Текст книги "Необитаемое сердце Северины"

Автор книги: Нина Васина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

– А-а-а?..

– А-а-а детей у меня не будет. – Лекс ласково погладил Фею по голове. – Попробуй свыкнуться с этим фактом.

* * *

Северина к четырнадцати годам особо не вытянулась – при измерении в районной поликлинике оказалась ростом метр пятьдесят три. Но округлилась в разных местах на радость инспектору опекунского совета Лаврентию. Новый 1996 год в Полутьме праздновали без сестер Кикимор. Умерли сестрички осенью, а за месяц до смерти перестали Северину к себе пускать и не давали ей к ним притронуться.

– Отпусти нас, пойдем к Герушке уже, пора, – сказала одна из сестер, закрыв перед Севериной дверь на засов.

Тетка Армия назвала такое поведение Кикимор рациональным, поскольку похоронить мертвого зимой в Полутьме было большой проблемой – до кладбища восемь километров, а дороги уже с конца ноября становятся непроходимыми. Рассказала Северине, как в Залесье старики, угоревшие в январе прошлого года, пролежали в сарае в гробах до конца марта, все потому, что последний трактор в лесничестве сломался, а два военных вездехода заняты были заготовкой дров. Да и не прошли бы они по болотам заречным.

Северина подумала-подумала, да и «отпустила» свою Мурку. Позвала Бугаева в конце декабря, сказала, что Мурка умрет через два-три дня.

– Я ее больше нигде не глажу, – спокойно объяснила девочка. – Она устала жить и меня не узнает. Не ест второй день. Чего ее мучить... Вы мастер по этому делу.

Бугаев с интересом взглянул в лицо Северине и потрепал ее по плечу:

– Молодец! Взрослеешь!

Но корову осмотрел с сожалением.

– Стара уж очень, – заметил он, вздыхая. – Разве что на консервы ее сдать в комбинат... А как отвезти, опять же?.. Чего ты столько тянула? Почему осенью не порешила? Осень сухая какая была, дороги до конца октября стояли.

Слово «порешила» покоробило Северину. Она прошлась по коровнику, разглядывая лежащую Мурку. Глаза коровы уже были бессмысленны, она смотрела мутно и в никуда, старчески покачивая головой.

– Этой осенью городские перестреляли всех лосей. Осталась одна матка с детенышем, да выживший старый подранок. За Выселками лес рубят. А там три берлоги медвежьих заложены. Сгонят медведей, те пойдут в нашу сторону.

– Ты про что? – заволновался Бугаев.

– Зима будет холодная. Помогите Мурку разделать. Может, кто из деревенских себе возьмет чего от нее. Что останется, я в лес оттащу. Медведям и волкам. На подкорм.

– Сбрендила совсем в нашей глухомани? – возмутился Бугаев. – Волков с медведями кормить?!

– Так надо, – устало отмахнулась Северина. – Скоро ни одного зверя не останется. Неправильно это – лес без зверей.

– А я говорю, что дурь в тебе играет! – повысил голос бывший председатель колхоза. – Оттащит она!..

– Пошел на ...! – крикнула Северина. – Забыл, как в свое председательство план заготовок по волчьим шкурам выполнял? Как волков прикармливал и калечил в капканах? Ведь прикармливал?

– Не ори, – отступил Бугаев. – Мала еще на меня ругаться. Разоралась!.. Корову твою завтра прирежу, как полагается и разделаю. Раз уж обязан – денег за Машку почти и не взяла. Да, и это... Зайди Машку посмотреть. Что-то пучит ее последнее время.

– Не корми дрянью всякой, не будет пучить. А то ты, что кабанчику наливаешь, то и ей.

– Так зайдешь?

– Зайду.

Бугаев вышел из сарая, осмотрелся, покачал головой.

– Подумать только – выросла, сиписявка! Глядишь, скоро командовать станет...

* * *

Новогоднее застолье проходило у тетки Армии. Северина как села за стол, так и влипла глазами в тарелку с котлетами.

– Отличные котлеты получились, – кивнула Армия. – Два раза мясо перекрутила, сала добавила, лучка побольше, и все дела.

Северина отвернулась.

За столом сидел новый житель Полутьмы – Данилка. Солодуха называла его «мой Даунька». Ровесника Северины родственники привезли летом в гости к прабабушке, да и забыли забрать его осенью. А Солодуха и рада – Даунька ходит за ней как собака, во всем слушается и по дому много чего делает. Одна беда – ест много, толстоват.

– На котлеты смотрит, – сказала Солодуха. – Мясо любит. Ешь, Даунька, наша-то девчонка, похоже, ни одной не возьмет. А мне организм уже не прощает мяса. И суставы чего-то совсем отказывают...

– Болезни – это не конец жизни, – поучительно заметила Елка. – А всего лишь дополнительное условие ее продолжения.

– Что-то умное опять сказала, – Любава толкнула локтем Армию. – Почти не ходит, ничего не ест, а цитаты так и прут из нее.

Бугаев открыл водку и в ряд выстроил рюмочки. Лаврентий пожирал глазами Северину. Немец выложил на стол кусок копченой медвежатины, Северина от такого зрелища закрыла глаза.

– За новый тыща девятьсот девяносто шестой! – Лаврентий Павлович встал и опрокинул рюмку в рот.

Северина внимательно, совсем по-женски наблюдала, как дернулся его кадык, как Лаврентий вытер рот рукой, не закусывая и не занюхивая, сел и подмигнул ей.

Она вышла из-за стола и собралась уходить. Армия подошла к ней уже у дверей. Протянула Северине сверток.

– Пирожки с грибами, теплые еще. Хочешь, я этого козла напою так, что он ни про какую инспекцию три дня не вспомнит. Я у Солодухи как раз ее самогонку на такой случай конфисковала.

– Нет, – покачала головой Северина. – Я сама с ним разберусь. Спасибо за пирожки. Знаешь, Армия... – Она замешкалась, опустив голову. – Ты сегодня не приходи с автоматом.

Армия схватила ее за плечи и вытолкала в сени. Горячо задышала в лицо:

– Ты чего удумала? Ты этому козлу разрешишь?..

– Что вы все пристаете с советами? Что вы все лезете?! – в отчаянии зашептала Северина, подняв голову.

Армия нависала над нею глыбой.

– Не поняла!.. – повысила она голос. – Кто это лезет?

– Я. Разберусь. Сама! – прошипела Северина. – И перестань по делу и без дела размахивать автоматом, еще выстрелишь нечаянно, с кем я тогда здесь останусь?

Армия в недоумении выпрямилась, осмотрела девочку и в озарении прищурилась:

– У тебя, что, месячные пришли? Ты нарываешься, как я – в климаксе!

Северина поневоле улыбнулась. Обхватила Армию, прижалась к ее животу.

– Обойдемся без нежностей... всяких... – Армия потрепала девочку по голове.

Северина запрокинула к ней лицо.

– Сходишь со мной в церковь на днях? С автоматом.

– Куда-а-а?..

– В церковь. Я одна боюсь. Волки.

– Тогда – конечно. – Армия отстранила от себя девочку. – Чего не прогуляться на лыжах. Тебе, кстати, не помешает научиться стрелять. Ружье материно висит в коридоре?

– Висит.

– Вот и ладно. Если сегодня не упьюсь, завтра проведем курс боевой подготовки.

* * *

Северина пришла домой и села, не зажигая света. Половина пятого, а сумерки уже затянули окна. Она сидит, смотрит в окно и прислушивается. Почти месяц прошел, а ей все хочется в сумерках побежать к Мурке в сарай. Лаврентия увидела, когда он подходил к калитке. Скрип шагов у дома, стук двери. Голос от порога:

– Чего свет не зажигаешь?

– Пусть так будет, – сказала Северина, не поворачиваясь.

– Пусть будет, – хохотнул Лаврентий.

Слышно, как он снимает полушубок. Топчется у вешалки. Проходит на середину комнаты. Вот стул взял от стола. Поставил ближе к окну. Сел. Откашлялся. Тишина. Северина повернулась.

– Холодно тут у тебя, – сказал Лаврентий. – Не топила сегодня? А как раздеваться будешь? Замерзнешь.

– Я сначала посмотрю, что у вас... там, – Северина кивает вниз и подходит ближе.

Лаврентий с недоумением смотрит на свой живот.

– Ты – в смысле?.. Ну да, для познавательных целей, я понимаю... Посмотри, посмотри... Такое чудо-юдо ни у каждого увидишь... – Он встал и завозился с пуговицами на ширинке. Чуть спустил ватные штаны и сдернул с причинного места цветные семейные трусы.

Северина подошла совсем близко и присела, рассматривая. На ее глазах висящее чудо-юдо стало увеличиваться в размерах и приподниматься.

– Можно я его потрогаю?

Лаврентий крякнул и потоптался, потеряв голос. Его чудо удивительным образом подпрыгнуло вверх. Северина улыбнулась. И накрыла чудо двумя ладошками. Потом подумала, оставила левую ладошку, а правой обхватила снизу придатки к чуду. Через пару секунд она выпрямилась и пошла к рукомойнику. Лаврентий длинно выдохнул, сел и с удивлением ощупал себя снизу. Северина вымыла руки, обошла его кругом с полотенцем в руках.

– Как вы себя чувствуете, Лаврентий Павлович? – спросила она.

– Так ведь... Это самое, как сказать?.. Возраст, знаешь ли... Слишком долго ты округлялась Северина. Видишь, какой облом вышел. – Он посмотрел на нее виновато. – Ты мне чайку, а?.. Что-то голова кружится. Чайку покрепче.

Северина бросилась к столу, выложила на тарелку пирожки тетки Армии, кусок своего сыра, и черничное повидло – пластинками. И чаю заварила, как учил ветеринар Коля, и налила потом Лаврентию заварку в праздничную чашку – синюю с позолотой, и мед подвинула, и бросилась к печке растапливать заготовленную с утра закладку. А когда огонь занялся и осветил ее лицо горячим золотом, в дом вошла тетка Армия с автоматом и подозрительно спросила:

– Чего это вы тут сидите без света? А-а-а?!

– Чаевничаем мы. Садись с нами, Армия. У меня сыра немного осталось. Угощайся. Последний, наверное. Без коровы я теперь, – сказала Северина от печки. – Вы, Лаврентий Павлович, у кого будете ночевать? А то оставайтесь у меня, сейчас дом нагреется, я вам у печки на лежанке постелю, сама вверху лягу, расскажете мне про море-океан. Вы же плавали в молодости. Пальмы, мулатки, акулы...

А сама – улыбается. Армия не выдержала, свет зажгла, подозрительно осмотрела сидящего у стола Лаврентия. Он бессмысленно таращился перед собой, забыв про надкушенный пирожок, и про расстегнутую ширинку. Но Армия была слишком удивлена происходящим, чтобы заглянуть под стол. Она с возмущением заявила:

– Да ведь врет все! Нигде он не плавал. Это он чтобы тебе мозги запудрить придумывал. Он так баб под себя укладывал – морскими историями. Хватит врать, Берия! – Армия толкнула мужчину в спину.

Лаврентий дернулся так, что голова качнулась до соприкосновения подбородка с грудью. Выпрямился, очнулся, открыл глаза пошире. Провел ладонью по лицу и назидательно изрек:

– Корова – дело наживное. А вот я, похоже – все! Спекся. Не ходок больше, вот так, Армия.

Та села, посмотрела в его лицо, потом – на Северину.

– Ты... В смысле – этого?.. – Она показала пальцем Лаврентию на низ живота.

Он горестно кивнул.

– Не поверишь – как отрезало. Даже стыдно стало себя прошлого. Вот так, Армия...

Армия посмотрела тогда на Северину и засмеялась громко и от души. Показала пальцем на Лаврентия, и опять – хохотать, а когда устала и вытерла слезы, сказала:

– Ну, Севка, ты даешь!..

* * *

Феликс зимой девяносто шестого года неожиданно для себя решил съездить посмотреть на недоставшуюся ему часть отцовского имущества. Он как раз был с Феей в очередной размолвке. Размолвки начались, как только Алина Фейсак получила диплом. Она стала требовать регистрации их отношений. Согласна была просто на поход в загс – никакой свадьбы. Контора настоятельно посоветовала Феликсу узаконить отношения с женой. Феликс узаконил. Но, получив свидетельство о браке, Фея начала говорить о ребенке и не могла остановиться. Феликс был удивлен – жена не реагировала даже на его угрозы уйти от нее. От разумной женщины, предугадывающей все его желания и закрывающей глаза на случайные измены, не осталось и следа. Феликсу пришлось взять на себя защиту в сексе, это его раздражало и смешило одновременно – приходилось прятать презервативы, чтобы Фея их не испортила, или все время держать при себе минимальный запас. Заметив как-то жену в половине пятого утра, роющейся в мусорном ведре, Феликс стал спускать использованные презервативы в унитаз. Все уверения о том, что ребенка у него никогда не будет, Фея называла бредом впавшего в нарциссизм шизофреника.

Она перетащила две тахты в гостевую комнату, а в спальне появилась огромная кровать. Лекса это устроило – теперь после секса он уходил спать с кровати на свою тахту в гостиную.

В поисках соперниц, которым Феликс мог безответственно скидывать свою сперму, Фея обшаривала все вещи, одежду и бумаги, которые он приносил домой. Накануне Нового года ему показали несколько снимков и записи телефонных разговоров – Фея наняла частного сыщика следить за мужем.

От абсурдности этой ситуации Феликс стал нервничать до спазмов в желудке. Контора разобралась с сыщиком. Фея получила поминутный перечень всего, что делал ее муж в течение двух недель, с фотографиями и записями телефонных переговоров. За такую отработку двухнедельной легенды с Феликса показательно вычли кругленькую сумму и настоятельно рекомендовали помочь жене в ее страстном стремлении к размножению, направить ее огромную энергию на благие цели продолжения рода. Во избежание подобных внештатных ситуаций, которые, учитывая особенности основной работы Феликса, исключают любых свидетелей типа сыщика.

Фея после «отчета сыщика» тоже притихла в предновогодней суете. В первых числах января Феликс сказал, что он начинает работать в ЦЕРНовском институте как штатный сотрудник, и они могут теперь поехать туда вдвоем. Фея кинулась ему на шею с криком: «У меня получилось!.. Получилось!» Феликс предложил это отметить, но Фея не отреагировала – отвлеклась на чемоданную возню. И Лекс остался в одиночестве среди разоренных шкафов, забытой грязной посуды и бегающей по квартире растрепанной блондинки. Он черкнул записку и, пока жена выясняла у кого-то по телефону, что носят зимой в Швейцарии и где удобней менять деньги – здесь или там, тихонько уехал на вокзал.

* * *

Из билетов был только плацкарт. Ему досталось верхнее место. Феликс воспользовался настоятельными рекомендациями наблюдавших его медиков – находясь по необходимости в большом скоплении народа, принимать успокоительное, чтобы случайные контакты не привели к внезапному и неконтролируемому импульсу. Он быстро заснул и отлично выспался. На рассвете пересел в электричку. Потом – два часа трясся на автобусе и еще тридцать минут на электричке.

Оказавшись, наконец, на нужной станции, Феликс обнаружил там в буфете чай, пирожки с капустой и грибами и ватрушки с творогом. Все оказалось неожиданно вкусным, поэтому Феликс поначалу воспринял информацию о его дальнейших передвижениях с оптимизмом сытого человека. Буфетчица сообщила, что до Полутьмы зимой можно добраться только на лыжах. На станции живет человек, который дает напрокат стертые лыжи по цене новых. Так что Феликс может потом оставить их себе на память. Обратно, к станции – тоже на лыжах. Всего получится километров двенадцать, но это – если напрямки. Идти нужно лесом, а «как он человек не здешний, значит, и дойти ему будет возможно, только если лыжня осталась, а лыжня могла занестись – вчера метелило».

– Что же у вас жители Полутьмы зимой на станцию только на лыжах попадают? – спросил Феликс с надеждой.

– Да какие там жители? Какие жители? Зачем им на станцию, а? – с пристрастием спросила буфетчица, обрадовавшись подвернувшемуся собеседнику.

– Ну, я не знаю, – Лекс опешил от ее напора.

– Вот то-то и оно, что не знаете! А я – знаю! Там из работающих одна Любка осталась, ей до рабочего поселка ловчее от дороги проезжей добираться, там теперь автобус пустили.

– А дорога?.. – успел вставить Лекс с надеждой.

– А дорога с другой стороны совсем, а от нее все одно – на лыжах! – радостно подсекла его буфетчица. – Те же шесть километров. Любка на свалке работает, на пятидневку из Полутьмы уезжает, у нее квартирка своя есть, хотя, поговаривают, живет она у мужика в поселке. Зажиточный. Лошадь имел, так возил ее на санях. А теперь лошадь пала, а он – возьми да эту лошадь...

– Простите, – перебил Лекс, – но как-то же у вас другие... люди добираются со станции в Полутьму?

– Вот смешной человек! – восхитилась буфетчица и доверчиво подалась к Феликсу, уложив на стойку грудь и полные руки. – Да кому там добираться? Осенью все, кто может – дачники или родня какая, – сматываются оттуда, пока землю на грунтовках не расквасило. Есть у нас один человек из администрации – сирот наблюдает, так даже он... – женщина многозначительно подняла указательный палец, – чтобы сироту проведать, на электричке едет и лыжи с собой везет. Вот вы, к кому туда едете?

– Я?.. – задумался Феликс. – Я еду просто посмотреть, у меня в Полутьме никого... Хотя, там живет человек по фамилии Крафт...

– К Немцу – я так и подумала! – Буфетчица в азарте шлепнула ладонью по стойке так, что Феликс вздрогнул. – Ну и на что вам этот бирюк сдался? Если вы без договора едете, он вам и двери не откроет, крошки хлеба не вынесет, воды...

– Минуточку! – Феликс поднял руки, сдаваясь. – Скажите, где лыжи можно купить.

– Так я же вам говорю – вчера метелило, ведь потеряете лыжню!..

– Не потеряю, – строго ответил Феликс.

– А волки? – не сдавалась буфетчица. – У нас тут, слыхали, мальчонку как раз из Полутьмы волки задрали! По телевизору даже показывали.

Феликс в запале уже собрался доложить ей, что каждую зиму оттягивается на горнолыжных склонах, и не где-нибудь, а в Швейцарии! – да вовремя опомнился и рассмеялся.

Буфетчица сразу приуныла и сказала, где можно купить лыжи.

Феликс вышел на площадь перед вокзалом и увидел двух хорошо откормленных лошадей, запряженных в телегу на полозьях, и человека, который устанавливал на этой телеге коробки. Лекс решил поспрашивать и его на всякий случай и подошел.

– Я в приход еду, – покачал головой пожилой бородатый мужик, вытирая под носом меховой рукавицей. – Это не по пути. Это в другую сторону. А до Полутьмы можно на лыжах. – Тут он посмотрел на ботинки Лекса и покрутил головой, усмехаясь. – С такой обувкой в охотничьи лыжи впритирку не влезете.

– Не влезу?..

– Вы наших лыж не видели. Они короткие и широкие, с захваткой посередке, чтобы валенок было удобно совать. Даже и не знаю, что вы будете совать в захватку. Разве что попросите к лыжам валенки?..

Лекс потоптался, уже жалея, что приехал. Из окна станции на него смотрела буфетчица. От рельсов шел еще один человек с коробкой. Он был в длинной черной рясе под полушубком и в монашеской шапке.

«Наверное, коробки подвезли с электричкой», – тоскливо подумал Лекс, смутно представляя, что делать дальше. Он топтался, оглядываясь, и вдруг услышал:

– Мамонт?.. Лекс Мамонт?

Феликс несколько секунд вглядывался в лицо мужчины в рясе, застывшее в ожидании узнавания. Потом неуверенно усмехнулся:

– Евсюков?..

Он лихорадочно вспоминал имя студента, с которым подрался на последнем курсе.

– Зови меня Пантелей, мирское имя ни к чему. Как ты оказался в наших краях?

– В ваших краях? Это говоришь ты – сын московского академика?

Они неуверенно потоптались друг напротив друга, потом Феликс помог батюшке поставить тяжелую коробку на телегу.

– Я теперь просто Пантелей. Сын человеческий. – Евсюков внимательно посмотрел в глаза Лекса. – А ты кто?

– Физик... – неуверенно усмехнулся Лекс. – Еще – муж, еще... – Он задумался и замолчал.

– Куда путь держишь, муж?.. – улыбнулся Пантелей.

– Да вот, собрался в Полутьму, но туда зимой не попасть, – Феликс развел руки. – А ты куда на телеге едешь, сын человеческий?

– В свой приход. Я теперь живу при церкви и проповедую, да-да, представь себе! И причащаю, и исповедую, все, как полагается. Милости прошу в гости. Михалыч нас отвезет, а на станцию обратно повезет двух богомолок часа через два, с ними и вернешься. И тебе удачно получится: электричка ближайшая тогда и будет. А если откажешься, не обижусь. Только буфетчица со станции насмерть тебя здесь заговорит, вот как есть – насмерть!

– Батюшка, дайте гостю мой старый тулуп ноги прикрыть. Студено, – сказал Михалыч.

* * *

Ехали лесом как из сказки – все деревья в инее, могучие, неподвижные. И – тишина, только скрип полозьев слышен. Феликс, привалившись к коробкам, начал через полчаса спокойной лошадиной ходьбы подмерзать. Только ногам под тулупом было тепло.

Когда приехали, он помог перенести коробки и прилип к печке в небольшой сильно заставленной комнате.

– Хочу библиотеку при церкви открыть, – сказал Евсюков. – Книжки заказываю по истории религии и по искусству. А вот эти, глянь, девчушка одна из Полутьмы мне принесла. Говорит, ей больше не понадобятся, зачитала уже. Подгоревшие...

– Ого! – удивился Лекс. – «Атлас человеческой анатомии и хирургии». Боерджери!.. Надеюсь, не прошлого века? Переиздание?

– Там в конце есть – переиздан в тридцатые годы. Вот так! – воскликнул Евсюков. – А ты собрался спросить, кому здесь в библиотеку ходить, да? – Он подумал и сказал с грустной улыбкой: – Да и то верно – некому. Пусть останется на лучшие времена. А ты по какому делу в Полутьму собрался?

– Не то, чтобы по делу... – задумался Феликс. – После смерти отца я нашел в его бумагах свидетельство на дом в Полутьме. Отец купил старую избу и довольно много денег вложил в ее ремонт. Я хотел этот дом посмотреть, и вообще...

– Там живет странный человек, его местные Немцем зовут. Так этот Немец каждый год вызывает меня на очищение. Обхожу с молитвами и кадилом его подворье и дом. Здоровый мужик, опрятный, начитанный. А верит в пришествие антихриста.

– А где ты моешься? – решил сменить тему Лекс, разглядывая сохранившиеся иллюстрации человеческих внутренностей.

– А где сплю, там и моюсь. Зимой от мыслей грешных могу и снегом обтереться по голому телу.

– Ты странно говорить стал, – улыбнулся Феликс.

– Что, неестественно получается?

– Да по мне здесь все неестественно. Мое естество погрязло в удобствах цивилизации.

Они грустно посмеялись.

– Пошли, церковь покажу, – сказал Евсюков.

– А чего так гордо?

– Горжусь, грешен. Больше половины отстроили заново. На голом энтузиазме.

Прошли длинным полутемным коридором. В церкви Лекс как мог скрывал свое равнодушие. Евсюков помрачнел. На скамейке у входа сидели две старушки и девочка. Они встали при появлении батюшки и поклонились. Евсюков кивнул и перекрестил их на расстоянии.

– Не обижайся, – сказал Феликс. – Не люблю украшательства там, где человек должен бога в себе искать. Эти восковые цветы, позолота... Я лучше с улицы здание осмотрю. Восемнадцатый?

– Эта часть – девятнадцатый. Налево – новострой, а справа сохранилась стена с кладкой пятнадцатого века.

Они пошли к выходу. Феликс вышел во двор первым и замер, обнаружив в двух шагах от дверей церкви высокую мощную женщину с короткоствольным автоматом на выступающем животе. В ватнике, толстых штанах и с ярким платком на голове, она прохаживалась и курила трубку. Неподалеку торчали из снега две пары широких лыж, одна – поменьше размером. Евсюков не смог скрыть улыбки, заметив выражение лица Феликса.

– Здесь все настоящее, – сказал он. – У нас дети ходят в школу за шесть километров и в церковь за восемь. Потому что хотят. А ты как? Докторскую защитил?

– Не пошло, – Феликс с трудом отвел взгляд от женщины с автоматом. – В Швейцарии строят новый ускоритель элементарных частиц на встречных пучках. Адронный коллайдер. Самый мощный будет. Так что, сын человеческий, может и осуществится наша студенческая мечта – обнаружить божественный элемент в устройстве Вселенной.

– В Швейцарии? А собирались, вроде, в Америке, – удивил его Евсюков своей осведомленностью. – Знаешь, почему американцы отказались?

– Не в курсе, – Феликс присмотрелся к нему повнимательней.

– Они верят предсказаниям астрологов и Нострадамуса. Было предсказано, что к 2009 году именно Америка может погубить планету своими научными экспериментами и войнами. Американцы реально опасаются черной дыры. Кстати, именно в Америке родится Антихрист. В год ближайшего солнечного затмения. – Евсюков окинул быстрым пронизывающим взглядом Феликса, вздохнул и уточнил: – Через три года это будет. Ты в курсе?..

– Я?.. – удивился Феликс. – Не интересуюсь астрологией и предсказаниями конца света. А тебе, похоже, есть о чем поговорить с немцем из Полутьмы. Думаешь, этот коллайдер был предсказан? Ты же физик! Мысли реально.

Женщина с автоматом громко сплюнула и стала выколачивать трубку, стуча ею об валенок. Евсюков пожал плечами.

– Не знаю. На какой максимум они будут разгонять пучки?

– Мы. Мы будем. Там из экспериментаторов половина – русские, – Лекс уклонился от ответа.

– Не божеское это дело, – покачал головой Евсюков. – Не боитесь, что ваша модель микровзрыва приведет к возникновению микроскопической черной дыры? А ведь для дыры размеры не важны. Хотя... Я рад, что далек от всего этого. Живу одним днем. Рад, что просыпаюсь утром. Рад, что вечером устаю до отключки.

Феликс отвернулся от женщины с трубой и внимательно посмотрел на Евсюкова.

– Если здесь так хорошо, скажи, ты себя нашел?

– Нашел, – кивнул Евсюков. – Я делаю только то, что хочу.

– Смело сказано. Как это сочетается с религиозными запретами?

– Знаешь, Мамонт, мое время счастья пришло – я хочу только того, что Богу угодно. И... прости меня за ту драку в юности. Я тогда совсем потерянный был. Я ведь в тебя влюбленный был, за что люто ненавидел. Вот такие пироги.

– А как же эта... Как ее? Из-за которой мы подрались? – опешил Лекс.

– Имя моей жены вспомнить хочешь? Это важно?

– Нет. Ты прав – ни к чему, – Лекс тоскливо осмотрелся.

Помогла женщина с автоматом. Она подошла и по-родственному попросила:

– Пантелей, ты уж поговори с девчонкой. А то нам придется в нашу Полутьму иди по полной тьме. Второй час ведь ждем.

* * *

Мужчины вернулись в церковь. Евсюков повел девочку за темную занавеску. Феликс сел на скамейку рядом со старушками.

– Бозон Хикса, – услышал он вдруг тонкий голос из-за занавески. – Я пришла сказать, что его не существует. Это выдумка физиков. Надежда на константу, которая дает возможность материи существовать в разных видах.

Что-то тихо – не разобрать – отвечает мужской голос.

Феликс подвинулся по скамейке поближе к занавеске.

– Ваш знакомый делает черную дыру? – спросила невидимая девочка. – Настоящую? Я слышала, как вы говорили там, на улице...

– Не обязательно, – ответил ей Евсюков за занавеской. – Люди делают ускоритель элементарных частиц, чтобы столкнуть встречные пучки протонов. Протоны – это...

– Я читала, что такое протоны, но как же черная дыра?.. – испуганно спросила девочка.

Феликс не смог сдержать улыбку. Невидимый за занавеской Евсюков, вероятно, тоже, потому что голос его потеплел:

– Знаешь, в чем измеряется масса бозона? В гига-электрон-вольтах. А почему масса измеряется не в граммах, к примеру, а в показателях энергии, знаешь?

– Читала. Потому что при сильном столкновении энергия переходит в массу. Откуда же появится черная дыра?

– Она может появиться только в случае складки или воронки в материи, когда...

– Воронки?! – с ужасом вскрикнула девочка.

– При столкновении протонов образуется сильный всплеск энергии – так называемый взрыв, – успокаивал ее батюшка. – Предполагается, что в этот момент и появляется материя. Люди хотят спроектировать условия возникновения нашей Вселенной, и найти при этом то, что организовало эту материю, уравновесило силы, позволило ей существовать...

– Да это понятно, – перебила его девочка, – они хотят найти бозон Хикса, а кому он нужен этот ваш бозон? Он совсем и не важен, важно только появление воронки при таких экспериментах! Зачем люди это делают? Они совсем не верят в счастье? Они уже... заранее решили, что все погубят, да? Ради науки?..

За занавеской установилась тишина. Потом – шорох и тихий голос Евсюкова:

– Северина, не плачь. Ей-богу, люди не стоят этих слез. Просто у тебя детская боязнь пустоты и воронок.

– Где это будет? – спросила девочка.

– Где-то в Швейцарии.

– Ка... Когда?.. – она судорожно вздохнула.

– Не знаю. Такие дела быстро не делаются.

– А ваш друг знает?

– Он мне не друг.

Занавеска чуть отодвинулась, и выглянуло заплаканное личико. Феликс от неожиданности встал и растянул рот в ободряющей улыбке. Девочка вышла. Он осмотрел ее – маленькие валенки, ватные шаровары, телогрейка, пуховый серый платок, обвязанный крест-накрест. За ней вышел Евсюков и покраснел скулами, поняв, что Феликс все слышал. Девочка подошла и строго спросила, глядя снизу:

– Когда?

Феликс развел руками.

– Ребенок, тебе нечего бояться, – усмехнулся он, чувствуя себя ужасно глупо.

– Это вам нечего бояться, вы – старые!

Северина с укором посмотрела на Евсюкова и ушла. Феликс вышел за ней. Девочка и женщина с автоматом надели лыжи. Северина просунула руки в толстых варежках в держалки для палок и посмотрела на небо. Феликс тоже поднял голову вверх. Он давно не смотрел на небо. Тяжелые облака кое-где в разрывах просвечивали нежной голубизной. Неяркое солнце просело в верхушки деревьев, на него можно было смотреть, почти не щурясь. Феликс смотрел, смотрел... Девочка двинулась первой, за ней – ее конвой. Они быстро уходили – две темные фигурки в красных пятнах от солнца, залившего его зрачки.

Михалыч принес валенки и тулуп побольше. Переобувшись, Феликс укутался и залег в телеге. От тулупа пахло конским навозом и дегтем. Сердцу вдруг стало спокойно до невесомости. Оказалось – нечего просить у Бога!.. В этот закатный час у церкви, в охватившей его младенческой беспомощности, Феликс закрыл глаза и блаженно согласился принять все, что с ним будет.

* * *

Фея запаниковала первый раз летом девяносто седьмого в аэропорту Цюриха. К ним тогда подошли трое в штатском и попросили пройти в служебное помещение. Феликс пожал плечами и ободряюще улыбнулся. В небольшой комнате провели наружный осмотр, прослушали их сканером и попросили показать содержимое сумок. Багаж был невелик, в момент его тщательного досмотра Фея еще не нервничала. Просто наблюдала и сравнивала поведение этих федералов и своих, отечественных. Потом Лекса отвели в другую комнату, ей предложили напитки, но Фея отказалась. Они только прилетели, спешить было некуда, Фея занялась разглядыванием ярких глянцевых журналов. Через стеклянную дверь с поднятыми жалюзи ей был виден соседний кабинет и Феликс, спокойно беседующий с двумя агентами службы безопасности аэропорта – так они представились. Фее с ее места был виден еще монитор компьютера в соседней комнате, и она вдруг заметила на нем фотографию Феликса, который не мог видеть свое открывшееся досье – его так посадили. Человек у компьютера листал страницы, Фея не могла ничего прочесть, она различила только некоторые названия городов – Прага, Париж, Брюссель, Лондон... Текст шел на немецком, находясь чуть ближе, она перевела бы с ходу ...

Заметив ее напряженное внимание, оставшийся с ней агент службы безопасности опустил жалюзи на двери, сел поближе и задал несколько вопросов. Фея спокойно и не спеша ответила, что ее муж, действительно, часто летает в командировки по службе – он работает... Она выдержала паузу, достаточную, чтобы агент проявил свою осведомленность, но поскольку тот только молча улыбался, Фее пришлось назвать институт в Москве, должность Феликса – старший научный сотрудник, и название научного городка в Швейцарии, где они с мужем теперь проводят большую часть года. Муж работает по договору, а она, соответственно, обеспечивает ему комфортный быт.