Текст книги "Москва – Тбилиси"

Автор книги: Нодар Мачарашвили

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– Дядя Хорен…

– Что?

– Может, махнуть в Ленинакан или, не знаю, куда-нибудь еще, короче, исчезнуть на время….

– Нет, Сандрик, именно этого они и ждут. Но ты молодец, переживаешь за дядю.

– А как же иначе? Не только же о своей шкуре печься!

Хорен обнял меня еще раз:

– За меня будь спокоен. Не такой уж я беззащитный, как им кажется… Ну, иди уже, а то Григор улетит без тебя.

* * *

Благодаря Григору я благополучно долетел до Москвы без документов. Во «Внуково» люди Андрея Панова встретили меня у трапа и беспрепятственно провели в аэропорт.

И вот я в Москве. Война между Россией и Грузией 2008 года уже произошла, и я был готов к недоброжелательству и агрессивным настроениям. Гражданам Грузии визы не выдавались. Доступ к российским торговым рынкам для грузинских товаров был закрыт – даже боржоми исчез с прилавков.

Андрей Панов владел хорошо организованной мафиозной сетью крупного «черного» бизнеса. Если более конкретно, он был связан с грузинскими контрабандистами, которые ввозили в Россию запрещенную продукцию – вино, мандарины, зелень и многое другое.

Меня доставили в дом Панова в Барвихе.

Миновав бесчисленных телохранителей, я попал в приемную Панова. Хозяин оказался высоким светловолосым человеком средних лет.

– Оставьте нас, – велел он подчиненным, что было исполнено незамедлительно. – Хорен сказал мне, что ты – внук Резо, – произнес это так, словно по моей реакции хотел убедиться в том, что я действительно внук Резо.

Я усмехнулся в ответ.

– Выпьешь что-нибудь или поешь?

– И то и другое.

– Виски?

– Пусть будет виски.

– Нина! – позвал он служанку.

В комнате тотчас возникла женщина средних лет в аккуратном переднике:

– Слушаю, Андрей Васильевич.

– Ты хинкали поставила?

– Хинкали? – удивилась Нина, бросив на меня смущенный взгляд.

– Ну да. Я же тебе сказал: ждем в гости грузина!

– Ничего, дядя Андрей, я обойдусь и без хинкали, – поддержал я Нину.

– Но я же велел приготовить хинкали!

– Андрей Васильевич, вы не давали распоряжений относительно хинкали. Вы сказали приготовить обед, вот я хачапури и испекла.

– Может быть, у тебя склероз? – грозно произнес Панов.

– Ничего страшного, – вновь вступился я за Нину. Меня коробило, что хозяин устроил эту сцену якобы из уважения ко мне. – Я с удовольствием съем хачапури.

В подтверждение своих слов я взял с тарелки разрезанное на кусочки хачапури и принялся есть. Хотя хачапури было так себе, я всем своим видом показывал, что Нина потрудилась не зря.

– Вам нравится? – спросила Нина.

– Очень вкусно. И, кстати, в такую жару хачапури предпочтительнее, чем хинкали.

– Ладно, иди уже, – недовольно махнув рукой, отпустил Панов Нину.

Он налил мне виски, наполнив стакан до половины.

– Кока-кола в баре, – сказал Панов, опускаясь в кресло. И немного погодя спросил: – Хорен дал тебе денег?

Этот вопрос был настолько неожиданным и странным, что у меня закрались сомнения – а вдруг дядя Хорен передал мне деньги, предназначенные для Панова?

– Денег? – растерянно ответил я вопросом на вопрос.

– Чего ты так удивился? Я просто полюбопытствовал. Мне-то известно, что он и копейки бы тебе не дал. Да и что он способен дать? Я не помню случая, чтобы он хоть раз оплатил застолье. И в Дидубе поговаривали, он никогда не пригласит даже в собственный ресторан.

– В ресторан? У дяди Хорена есть ресторан?

Вместо того чтобы рассказать про деньги и тем самым реабилитировать дядю Хорена, я растерялся и нес какую-то чепуху.

– Ресторан принадлежал как бы его родственнику, на деле же, владельцем был он, – произнес Панов, подмигивая мне.

Ему хотелось вовлечь меня в этот разговор, и меня это разозлило. Я почувствовал, как краска заливает мое лицо. Аппетит пропал. Надежда тут же сменилась разочарованием. Я ожидал всего, но никогда не подумал бы, что стану свидетелем столь унизительного выпада в адрес дяди Хорена. Зачем же он встретил меня и приютил, если ему так не нравился мой покровитель?

Между тем Панов спросил:

– Ты первый раз в Москве?

– Да.

– Я дам тебе немного денег и попрошу ребят, чтобы прокатили тебя по Тверской и мимо Кремля… Ты чего такой кислый? Хачапури не понравилось или, может, деньги смущают?

В ответ я извлек из кармана пачку купюр.

– Откуда у тебя столько? – спросил Панов.

– Дядя Хорен дал их мне.

Панов усмехнулся.

– Что тут смешного? – я уставился ему прямо в глаза. При этом так напрягся, что сразу вспотел.

Панов помрачнел, нахмурился и поднял верхнюю губу к носу. Какое-то время мы молча смотрели друг на друга. Затем он вновь опустился в кресло.

– Как видно, тебе пришелся по душе этот армянин, – произнес он и опустошил стакан с виски.

– Хорен – друг детства Резо.

– Эти люди дружить не умеют, – убежденно заявил он, вновь наполняя стакан.

– Дядя Хорен умеет.

– Рад слышать это.

– Я тоже, – быстро ответил я и, в следующую долю секунды решив, что на этом останавливаться не стоит, продолжил: – Свое пребывание в Ереване я всегда буду вспоминать с теплотой и чувством благодарности. Человек столь преклонного возраста следил, чтобы я ни в чем не испытывал недостатка, заботился обо мне. Мне казалось, что душа моего деда с нами, да и сам дядя Хорен это почувствовал – он как бы помолодел на глазах и вернулся в годы их дружбы. Когда мы расстались, он ожидал милиции… Может, давайте позвоним ему, узнаем, как он?

По выражению лица Андрея было видно: он и сам понял, что перегнул палку.

– Ради бога, не надо со мной на вы, – сказал он. – Сколько тебе лет?

– Тридцать.

– Ну а мне – сорок пять, не велика разница…

– Хорошо.

– Сейчас наберу его, – произнес он, вынул мобильный и набрал номер.

Довольно долго никто не отвечал. Он уже собирался отключиться, как вдруг раздался далекий голос дяди Хорена.

– Хорен-джан! Цаватанем, как ты? – поприветствовал его Панов. – Да-да, приехал… Да нет, дружище, всё прошло как нельзя лучше. Прямо с трапа его сняли… Да за что спасибо? Единственное – не смог угостить его хинкали; в остальном, думаю, поводов для недовольства нет…

Как раз «остальным» я и был не слишком доволен.

Панов продолжал разговор:

– Знаю, знаю, Хорен… В тот же день?.. И чего они притащились?.. Ну, я рад, что тебя не арестовали. Что это за страна, где напрягают таких людей, как ты?.. Да брось, Хорен! По сравнению с тем, что ты для меня сделал, забота о Сандрике – капля в море… Ладно, Хорен-джан, рад, что у тебя всё хорошо. О Сандрике не беспокойся, он в надежных руках. Будь здоров!

Всю ночь я не мог уснуть. Думал о том, как я сюда попал и почему. Нервы у меня начинали сдавать. Я был зол на себя и на весь мир. Ведь в том, что я оказался у Панова, была и моя заслуга.

В этой жизни мне приходилось сталкиваться с разным сбродом; я повидал немало мошенников и аферистов, но неслыханная наглость, бесстыдство и лицемерие Панова переходили всякие границы.

Уснуть удалось лишь к рассвету.

* * *

Два дня у меня ушло на то, чтобы освоиться в новой обстановке и привыкнуть к крикам Панова в адрес обслуживающего персонала. Я отжимался от пола, купался, гулял, собирал в саду бруснику и познакомился с азиатской овчаркой Ханом. На третий день я вызвал такси и поехал смотреть Москву.

Водитель оказался грузином. Я так обрадовался, словно после пятнадцатилетнего пребывания на необитаемом острове заметил на горизонте парус:

– Ва, ты грузин?

– Нет, лезгин, – отшутился таксист. – А ты откуда будешь? Батумский?

– Нет, тбилисец.

– Меня зовут Валодиа[6]6
  Искаженное «Володя».


[Закрыть]. А тебя?

– Джумбер, – отреагировал я с подходящей к ситуации долей юмора.

Хотя, если подумать, называть настоящее имя всё же не стоило. И, поскольку Ладо всерьез принял мое «джумберство», я спросил:

– Ты сам откуда?

– По происхождению я сван, родился в Лечхуми, вырос в Карели, окончил школу в Хуло. Высшее образование получил в Батуми.

– А абитуриентом где был? – спросил я его с таким серьезным лицом, что он всерьез задумался, и, прежде чем он ответил, я стал хохотать, и так заразительно, что он не удержался и поневоле улыбнулся.

– Куда ехать?

Его поразительный выговор подтверждал факт скитаний по разным уголкам страны. Говорил он с таким ужасным акцентом, что и вправду непонятно было, какого он роду-племени. Судьба свела меня с человеком весьма сомнительного происхождения. Смешение сванского, лечхумского, аджарского, картлийского диалектов производило необычный эффект.

– Куда ехать-то?

– Черт, забыл название того места. Погоди, в телефоне записано, – сказал я, включая мобильник.

– Ну-ка… Ясно. Патриаршие пруды! – воскликнул он с невообразимым акцентом и нажал на газ.

В Москву мы ворвались через широченный Кутузовский проспект. Мои сверстники, из тех, кто не раз бывал в российской столице летом, рассказывали, что в это время Москва задыхается от выхлопных газов, лица людей серы от нехватки воздуха, а водители, раздраженные огромными пробками, выскакивают из автомобилей и выясняют отношения, не гнушаясь рукоприкладством. Увиденное здесь, однако, больше соответствовало тому, что рассказывал мой отец. Летом московские сады и бульвары покрываются зеленью, а здания в форме красиво выпеченных тортов типа «Сталинский» являются как бы визитной карточкой. Станции метро, богато и красиво оформленные, не уступают по красоте вестибюлям европейских театров.

Мне нестерпимо захотелось спуститься под землю. Настолько, что я едва не сбежал от водителя.

– Нравится? – спросил Ладо, взглянув на мои изумленные и широко раскрытые глаза.

– Нравится.

– Э! Ты еще не всё видел! Вот увидишь здешних женщин, поймешь, что к чему, – он толкнул меня локтем.

– Неужели?

– А ноги? Они у них от шеи растут!

– Ва-а!

– А какие они ласковые! Ты только не пей – они за тобой в ад пойдут.

– Ва-а!

– Чего ты заладил одно и то же?

Видимо, на лице у меня застыло такое глупое выражение, что он не выдержал и от души захохотал.

Так, с хохотом, мы добрались до Патриарших, и я заплатил Ладо вдвое больше, чем полагалось по счетчику.

– Погоди, – удержал меня Ладо.

– А чего?

– Не хочешь еще прокатиться? Москва – это ведь не только Патриаршие пруды!

– Весь город не объедешь, – сказал я.

– Весь – нет, но самые интересные места покажу.

– Ну, не знаю…

Подумав, я решил, что в принципе предложение неплохое.

– Слушай, о деньгах не беспокойся, – сказал таксист, полагая, что тем самым успокаивает меня.

– Заплачу тебе тридцать долларов и, пожалуй, все-таки пройдусь.

– Но ты деньги не обменял.

– Когда бы я их обменял – мы же нигде не останавливались…

– Давай я обменяю, – предложил Володя.

У меня были только сотенные купюры, но за полчаса таксист завоевал мое доверие, и я протянул ему бумажку. Он прямо-таки светился от радости.

– Ты пока прогуляйся, пруды посмотри, а я скоро вернусь, – пообещал Володя и нажал на газ.

Мне было интересно, сумеет ли он справиться с искушением и как он распорядится оказанным мною доверием. Если сбежит, сто долларов меня, конечно, не разорят, но чисто по-человечески это будет весьма неприятно.

Доверие Володя оправдал – через десять минут вернулся и отвез меня на Садовую, в дом-музей Булгакова, где писатель какое-то время снимал квартиру после переезда из Украины в Россию. Между прочим, к чести россиян, надо отметить, что они бережно, почти трепетно заботятся не только о жилых домах и квартирах именитых деятелей литературы и искусства, своих соотечественников, но и о тех предметах, которые, на первый взгляд, могут показаться не столь значимыми. Русские писатели – Пушкин, Достоевский, Толстой и другие – всегда любили путешествовать по своей бескрайней родине, и повсюду, где ступала их нога, любые здания, где они провели хотя бы одну ночь, отмечены государством как памятники культурного наследия. Квартиры, которые снимал Достоевский в Петербурге и Москве, превращены в музеи. Как и квартиры Пушкина, Булгакова и других.

– Ну а сейчас куда? – спросил я своего гида-таксиста, когда мы вышли из дома-музея Булгакова.

– Понравилось?

– Как сказать… Что-то, конечно, в этом есть, но…

– Э! Я тебя к Булгакову привез, а ты… А что тебе не понравилось?

– Писательский дом-музей – сложная штука.

– Почему же?

– А потому, что подушка, стены, тарелка и, если угодно, кафель с метлахом должны быть пропитаны запахом обитателя дома. Всё должно дышать им. Мы должны чувствовать, что он жил в этих стенах и дышал, чувствовал и болел, радовался и сердился. Короче, его аура должна присутствовать. С художником проще – выставишь его работы, и нормально. В случае с писателем выставляются не полотна, а та энергетика, которая сохранилась после него, а это очень трудно сделать. Понял, брат? А здесь я ничего не уловил – ни запаха, ни ауры, ни Азазелло не прочувствовал, ни морфия.

– Во даешь! Захотел учуять запах Булгакова!

Поняв, что завел таксиста непонятной и сложной грузинской породы в философские дебри, я умолк.

– Ладно, куда теперь прокатимся? – мой новый знакомый был полон энтузиазма.

– Сколько я тебе должен?

– Неужели не хочешь еще прокатиться? – сказал он разочарованно.

– Думаю, на сегодня хватит.

– Да брось! Что за молодежь пошла? Лишний шаг боится ступить! В твоем возрасте я из самого Лентехи гонял в Кутаиси на велосипеде.

– Молодец!

– Так куда едем, еще раз спрашиваю?

– Погоди, загляну в телефон.

Только сейчас я заметил, что у Володи был старый «Опель Вектра». Впрочем, к машине он относился бережно – двигатель был исправным, да и салон неплохо сохранился.

– А ты что, правда хотел обнаружить в музее Булгакова морфий? – спросил вдруг Володя.

– Поехали в музей-панораму «Бородинская битва», – сменил я тему.

Сейчас не хотелось обсуждать замечательный рассказ «Морфий». Таксист определенно забросал бы меня вопросами – мол, не вру ли я, и правда ли то, что Булгаков был морфинистом, и не это ли его доконало.

– Короче, поехали в музей, а потом отвези меня в Барвиху, – сказал я. – Сто пятьдесят баксов пойдет?

– Да не переживай, я же тебя не из-за бабла возил, в конце концов! – воскликнул Володя. – Хочешь обидеть меня?

Мне стало неловко, и я ничего не ответил.

– Можешь себе представить, сколько народу побывало в этой машине? – продолжал таксист. – И что ты думаешь, я всем устраиваю экскурсии, перед всеми открываю душу? По тебе видно, что ты парень добрый, потому ты и понравился мне. Скажи как на духу – когда я поехал менять деньги, ты ведь подумал, что я кину тебя. Ну, признайся. По глазам вижу…

Я молчал. И вдруг почувствовал, что безумно устал от этой тряски и болтовни таксиста.

– Знаешь, плевал я на это «Бородино». Вези меня домой.

– Да ведь вот он, музей, уже приехали…

Короче, он свозил меня в музей Бородинской битвы, и даже сходил со мной на экскурсию, внимательно осмотрел мундиры, оружие, грамоты.

По дороге домой, за пять километров до Барвихи, Ладо съехал с трассы на обочину и остановил машину. Местность была безлюдная. И, хотя мы стояли на шоссе, ведущем из Москвы в Подмосковье, вокруг не было видно ни заправочной станции, ни продовольственного магазина.

– В чем дело? – спросил я, выплыв из полудремы.

– Мотор чего-то забарахлил, – сказал Володя и вылез из машины.

Довольно долго он колдовал над двигателем. Наконец я не выдержал и тоже вылез из автомобиля. В двигателях я понимаю столько же, сколько в прыжках с шестом, но не хотелось оставаться безучастным.

– Ну что, накрылись мы медным тазом? – спросил я.

– Да, мотор стучит. Давай здесь рассчитаемся. Я тебе другую машину вызову, доберешься до своей Барвихи. А я уж тут как-нибудь сам.

– Да брось, я тебя здесь одного не оставлю. Вот, возьми сто пятьдесят, плюс сотню, что ты обменял… Хлебный у тебя получился день, – весело заметил я.

– Ты мне должен пятьсот, – вдруг угрюмо изрек Володя.

Я был уверен, что он валяет дурака, и дружески хлопнул его по плечу.

– Ладно, хорош. Бери бабло.

Но он не брал. Он был мрачен, насуплен; его лицо в одно мгновение изменилось настолько, как если бы передо мной стоял совершенно другой человек.

– Я не шучу, ты должен мне пятьсот долларов, – повторил он.

– Да о чем ты?

– Я показал тебе столицу мира, ты еще дешево отделался! По тарифу ты должен заплатить вдвое больше!

Я не чувствовал ни растерянности, ни злости, не хотел ругаться; я был разочарован и оскорблен в своих лучших чувствах и не знал, как себя вести. Конечно, шофер Володя не был моим другом, да и быть им не мог, но мне вспомнились слова одного умного человека, сказанные о Москве: «Это город, где твой друг в мгновение ока может стать твоим врагом, где грузины с таким остервенением грызут друг друга, как нигде в другом месте». Неужели эта прогулка по Москве, дом Булгакова, Патриаршие пруды были всего лишь проявлением лицемерия? Неужели чудный день и наше, двух сородичей, братание вдали от родной земли служили лишь тому, чтобы вымогать пять сотен долларов? Вот так встреча, однако!

– Гони бабки, что уставился? Я жду… – с глухой монотонностью доносились до меня его слова, исковерканные жутким акцентом. – Да что с тобой случилось? Оглох, что ли?

– Опомнись, чего ты несешь?

– А! Не хочешь платить? Вот все вы такие, тбилисцы, к вам со всей душой, а вы в ответ жопу показываете.

– Ах ты, подонок! – прошептал я в бешенстве.

– Не вынуждай меня звонить в милицию! – заорал он и черными от копания в моторе пальцами схватил мобильный телефон.

И тут чаша моего терпения переполнилась. Я бросился на него, пытаясь схватить за шиворот, но он оказался невероятно силен – отбросил меня как пушинку. Я выхватил из джинсов выкидуху длиною в персидский меч, которая, как часть моего тела, постоянно находилась при мне, и в мгновение ока приставил к его бычьей шее.

– Зарежу, как свинью, блядская ты душа! – произнес я таким голосом и, как видно, с таким выражением лица, что этот человек, подобный Голиафу, стал походить на пиявку.

– Джумбер, Джумбер, успокойся…

– Да пошел ты… и утешь свою бабушку, когда будешь в Лечхуми или Хуло, – сказал я, отталкивая его от себя.

Я уже собрался двинуться вперед по шоссе, как вдруг в последний момент мне стало почему-то жаль Володю. Я вернулся и бросил на капот машины стодолларовую купюру. И больше уже не смотрел в его сторону. Теперь мне предстояло преодолеть пять километров до Барвихи.

* * *

Был у Андрея Панова в Химках огороженный, тщательно ухоженный лужок с безупречно подстриженной травой. На нем была площадка для игры в гольф, белый песок и искусственные водоемы. Мне никогда не приходилось играть в гольф, но меня всегда привлекало красивое зеленое поле.

Мы оделись в спортивную одежду, и за нами прибыла небольшая белая машина, доставляющая игроков к месту игры.

– Садись, – сказал Панов.

– После тебя, – проявил я учтивость.

– Ты поведешь.

– Слушаюсь, – подчинился я.

Не помню уже, какое расстояние мы проехали, но от лунки с флажком отдалились основательно. Я уже было подумал, что мне никогда не попасть в заветную ямку, но, к счастью, ошибся, и первым же ударом высоко подбросив мячик, так далеко отправил его, что Панов переглянулся с парнями из своей охраны, которые с раскрытыми ртами наблюдали за траекторией полета.

– Ничего себе! Играл раньше?

– Где я мог играть? Я впервые на площадке для гольфа.

– Давай сыграем на что-нибудь, – предложил он.

– На что?

– На бабки, – с серьезным лицом отвечал он, но не сдержавшись рассмеялся.

– Нет, правда, на что предлагаешь? Впрочем, и правил я не знаю.

– Правила нам не понадобятся.

– Это как?

– Пройдем на ту главную площадку, отмерим пятнадцать метров и выясним, кто забросит больше мячей из десяти ударов.

– На что играем?

– На приседания.

– Сколько делает проигравший?

– Триста, – выпалил он.

– Ну, ты хватил.

– А ты как хотел? Не проигрывать и не нервничать?

Судейство Панов доверил одному грузинскому парню. Этого 17—18-летнего уроженца Батуми он забрал из самарского детского дома. Он ничего не умел делать, но зато был электриком и сантехником от Бога. Панов ему благоволил – если со своей обслуги он драл семь шкур, то в отношении молодого грузина проявлял относительную мягкость.

Наш поединок закончился для Панова полным фиаско. К каким только нахальным уловкам он не прибегал, как только не мошенничал и не хитрил, – победа всё равно осталась за мной. Панов старался сделать вид, что ему всё равно, но его лицо говорило само за себя. Из десяти ударов я четыре раза попал в ямку в центре поля, Панов же – только три. Его поражение было очевидным, и он не смог обвинить батумского парня Гелу в плохом судействе. Воображаю, как ему не хотелось приседать!

– Принеси воды, чего уставился! – рявкнул он Геле и начал делать приседания.

Задание он выполнял старательно. Выпрямившись во весь рост, положив руки на затылок крест-накрест, он в спешке приседал и вскакивал, приседал и вскакивал.

– Передохни, а то не справишься, – посоветовал я.

– Не лезь не в свое дело, – огрызнулся Панов.

– Вода, – подбежал с пластмассовой бутылкой Гела.

– Чего ты мне ее суешь, козел черножопый?! Не видишь – я занят?! – не поскупился Панов на ругательства в адрес парня.

Меня покоробили его слова: мало того, что он почем зря обругал Гелу, он и в мой адрес проявил явную бестактность, ибо если у кого-то среди присутствующих и была черная задница, так это у меня.

– Здорово ты выполнил уговор, – сказал я и улыбнулся Панову.

– Осталось еще сто, – буркнул он. – Гела! Куда он, к черту, делся? Небось, в сортире дрочит. Смотри, вместо холодной воды кипяток притаранил!

Он швырнул мне бутылку. Вода и в самом деле была не вполне холодной, но испытывающий жажду выпил бы ее с удовольствием.

– Никакой это не кипяток, нормальная вода.

– Ты чего, учить меня вздумал? Сказано – кипяток. Гела! – продолжал вопить мой хозяин.

Парень наконец явился; на штанах у него было расстегнуто несколько пуговиц.

– Ширинку застегни, идиотина! – вскричал Панов.

Гела покраснел, бросил на меня пристыженный взгляд и застегнулся.

Взмокший от пота Панов, наконец, завершил упражнение.

– У этого паршивца всегда такое выражение лица, будто это я виноват в том, что он работает у меня помощником, – выразил он свое недовольство мрачным видом батумского юноши и вскинул на плечо сумку с клюшками.

– Давай помогу, ты, небось, устал, – предложил я.

Панов проигнорировал мое предложение помощи.

– Знаешь, что меня бесит? – сказал он. – Не пойму я этих грузин. Нет, я не тебя имею в виду, а вообще. Гела – неплохой парень. Во всяком случае, он старается добросовестно выполнять свои обязанности. Но делает это с таким выражением лица, что руки опускаются.

– Устает, наверное, – попытался я реабилитировать батумца.

– Ладно, черт с ним, я говорю в общем.

– Ты хочешь сказать, что кто-то еще бесит тебя?

– Кто-то еще? Видел бы ты, что творится у меня в офисе…

– А что?

– Одни хотят везти сюда варенье, другие – боржоми, кто-то мандарины предлагает, кто-то еще что-нибудь. Думаешь, я им не помогаю? Не то что помогаю, а полностью посвящаю себя им, и всё равно все они ходят с недовольными физиономиями.

– А чем они недовольны? Кто-то хочет вывезти продукцию на «Комсомольский» базар, кого-то не устраивает ленинградский рынок, еще кто-то предпочитает прилавки «Горбушки», а кто-то пытается завезти мандарины из Абхазии.

– Значит, у них не получается так, как они хотят? – задал я не самый толковый вопрос.

– Так не бывает, брат! Если они хотели этого, зачем было воевать с Россией? Пусть спасибо скажут, что я им помог принюхаться к российскому рынку, а то все перемерли бы с голоду. На Россию замахнулись, видишь ли…

– Мы не хотели войны. Просто так случилось.

– «Случилось»… – передразнил Панов. – Как вам это нравится! Ладно, оставим в покое Москву и Кремль. Один тут достал меня – хочет завезти из Абхазии мандарины… Хорошо, если ты хотел торговать с абхазами, то о чем ты думал, когда бомбил Сухуми?

– Что значит «бомбил»? Ни в Сухуми, ни в Самачабло мы войну не начинали!

– Кто же, как не вы?

– Дело здесь в политических играх, запутанных и грязных. Люди не виноваты в кровопролитии.

– Я понимаю, что ты защищаешь своих…

На самом деле, он ничего не понимал. А если понимал, то, выходит, специально действовал мне на нервы. Более всего бесило меня то, что он не стеснялся говорить о недостатках грузин, всячески старался их унизить. Поражение в гольфе удвоило его ненависть к нашему народу, и сдерживать эмоции он был уже не в состоянии.

– Кавказцы вообще неблагодарные люди, – вещал Панов. – Впрочем, ты исключение.

То, что он выделил меня из числа кавказцев, лишь только усиливало мое раздражение.

– Обратимся хотя бы к истории… – продолжал Андрей. – Думаю, прошлое твоей родины тебе известно. Уже два века Россия обеспечивает Грузию деньгами, а вы, вместо того чтобы оценить эту поддержку, заигрываете с нашим самым большим врагом – Америкой. Разве это по-людски? Ясно, что нет. Знаешь, скольким грузинам я помогаю в своем офисе? Но они только и делают, что кивают головой.

Мы ехали из Химок в Барвиху. Я делал вид, что не замечаю националистических выпадов Панова. У меня были на то причины. Начнем с того, что я был его гостем и благодаря ему обрел пристанище; во-вторых, приходилось считаться с Хореном, а в-третьих, мне было жаль Гелу, который был для Панова чем-то вроде козла отпущения.

– Ты не мог бы жевать потише? – рявкнул вдруг Панов на Гелу, сидящего рядом с водителем.

Домой я вернулся в ужасном настроении. Не раздеваясь рухнул в постель и уснул как убитый.

Через пару часов меня разбудил звонок мобильного.

– Да, – ответил я.

– Сандрик, привет! Наконец-то я до тебя дозвонился! Ты куда пропал? Чего не звонишь?

– Сосо! Как я рад! Как твои дела?

– Если так интересно, чего не позвонил?

– Прости, дружище, никак тут не освоюсь. Признаться честно, пока всё идет шиворот-навыворот.