– Совершенно верно! – Военный улыбнулся, – что же юная дама делает здесь одна и в таком нарядном виде?

– Иду домой с выпускного бала, – почти не соврала я.

– Вот как, значит, для барышни не нашлось провожатого ...

Разговаривая, мы дошли до кронштейна с меткой рейсовых автобусов.

– Меня не нужно провожать, я всегда сама езжу.

Пожилой военный не спешил уходить, молча меня разглядывал. Рядовой с овчаркой ждал чуть поодаль. Я уже начала немного волноваться и поглядывать, не едет ли автобус.

– А тот паренёк, значит, твой брат?

– Да.

– Он еще учится?

Я не могла понять, к чему этот допрос. Неожиданно обер-ефрейтор произнес:

– Если тебе нужна работа, приходи завтра в пять часов вечера к воротам лесопилки. Спроси Бинда. Это моя фамилия. На кухне нужна помощница, запомнила?

Я кивнула. Он улыбнулся, откозырял, они вдвоем пересекли улицу и не спеша удалились. Вскоре появился и мой автобус.


***

Песочный город, построенный мной,

Давным-давно смыт волной.

Мой взгляд похож на твой,

В нем нет ничего, кроме снов и

забытого счастья.

Из песни


Такой шанс упускать было нельзя – работа, да ещё на кухне! Наша маленькая семья находилась не в том положении, чтобы выбирать.

В назначенное время я была у лесопилки, когда назвала фамилию Бинда, меня пропустили. Я нашла здание администрации, небольшой домик с крылечком, как на даче. Там пришлось долго ждать, потом наконец мне дали заполнить анкету – фамилия, паспортные данные, сведения о родителях. Я пишу: мать портниха, отец... Написать "погиб"? Я решила не врать, будь что будет.

Меня приняли. Позднее мне стало ясно – принимала администрация лесопилки, а не начальство лагеря военнопленных, те были бы куда строже.

Итак, военнопленные, мне предстояло работать среди них. В день приёма я никого из прусов не видела, когда всё наконец оформили, было уже поздно. Из-за этого я не смогла позвонить Антону. Я, конечно, добежала до телефонной будки, но автомат "проглотил" подряд две монетки, попросить новую было не у кого, несмотря на летнее время в этом районе было очень пустынно. Мне пришлось вернуться домой. Какое несчастье, что у нас нет телефона!


Нельзя сказать, что работа по приготовлению пищи была мне незнакома, но на производственной кухне всё другое, даже если это маленькое производство. В первый день я устала так, что еле доплелась до кровати. Но по-немногу привыкла, познакомилась с некоторыми сотрудниками и подружилась с работавшей на кухне Ленни. У неё был мальчик лет 8-9 , почему-то звали его Соней. Он проводил на лесопилке всё время. Когда я спросила, почему его так зовут, это имя или прозвище, мать расхохоталась – «Это призвание!».

На третий день моей работы случилось то, что, наверное, было неизбежно: я порезалась, снесла с указательного пальца целый лоскут кожи.

– Молодец, поработала, – услышала я за спиной насмешливо-укоризненный голос Ленни, – ты что так побелела, крови боишься?

Я не боялась крови. Может быть, меня потрясло как раз её отсутствие – обнажилось розоватое, ничем не прикрытое мясо, кровь пошла только когда я пошевелила пальцем. Подбежал Соня:

– Надо Йонтаса звать.

Ленни кивнула – Давай!

До этого я почти не сталкивалась с пленными, видела их только издали, даже во время обеда. Работало здесь всего двадцать человек, они принимали пищу на воздухе, под навесом. Разливал обычно Соня.

Пленные вели себя тихо. Основной лагерь находился на каменоломнях, сюда, на более лёгкую работу отправили самых слабых. Но вот теперь мне, очевидно, предстояло более тесное общение. Через пару минут на пороге появился белобрысый Соня, а за ним худощавый человек в круглых очках. Пленным нельзя было первыми заговаривать, даже здороваться, и он остановился молча, только снял свою пилотку.

Ленни подвела к нему меня со стиснутой в локте рукой, которую я сжимала, чтобы остановить кровь. Выделили два стула, освободили краешек стола, нашёлся йод и чистый носовой платок. Потом я узнала, что этот человек был фельдшером. Он не выказал ни удивления, ни сочувствия, вообще никаких эмоций, но при этом быстро и почти безболезненно вытер кровь, края раны смазал йодом, а саму рану прикрыл кусочком чисто вымытой луковичной шелухи и перевязал.

Но на этом процедура не закончилась. Йонтас положил мою руку на ладонь своей правой, лежавшей на столе и накрыл сверху левой рукой, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Наверное, целую минуту ничего не происходило, потом я почувствовала очень лёгкое покалывание, незаметно оно усилилось, в какой-то момент стало почти больно рядом с раной , и тут же он убрал ладони. В это мгновение наши взгляды встретились – мой удивлённо-радостный и его испытующий. Он удовлетворённо кивнул и встал. Ленни, которая вместе с сыном всё это время стояла рядом, угостила Йонтаса куском сала. Когда он ушёл, она поинтересовалась:

–Н у как?

Рука почти не болела.

– Что это было? – спросила я.

– Не слыхала раньше про прусских лекарей? Йонтас многим помогает...

В тот день меня поставили разливать обед. Соня показал, как зачёрпывать, чтобы попало равномерно и гущи и жидкости. Пленные подходили молча, протягивали свои разномастные котелки и плошки, никто не поднимал головы, не смотрел в глаза, даже не разговаривал. Правда, я заметила среди в чём-то похожих друг на друга немолодых лиц нового человека – парня, который стоял рядом с Йонтасом, он выделялся не только молодостью, но и торчащими, как парик клоуна рыжими волосами. Как оказалось, дней десять назад сгорел мотор малой циркулярной пилы, и это случилось как раз тогда, когда на ней работал Пинцер (так звали рыжеволосого) . Его отправили в наказание назад на карьер, но Йонтас каким-то образом смог уговорить Бинда и другое начальство его вернуть.

Пинцер стал попадаться мне на глаза довольно часто – он носил теперь уголь и воду на кухню. Глядя на него, я представляла себе, как тяжела работа на каменоломне. Этот молодой парень выглядел гораздо хуже других пленных, и в первые дни после возвращения всё время был страшно голоден. Когда он зашёл на кухню с ведром угля, то замер как вкопанный при виде буханок хлеба, приготовленных к нарезке, забыл даже ведро на пол поставить. Я просто не могла не дать ему кусок горбушки. Он вдруг страшно смутился, быстро забросил уголь в печь и убежал.

После обеда я отложила ему варёную картофелину, почти деликатес! Но он отвёл глаза и мотнул головой, хотя вообще-то он был совсем не стеснительный парень, этот Пинцер. Он всегда приветливо улыбался, появляясь утром со своим неизменным ведром, и я старалась положить ему в его миску чуть-чуть больше, чем другим.

Прошла неделя, я получила первое жалованье и все деньги потратила на то, чтобы починить провода телефонной линии, тянувшейся к нашему дому, потом предстояло купить сам телефонный аппарат. Но пока надо было обойтись без разговоров с Антоном, когда я звонила вечером из автомата, трубку всегда брала госпожа Тэсс. Оставалось одно – просто решиться пойти к ним домой.

В воскресенье после обеда, небрежно бросив маме: "Схожу за книжкой", я направилась в район особняков, где жил Антон. Госпожа Тэсс не удивилась, увидев меня, она была занята на кухне, выглянула, держа на весу испачканные в тесте руки:

– Антон в саду, там где кусты, ты помнишь?

Кусты смородины, конечно, я помню... Я прошла по знакомой дорожке, за черешневыми деревьями небольшая полянка, открытый солнцу пятачок и скамейка, точнее, деревянный топчан.

Он лежал, но, услышав мои шаги, поднялся и нацепил свои округлые непроницаемые очки.

– Привет! – я остановилась в нескольких шагах. Он не ответил. – Я не смогла придти раньше из-за работы. Теперь я работаю на лесопилке, там кухня для военнопленных... Представляешь, целый день готовлю для пруссов.

Он сидел передо мной, как тогда на вокзале, немного ссутулившись, повернув лицо чуть в сторону. Светскую беседу поддерживать он явно не собирался. Я подошла ближе.

– Можно, я сяду? – он подвинулся, я села слева от него. Теперь его шрамы мне почти не видны, но я всё равно не смотрю на него. Я чувствую, как он напряжён, руки зажаты между колен. Почему-то я думаю о том, что он, наверное, не может постричь себе ногти... Однако, надо продолжить разговор.

– Аттестат у меня без троек, но пока другой работы нет...

Опять тягостная пауза.

– Антон, – шепчу я, – ответь мне, пожалуйста, скажи что-нибудь.

Он поводит плечами:– Что сказать?

– Хотя бы просто назови моё имя. Ты помнишь его?

– Мне не нужны ничьи имена. Даже своё.

По правде говоря, после таких слов остаётся одно – встать и уйти.

Но если бы моя капитуляция означала его победу...

– Знаешь,– бормочу я, – а я ждала тебя, готовилась. Даже печенье испекла, хочешь попробовать?

Внезапно он резким движением руки сбросил коробку на землю и навалился на меня, больно прижав лопатки к доскам. Кажется, я вскрикнула.

– Печенье? – прошипел он, – а может мне тебя попробовать?

Я изо всех сил старалась не разреветься.

– Откуда ты взялась, маленькая идиотка? Что тебе нужно?

–Ничего -,прошептала я, – ничего...

Он столкнул меня на траву:

–Уходи!

Я даже не встала, только немного отодвинулась. Нет уж, я не сдамся. Главное, чтобы в голосе не было слышно слёз.

– Я три года тебя ждала... Три года мечтала, как мы в этом саду...

– Гуляем и нюхаем цветы!?

– Что же плохого в цветах?

– То, что я их не вижу.

– Но нюхать-то можно.

Он не нашёлся, что ответить. Неужели раунд за мной? Нет, я ошиблась.

– Ничего нет, – крикнул он зло, – ни цветов, ни деревьев, ни сада, ни неба! Ничего!

– А что же есть?

– Палка, земля и вот эти доски.

– И я. Я тоже есть, Антон.

– Ты выдумала всю эту любовь, всё ты выдумала.

– Может быть... Может быть, любая влюблённость это самообман, но ведь переиграть ничего нельзя, вот в чём дело...

Слышал ли он меня? Мне казалось, он просто ждал, когда я уйду.

Я стала подбирать разбросанное в траве печенье.

– Я так давно здесь не была, с самого начала войны... Помнишь наши набеги за фруктами? Кстати, черешня уже поспела. Если ты позволишь мне встать ногами на скамейку, я угощу тебя черешней... Той, которой нет.

Я потянула к себе ветку и сорвала несколько ягод.

– Ты ведь больше не будешь толкаться, Антон?

Он молчал. Я старалась понять, что он чувствует, но лицо-маска непроницаемо. Неужели любые слова причинят только боль? Неужели любые?

– Мы всегда после экзаменов приходили сюда... И потом в сентябре... Как же мы объедались! Наверное, мы походили на саранчу. А потом неделю не вылезали из туалета.

Я положила ему в ладонь ягоды на сдвоенном черенке.

Мне показалось, или он действительно улыбнулся.

– И здесь же ты меня поцеловал. Помнишь? Мы играли, и я спряталась в пустом курятнике...

– Это был крольчатник.

– Ты вытащил меня за ноги, и моя юбка задралась почти до подбородка.

– Неправда, это было зимой , и на тебе были шаровары с резинками. Они могли открыть только щиколотку.

– Ах ты хитрюга! Ты всё помнишь, Антон!

– Зря ты это затеяла, – он выпрямился и что-то в его лице изменилось, – я не гожусь в женихи, Эля.

–Я ничего не затевала, я просто пришла тебя повидать.

Он провёл ладонью по скамейке, потом потянулся к земле – его трость лежала под ногами, но он нащупал не её, а перевёрнутую жестянку из-под печенья. Я подала ему то, что он искал – напоминающий очень узкую подзорную трубу цилиндрик.

– Забавная штука... Надо на кнопку нажать?

– Да, сбоку.

С приятным шелестом цилиндрик превратился в белую, сужающуюся к низу трость. Антон встал. Я подняла коробку со злосчастным печеньем.

– Я не буду тебе докучать, раньше следующего воскресенья я всё равно не смогу появиться. Ведь ты не против, если я приду через неделю?



***

Ленни заболела, и я оказалась на кухне одна. С завтраком еле управилась, к счастью, Бинд разрешил Пинцеру остаться на весь день. Кухня импровизированная, воду нужно носить от колонки, так что не присядешь... Только после обеда появилась минутка передохнуть и поесть. И вот мы с Пинцером рядышком, хлебаем суп, совсем как двое однокашников в школьной столовой. Он очень здорово мне помогал весь день, и незнание языка совсем не мешало, вообще он очень услужливый и симпатичный парень... Я почему-то вспомнила, как учителя еще недавно нам рассказывали о фронте, пруссах ужасные вещи, например, что из вражеских окопов выгоняли собак с кусками человеческих тел в пасти, потому что пруссы приучили их питаться трупами наших убитых солдат. Интересно, видел ли Пинцер этих собак, существовали ли они вообще? Он поймал мой взгляд, немного удивлённо улыбнулся. Приходилось ли вот этому мальчику убивать людей? Или Антону? Убивать в упор, глядя в глаза? Каково это?

Я показала жестом, что Пинцер стреляет в меня, и я падаю. Улыбка сползла с его лица.

– Стрелял? – спросила я.

Он покачал головой.

– Как же! Не верю!

Он не отвёл взгляда.

– Как же ты мог не стрелять? Не в женщин, но в солдат ведь стрелял?

– Зольдат?

Он жестом очень выразительно показал: вдали бегут солдаты, он прячется, стреляет, опять прячется. Мой запал спорить исчез.Он так забавно-испуганно выглянул из-за стола, словно из-за бруствера, что я не выдержала, рассмеялась и бросила в него морковку. Пинцер неожиданно шустро увернулся, я нашла морковку покрупнее... Пинцер напялил на голову кастрюльку. Я пустила в ход тяжелые снаряды, которые профан мог посчитать картофелинами. Он ловко прятался за столом, выставив в мою сторону только дуло шумовки-карабина, перебегал, набив карманы воображаемыми боеприпасами, окапывался за табуреткой с помощью всё той же шумовки, которая стала теперь саперной лопаткой. Но наши силы почувствовали себя увереннее, ведь у меня появилась поварёшка-пулемёт, и перешли в наступление... Кухонная война закончилась в углу у плиты, где поверженный и деморализованный враг выбросил белое полотенце... Потом, как и положено пленному, он убирал поле недавнего боя. Несмотря на то, что физиономия Пинцера то и дело расплывалась в улыбке, он, видимо, принял своё поражение всерьёз и решил, что мне положена контрибуция. Через несколько дней, улучив подходящий момент – Ленни с сыном уже вернулись на работу – он протянул мне маленькую коробочку, завернутую в пёстрый журнальный лист. Внутри, в пустом спичечном блоке лежала изумительная вещь – тёмно-золотистая роза, поблескивавшая на подкладке из синего плюша как драгоценность.

Я онемела. Еще никогда мне не делали подарков мужчины... Это, правда, не какой-то там мужчина, это Пинцер, вообще-то пленный враг... Но откуда он взял украшение? Оказалось, цветок сплетён из проволоки, обычной медной проволоки, которая была частью индуктора сгоревшего электромотора – того самого, из-за которого он чуть не вернулся навсегда в каменоломню. Пинцер показал мне моточек, чтобы я убедилась, что всё честно. А потом он приколол мне розу к воротнику как брошь. Она действительно очень красивая. В его глазах гордость, радость и... нежность?

Нет, это мне ни к чему. Я сняла цветок и положила обратно.

– Спасибо, но... Лучше я не буду это здесь надевать. Хорошо? Потом как-нибудь.

Он отвернулся. Неужели обиделся? Чтобы развеселить Пинцера, я угостила его домашним бутербродом с вареньем. Он взял хлеб и задержал мою руку в своей совсем немного, почти незаметно. Но это никуда не годится!

Я решила держаться от Пинцера подальше, не оставаться с ним наедине. Это нетрудно, потому что теперь он, как и раньше, только носит уголь по утрам и воду.





Lux in tenebris

Свет во тьме



Я стояла перед дверью, на которой кусок тонкой упаковочной фанеры заменил изумрудного колибри, и боялась нажать на звонок. А если откроет Антон? Вдруг он вообще меня не впустит? Но мне отворила хозяйка, госпожа учительница.

– Проходи, – кивнула она.

Я сразу заметила, что выглядит она не так, как неделю назад, лицо было усталым и каким-то серым. Мы прошли на кухню.

– Хочешь молока?

– Да, спасибо.

В доме было очень тихо, и на кухне как-то слишком чисто и прибрано, как будто здесь особо ничего и не готовили.

– Как ваше здоровье? – спросила я, чтобы не сидеть в тишине.

Она не ответила. Молчание было невыносимым.

– Антон в саду? – решилась я еще на один вопрос.

И опять мне ничего не ответили. Но, помедлив, госпожа Тэсс встала и прошла по коридору, остановилась у двери, взялась за ручку, потом передумала и постучала. Ответа не последовало. Она посмотрела на меня, словно спрашивая совета. Я твёрдо знала, что должна увидеться с Антоном. Тогда она просто отступила. А я, глубоко вздохнув, нажала на ручку двери и преступила порог.

В комнате стоял полумрак, но Антона я увидела сразу. Он сидел в кресле, вытянув ноги, когда я вошла, повернул ко мне лицо. Очков на нём не было, и он не стал их искать. Я чувствовала, как он физически ощущает мой взгляд. Его лицо стало напряжённым и ещё более неподвижным, чем обычно.

Срочно заговорить о чём-нибудь... В простенке за креслом Антона висели часы в тяжёлом резном футляре и рядом в простой раме, напоминавшей неглубокую коробку, модель корабля. Раньше я не обращала на него внимания, но сейчас рассмотрела, это был колёсный пароход. А часы стояли.

– Никогда не видела таких моделей, – сказала я. – Обычно делают парусники.

Он немного откинулся назад и расслабился, голос его зазвучал почти естественно:

– Такие пароходы плавали по рекам на экваторе. Это сделал когда-то мой отец.

Отец Антона умер задолго до войны, он был намного старше его матери.

– А часы не ходят?

– Я их остановил, мне мешает тиканье.

Повисла пауза, стало так тихо, как бывает, когда остаёшься один в чужой комнате. Все обдуманные заранее слова и темы вылетели у меня из головы. Неожиданно Антон спросил:

– Может, ты хочешь выпить?

– Я уже пила молоко.

Он усмехнулся: – Нет, не молоко.– И встал,– я сейчас.

Уверенно, ни на что не натыкаясь, он прошёл к двери и спустился в кухню (из кухни в коридор вели три ступеньки). Стало тихо, потом послышались голоса

Антона и его матери. Мне показалось, что она сказала что-то с нажимом, кажется "зачем?", он ответил негромко, потом послышалось звяканье, еще какие-то слова тихо спорящих людей. Наконец он появился в дверях с бутылкой и двумя бокалами, поставил их на стол.

– Что это? – спросила я.

– Не бойся, всего лишь пунш.

Наполнил, опять же довольно уверенно, не разлив ничего, оба бокала, он один оставил передо мной, а с другим направился к дивану. Теперь он сидел в глубине комнаты, гораздо дальше от меня, лицо его оказалось в тени.

– Выпьем за окончание войны.

– За победу...

– Нет, не за победу. За окончание войны. – Он выпил залпом и тут же налил себе опять. Я и не заметила, что бутылку он унёс со стола. – А теперь я выпью за тебя, маленькая, отважная и глупая Эля.

– Я не глупая.

– Ты выпила?

Напиток оказался довольно приятным.

– Выпила,? – настойчиво повторил он. Я сделала большой глоток.– Хорошо.– Он опять потянулся к бутылке, но тут уж я вмешалась, успела в последний момент спрятать выпивку за спину. Антон с досадой поморщился:– Ты передвигаешься бесшумно, прямо как фея с цветка на цветок...

– Над цветами летают пчёлы, а не феи.

Он откинулся на спинку дивана: – Ладно, чего ты хочешь? Чего ты хочешь от меня, маленькая ведьма, маленькое цепкое чудовище?

Я почти как на экзамене проговорила тихо, но отчётливо:

– Я хочу сесть рядом с тобой, и чтобы ты обнял меня за плечи.

– Садись! – Он раскинул руки. – Справа? Слева? С какой стороны ты рискнёшь сесть? Может, ты даже решишься меня поцеловать? Проверь, достаточно ли ты выпила. – Он выглядел сейчас, в полумраке, почти как раньше.

Я не стала выбирать, с какой стороны сесть, я стояла прямо перед ним и просто опустилась на корточки, а руки осторожно, очень осторожно положила ему на колени. Он вздрогнул, хоть и едва заметно.

– Помнишь, я зацепилась юбкой, когда мы собирали корольки, ты помог мне спуститься, подхватил меня и опустил на землю как пёрышко. Интересно, ты заметил, как на меня тогда смотрели девчонки, как они мне завидовали...

– Теперь это не пришло бы им в голову.

– Теперь я сама себе завидую. Я всю войну мечтала о тебе. Десять лет жизни готова отдать, чтобы только подержать твою руку в своей...

– Только за это? Десять лет жизни? – Он взял мою руку в свои ладони. Его лицо приблизилось и оказалось в полосе отраженного от окна света. Вытекший правый и невидящий левый глаз. Множество мелких и крупных крестообразных шрамов на правой стороне лица и шеи, при слабом боковом свете они выглядели чудовищно.

– Вот я держу твою руку, – произнёс он, – и никаких десяти лет мне не нужно...

Я прикрыла глаза. В его дыхании чувствовался запах алкоголя, но заговорил он тихо и трезво:

– А что дальше? Ты подумала? И что ты делаешь со мной, чёрт побери, ты подумала? – Внезапно он провёл пальцами по моим сомкнутым векам и резко откинулся назад.

Никогда в жизни мне не забыть, какое у него было в эту минуту лицо. Через мгновение он закрылся от меня порывистым детским жестом, жестом, переворачивающим душу.

Но я вдруг стала почти спокойной. Я прижалась щекой к его колену в мелком рубчике вельвета.

– Однажды на уроке литературы нам дали задание написать письмо на фронт, поддержать молодых солдат, о которых думают и на которых надеются в тылу. На доске было написано, как должно выглядеть начало: "Здравствуй, незнакомый фронтовой друг! Несколько слов о себе..." В общем, учительница продиктовала нам всё от начала до конца и только подписи мы поставили разные, причём и мальчики и девочки писали почти одно и то же... Я тогда в классе писала вместе со всеми, но ночью в постели я сочинила совсем другое письмо. Письмо для тебя. Это было два года назад... Я стала писать тебе каждую ночь, накрывшись одеялом. Наивно звучит, но это были минуты счастья... Даже рифмы складывались. Знаешь ли ты, что такое не спать Ночью под вой ветра, Знаешь ли ты, что такое молчать, Когда все слова об этом... Антон, я не буду тебе врать, что не замечаю твоих шрамов. К такому нельзя быстро привыкнуть... Но когда ты держал мою руку, я была самой счастливой идиоткой на свете. Знаешь, чего мне сейчас хочется больше всего? Просто быть рядом и чувствовать тебя... Может, тебе этого мало, а мне в самый раз. Не обижайся! Дай мне немного времени, не торопи меня, пожалуйста.

Я почувствовала, как его рука легла рядом с моим лбом, слегка задев волосы. В комнате стало совсем темно.


Темнота была почти полная, только вытянутый тёмно-фиолетовый прямоугольник окна угадывался сбоку. И опять было очень тихо.

– В такой темноте мне всегда кажется, что время остановилось...

– Значит, для меня оно остановилось навсегда.

– Может, это совсем не плохо? Возьмёшь меня в своё время?

Вместо ответа он потянулся за сигаретами, щёлкнул зажигалкой, нарушив и тишину и тьму. Диван был узковат для двоих, он лежал на спине, а я на боку, прижавшись лицом туда, где плечо и шея образуют изгиб. Я смотрела одним глазом на красный кончик сигареты, который, описав в воздухе плавную дугу, приблизился к лицу Антона. Он затянулся и спросил:

– Тебе приходится работать, отца убили?

– Пропал без вести.

Антон выдохнул дымную стройку.

– Хорошо звучит – пропасть без вести... Без вести, без следа, без звука. Просто исчезнуть, раствориться , не быть... Если бы можно было распасться на атомы одним усилием воли... Тебе никогда такого не хотелось?

Я пожала плечами. Антон не унимался.

– Это хороший способ умереть. Сначала пропасть без вести, близкие рано или поздно привыкнут , и сообщение о смерти уже не будет шоком...

Неужели он этим и занимается тут целыми днями? Думает о разных способах ухода из жизни, расхаживая по отцовскому кабинету, наполненному самыми удивительными вещами, которые мне приходилось видеть.

– Ну что скажешь, маленькая волонтёрша? Что ты об этом думаешь?

– Я надеюсь, что папа жив.

– Он может быть, а вот я ...

– Судя по тому, как мы провели последние полчаса...

– А ты не такая уж скромница, юная фея!

Я прижалась к нему теснее. Как же меня дурманил его запах! Вкус его кожи... И даже то, что отдавало пуншем, мне нравилось.

– Поцелуй меня...

Он поцеловал меня в висок. Я стала перебирать его пальцы. На тыльной стороне ладони тоже прощупывались крестообразные шрамы.

– Не больно?

– Теперь уже нет. – Он затянулся в последний раз и стал шарить под диваном в поисках пепельницы. До этого он преспокойно стряхивал пепел на пол.

– Мне уже надо идти, – сказала я , не двигаясь с места. Его пальцы сжались.

– Я знаю.

И после паузы, без всякой связи с предыдущим он выпалил:

– Я очень тяжёлый человек. Жить со мной нельзя.

– Хорошо. Я не буду с тобой жить, я буду к тебе только приходить.

– Для чего тебе это, Эля?





***


Подаренная мне медная проволочная брошка лежала в кухонном шкафу, в далёком углу за мешками крупы и соли. Я вспоминала о ней каждый раз, когда Пинцер появлялся на пороге. Произошла странная вещь. Чем больше я старалась не обращать на него внимания и не думать о нём, тем труднее мне это удавалось. Я чувствовала его спиной, я ощущала, как он ловит мой взгляд, даже не боковым зрением, а кожей затылка. Но я твёрдо решила: ничего не может и не должно быть. Ничего не может быть с этим мальчиком, чьего языка я не понимаю, с этим пленным, заброшенным сюда войной. Только вот вопрос, что же это – верность первой любви или подлая женская трезвость.

Между тем на лесопилке всё шло своим чередом. Я привыкла к работе, познакомилась со служащими, и даже кое-кого из пленных запомнила по имени. Но чаще всего я стала думать о Йонтасе, который так чудесно мне помог. Сложная рана заживала бы никак не меньше недели, а благодаря ему всё прошло за два дня. Может, он и для Антона мог бы что-то сделать?



В ту субботу мне удалось уйти чуть раньше, и я решила прямо с работы пойти к Антону.

Он сам открыл дверь, и его лицо мне сразу не понравилось. Когда я захотела прижаться к нему, он отступил назад.

– Нужно поговорить, – произнёс он, остановившись у дверей кухни. И тут же выпалил: – ты должна уехать!

Я молчала, не понимая, что происходит. Он дошёл до кухонного стола и повторил, проводя ладонью по краю столешницы:

– Ты должна уехать, иначе это никогда не кончится.

– Что не кончится? – прошептала я.

– Хочешь, я дам тебе денег...

– Денег!? – я не верила своим ушам.

Он вдруг вскрикнул, так резко, что я вздрогнула:

– Я не могу, не могу!.. У меня внутри всё словно узлом стянуто. Господи!.. А тут еще ты со своей любовью. Заболтала меня, задурила... Мне никто не нужен, понимаешь, никто! Я сам великолепно справлюсь со своей чёртовой жизнью.

Он дёрнулся.

– Уходи, уходи, уходи! – он повернулся, и внезапно в меня полетела какая-то книга. Она пересекла комнату, как суматошная птица. Твёрдая обложка больно ударила по щеке. Я повернулась и выбежала прочь. Как ни странно, слёзы мои высохли.

– Не собираюсь ни на кого вешаться! – крикнула я уже во дворе.

Я шла домой, и одна единственная мысль пульсировала в голове "все кончено, все кончено". Эта мысль билась, как язычок о стенки колокола. И всё тело раскачивалось в такт. "Не любит, всё кончено, не любит"... Может, он был пьян – сознание откуда-то из глубины протянуло мне соломинку. Но нет, не похоже было, да и какая разница, в сущности.

Я дошла до дома, как во сне. Услышав, что открылась дверь, мать позвала меня ужинать. Я посидела за столом, глядя в тарелку.

– Что случилось? – спросила мама. Но её вопрос дошёл до меня уже в дверях спальни.

– Ничего, – отозвалась я. – Ничего.

Она вошла вслед за мной.

– Ничего– повторила я, – но жизнь моя кончена.

Мать присела рядом на кровать, я вяло ждала допроса с пристрастием, но неожиданно она спросила: – Ты завтра работаешь?

Иногда выходные объявляли рабочими, и тогда мы трудились обычно в очередь. Завтра как раз должна была выйти Ленни.

– Я позвоню ей, что будешь работать ты.

Я отвернулась к стене. Как некстати восстановили телефонную линию! Мать погладила моё плечо: – Не забудь проснуться вовремя.

Я лежала, глядя в потолок. Слёзы наконец полились, не принося облегчения. Капельки закатывались в ухо, подушка казалась раскалённой. Какая бесконечная ночь! Права была мама: скорее бы рассвело, скорее бы на работу.

Появился Петрик. К моему удивлению он, всегда шумный, сейчас лёг, только чуть пошелестев покрывалом. Но, видимо, он не заснул и, почувствовав, что и я не сплю, подобрался ко мне .

– Чего тебе?

Петрик замялся.

– Хочешь, я его на дуэль вызову.

– Что!?

– Не посмотрю, что он инвалид...

– Не называй так Антона.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю