Текст книги "Сборник поэзии. Пружина"

Автор книги: Нонна Слепакова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 3 страниц)

Где сама себя нежданно

Удивленно нахожу,

И расспрашиваю жадно,

И поближе подхожу!

Я зачем у перекрѐстка

Грею руки у костра!

Может, я с собою – тезка!

Может, я себе – сестра!

Что запомнила, узнала

В том октябрьском краю!

Может, много, может, мало,

Может, всю судьбу свою!..

*

2

Я люблю тебя, «Аврора»,

я приду к тебе сквозь дождь,

хоть и знаю: разговора

ты со мной не заведешь.

Я обязана вначале

в три больших твои трубы

нашептать свои печали

и слова своей судьбы.

И когда наступит полночь

и в домах погаснет свет,

ты слова мои припомнишь,

соберешь Большой Совет.

Отплывешь ты, оживая,

с водовертью за спиной,

зычно сверстников сзывая

на консилиум ночной.

И пойдут сквозь дождь холодный

на знакомый этот крик

паровозик старомодный,

знаменитый броневик.

Тихо пыхнет паровозик,

лязгнет сталь броневика,

и «Аврора» переспросит

их при помощи гудка.

Однокашники, соседи,

постоят они в тиши,

в озабоченной беседе

про судьбу моей души.

И к утру в разгаре спора —

чуть немного схлынет тьма —

прогудит моя «Аврора»:

– Пусть подумает сама!

И когда наступит утро,

я почувствую уже,

стало легче мне как будто,

стало проще на душе:

ведь старинные машины,

сталью доброю звеня,

мне поверили – решили

положиться на меня.

Фотографии

Иногда я копаюсь в альбомах

той давнишней и пестрой поры.

Вот отец мой – он парень не примах —

по бильярду гоняет шары.

Вот идет моя мать величаво

по тропинке —

с большим животом.

(Странновато свое же начало

3

из далекого видеть «потом»!)

Прилегли и присели неловко

учрежденческих снимков ряды.

Бутафорски стоит сервировка

с привиденьями вин и еды.

Вот и гости – пришли, закусили

и навеки присохли к столу.

Чье-то ухо. И карта России.

И часы над кроваткой в углу

На часах половина второго —

непонятно, утра или дня.

Неподвижное время сурово

на двухлетнюю смотрит меня.

Или это мне кажется только

оттого,

что про эти года

знаю я уж, наверное, столько,

сколько им и не снилось тогда…__

Сказка

За синею-синею речкой,

где вольно весенним закатам,

медведь раздобыл человечка

в подарок своим медвежатам.

И был он в оранжевых брюках,

и выглядел новым и гордым...

В него, благодарно похрюкав,

уткнулись пушистые морды.

Играли в него, и местами

сошла с него краска под осень.

Медведи меж тем подрастали -

игрушки пора было бросить.

Частенько и дяди и тети

бросали ребятам словечко,

"Когда, наконец, подрастете? -

Играете всё в человечка!"

И был позабыт человечек,

оставлен медведями вскоре...

Его неширокие плечи

совсем полиняли от горя.

Медведи читать начинали -

букварь, а потом – задачник...

Лежал человечек в чулане -

ужасный он был неудачник...

НЕУДАЧНЫЙ ПОРТРЕТ

Носил художник брюки узкие,

Из Петергофа привозил

Слова прелестные, французские -

«Пленэр», «пломбир» и «Монплезир».

Но я не буду про художника.

В тот летний день, давным-давно,

Порывы лёгонького дождика

Моё жемчужили окно,

И я позировала тщательно

И тщетно. В детской простоте

С натугой думала о счастии,

Чтоб лучше выйти на холсте.

А живописец, апробируя,

Клонил пытливое чело.

Наверно, так его любила я,

Что получиться не могло:

То выходило слишком в точности,

То – непроявленным пятном...

Или ещё сосредоточиться

Я не умела на одном?

Мне до сих пор ещё не ведомо,

Повинны краски или кисть,

Или того мгновенья не было,

Которое – остановись? ...

Нонна Слепакова

Две руки

Да замолчи ты про любовь,

Не стрекочи, не суесловь,

Не попадай то в глаз, то в бровь

В надежде чуда!

Любовь – она, конечно, есть,

Да нам с тобой ее не съесть,

До рта в ладошке не донесть —

Не та посуда!

Моя ладонь невелика

И так иссушена, тонка,

Что уж не стерпит уголька —

Обронит, скинет.

Твоя же твердая рука

Подбрасываньем огонька

По-детски тешится, пока

Он не остынет.

1981

ДВЕ МОЛИТВЫ

Только две молитвы возноси

В ликованье, в скорби, либо-либо:

Горе, Горе, Господи, спаси!

Радость, радость, Господи, спасибо!..

Никакой тебе молитвослов

С утренним ли правилом, с вечерним -

Не заменит этих двух основ

Под сиротским бдением дочерним.

Покаянный пламенный канон

И акафист нежный, сладкопевный,

Не откатят этих двух корон

С их жестокой сменой повседневной.

Первая корона, как ворона,

Твой затылок прокогтит сурово,

И залечит ссадины вторая,

Помавая крылышками рая.

И ничем ты первую не сгонишь,

И вторую не удержишь, – ибо

Можешь только выкрикнуть всего лишь:

Господи, спаси! Или – спасибо.

1988

НАДМЕННЫЕ МАЛЬЧИКИ

В юности, средь моих мальчишек

В кой-каковых пальто, в широченных брюках,

С комсомольским лестничным обжимоном

Попадались юноши, не мальчишки,

Даже, может быть, м о л о д ы е л ю д и:

Внешне были они почти элегантны,

И надменны внутренне, и надмирны.

Например, на них нельзя было злиться

За небрежность или за опозданье -

Тотчас ты выходила сварливой девкой,

Коммунальной, втюрившейся плебейски

И за них желающей хищно замуж.

Как молчали они! И как отвечали -

С неприкасаемым остроумьем,

Едко-вежливо, кратко, неуязвимо -

Так, что ты сама себя поливала!

С ними робко, покорно я шла под ручку,

Второпях поддакивала прилежно,

Чуть роняли они словечко-другое,

Старину эстетизируя мельком:

Витражи, лепнину, чугун решеток,

У подъездов – тумбы, вросшие в землю.

– Здесь мой прадед жил во втором этАже,

Это, знаешь, был его дом д о х о д н ы й,

Но давным-давно, еще до С о в д е п о в.

– Ну, а тут стояла фабрика деда,

Поставлял старик церковные с в е щ и, -

З а в а р у ш к о й тогда еще и не пахло ...

Мне казалось – враньё это, шутки, или

Знаки высшей начитанности особой:

Чтоб дома и фабрики были чьи-то,

А не общие – этого не бывает ...

Только эти словоупотребленья

Извиняли холодность, объясняли

И надменность горькую, и надмирность,

И спортивно-скромную элегантность ...

Я внимала, гордая приобщеньем

К родовитым, избранным: им-то можно

Всякий раз опаздывать на свиданье,

Не звонить неделю, звонить средь ночи ...

О, стократ они были аристократы,

Ну, а я – из рода служащих мелких!

Но ловила тон и в тон попадала,

И держалась так, будто дед мой тоже

Жил недурно, чуть ли не в Эрмитаже,

И владел мой прадед всем околотком -

Адмиралтейским, Конногвардейским, -

И солидной фабрикой, не свечною.

... И прошло лет сорок, и оказалось,

Что они не врали, что, угождая,

Я не зря ломалась и что недаром

Впрок и загодя были они надменны.

1995 г.

ЧЕРНОВИК И ЧИСТОВИК

Перечеркнуто в злобе, в тоске,

Перемарано, вписано вкось ...

Ну, так это же – в черновике!

Поправимое дело, авось!

Знай, марай – ибо терпит тетрадь,

А поблизости топится печь:

В крайнем случае, можно порвать,

А для верности даже и сжечь.

Но покуда мы клоним чело

К терпеливому черновику,

Жизнь поспешно, навек, набело

Лыко всякое ставит в строку.

Черта с два, если вдруг захотим

Переправить хоть слово, хоть миг.

Скорострелен и необратим

Человеческий наш чистовик.

1984

Люблю на жэковский барьер

Склониться – и понять,

Как форму девять, например,

Должна я заполнять.

В меня впиталося с едой

Родство очередей

С такой отходчивой враждой

Теснящихся людей...

Последний раз в ЦПКО

Однажды с перепою, с переругу,

С тоскливого и злого похмела,

Сочтя меня – ну, может, за подругу,

Она ко мне в каморку забрела

И так сказала: "Я ведь не волчица,

Лишь ты при мне, а больше – никого...

Я даже согласилась бы лечиться...

Свези в последний раз в ЦПКО!"

Был день октябрьский, резкий, желто-синий.

Парк впитывался в лиственный подстил.

Никто под физкультурницей-богиней,

Помимо нас не мерз и не грустил.

Спеша, считая время по минутам,

Я шла. Она ползла едва-едва,

Семейственным и пасмурным уютом

Окрашивая тощие слова.

Ее уют – придавленный и ржавый,

Аттракционный, инфантильный рай -

Где все противогаз носили в правой,

А в левой – попрыгучий раскидай...

Мы шли, как шла она тому лет сорок -

При муже, при любви, при «до войне».

Но давних лет осколок или спорок

Не впору был, не пригождался мне.

Смотрела я скучливо и тверезо

На пестрый сор в общественном лесу

И жилки перепойного склероза

На влажном, вспоминающем носу.

И все ж сидела с ней на той скамейке -

На Масляном Лугу, к дворцу спиной,

Где муж-покойник снял ее из «лейки» -

Разбухшую, беременную мной.

1996

Памяти Анны Ахматовой

Отпевали в тот день поэтессу.

Неслучайно киношников, прессу,

Стукачей допустил сюда Бог...

Мы стояли в церковном приделе

И себя сознавали при деле —

На сквозном перекрестке эпох.

Хор твердил в это время сурово

«Упокой» через каждое слово,

Будто мертвого тела покой

Ненадежный еще, не такой...

Рядом древняя ныла старуха —

Дребезжала противно для слуха

Обо всех мертвецах на земле,

Как тоскливая муха в стекле,

И привычные слезы сочила,

И крестилась – как будто сучила

Возле душки незримую шерсть.

Мне она деловито-уныло

Прожужжала: «А сколько ей было?»

Я ответила: – Семьдесят шесть.

И она, машинально рыдая,

Прошептала: «Еще молодая!»

Я подумала: так ведь и есть.

Вечерняя улица.. . Юность шальная...

С чего это к вам возвращаюсь? Не знаю!

...Девчонка в косичках в сиянии дня

С улыбкой глядит из окна на меня.

Немало воды с той поры утекло,

Сменяли друг друга мороз и тепло...

Терявший – находкам, случалось, был рад,

Нашедший – немало изведал утрат...

И сердце мое, постигая любовь,

Теряло, искало и каялось вновь,

И снова, забывшись, летело оно

К синеющим высям, восторга полно...

По девичьим тропам в мечтах я блуждал,

Не верил и верил, надеялся, ждал, —

И сколько же девушек – не утаю —

Разбило безжалостно гордость мою!..

Все это минуло. Забыто давно.

Но, жизнь, почему я запомнил одно?..

...Девчонка в косичках в сиянии дня

Глядит и глядит из окна на меня.