Текст книги "Прочь с Земли"

Автор книги: Нина Запольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 5 страниц)

Нина Запольская, Серж Запольский
Прочь с Земли

Пролог

Смотреть было наслаждением.

Для тех, кто не понимает… Видеть, как огонь пожирает то, во что ты вложил столько надежд и денег – это ни с чем не сравнимое наслаждение. Вот он и смотрел. И жар пламени обжигал ему лицо, и дёргались от огня веки, и корчились волосы, и липким потом покрывалось тело – и это было наслаждением.

Генерал этого не понимал. Генерал опять надоедал ему:

– Верховный, вы стоите слишком близко к огню. Это опасно.

Пришлось обернуться. Ответить:

– Благодарю вас, генерал.

Да, слишком близко… Но этот генерал просто не знал, что смотреть так близко – это наслаждение. Сначала генерал требовал приказаний, а его люди бросались искать источники возгорания, порывались тушить и эвакуировать. Сейчас к генералу опять подбежали с докладом, и тот натянул гермошлем – а всё потому, что не чувствовал и не понимал.

Генерал снова рапортовал:

– Верховный, радиационный фон повышен. Наденьте хотя бы гермошлем.

Пришлось повернуться. Ответить ему:

– Благодарю вас, генерал.

Да, фон повышен… Но этот генерал просто не знал: когда ты смотришь, как горит терминальная хроно-камера, как полыхает её машинный зал, как в рое огненных светляков исчезает контейнтмент и плавится циркониевый блок, фон радиации и должен быть повышен – и это было наслаждение.

Генерал в своей солдафонской ущербности опять подступил к нему:

– Верховный… Мать и дочь! Только прикажите!.. Мы ещё можем их спасти!

Пришлось скосить глаза и бросить небрежно:

– Благодарю вас, генерал.

Да, мать и дочь… Но этот генерал просто не знал: главное достоинство пламени в том, что оно убирает последствия и ответственность. Когда проблема становится обременительной – в топку её. И вот теперь он смотрел. И бездна адского пламени сжигала ему лицо, и билась кровью в висках, и жёстким оскалом корёжила рот – и это было ни с чем несравнимо.

И только когда наслаждение стало невыносимым, он повернулся к генералу. Приказал чуть слышно:

– Отзовите своих людей. Мы уходим… Благодарю вас, генерал.

****

Глава 1. Дед Морозов

А Дед Мороз на свои деньги покупает нам подарки, или они идут с наших налогов?.. Хотелось бы на Новый год большой взрослый подарок. Холодильник, например, а маме – норковую шубу или много-много денежек ей в зарплату. Но только Дед Мороз – он же пенсионер.

(Детская сетевая мудрость начала ХХI века.)

Каждый раз перед Новым годом он поражался оптимизму этих людей.

Как бы не было им плохо, но праздники они встречали в исключительном расположении духа, безудержно предаваясь веселью. Что происходило с ними потом – уже другой разговор. Но именно из-за новогодних праздников он и остался в этой стране, взяв себе фамилию «Морозов». В Канаде, конечно, тоже бывают морозы и снег, как и в Финляндии, и на Аляске. Что уж говорить об Антарктиде? Но нигде никто так самозабвенно не растягивал зимние торжества, бурно отмечая даже странный праздник Старый Новый год.

И вот в эти предпраздничные дни конца 2019 года для семьи Морозовых и наступило время «прочь».

Последней каплей стала внучка Леночка, которая пришла из школы в слезах: её не взяли участвовать в новогоднем спектакле. Бабушка бросилась к ней с утешениями, а Морозов, только глянув на девочку, сразу понял, что дело тут не только в спектакле.

Морозов любил внучку до умиления.

Когда Леночка была совсем маленькая, она не могла запомнить отчество деда, которого бабушка в кругу семьи звала по-простому «Гаврилыч». Подражая бабушке, Леночка кричала из детской, картавя и пришепётывая, как все дети её лет:

– Говорилыч! Иди ко мне! Я соскучилась.

После чего появлялась в коридоре красная, сопящая от напряжения, со своим детским стульчиком, который был ей нужен, чтобы встать на него и дотянуться до щёк деда.

Внук Борька, если был дома, поправлял сестрёнку громко, с насмешкой в голосе:

– Горилыч! Деда зовут Горилыч! Или, лучше даже сказать, Горыныч!

– Борька! Уши надеру! Твой дед – известный писатель, нельзя над ним смеяться, – одёргивала внука бабушка.

Она, вытирая руки полотенцем, уже спешила из кухни навстречу Морозову, чтобы расцеловать.

Если Борька не занимался уроками, он тоже подходил к деду поздороваться, по-своему, по-мужски. Такая звонкая перекличка близких, встречающих его, была очень дорога Морозову. И сейчас, когда Леночка уже подросла, он часто, с удовольствием, вспоминал то время.

Он женился на Шурочке, когда её сыну Михаилу, было уже семь лет. Своих детей у них с Шурочкой не было, и родившиеся впоследствии у Миши дети, – сначала Борис, а потом Леночка, – вызывали у Морозова чувство непередаваемой словами нежности. А познакомился со своей будущей женой Морозов в милиции.

Он тогда плохо понимал психологию людей, ему были понятнее звери и птицы. Может быть, поэтому он и служил в то время кинологом в Советской Армии. Ну, и ещё, конечно, потому, что зарплата у офицера была гораздо выше, чем у остального населения СССР. Вот из-за непонимания человеческой психологии он и пришёл в отделение милиции, чтобы отдать купюру в десять рублей, найденную им на улице.

Десять рублей в то время были большие деньги, и в Москве начала 1960-х годов, отстояв несколько очередей, на них можно было много чего купить. Много белого и чёрного хлеба, много десятков яиц, много солёной селёдки, много подсолнечного и сливочного масла и почти килограмм говядины. Это потом полки в гастрономах опустели, а из пригородов поехали в Москву экскурсионные автобусы и электрички за колбасой и апельсинами. Ещё позднее и в Москве опустели продовольственные и промтоварные магазины.

Но в 1960-х в столице был, в некотором роде, рай, во многом ещё и потому, что холодильников ни у кого не было, а запросы у людей были самыми простыми и скромными. И они покупали себе этой простой и скромной еды совсем немного, только на ужин и завтрак – чуть-чуть сливочного масла, чуть-чуть колбаски, десяток «Домашних» котлет, обсыпанных сухарной крошкой, по шесть, а потом по одиннадцать копеек.

Но в «остальной» стране, даже в областных центрах, с продуктами в то время было совсем скверно. Районным центрам от снабжения вообще перепадали крохи. Ну, а в деревнях и продовольственные, и промышленные товары легко умещались в одном единственном маленьком сельпо. Набор продуктов там был ужасающе скудный – белый хлеб-кирпич, баранки-сушки, стеклянные трёхлитровые банки берёзового сока и равномерные шеренги или башни из несъедобных консервов вроде «Завтрака туриста».

Для государства, которое запускало космические корабли, жизнь людей была на удивительно низком уровне. Но ещё более удивительными были для Морозова наука, кинематограф и театральное искусство тех лет. И создавали его эти люди, которые простаивали после работы в очередях за самым необходимым. Поэтому Морозов сделал всё, чтобы остаться служить в Москве, хотя в той же Прибалтике снабжение было лучше. Правда, существовали в то время и города «закрытые», которые работали на оборонную промышленность и снабжались ещё лучше, чем города обычные.

И вот как-то вечером, торопливо шагая по своим делам по одной из Парковых улиц московского Измайлово, он и нашёл на тротуаре эту купюру в десять рублей. Ему и сейчас помнится, как пронзила его мысль о бедолаге, который обронил в темноте такие большие деньги. И как тот будет страдать от потери, как будет бегать по улицам в надежде отыскать потерянную десятку… Нет! Душа Морозова кричала, что найденную «десятку» надо обязательно отнести в отделение милиции.

И он отнёс. Как сейчас помнит то потрясение, с которым посмотрел на него сотрудник. Скоро в комнатку к ним сбежались другие милиционеры, а сотрудник пожал ему руку, обещая непременно отыскать хозяина «десятки». Уже чувствуя свой промах, Морозов вышел, на улице постоял в раздумьях и тут же зашёл в отделение снова, поэтому слышал, как хохотали сотрудники, как называли его дураком, и как они делили между собой эти деньги. Морозов хотел уйти, и тут в отделение доставили молодую пару, мужа и жену. Это была Шурочка, которую пьяный супруг избил ведром.

Вёдра в то время были не лёгкие пластиковые, как теперь, а тяжёлые, из чёрного металла, покрытого эмалью. Морозов потом видел у Шурочки это ведро: точёная ручка из светлого дерева на железной петле и тёмно-зелёная эмаль, отбитая во многих местах. Видел он и синяки, и кровоподтёки у Шурочки на теле и на руках, которыми она закрывала голову.

Муж Шурочки, красивый, молодой и сильно пьяный мужчина, вину свою не признавал и громко кричал матерную непотребщину. Когда его увели, Морозов присел на лавку возле Шурочки, чтобы утешить. Присел, да так и не смог от неё отойти. Он потом ещё долго представлял себе, как она, избитая, рыдающая, бежала по тёмным улицам к телефонной будке, чтобы вызвать милицию. Потому что мобильных телефонов раньше не было, и даже в квартирах не у всех были телефоны домашние.

У Шурочки не было ни домашнего телефона, ни квартиры, потому что жили они в семейном общежитии: длинный широкий коридор, а по обе его стороны – тринадцатиметровые комнатки (на одну семью) без всяких удобств. Удобства, – туалет с кабинками и большая общая кухня с газовыми плитами, – находились в конце этого гулкого коридора. Душевой не было тоже. Мыться все жильцы окрестных домов ходили по субботам в баню, где им опять приходилось стоять в длинной очереди, мужчинам – в своей, а женщинам – в своей…

И вот теперь Шурочка сказала Морозову, что пришло время «прочь». Сказала и со значением посмотрела на него, и он кивнул, потому что давно ждал от неё этого. Морозов вообще был молчалив, и близкие старались не донимать его разговорами. Что с писателя-фантаста возьмёшь? Он же всегда в творческом процессе, всегда погружён в обдумывание своих миров.

Зато сын Михаил переспросил, ещё не принимая слов матери:

– Прочь? Ты уверена, мама?

Как все учёные, он был сосредоточен на работе, не слишком вникая в бытовые и психологические проблемы семьи. Морозов был убеждён, что сын даже не заметил увеличение пенсионного возраста в стране, не задумываясь ещё ни о какой пенсии.

– Да, сынок, пришло время. Теперь уже окончательно. Больше так жить нельзя, – подтвердила Шурочка и опять посмотрела на Морозова.

– Да, – согласился Морозов и покосился на невестку. – Как, Галя?

– Я согласна, Пётр Гаврилыч. Если все так считают, – ответила невестка, перевела взгляд на детей и спросила у них: – Вы согласны?

– Да, мама, – сказала Леночка ещё гундявым от слёз голосом.

– Конечно, мама! – с энтузиазмом откликнулся Борька: внуку было интересно, к тому же от своего времени он не ждал для себя ничего хорошего.

– И потом, дети, – опять заговорила Шурочка напряжённо-весёлым голосом. – Я чувствую, что здесь скоро начнётся глобальная атомная война. Я всегда толстею перед войнами, вы же знаете. И посмотрите, что творится со мною сейчас?

Для близких этот довод был решающим. Когда Шурочка говорила о своей внешности и, особенно, о фигуре, с нею лучше было не спорить, а соглашаться сразу.

Морозов вышел из-за стола. Сказал всем:

– Тогда собирайтесь. Отправимся глубокой ночью, когда людей на улицах не будет. И машин на дорогах станет меньше.

В дверях кухни он обернулся и кивком позвал сына, чтобы обсудить с ним детали маршрута.

Миша, уже поднимаясь, растерянно глянул на жену.

– Жду тебя, будем отбирать вещи, – сказала Галя.

****

Галина Морозова хотела бы держаться подальше от базара социальных сетей: они уже достали её.

Мучительно гоняясь за лайками, она словно и не жила даже, а только изучала, у кого сколько лайков, и терялась в догадках: «Почему так и какие ещё нужны тэги?» Опять смотрела, искала, пытаясь понять: «Почему не лайкают и чего этим френдам ещё надо?» Она расстраивалась, мучилась, становясь завистливой и злой, и ожесточаясь всё больше.

Без признания френдов жить стало неинтересно и тоскливо. А ведь она помнила то время, когда вечерами, после рабочего дня в бухгалтерии, готовила серию из шести вышивок для выставки и не сидела в соцсетях – ей это даже в голову не приходило. И она была счастлива! Счастлива своим увлечением, своим талантом, своей незаурядностью. Ей казалось тогда, что таких, как она – больше на свете нет.

Теперь же она поняла, что таких талантливых – миллионы, и все считают себя уникальными, а сами соцсети направлены на одно: продать своим пользователям услуги по продвижению, чтобы выкачать из них побольше денег. Но рекламировать фото вышивок – то, что никогда в жизни дохода не принесёт? Нет, к такому она была не готова. Да и денег, признаться, лишних не было.

Она хотела быть такой, как прежде, и после работы сосредоточиться на главном – на творчестве. Но времени на творчество тоже не хватало. Дни пролетали в работе, в домашних делах, в постоянной суете и в отчаянном безденежье. Жизнь исчезала тонкой паутинкой между пальчиков. Не удержать…

– Дети! Только воды много не пейте, пожалуйста! – закричала она громко, чтобы её услышали. – Ещё неизвестно, как будет с туалетами по пути.

– Что же, мама?.. И туалетную бумагу брать не будем? – крикнула Лена из своей комнаты.

– Нет, бумагу возьмём, конечно, – пробормотала она, ей надо было закрыть чемодан, это не получалось, она нервничала и, наконец, не выдержав, крикнула мужу с сердцем: – Миша, да помоги же мне, наконец!

В комнату вошёл муж, поправил очки, сползающие с переносицы, и занялся чемоданом.

****

В детстве Михаил Морозов ненавидел гимн Советского Союза.

Ненавидел потому, что будильника у них в семье не было, и вставали они вместе «с гимном» – ровно в шесть утра, только-только начинало работать радио. Вставать зимой в детский сад, а потом в школу, когда за окном ещё темно, было мучительно. Потом мама вышла замуж за Морозова, которого Миша сразу стал звать «папой», и в семье появились часы-будильник с круглым корпусом в форме «золотого» земного шара с ракетой на «орбите». Металлическая крышка корпуса сразу куда-то завалилась, но ракета на будильнике продолжала также решительно стремиться по земной орбите. Только подниматься в школу было всё равно тяжело.

Сейчас Михаил, учёный-вирусолог, опять вставал на работу по будильнику, который также люто ненавидел. Хотя профессию свою он любил и даже жил ею, изучая вирусы растений, точнее, природную способность растений не поражаться вирусом.

Иммунность растений – очень важная категория, к которой современное общество пока относилось недостаточно серьёзно, если судить по зарплате вирусологов. А ведь фитопатогенные вирусы способны вызывать серьёзные заболевания, которые приводят к существенной потере урожая и ухудшению его качества. Особенно опасны вирусные болезни многолетних культур. Они вызывают отмирание и ослабление растений, которым для восстановления нужно несколько лет. В Западной Африке, например, вирус деформации побегов дерева какао периодически уничтожает целые плантации. Да, да!.. И не надо смеяться, и не надо говорить, что какао у нас не растёт.

Зато растёт обожаемый всеми картофель!.. И фитопатогенные вирусы овощных культур и многих декоративных растений, размножаемых вегетативно, представляют особенно серьёзную опасность. Больными оказываются все растения, а при неблагоприятных погодных условиях вирусная инфекция приводит к полному вырождению и самих растений, и посадочного материала.

Да мамочки мои дорогие!.. Вот как вы станете смеяться, когда на планете нечего будет есть?.. Небось тогда спохватитесь, что не давали денег на вирусологию?

Денег Михаилу ужасно не хватало. Двое детей всё-таки, их надо растить, а это трудно на его зарплату и зарплату жены-бухгалтера.

Хорошо ещё, что отец помогает.

****

Морозов заглянул в комнату.

Миша уже справился с тугой молнией чемодана, и к нему подбежала внучка.

– Папа! А как быть с Пусенькой? Он же задохнётся! – закричала она.

– Ну, можно оставить котика соседям, – осторожно предложил Миша.

– Конечно, можно, – поддержала мужа Галя. – Петров любит всяких птичек и рыбок.

Леночка завопила:

– Нет! Я не оставлю Пусеньку этим пиратам!

– Почему пиратам, детка? – спросил Морозов.

Вместо неё ответил Борька из коридора:

– Потому что, когда наш сосед Роман Петров ссорится со своей Эльвирой, та кричит ему: «Рома! Рома!», а он ей отвечает «Эля! Эля!» Одно слово – пираты. И законченные психи.

Морозов грустно усмехнулся – ничего тут не поделаешь.

Нервные болезни и психические расстройства, опережая даже онкологию, выходят на Земле на первое место не только в кино и сериалах, и Морозов понимал, что это – неизбежно. Вселенная, этот немыслимо огромный квантовый компьютер, постепенно отключала из общей сети маленькие кусочки программы – мозг этих людей. Но маленькими эти кусочки были только в масштабах Вселенной. Нейтронная сеть человеческого мозга – это пять петабайт информации, три миллиона часов непрерывного просмотра видео. И вот эти пять петабайт иногда оказывались Вселенной не нужны.

Вот и сосед Ромка, – хороший, добрый парень, – явно принадлежал к числу «отключаемых», потому что сейчас проходил лечение в психиатрической больнице… Морозов в последнее время у него частенько замечал шизофазию – нарушение структуры речи, как разволнуется. И вроде фразы строит правильно, а непонятно ничего. Морозов намекал Элечке, что хорошо бы ей присмотреться к мужу и обратиться к специалисту. Но разве молодые послушают старого соседа?.. Только не тащить же из-за этого котика с собой?

Морозов вопросительно покосился на Шурочку, ожидая её решения.

– Возьмём Пуси, посадим в сумку, – сказала та и сердобольно поджала губы. – И, Гаврилыч, котик, и правда, может задохнуться.

– Хрен вас, блин, поймёшь, – беззлобно проворчал Морозов.

– Что, деда? О гопниках сейчас пишешь? – с явной насмешкой спросил Борька.

Морозов поднял глаза. Борька, паршивец, знал: если дед разговаривает таким простонародным языком, значит работает сейчас над речевой характеристикой своих не слишком образованных героев. Поэтому Морозов промолчал, нагнулся и взял котика на руки, поймав домашнего любимца за ногу, когда тот в прыжке летел мимо…

Но Пусенька не хотел браться на руки. Ему это не нравилось. Не желал он браться на руки во время охоты за мухой. Хорошо, ладно. Пускай – за воображаемо-летней мухой, но какая, к собакам, разница!.. Зимняя охота в самом разгаре, а тут – «на руки» какие-то… «Отвали!» – зашипел Пуси и забил хвостом. Ещё чуть-чуть и он царапнул бы деда правой передней лапой. Вообще-то он работал обеими лапами одинаково, но правая передняя была любимая. Почему? Пуси и сам не знал этого… Вот вы знаете, почему какая-то рука или нога у вас любимая? Не знаете? Ну и не мурчите тогда…

Морозов понимал мысли котика и осторожно прижал его к груди. Скоро Пуси перестал вырываться, замурлыкал и обмяк в его руках – хоть узлом вяжи. Он сладко спал, и Морозов передал тёплый урчащий комочек жене, чтобы та положила его в сумку.

– Умеешь ты, деда, управляться с хищниками, – одобрительно проговорила Леночка.

– Да, прям, как настоящий охотник-тигреро, – выдал шуточку Борька.

Морозов даже не улыбнулся – не до того было сейчас. Он внимательно посмотрел на внучку и сказал:

– Пойдём, поговорим, дорогая.

****

Когда Леночка была маленькая, она думала, что принцы живут со своими мамами, а принцессы – с драконами.

Сейчас она училась уже в шестом классе и знала, что драконов на свете не бывает. А вот ведьмы на свете есть, и работают они учительницами в школах. Учительница математики сегодня опять придиралась к ней, и Леночка вспылила, наговорила дерзостей и убежала домой переживать обиду. К тому же её не взяли участвовать в школьном спектакле, а этот Васька Смирнов, этот…

Тут Леночка опять залилась слезами.

А она так ждала Новый год… Ждала, потому что терпеть не могла осень. По её мнению, времён года на свете должно быть только два. Первое – лето, когда тепло, солнце и не надо ходить в школу. Второе – когда снег и подарки. А тут – осень, которая длится и длится вместе с вечно хмурым небом, затяжным дождём, мокрым снегом и чёртовой школой.

От перенсов и других взрослых – одни нравоучения… Учись, учись… Пригодится обязательно! Не хочешь вставать в школу в шесть утра, будешь вставать дворником на работу в четыре… Мы учились и пережили, и ты переживёшь. И благодари, что у тебя есть школа, друзья и учителя. Есть люди, которые хотят получить знания, но не могут и остаются неучами…

Да, учителя… А если математичка орёт, как бешеная, а хвалит и ставит хорошие оценки только тем, кто из семьи побогаче? А если другие для неё вообще – мусор? И как ты не готовишься к уроку, а математика – это такой предмет, по которому пару получить – проще простого. Вот и получаешь пару, а исправить её потом – целая история.

А Васька Смирнов нарочно скребёт мелом по доске. Нарочно, назло всем и особенно ей. Чтобы она морщилась и закрывала уши руками. Ему говоришь: «Не скреби!» А он всё скребёт и скребёт.

– Он опять скребёт мелом по доске, деда, – сказала она.

– А ты ему говорила, что тебе неприятно? – спросил тот.

– Говорила! Сколько раз говорила.

– А как ты говорила?

– Говорила: «Хватит, идиот, надоел уже!»

Дед склонил голову набок и посмотрел на неё жалостно.

– Ну, ещё говорила… Достал вконец, придурок, – уже тише добавила она.

– А он? – спросил дед с улыбкой.

– А он меня за косичку дёрнул! – Леночка опять разозлилась и тут же спросила тихо, с надеждой: – Деда! Это он что?.. Значит, влюбился в меня? Да?

– Не знаю… Если не сильно дёрнул…

– Не, не сильно. Тихонечко.

– А ты что?

– А я его ногой пнула!

Дед закряхтел и, опустив глаза, потянул себя за ус, потом откинулся на спинку кресла и с укором глянул на неё.

Леночка опять залилась слезами.

****

Когда Морозов вернулся от Петровых, сборы в дорогу шли полным ходом.

– Что ты сказал Элечке? – спросила жена.

– Что мы уезжаем на праздники и просим её присматривать за квартирой и брать почту из почтового ящика первые две недели, – ответил Морозов.

– Только две недели?

– Сейчас у Петровых – тяжёлый период, ты же понимаешь, – ответил Морозов, а почувствовав немой вопрос жены, добавил: – Ромка где-то рыбку говорящую нашёл. Я ему ещё в ноябре сказал, чтобы он от неё избавился. Но разве Ромка послушает?

– Но ты же ему поможешь, Петя? Ты же не бросишь его?

– Да, конечно. Я за ним пригляжу. За ним и за этой его говорящей рыбкой.

Морозов замолчал и потянул себя за ус. Спросил через минуту:

– Ты детям так ничего и не рассказала?

– Нет, Петя. Они должны сами принять решение о переезде. Из-за себя и своей жизни, а не из-за моей болезни, – ответила Шурочка, потом спросила: – Что ты берёшь с собой?

– Только джазбу… Положи её куда-нибудь.

– Уже положила. Она в большом чемодане… С твоими черновиками.

Он кивнул. Эту старую медную джазбу, привезённую когда-то из Еревана, Морозов любил, сам не понимая почему. И была она уже закопчённая от многократно убежавшего с плиты кофе и кривая, словно роняли её не один раз. Но будила она в нём что-то… Может быть, извечную тягу к дальним странствиям – он и сам не знал. По медному корпусу джазбы шло примитивное тиснение. Точнее, это ереванский мастер-чеканщик думал, что примитивное, а на самом деле…

– В издательства звонить будешь? – вопросом перебила его мысли Шурочка.

Он поднял на неё глаза, опять потянул себя за ус и, ничего не ответив, вышел в коридор: надо было поговорить с внуком.

****

Борис Морозов умел играть на пиле – дед научил его.

Дед говорил, что звучание пилы напоминало ему мелодии родины. Ну, неизвестно, какая такая родина у деда, но девчонки клеились на эту пилу только так. Стоило Борьке войти с пилой в чехле в вагон метро, как какая-нибудь цыпочка обязательно спрашивала: «А что это у тебя такое?»

И всё. Контакт? Есть контакт.

Так что с девчонками у Борьки проблем не было. Другое дело – с карманными деньгами. Вот их всегда не хватало. И это ещё мягко сказано.

В свободное от учёбы время Борька подрабатывал копирайтингом: всякими околонаучными и популярно-научными статьями. А почему нет? Для этого и надо – совсем ничего: комп с клавиатурой и немного таланта с грамотностью. Темы и содержание подбрасывали дед и отец – неистощимые источники информации и научных замыслов. Причём у деда замыслы были совсем лихие, даже завирательные, из-за чего отец с ним часто спорил, иногда до крика – хоть разнимай! Но самому Борьке идеи деда-фантаста нравились даже больше, чем идеи отца-учёного. Тем более, что иногда дед оказывался прав: пару раз Борька отмечал такое.

Учился он хорошо, не напрягаясь, только не знал, кем же ему стать в жизни. Никем становиться не хотелось: он не чувствовал, что нужен стране. Даже наоборот! Огромная часть профессий сформировала у него комплекс ничтожества: и охранная деятельность, и педагогическая, и депутатство, и торговля с мерчандайзингом. Даже заходить в такие места ему было стыдно… А если не хочет он поддерживать, увеличивать и стимулировать продажи, не хочет продвигать товары и торговые марки на региональном рынке? Что тогда?.. Вот, если только у отца в институте было интересно. Но это же… Какие жалкие копейки получают сейчас учёные! Писатели – даже больше могут заработать, когда много пишут…

– Дед, а ты сможешь работать писателей там, где мы будем жить? – спросил Борька у вошедшего к нему деда.

– Что? Беспокоишься о моих заработках? – ухмыльнулся тот.

– Да, нет. Я так просто спросил, – растерялся Борька: дед всегда – такой хитрый, такой проницательный, словно мысли твои читает.

– Посмотрим, может и буду писателем, – уклончиво ответил тот и спросил: – Ты уже собрал вещи?

– Почти собрал.

– Пилу с собой берёшь?

– Беру, конечно, – ответил Борька и отвёл глаза: о пиле он просто забыл, не до пилы ему было сейчас.

– Возьми. Она тебе может пригодиться, – сказал дед коротко. – И ещё… Там, куда мы приедем, по соседству будет жить мальчик, Басс Архистар… Мне хотелось бы, чтоб ты с ним подружился.

– Имя какое-то странное, – от растерянности пробормотал Борька первое, что пришло в голову.

– Ну и что ж, что имя? Там, куда мы поедем, все имена будут странные.

– А куда мы поедем?

Дед не ответил.

Он подождал, пока Борька найдёт чехол с пилой и возьмёт свою сумку, и первый пошёл в гостиную – большой, высокий и мощный, как старый медведь-гризли.

****

В гостиной уже собрались домашние.

Они толпились среди чемоданов, напряжённые, молчаливые, словно в ожидании рокового часа.

Борька бросил на пол сумку и пилу, отодвинул занавеску, распахнул створку окна и выглянул вниз, на улицу. Спросил, закрыв окно:

– Ну что, деда? Поехали? Снег кончился. Внизу никого нет. Холодно сегодня, ветер.

Он смотрел на Морозова с нескрываемой надеждой, как щенок в ожидании прогулки.

Морозов помолчал, потянул ус. Согласился:

– Поехали.

– Присядем на дорожку? По русскому обычаю? – предложила Шурочка.

Морозов кивнул. Все стали искать себе место, пристраиваясь хоть на краешек сидения. Сын Миша присел на один стул с Галей, посидел так пару секунд и тут же вскочил. Объяснил:

– Я – вниз, к машине.

Морозов согласно покивал и опять оглядел гостиную. Остальные продолжали сидеть, «по русскому обычаю» старательно размышляя о предстоящей дороге и вспоминая минувшее.

Скоро Шурочка завздыхала. Спросила испуганно:

– А если нам там не понравится, Петя?

– Понравится, – отозвался Морозов. – Обещаю.

Он встал, за ним встали остальные и потянулись друг за другом в коридор. Шурочка ещё раз прошла по комнатам, проверяя окна и свет. Дверные замки в квартиру закрывали тщательно, словно планировали вернуться.

Морозов с чемоданами в руках первым спустился со ступеней крыльца на улицу, и свежий снег звучно и вкусно захрустел под его ногами. За Морозовым посеменила Шурочка со спящим котиком в переноске, следом двинулась напряжённым шагом невестка с чемоданом, а дети пошли самыми последними и норовили всех обогнать и вырваться вперёд. Ниссан, – заиндевевший, в клубах выхлопного газа, – уже прогревался. Возле него крутился Миша, стряхивая скребком-щёткой последние остатки снега с капота.

– Как стеклоомыватель, сын? – тихо спросил у него Морозов.

– Долил. Должно хватить, папа. Масло и бензин проверил, – так же тихо отозвался тот и, посмотрев вправо и влево, вороватым движением открыл багажник.

Морозов быстро покидал туда свои чемоданы и принял чемодан из рук невестки. Леночка небрежно бросила в багажник рюкзачок, а Борька осторожно положил на свободное место сумку и пилу в чехле. Морозов закрыл багажник, обернулся и внимательно оглядел подъезды дома, тротуар и проезжую часть. Было тихо. Безлюдно. Свет горел в редких окнах.

Всё так же молча они стали рассаживаться, и автомобиль, заполненный телами в зимней одежде, сразу стал маленьким и тесным. На переднем сидении должны были ехать супруга Шурочка, сын Миша и сам Морозов – за рулём. На заднем – внуки и невестка Галя: ей поручалось приглядывать за детьми и котиком – во избежание чего, всё-таки путь неблизкий. Мотор урчал приятно и ровно.

Морозов расстегнул дублёнку, повёл плечами, устраиваясь удобнее в кресле, проверил зеркала и покосился на жену. Спросил:

– Ну что? Трогаемся потихоньку?

– Давай, Гаврилыч, – сдавленно отозвалась та.

Морозов заблокировал двери, снял машину с ручника и нажал педаль газа. Со скрипом промёрзших шин она тихо стронулась с места, прокатилась несколько метров по нечищеному снегу, потом поехала быстрее, а выехав на улицу, плавно стала подниматься в воздух. Скоро Морозов поднял машину над тусклыми городскими фонарями, и та скрылась наверху, во мраке. Всё произошло быстро и почти неслышно.

Но он всё же поинтересовался:

– Нас никто не видел?

– Кажется, нет, – ответил Миша и спросил: – Пап, ты фары выключать будешь?

– Да, уже можно, – согласился Морозов, он выключил фары и прибавил газу.

Машина полетела быстрее и почти вертикально вверх, резко набирая высоту. Морозов глянул в зеркало заднего вида на внуков и невестку, потом скосил глаза и посмотрел на жену и сына, проверяя, хорошо ли им. Ведь он, неутомимый странник, задержался так надолго здесь из-за них, своих любимых. Их здоровье и покой для него было – главное.

– Гаврилыч, давай над городом пролетим, – тихо попросила Шурочка. – Я никогда Москву сверху не видела.

Остальные потрясённо, настороженно молчали.

Морозов пошёл на поворот – холодный руль опять поворачивался туго, со скрипом. Сказал, чтобы подбодрить притихших родных:

– Сейчас выберемся в центр и будет светлее.

Скоро их, в самом деле, охватили огни мегаполиса – города, который никогда не спит.

Впереди и внизу, в море огней, ясно читались графические силуэты небоскрёбов Делового центра и золотые от шпиля до основания сталинские высотки, и голубая с зелёным архитектура Кремля с рубинами алых звёзд на башнях. Здание Гума выделялось иллюминированным силуэтом, от него раскалённой лавой растекались окружающие улицы и магистрали, и широкой матово-ледяной петлёй извивалась река, заснеженная река без отражений… Шеренгами жёлтых фонарей обрамляли реку набережные, и под их фонарями снег смутно светился, а между этими жёлтыми смутными берегами северным сиянием вспыхивали мосты, фиолетовые, лазурные, густо-малиновые… От полосато-пылающих гиперболоидов градирен ТЭЦ клубился в небо сизый пар, и только лесные массивы и парки казались чёрными пятнами провалов, но и они тонули в окрестных огнях – огни струились на дорогах, огни поднимались сияющими лентами по фасадам, огни мерцали на новогодних елях, огни огромными буквами рекламы серебрили припорошенные крыши.