Текст книги "Дворянские гнезда"

Автор книги: Нина Молева

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 23 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Carte postale – почтовая открытка

Давеча изволил ты сказать, что Москва – это дома, улицы, торги, много разного другого. Тут и спору нет. Только по моему разумению

Москва – это люди, каких нигде не сыщешь…

Актриса Г. Н. Федотова – театральному художникуИ. Е. Гриневу. 1909

– Возьмите, пожалуйста. В подарок. – На протянутой ладони пухлая пачка открыток. Исписанных. Проштемпелеванных. Побуревших от старости. В ржавых затеках воды. – Пожалуйста. Может, получится у вас рассказ. Они столько пережили.

– Они?

– Открытки. – В глазах собеседницы тень горечи. И настойчивость. Худые руки, в узлах синеватых вен, перебирают карточки. Волнуются…

– Это ваши семейные?

– Нет, нет, вовсе нет. Случайные.

– Но тогда вы могли бы их продать. Есть коллекционеры…

– Ни за что! Вот если бы рассказ… Вы только взгляните… Огромный сенбернар среди горных камней. На обороте:

«Ея сиятельству Графине Наталии Михайловне Соллогуб. Поварская, соб. дом. Москва, Russie». И вместо улицы и города широкий прочерк, освободивший место для надписи другой рукой: «Московско-Курская ж. д. Ст. Шарапова Охота» 12.04.1910.

Значит, – какие уж тут справочники! – знаменитый дом Соллогубов, как его обычно называют в писательской среде, иначе – Дом печати и первое местопребывание Литературного института, тогда еще имени Валерия Брюсова. Это в 20-х годах XX века. Еще вернее и понятнее для каждого москвича – дом Ростовых, тот самый, в котором поместил Толстой героев своего романа.

И не менее знаменитая усадьба под Серпуховом – великолепное Рождествено-Телятьево, чудом сохранившееся до наших дней. Каменный двухэтажный дом с мезонином, пусть и отданный под школу. Церковь 1731 года. Остатки парка. Долина реки Нары. Шесть верст от станции Шарапова Охота, куда за гостями присылали лошадей. А иногда и за земским доктором Антоном Павловичем Чеховым, когда тому доводилось объезжать «по санитарным делам» свой участок.

Снова переадресованное из Москвы в Рождествено открытое письмо. «Сердечно поздравляю, желаю всякого благополучия. Искренно Вам преданная Ек. Долгорукая. 22 августа/ 4 сентября 1907. Женева». На обороте набережная дю Леман. Отели. Яхты с белыми парусами. Лодки. Причалы… Время в пути: 27.VIII – 5.IX.

…– Так уж получилось. Мы тут рядом жили. В общей квартире. После первой бомбежки. Я и день помню: 22 июля 41-го. Всю ночь не спали. С непривычки. В четыре утра во двор писательский выбежала. Солнце встает. На асфальте, под всеми деревьями, на траве стекло битое – зажигалки попали. Кажется, и фугаска – говорили, слава Богу, маленькая. Кругом газеты, тряпки какие-то, халат порванный. На сирени. И картинки. Разные. Веером. Стала собирать: красивые. Дома мама: не смей чужую беду к нам вносить – еще своей нахлебаемся. В десять лет такого не понять – завернула потихоньку в газету и за батарею отопления сунула. Авось обойдется. А тут скоро эвакуация. Урал. Когда вернулись, в комнате ничего не осталось. У соседей хоть столы, стулья, у нас – на подоконнике «Грамматика» Шапиро. И мои открытки. За батареей. Не увидел никто, наверное. Хотела хозяевам вернуть, у дворника старенького спросила – только рукой махнул. И поминать, мол, нечего. Так и пролежали у меня. А вы говорите – продать…

Петербургский штемпель. 2.6.14. Трехкопеечная марка. Совсем короткий адрес: «Графине Соллогуб. Ст. Шарапова Охота Моск. – Курской ж.-д.». Беглый мелкий французский почерк: «Дорогая мама, я забыл Вам написать, что из Москвы уеду не раньше вторника или среды. Отсюда выеду в понедельник – билет уже куплен. Это удачно, что Выставка цветов заканчивается сегодня и тем самым меня не заставят оставить центрального и наиболее авантажного павильона (укрощение песков). Что я сделал из растений умопомрачительно…» «Умопомрачительно» – по-русски. И никакой подписи. На обороте – вид Выставки цветов в Петербурге. Прогуливающиеся дамы, гимназисты. Вдалеке одинокая фабричная труба. Куполок церкви.

Горное озеро, окруженное снеговыми вершинами. На прибрежном камне монах в окружении своры молодых сенбернаров. Надпись: «У Большого Сан Бернара. Урок». Дата – 5 ноября 1911 года. Курортное местечко Территет, Отель Бонивард. Адрес: «Графине Елене Федоровне Соллогуб. Ст. Шарапова Охота. Моск. Курск, ж.д. Russie». Текст: «Дорогая Лена! Завтра я еду на месяц в Москву и за это время непременно побываю в Рождествено. Если ты будешь как-нибудь в Москве, сообщи мне по телефону в Гранатный. Давно ничего о вас не знаем. Радуюсь мысли повидать вскоре тетю Наташу и тебя. Лева».

«Мне в Гранатный…» Открытка Льва Михайловича Сухотина, «причисленного к Архиву Министерства Иностранных дел». Точный адрес – Гранатный переулок, 7 – дом родных адресата Петра Александровича Базилевского, шталмейстера Высочайшего Двора, московского губернского предводителя дворянства, товарища Августейшей председательницы Комитета, Ее императорского высочества великой княгини Елизаветы Федоровны, опекуна множества благотворительных учреждений Москвы, как и его супруга Александра Владимировна, и дочь Вера Петровна.

Московские фамилии… Соллогубы сначала не принадлежали к их числу. Древнейший графский и дворянский литовский род под польским гербом «Правдзиц» заявил о себе еще в первой половине XV века. Воевода Смоленский Юрий Андреевич Соллогуб-Довойно не сумел отстоять свой город от Московского князя Василия Ивановича, но от вступления в русскую службу отказался наотрез и был отпущен в Литву, где его обвинили в мнимой измене и казнили. Подобное предложение принял его дальний потомок, граф Иван Антонович Соллогуб, генерал-адъютант последнего польского короля Станислава Понятовского, в 1790 году.

Соллогубы поселились в Петербурге. Из их числа будущий церемониймейстер и тайный советник Александр Иванович – привлек к себе внимание только что выпущенного из лицея Александра Пушкина. Красавец, щеголь, герой многочисленных романов, он удостаивается упоминания в черновом варианте первой главы «Евгения Онегина»: «Гуляет вечный Соллогуб…» Рукопись относится к 1823 году. «Вечный Соллогуб» был к тому времени женат на Софье Ивановне Архаровой и имел двух сыновей – Владимира, будущего известного писателя, и Льва. Поэт начинает бывать в их доме, и судьбы Соллогубов вплетаются в ткань его жизни и судьбы.

Женитьба Соллогуба в свое время не прошла незамеченной. Заезжий петербургский великосветский лев неожиданно делает предложение младшей дочери Ивана Петровича Архарова. Неожиданное, потому что двадцатилетняя Софья Ивановна, хотя и была на 16 лет моложе своего жениха, привлекательной внешностью не отличалась, заставляя родных опасаться возможного стародевичества. Ее богатое приданое также ничего не объясняло: Соллогубы были сами богаты и главное – никогда ни к служебной карьере, ни к наживе не стремились. Наконец, интересы супругов имели слишком мало общего. Александра Ивановича вполне удовлетворяла светская жизнь, Софья Ивановна тяготела к литературе и достаточно хорошо разбиралась в ней. Раз в «Северных цветах» за 1825 год П. А. Плетнев напечатал посвященные ей «Письма к графине С.И.С. о русских поэтах». Не случайно и Пушкин искал разговоров с ней. Софья Ивановна была коренной москвичкой. Москва развлекалась легендами о членах ее семьи.

Древняя, но не слишком родовитая семья Архаровых связывала свое начало с неким выходцем из Литвы, последовавшим на переломе XIV–XV веков в Россию за князьями Патрикеевыми, потомками Гедимина. Приписанные к московским дворянам, они ни служебными успехами, ни богатством не отличались. Два сына, теперь уже каширского, дворянина Петра Ивановича Архарова – Николай и Иван к тому же настоящего образования не получили. Николай Петрович с шестнадцати лет начал службу в Преображенском полку, и ему посчастливилось обратить на себя внимание всесильного любимца императрицы графа Григория Григорьевича Орлова. Орлов был послан в 1771 году в Москву наводить порядок в связи с «чумными волнениями». Местный архиепископ Амвросий с целью предотвратить распространение страшной эпидемии распорядился поднять на значительную высоту у Варварских ворот Китай-города чудотворную икону Боголюбской Божьей Матери, к которой стремились приложиться тысячи людей. Взрыв народного гнева был так велик, что Амвросий поплатился за свое решение жизнью: разъяренная толпа убила его прямо в храме.

Тот же гнев обратился и против царского фаворита. Головинский дворец, где поселился Григорий Орлов, был сразу же подожжен. На улицах, площадях, в госпиталях он мог появляться только в плотном кольце солдат. И в этих условиях неоценимой оказывается помощь до тех пор ничем не приметного Николая Архарова. Он с редким рвением и ловкостью начинает розыск виновных – зачинщиков волнений, устанавливает несколько десятков имен из людей всех сословий – от крестьян до дворян и даже детишек. Взрослым Орлов определяет наказание виселицей, детей решает жестоко пересечь.

И снова подручный Николай Архаров выказывает редкую ловкость в организации расправ, тем более что, согласившись с жестокими мерами фаворита, Екатерина ставит условием, чтобы он выехал из старой столицы до начала казней. Среди их исполнителей едва ли не главное место захватывает расторопный Архаров. Граф специально просит императрицу о поощрении неожиданно объявившегося помощника, и награда не заставляет себя ждать – чин армии полковника и назначение московским обер-полицмейстером.

Доверие Екатерины к деятельному администратору заходит так далеко, что императрица поручает ему вместе с графом Алексеем Григорьевичем Орловым-Чесменским участвовать в розыске и похищении так называемой княжны Таракановой – мнимой (действительной?) побочной дочери покойной императрицы Елизаветы Петровны, а в дальнейшем – в следствии по делу о Пугачевском бунте. Ловкость и служебная изворотливость Н. П. Архарова входят в пословицу. О его умении раскрывать самые сложные и запутанные преступления узнает вся Европа. Даже знаменитый парижский полицмейстер Сартин пишет московскому коллеге, что, «уведомляясь о некоторых его действиях, не может довольно надивиться ему».

Высочайшие награды изливаются на Архарова-старшего щедрым потоком. Он становится кавалером всех российских орденов, генерал-поручиком, в 1782 году назначается губернатором Москвы, а в 1784-м – генерал-губернатором Новгородского и Тверского наместничеств. Николаю Петровичу везет даже в том, что в последние годы правления Екатерины он оказывается в немилости и потому вступившим на престол Павлом I сразу же возводится в генералы от инфантерии. Император снимает с себя Андреевскую ленту, чтобы возложить ее на Архарова, и назначает Николая Петровича вторым после наследника престола генерал-губернатором Петербурга. Достаются ему и две тысячи душ.

Мало того, император решает передать в руки братьев обе столицы. Архаров-младший, скромный армейский подполковник, производится в генералы от инфантерии, получает Александровскую ленту, тысячу душ крепостных и назначение командиром московского восьмибатальонного гарнизона, иначе говоря – военным губернатором старой столицы. В этой новой должности Иван Петрович занимает великолепный дом на Пречистенке (ныне – Дом ученых), и хотя пребывание на почетном посту оказалось недолгим – около года, – оно оставляет заметный след в памяти москвичей. Набранные Архаровым-младшим полицейские драгуны были такими головорезами и так плохо ладили с законом, что в московском быту утвердилось понятие «архаровцы».

Однако за быстрым возвышением последовало не менее стремительное падение, и снова обоих Архаровых. В 1797 году император снимает братьев с их должностей и определяет им местом жительства богатейшее поместье Николая Петровича в Тамбовской губернии – Рассказово. Братья были слишком дружны, чтобы расстаться даже в ссылке. Вместе они получают в 1800 году высочайшее «прощение» и разрешение поселиться в Москве в качестве партикулярных лиц. Москвичи не таили обид против былого военного губернатора и стали с большой охотой посещать его гостеприимный дом в старой столице. Стол «для званых и незваных» – грибоедовское выражение куда как подходило к пречистенскому особняку Ивана Петровича.

М. И. Пыляев приводит два ходивших о Иване Петровиче анекдота. «Встретив на старости лет товарища юности, много десятков лет им не виданного, он, всплеснув руками, покачал головой и воскликнул невольно: „Скажи мне, друг любезный, так ли я тебе гадок, как ты мне?“ Второй анекдот связан со слабостью Ивана Петровича к французскому языку, овладеть которым ему толком не довелось. Приезжает однажды к нему старинный приятель с двумя великовозрастными сыновьями, для образования коих денег не щадил. „Я, – говорит он, – Иван Петрович, к тебе с просьбою: проэкзаменуй-ка моих парней во французском языке. Ты ведь дока…“ Иван Петрович подумал, что молодых людей кстати спросить об их удовольствиях и попытался перевести на французский фразу: „Милостивые господа, как вы развлекаетесь?“ Однако языковые тонкости были ему недоступны; сказанное им имело совсем иной смыл: „Милостивые господа, хотя вы предупреждены…“ Юноши, пишет Пыляев, остолбенели. Отец стал их бранить за то, что они не знают даже такой безделицы, что он обманут и деньги его пропали, но Иван Петрович утешил его заявлением, что сам виноват, обратившись к молодым людям с вопросом, еще слишком мудреным для их лет».

Но настоящей любимицей Москвы была супруга Ивана Петровича Екатерина Александровна, урожденная Римская-Корсакова, о которой с такой сердечностью отзывается Н. М. Карамзин. Высокая, стройная, до глубокой старости сохранявшая следы былой красоты и яркий цвет лица, она поздно вышла замуж за овдовевшего Архарова, без малого под сорок лет родила двоих дочерей и очень заботилась об устройстве их судьбы. Софья становится графиней Соллогуб за несколько месяцев до Отечественной войны 1812 года.

Дворец на Пречистенке

Пречистенка, 16 – этого дома нет среди московских пушкинских адресов. Пушкиноведы предпочитают осторожную формулировку: здесь мог бывать поэт. Архивные документы позволяют сказать: не мог не бывать. Слишком тесно была связана его жизнь со сменявшимися обитателями старой городской усадьбы. И еще – это новые и неожиданные черты среды, которую он знал и любил.

Московские справочники не обходят дом стороной. По их свидетельствам, в доме перебывала вся грибоедовская Москва. Но ведь А. С. Грибоедов всего четырьмя годами старше поэта. Со старой столицей оба расстались почти одновременно: Пушкин, отправившись в 1811 году в Царскосельский лицей, Грибоедов – в 1812-м, записавшись в Московский гусарский полк. Поэт вернулся из Михайловской ссылки в родной город в 1826-м и позже бывал постоянно, Грибоедов – в 1818-м, проездом, и затем прожил здесь с лета 1823-го до весны 1824-го. Иначе говоря, Москва грибоедовская и есть Москва пушкинская.

Среди первых владельцев городской усадьбы на Пречистенке мелькает имя князей Дашковых. Для Пушкинианы важнее поселившиеся здесь на рубеже XVIII–XIX столетий Архаровы. «Александр приехал ко мне вчера, в среду, из Царского: весел, как медный грош, забавлял меня остротами, уморительно передразнивал Архарову, Ноденов, причем не забыл представить и „дражайшего“ (С. Л. Пушкина)», – из письма Ольги Сергеевны Павлищевой, сестры поэта, мужу от 10 сентября 1831 года. Но как раз смешившая поэта Екатерина Александровна Архарова известна была редкой добротой и притом независимым, твердым характером. Сама управляла семейными делами, не допускала никаких долгов, все лишние средства тратила на подарки и – умела дружить с женщинами. Одной из близких ей особ становится Надежда Осиповна, мать поэта. И это была одна из причин знакомства и интереса к Архаровой самого Пушкина.

Потеряв в результате Отечественной войны пречистенский дом – он полностью сгорел, – лишившись почти сразу после освобождения Москвы мужа и его старшего брата, к которому вся ее семья была очень привязана, Екатерина Александровна перебирается в Петербург, в семью старшей своей дочери – княгини А. И. Васильчиковой.

Дом на Пречистенке, 16.Интерьер.

Лето «старая Архарова» обычно проводила в Павловске, где ее в день рождения непременно посещала вдовствующая императрица Мария Федоровна. Столицу на Неве Архарова поражает патриархальностью своих привычек.

Екатерина Александровна до конца жизни ездит в одной и той же карете, на одних и тех же окончательно одряхлевших лошадях, с теми же кучером и форейтором. Дом на Пречистенке всегда полон был родственников и приживалок – Архарова любила считаться самым дальним родством, многих она привезла с собой в Петербург, постоянно хлопоча об их делах и интересах. На царские обеды, куда ее приглашала императрица Мария Федоровна, Архарова приезжала непременно в том самом воздушном костюме с глубоким декольте, в котором написал ее когда-то В. Л. Боровиковский, и набирала со стола множество угощений для всех своих домашних вплоть до любимых слуг. Зная эту особенность «старой Архаровой», ей специально готовили подносы с лакомствами. Екатерина Александровна утверждала, что «с царского стола все вкуснее».

В свою очередь, в день своего рождения Екатерина Александровна накрывала поистине царской пышности стол для приезжавших лиц императорской семьи, через которых ей удавалось удовлетворять многочисленные ходатайства тех, кто искал у нее самой покровительства и защиты. Москвичи утверждали, что у «старой Архаровой» было всего три слабости – хорошо и много поесть, целые ночи просиживать за картами и ездить по грибы. Именно ездить: в лесу Екатерина Александровна оставалась сидеть в одноколке, тогда как грибы собирать предоставлялось кучеру. Так бывало и в подмосковном архаровском имении Иславское, неподалеку от нынешней станции Жаворонки, и в расположенном около станции Шарапова Охота поместье Рождествено, иначе Телятьево-Рождественское, где сохранились и выстроенный Архаровыми дом, и церковь, и остатки липового парка с копаными прудами.

П. Д. Сытин называет среди последующих владельцев дома на Пречистенке Бахметьева и князя Гагарина. Документы же свидетельствуют о том, что с 1829 года его владельцем становится Иван Александрович Нарышкин, родственник и будущий посаженый отец Н. Н. Гончаровой на ее свадьбе с поэтом.

В Москве жили удобно, вольготно, не связывая себя чинным протоколом столичного Петербурга. Но в Москве и переживали ссылку. Отлучение от Петербурга и Двора – судьба, постигшая И. А. Нарышкина. При самых высоких придворных должностях, не менее высоком происхождении и прямом родстве с царствующей фамилией он навлек на себя гнев императора. Не «служебными просчетами» – со службой всеобщий любезник справлялся легко. Не убеждениями – Иван Александрович не вдавался в «тонкости политики». «Большого шаркуна», как его называли современники, подвела ловкая француженка, владелица модного магазина в Петербурге. В погоне за парижскими новинками она устроила путь их доставки без уплаты пошлин – через дипломатов и, попавшись на неблаговидном занятии, перечеркнула карьеру своего мягкосердечного покровителя. Слабость к прекрасному полу всегда отличала Нарышкина, несмотря на строгий надзор супруги. Семье пришлось переехать в старую столицу.

В книге «Пушкин и его окружение» сказано: «Нарышкин Иван Александрович (1761–1841) – обер-церемониймейстер, сенатор, тайный советник, дядя Н. Н. Пушкиной», и дальше упомянуто о его встрече с Пушкиным в московском театре С. В. Карцевой на «открытии французского спектакля», о его присутствии на свадьбе, вероятных встречах с поэтом и во время следующих пушкинских приездов в Москву. Перечислены члены семьи – жена, три сына, четыре дочери. Оставалось добавить, что обосновалось многолюдное семейство в бывшем архаровском доме на Пречистенке, 16, и что вся жизнь хозяина дома стала живой московской легендой.

«Небольшого роста, худенький и миловидный человечек, он, в противоположность супруге своей, был очень общительного характера, – вспоминает современник, – и очень учтив в обращении. Волосы у него были очень редки, он стриг их коротко и каким-то особенным манером, что очень к нему шло; был большой охотник до перстней и носил прекрупные бриллианты». Лишившись возможности поклоняться петербургским львицам, Иван Александрович тотчас находит себе московских кумиров и прежде всего Зинаиду Александровну Волконскую, которую восторженно называет «нашей Коринной». Уже в очень преклонном возрасте его продолжают видеть на каждом гулянии в Сокольниках и Петровском парке – на «куцом коне, с розою в петлице фрака, ухаживающим за дамами».

Но был Иван Александрович известен не только как дамский угодник. Он не менее восторженный театрал, хорошо разбиравшийся в драматическом и особенно в музыкальном искусстве. Смолоду неплохо играл на скрипке, участвовал в любительских концертах – квартетах, хотя злые языки не уставали твердить, что из пропущенных Нарышкиным нот можно было бы составить целую симфонию.

«Вчера я был на чтении у Декампа, – пишет в апреле 1829 года Василий Львович Пушкин П. А. Вяземскому, имея в виду пользовавшегося в свете немалой популярностью лектора Московского университета. – Слушателей было гораздо меньше прошлых дней. Может быть, оттого, что вчера многие поехали в концерт к Ивану Александровичу Нарышкину». В доме на Пречистенке хозяин продолжал традиции своих петербургских музыкальных вечеров. В службе Нарышкин не преуспел. Сын камер-юнкера, ставшего затем камергером двора Петра III, он, так или иначе, расплачивается за то, что отец сохранил верность незадачливому императору и был с ним рядом при неудавшейся попытке бежать из Ораниенбаума в Кронштадт. Екатерина II подобных просчетов не прощала. Положение Нарышкина-младшего при дворе улучшила его женитьба на графине Екатерине Александровне Строгановой, мать которой была дружна с императрицей и совершила вслед за ней настоящий подвиг в глазах современников, разрешив сделать себе прививку от оспы. Не говоря о богатейшем приданом, Екатерину Александровну отличала редкая красота, но и «строгие правила».

Высокая, полная, голубоглазая, с открытым лицом и смелым взглядом, она не любила ни светской суеты, ни злословия, сама следила за материальным благополучием семьи, крепко держала в руках детей. Ее старшую дочь Елизавету Ивановну в Москве по этому случаю сочувственно прозвали Бедною Лизой. Елизавета Ивановна была в дружеских отношениях с Пушкиным и стала участницей известного масленичного катания 1 марта 1831 года в Москве, где поэт появился со своей молодой женой.

Екатерине Александровне помогали приятельские отношения с Марией Антоновной Нарышкиной, фавориткой Александра I, и самим Александром I, охотно навещавшим петербургский дом Нарышкиных – супруги жили на Разъезжей, у Пяти Углов. Связи с Петербургом Екатерина Александровна не потеряла и во время московской ссылки. Одна из немногих, она могла ввести любого в самый высокий аристократический дом. Вот только устроить удачных партий для детей не сумела.

Старший сын Нарышкиных Александр Иванович погиб на дуэли в 1809 году. По свидетельству М. И. Пыляева, он «был видный и красивый молодой человек, офицер, живого и вспыльчивого характера, у последнего была дуэль с Толстым, прозванным „Американцем“; на этой дуэли Толстой убил Нарышкина. Убив Нарышкина, Толстой бежал из Москвы, долго путешествовал, был в Сибири, на Камчатке. Отсюда грибоедовские строки: „В Камчатку сослан был, вернулся алеутом“.

Ф. И. Толстой был очень видный, красивый мужчина и большой кутила… Про него сказал кто-то в Москве: «Кажется, он довольно смугл и черноволос, а в сравнении с душой его покажется блондином».

Судьба свела осиротевшего отца и его обидчика. Толстой-«Американец» выступает посредником в сватовстве Пушкина, Нарышкина Гончаровы выбирают в посаженые отцы невесте.

«Сегодня свадьба Пушкина наконец, – пишет 18 февраля 1831 года А. Я. Булгаков брату. – С его стороны посажеными Вяземский и графиня Потемкина, а со стороны невесты Ив. Ал. Нарышкин и А. П. Малиновская. Хотели венчаться в их домовой церкви кн. Серг. Мих. Голицына, но Филарет не позволяет. Собирались его упрашивать, видно, в домовых нельзя…»

Занимало Москву и пророчество о будущем нарышкинской семьи, связанное с исчезновением хранившейся у них бороды известного юродивого времен Анны Иоанновны – Тимофея Архипыча. С незапамятных времен все повторяли его слова: «Нам, русским, не надобен хлеб: мы сами друг друга жрем и тем сыты бываем».

Тимофей Архипыч предсказал прабабке И. А. Нарышкина, что, пока борода его будет храниться в их семье, нарышкинский род не пресечется и не изменит православию. Бороду действительно держали «со всяким бережением» в особом ящике, на шелковой подушке с крестом. Но при переезде из Петербурга в «Пречистенский дворец» она непонятным образом исчезла. Скорее всего ее сгрызли белые мыши, которых Иван Александрович держал во множестве и которых на время пути надумал поместить в тот же ящик.

Так или иначе, пророчество юродивого стало сбываться. Бедная Лиза рано умерла, и притом в девичестве. Два сына ушли из жизни бездетными. Единственный внук от третьего сына имел лишь дочерей. Две из них вышли замуж за католиков – французского барона Валуа и австрийского майора Петца, третья сама приняла католичество и ушла в католический монастырь под имением сестры Натали Нарышкиной.