Текст книги "Курьер из Страны Советов"

Автор книги: Нина Стожкова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 5 страниц)

Однажды Роман Лаврентьевич даже помог Лине получить путевку в дом отдыха «Правды» в Пицунде за смешную «соцстраховскую» цену. Кто-то из начальства отказался ехать к Черному морю в конце мая, и Роман Лаврентьевич рассудил, что путевка в одноместный «полулюкс» должна достаться сотруднику родной «Страны Советов», а не бесславно вернуться в «головной» профком полиграфкомбината «Правда».

Мама Лины, кандидат технических наук, с одной стороны, была рада за дочь, но, с другой, чувство классовой справедливости не давало ей покоя.

– Правильно у нас в лаборатории говорят: надоели эти партийные бонзы с их привилегиями.

– Ну я же не бонза, мама!

– Подумаешь, заметки в журнальчик кропаешь. Ответственность минимальная. Ничего себе, привилегии у обычного литсотрудника: одноместный номер «полулюкс» в пансионате у моря! В Пицунде! А наши сотрудники с их золотыми головами и учеными степенями сарайчики у хозяек на юге снимают. Скажи, разве это справедливо? Вот правильно Солженицын писал… И Галич про это же пел…

Лина тогда подумала, что скоро их «отдельно взятому раю» в журнале «Страна Советов» наступит конец. Так и получилось.

Болото застоя и ветер перемен,

середина восьмидесятых

В середине восьмидесятых заиндевевшее пропагандистское болото вдруг забулькало, забурлило, заквакало. Номенклатурные начальники, прежде безжалостно вымарывавшие из текстов Лины самое безобидное сравнение и любой свежий эпитет, внезапно осмелели. Лина была молодой максималисткой, ненавидела застой и всей душой приветствовала «ветер перемен». Дуновение новых ветров быстро учуяло и опытное редакционное начальство. Груздачев и его замы принялись наперебой требовать и от солидных репортеров непривычной остроты и полемичности, от которых те давно отвыкли. Бывалые пропагандистские зубры, поначалу впали в ступор из-за столь резкой смены повестки, но вскоре освоились, взбодрились, у некоторых даже открылось второе дыхание. Секретарь Груздачева Ирина Петрова неожиданно для всех полюбила программу «Взгляд», которая выходила на ТВ глубокой ночью и даже стала осторожно критиковать надоевшую всем комсомольскую и партийную номенклатуру, а заодно с ней и стремительно уходившую в прошлое советскую идеологию.

Старый лис Алекс Джонович Кажубей, заведовавший отделом публицистики, первым учуял новые веяния и принялся решительно осуществлять «перезагрузку» своего отдела. У Лины, молодой и шустрой в те годы журналистки, начались бесконечные командировки по Советскому Союзу «с публицистическим уклоном». Каждый раз они с очередным фотомастером ломали голову: какой еще новой остроты и смелости потребует от них неожиданно вспомнивший хрущевскую оттепель старик Кажубей?

Зав. отделом фотоиллюстраций Иван Кузнецов, хоть и был членом редколлегии, в производственные дела почти не вмешивался и на планерках появлялся редко. Казалось, результаты командировок, откуда его сотрудники привозили огромное количество коробок с отснятыми, дефицитными в то время цветными фотопленками «Кодак», Кузнецова интересовали мало. Дескать, у шефа журнальных фотографов имеются дела поважнее. Лина не первой заметила: в отличие от рядовых фотомастеров, Кузнецов находился в редакции не с девяти до шести, а трудился в свободном режиме. В восьмидесятые это выглядело настоящим вызовом партийно-бюрократической системе. Разумеется, никто в то время не подозревал, что через каких-нибудь десяток лет такая работа будет называться «удаленкой», а сотрудник, работающий вне офиса, «фрилансером», то бишь, вольным стрелком. Добрая половина журналистов в недалеком будущем станет трудиться в свободном режиме, и это будет считаться нормальным явлением. Однако в то время подобная «вольница» казалась по меньшей мере странной. В особенности, в издании ЦК КПСС, органом которого был журнал «Страна Советов».

Между тем, замы Груздачева целыми днями сидели в своих кабинетах, изо всех сил изображая бурную деятельность. Их главной задачей было блюсти идеологическую линию и «не пущать» все, что не укладывалось в идеологические рамки советской эпохи, пусть и с поправкой на перестройку. Снимки, которые фотографы привозили из командировок по Советскому Союзу, вначале отбирались отделом, отправившим мастера готовить «тему». Потом фотографии показывали одному из замов Груздачева. Затем художники и технический редактор в отделе фотоиллюстраций выклеивали макет с этими работами (разумеется, ни о какой компьютерной верстке в то время художники и мечтать не могли). Ну, и последним этапом было представление «темы» на редколлегии. Впрочем, когда журнальные полосы через множество препон и кордонов доходили до редколлегии, можно было уже не волноваться об их судьбе. Груздачев доверял «политическую линию» своим замам, а сам обычно придирался лишь к заголовкам. Обычно он выступал за краткость и предлагал свои варианты: «Хозяйка земли», «Взяли – и купили» и так далее. Остальные участники этих странных мероприятий, именуемых «обсуждение нового выпуска», изображали хор, как в древнегреческой трагедии, и лишь оттеняли монологи Главного.

Из уст в уста передавалась легенда о том, как заведующая отделом культуры Кира Ястребова метнула в Груздачева толстый ежедневник, в который, как обычно, записывала замечания шефа.

Дело было так. Груздачев недолюбливал современное искусство в целом и Киру Ястребову в частности, в особенности ее мужа, телевизионного обозревателя Вильяма Пивзнера, которому было доверено наводить мосты с Америкой. Не удивительно, что все шишки на редколлегиях доставались именно Кире, возглавлявшей отдел культуры и быта. Материться в солидных редакциях тогда было еще не принято, и Груздачев, чтобы усилить воспитательный эффект от своих слов, стучал кулаком по столу или метал в проштрафившихся сотрудников все, что подвернется под руку. В тот раз сталинский сокол неожиданно блеснул эрудицией и заорал:

– Сон разума рождает чудовищ! Это не я, а великий Гойя сказал! Очерки вашего отдела, товарищ Ястребова, которые вы представили в очередной номер, чудовищны! У вас политическая близорукость, черт побери!». В приступе ярости Груздачев метнул в Ястребову свои знаменитые очки, но они не долетели до мишени и со стуком шлепнулись посередине зала заседаний. Главный редактор «Страны Советов» покупал в оптике «Кремлевки» какие-то особо прочные окуляры, и те легко выдерживали подобное непочтительное обращение. Вот и в этот раз очки главного не разбились.

– Да что же это такое! – рявкнула Кира. В ответ она метнула в начальственного самодура увесистый ежедневник, и тот приземлился аккурат рядом с очками. Зрители замерли, исполненные ужаса и «гибельного восторга», как пел Высоцкий. В эту минуту все подумали о скором и неизбежном изгнании Киры из уютного особняка.

Ястребова встала, презрительно взглянула в глаза Груздачеву и молча покинула зал заседаний. Стук ее каблучков прозвучал в звенящей тишине реквиемом по завотделом культуры. Лине эта сцена напомнила картину, на которой русскую партизанку собирается вешать офицер вермахта, а она, высоко подняв голову, испепеляет его ненавидящим взглядом, правда, оставаясь на месте, а не удаляясь прочь, стуча каблучками.

Как ни странно, драконовских мер к Ястребовой после ее демарша применено не было, и эта роскошная женщина до самого закрытия «Страны Советов» продолжала возглавлять отдел культуры и быта, гордиться знаменитым мужем и параллельно крутить шуры-муры с любвеобильным Семеном Людовым.

Разумеется, Николай Груздачев уважал свободу мнений, но… только на словах.

– У нас демократия, – частенько говаривал он. – Любой сотрудник, даже лаборант или секретарь, обязан посещать редколлегию, на которой проводится обсуждение очередного номера. Каждый из вас может высказывать свои соображения и не бояться вносить самые смелые предложения по содержанию и оформлению журнала.

Однако история с Ястребовой лишний раз подтвердила правило: на подобных публичных порках лучше помалкивать. Тем более, что Груздачев после выходки Киры внезапно проявил познания во французском и стал орать на всех, кто пытался ему публично возражать:

– Не амикошонствуйте, товарищи!

– Ами кошон – друг-свинья, – разъяснил сотрудникам новую присказку шефа Стас Лукошко, выпускник Инъяза и местный полиглот. – Короче, Груздачев предостерегает нас от панибратства.

Это прозвучало довольно странно, потому что Груздачеву, начальнику над всеми депутатами РСФСР, никто кроме Ястребовой и так возражать не решился бы. И уж тем более – разговаривать с ним запанибрата. Старик Груздачев попросту учуял острым партийным чутьем приближение новых времен и пытался на последних рубежах защитить обитателей особняка от опасной, по его убеждению, игры в демократию.

Дедушка, девушка и Психея,

середина восьмидесятых

Любого посетителя, входившего в старинный особняк, где находились редакции «Страны Советов» и «Хоровода», встречали три достопримечательности. Первая звалась Степаныч. Это был пожилой вахтер в синем форменном халате, самоотверженно охранявший вверенную ему границу на входе в особняк. Степаныч сканировал вошедшего проницательным взглядом. Если дверь открывал сотрудник журнала или детского приложения, Степаныч стремительно принимал облик добродушного, слегка чудаковатого дедушки, так сказать, местного домового. Мог и пошутить, и подмигнуть, и свежую сплетню рассказать. Но если в особняк пытался пройти незнакомец или незнакомка, вахтер стремительно менялся в лице, которое тут же принимало строгое официальное выражение

Присядьте. – указывал Степаныч посетителю на стул с потертым сиденьем, – о вас будет доложено руководству.

Солидно, без суеты вахтер звонил кому-нибудь из начальства. Значимость вошедшего Степаныч определял безошибочно и тут же докладывал о госте тому сотруднику, ранг которого соответствовал уровню посетителя. Впрочем, бдительность Степаныча была излишней. Чаще всего незнакомца уже ждали – либо начальство, либо кто-то из творческих сотрудников, поскольку без предварительных звонков в особняк мало кто являлся. За новым автором (как правило, в особняк приходили внештатные художники, фотографы и пишущие журналисты) спускался кто-нибудь из редакции и сопровождал визитера до своего кабинета. Посетители, явившиеся в особняк впервые, нередко застывали на роскошной лестнице возле мраморной Психеи. Это была вторая достопримечательность особняка в стиле «русский модерн». Греческая богиня встречала гостей внешнеполитического органа ЦК КПСС в короткой тунике с легкомысленно обнаженной грудью.

Секретарь-референт Груздачева Ирина Петрова, конечно, одевалась приличнее Психеи, да и взгляд у нее был не столь легкомысленный. Ухоженная дама сидела за большим канцелярским столом прямо в холле, между кабинетами главного редактора и его зама, и никому из поднявшихся на второй этаж не удавалось миновать этот кордон незаметно.

Увидев ее впервые, Лина подумала:

«Как странно в этой женщине сочетаются внешность актрисы академического театра и загадочная улыбка Джоконды». В редакции ходили сплетни, что Ирина офицерская жена и что муж Коля вывез ее из Краснодара к новому месту службы – в Москву. Ирина не хуже Степаныча сканировала незнакомого посетителя особняка взглядом и, если незнакомец тормозил в растерянности у ее стола, дружелюбно направляла его в нужный кабинет. Лине всегда казалось, что Петрова знает об обитателях особняка намного больше, чем все остальные сотрудники вместе взятые, включая начальство.

Если вошедший был художником, Ирина направляла его в самую светлую и просторную комнату в особняке – с витражами, бронзовыми ручками на дверях и старинными светильниками. Вошедший тут же проникался удивительной атмосферой места, потому что в других столичных редакциях, как правило, стояли дешевые канцелярские столы, пишущие машинки «Ятрань» и стулья с протертыми до дыр сиденьями.

Лишь одного посетителя Степаныч и Петрова никогда не пропускали через свой кордон. Это был муж Киры Ястребовой Вильям Пивзнер, которого главный редактор Груздачев ненавидел всей душой и подвергал репрессиям как классово чуждый элемент. Безошибочная интуиция, выработанная годами номенклатурных сражений, подсказывала Груздачеву, что от таких, с позволения сказать, «американистов», вскоре все в стране начнет рушиться, и понятная, десятилетиями выстроенная система, полетит в топку истории. Как ни странно, в этот раз «сталинский сокол» не ошибся.

Аэропорт Шереметьево,

Середина восьмидесятых

Вспоминая годы работы в «Стране Советов», Лина извлекла и памяти случайную встречу, произошедшую лет тридцать назад.

В тот раз она уже прошла и пограничный контроль, и таможню и теперь дремала в кресле, которое удалось занять в зале ожидания. А что еще было делать? До посадки минут сорок, денег на дорогой парфюм в дьюти фри нет, впрочем, как и на кофе в баре. Лучше обменять в Берлине жалкие командировочные рубли на гэдээровские марки и купить себе какую-нибудь модную шмотку. На Родине было время тотального дефицита, за всем приходилось толкаться в бесконечных очередях. В подарок немецким коллегам-журналистам Лина везла, по их просьбе, советскую «злую» горчицу. Немцам, попробовавшим эту нашу фирменную специю, европейская сладкая приправа разонравилась. То ли дело горчица из Советского Союза! Слезу вышибает! Недаром советские домохозяйки ей посуду моют! А уж если употребить ее с баварскими сосисками, да под немецкое пиво!..

За этими размышлениями Лина не заметила, как задремала. Разбудило объявление:

«Граждане пассажиры, заканчивается посадка на рейс номер такой-то, вылетающий в Париж. Пассажир Кузнецов срочно пройдите на посадку».

«Какой-то Кузнецов в Париж летит, счастливый!» – подумала Лина, до конца не проснувшись. Внезапно в голове эхом отозвалась знакомая фамилия, и она открыла глаза. Мужчина в темных очках и джинсовом костюме почти бегом проследовал к выходу на посадку.

«Это же наш Кузнецов! – оторопела Лина. – Шеф журнальных фотографов! Вот кто, оказывается, неизвестный счастливец! Через три часа увидит Париж. А Париж увидит его – такого модного, современного и успешного. Кто клевещет, что в СССР тотальный дефицит? По Кузнецову этого не скажешь. Стоп! А причем тут Париж? В «Стране Советов» говорили, будто Кузнецов в Прагу полетел. Какой резон ему так шифроваться?».

Лина заметила, что руку Кузнецова оттягивает тяжелый портфель-«дипломат».

«Небось, армянский коньяк, водку и черную икру везет французам в подарок», – пронеслось в голове, и, внезапно испытав классовую ненависть к советскому «буржуа», она вновь погрузилась в неглубокую дорожную дрему.

В те далекие времена в самолет еще можно было брать напитки и продукты, чем советские командированные активно пользовались. Лина тоже тащила в ручной клади пару бутылок водки для гэдээровских коллег и две банки красной икры, потому как денег на обмен валюты в редакции выдали позорно мало. Предполагалось, что кормить и развлекать командированную журналистку из «Хоровода» будет принимающая сторона за свой счет.

За Берлинской стеной,

конец восьмидесятых

– Интересно, а что говорит товарищ Груздачев о фильме Тенгиза Абуладзе «Покаяние»?

Замглавного гэдээровского иллюстрированного журнала «NBI» геноссе Мюнх, рыжий немец с конопушками на круглой физиономии, уставился на Лину выжидательно и насмешливо. В глазах его блеснуло ехидство. Ну-ка, бойкая журналистка эпохи Perestrojka, давай-ка выкручивайся, посмотрим, чего ты стоишь. Лина почувствовала, как на нее с любопытством взглянули две фрау, сопровождавшие ее в командировке. Журналистка «NBI» Бербела Веллер и элегантная переводчица Лариса Лемпке. Несколько лет назад Лариса встретила в тамбовском инъязе гэдээровского студента-русиста, выскочила за него замуж и приехала в ГДР дипломированным переводчиком. В этот раз редакция NBI наняла ее, чтобы помогать Лине собирать в Берлине материал для репортажей о школах и детских сада– Берлина. Одним словом, редакционное задание «Хоровода» выглядело в глазах Лины приятной прогулкой. Тот факт, что на официальном приеме ее будут «гонять» по политическим вопросам, стал неприятной новостью.

Симпатичный ресторанчик на Александр плац внезапно показался неуютным и каким-то холодным. Дома она бы отшутилась или рассказала пару баек про Груздачева, над которым на излете советской власти подшучивали за спиной даже его замы. Не стеснялись пинать мертвого льва и в литературных кругах. Василий Аксенов даже посвятил ему несколько строк в своем романе, написанном уже в эмиграции, где описывал лысину Груздачева, синевшую «в моменты интеллектуальных оргазмов». Однако здесь и сейчас было не до шуток. Немец задал конкретный вопрос и ожидал на него откровенный ответ. Лина поежилась, глотнула шнапсу из крошечной стопки и стала осторожно подбирать слова…

Беда была в том, что главный редактор журнала «Страна Советов», лауреат Сталинской и Ленинской премий, председатель Верховного Совета РСФСР Николай Евгеньевич Груздачев о «Покаянии» ничего, разумеется, не говорил, потому что картину не смотрел и, более того, не собирался. Ему и без фильма Абуладзе вся эта гласность стояла поперек горла. Груздачев чувствовал, что очень скоро грядут новые времена, в которых ему не останется места. Но пока еще он был главным начальником Лины, и отзываться о нем следовало с уважением. В особенности здесь, в стране народной демократии.

– Николай Евгеньевич, конечно, приветствует эээ перестройку, эээ гласность, эээ смелые решения Горбачева и…, – заблеяла Лина что-то невнятное, но не успела додумать, что еще приветствует Груздачев, как Лариса уже все перевела. В общем, пришлось скомкать разговор на тему «Груздачев и фильм «Покаяние»» и срочно перевести беседу на громкие литературные новинки, которые в то время появлялись, как грибы после дождя. Конечно, немцы ждали от Лины откровений и свежих новостей из перестроечного Советского Союза, однако возвращаться ей предстояло в редакцию «Страны Советов», и не факт, что до начальства не дошло бы содержание этой застольной беседы. Да и с немцами надо было держать ухо востро. Бербела говорила, что с началом перестройки в Советском Союзе немецкие спецслужбы – Штази – активизировались и доносили даже на тех, кто вел самые невинные разговоры.

Кстати сказать, через несколько лет после падения Берлинской стены к Бербеле домой явились три бывших сотрудника «NBI» и сообщили, что работали на Штази.

–Зачем вы решили рассказать мне об этом теперь, когда подобные тайны уже ничего не стоят? – удивилась Бербела.

Гости пояснили:

– Имена всех сексотов Штази рассекречены и преданы огласке. Мы хотим, чтобы ты узнала именно от нас: мы на тебя никогда не стучали.

– А что вы могли обо мне доносить? Я всегда говорила то, что думала, – сказала Бербела и легкомысленно махнула рукой, – отпускаю вам все грехи, ступайте с миром. Полагаю, вас на чем-то подловили, и вы не могли отказать Штази в сотрудничестве.

Этот разговор случился через несколько лет, а тогда, во время официального обеда в ресторане, Лине надо было держать ухо востро. Впрочем, и дома все было не просто. Если начальству не понравится, как она вела себя в командировке и что говорила немецким партнерам, придется надолго забыть о загранкомандировках. Этого очень не хотелось бы. В то время загранкомандировки были уделом избранных и считались серьезной привилегией.

В журнале «Страна Советов» сотрудники выезжали за рубеж гораздо чаще рядовых советских граждан, и выездная комиссия старых большевиков в райкоме партии, пугавшая других счастливчиков вопросами о секретарях компартий Монголии и Китая, была для них рутинным мероприятием. В советское время поездки в капстраны считались самыми престижными и доставались, разумеется, начальству, а в страны «социалистического лагеря» – например, в ГДР, Венгрию и Чехословакию – могли отправить и рядового сотрудника «Страны Советов». Лине с командировкой подфартило случайно. В 1987 году ответственному редактору журнала «Хоровод» Михаилу Шпонькину предложили поехать в ГДР. Шефа детского журнала эта заманчивая перспектива не обрадовала, а, напротив, смертельно оскорбила. «Хоровод» успешно продавался по всему миру, приносил государству твердую валюту, так какого же черта его посылают в убогую Восточную Германию, а заместители Груздачева чуть ли не каждый месяц представляют «Хоровод» по парижам и миланам?

В общем, Шпонькин от командировки в Восточный Берлин наотрез отказался. Руководство «Страны Советов» сей неожиданный демарш редактора «несерьезного» детского журнала обескуражил и даже разозлил. В воспитательных целях бунтаря Шпонькина решили временно вообще никуда не отправлять. Однако ехать к «ребятам-демократам» было необходимо. «Хоровод» пользовался в ГДР огромным успехом, и «NBI» давно просил прислать к ним «по обмену» какого-нибудь журналиста из дружественного детского издания.

– В Берлин поедет Томашевская, – внезапно решило начальство. – На дворе время перемен, надо дать возможность молодым проявить себя. Пускай Лина подготовит репортаж о маленьких демократических немцах – читателях «Хоровода». С фотокором проблем не будет, в журнале «NBI» своих мастеров хватает.

Так Лина оказалась в наэлектризованном перестроечными идеями Восточном Берлине.

Контраст настроений общества в СССР и в ГДР по тем временам был поразительный. Перестройка в Советском Союзе шла полным ходом. Открывались закрытые прежде архивы, печатались книги запрещенных авторов, снимались «с полки», казалось, на веки-вечные упрятанные по архивам кинофильмы. В ГДР в этом плане все было намного скромнее. Генсек СЕПГ Эрих Хонеккер не допускал даже мысли о перестройке и гласности и уж тем более не ведал, что ему самому осталось находиться у власти считанные месяцы. Восточные немцы по-прежнему опасались вездесущих Штази, однако воздух свободы, долетавший из СССР, пьянил их не меньше, чем профессора Плейшнера из «Семнадцати мгновений весны». «Ребята-демократы» как-то враз утратили страх и принялись рассказывать в пивнушках и в гостях многочисленные анекдоты про Хонеккера. Восточные немцы тайно переводили статьи из советской перестроечной прессы и ловили по радио новости из Москвы, как когда-то в России искали в эфире «Голос Америки». В то время во всех гэдээровских школах изучали русский язык, так что основной смысл информации из Москвы восточные немцы улавливали довольно точно. Гэдээровские идеологи не дремали и тут же запрещали советскую перестроечную литературу и фильмы. Даже безобидный журнал «Спутник», который издавало Агентство печати «Новости» (АПН) в ГДР внезапно запретили. Однако никто из восточных немцев и представить себе не мог, что до разрушения Берлинской стены и краха привычной жизни оставалось всего два года.

Показ фильма Тенгиза Абуладзе «Покаяние» в ГДР запретили как раз незадолго до приезда Лины в Берлин. В Москве картина давно уже прошла в кинотеатрах первым экраном при заполненных залах. Главным отрицательным героем был просвещенный палач и утонченный садист, в котором по блеску очков и грузинскому акценту угадывался Берия. Вот почему демократические товарищи не без ехидства спрашивали Лину об оценке фильма Груздачевым, чьи взгляды им были хорошо известны.