Текст книги "Мама"

Автор книги: Нина Артюхова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 16 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

IX

Есть такой отдел в универмаге: «Для самых маленьких».

Кофточки, платьица, распашонки, конверты… Розовое – и рядом голубое… сочетание, допустимое только в небольших дозах, для самых маленьких людей. Даже природа, видимо опасаясь быть сентиментальной, если и накладывает эти краски рядом, то ненадолго: перед восходом солнца, после заката – на какие-нибудь полчаса, не больше.

Может быть, рано еще покупать? Может быть, еще не полагается?

Около окна расковыряла бумагу, полюбовалась еще раз…

Но лучше купить байку и сшить самой. Юлия Владимировна говорит, что нужно даже сшить на руках, у покупных грубее швы. А шов нужно распластать на обе стороны. Нижние распашонки, говорит Юлия Владимировна, лучше всего сделать из старенького батиста. А где его возьмешь, старенький батист, когда все белье теперь трикотажное!

В игрушечном отделе среди румяных кукол (куклы-то еще ни к чему, да и неизвестно, пригодятся ли!) сидел заяц, целлулоидный, с двигающимися лапками, ушастый, обаятельный. Заяц – это и сыну и дочке пригодится, заяц – это нечто универсальное!..

– Костя, я не могла не купить! – виноватым голосом говорила Светлана, разворачивая дома объемистый, но легкий пакет.

Заяц сидит на комоде, рядом с часами, и ждет.

Между прочим, бывают очень точные выражения, в смысл которых как-то не заглядываешь, пока не представится к этому надобность.

Например, сколько раз слышала, как говорят: «Она ждет ребенка». И не вдумывалась. А ведь эти слова до предела точно выражают состояние будущей матери.

Вся жизнь теперь – ожидание, каждый отпавший листок календаря – приближение к таинственному, неизбежному, почти точно предсказанному за много месяцев вперед, тревожному и радостному – как еще назвать?

Костя хочет сына – отцовское честолюбие. А будущей маме все равно. Если будет несколько детей, пускай старший – мальчик. Если один ребенок, неважно, сын или дочка. И то и то хорошо.

Наряду с большими, серьезными чувствами и мыслями вдруг проскакивают, может быть, глупые, самолюбивые: вот и у меня будет ребенок, как у Нади! Или совсем уже практический, житейский расчет: в мае, говорят, еще не очень будет заметно. Хорошо бы! А то как же входить в класс?

В классе в третьей четверти наступил период успокоения. Ребята посерьезнели, стали поговаривать об экзаменах – ведь первый раз в жизни будут сдавать! Даже самые лодыри легкомысленные одумались и подтягиваются. Хромающие по русскому и по арифметике безропотно остаются на дополнительные занятия. На уроках чувствуешь себя хозяйкой положения.

Но, как всегда бывает, стоит только самодовольно подумать: «Ого, какая я стала опытная! До чего ж у меня все здорово получается, без сучка, без задоринки!» – тут же и кольнет тебя затаившийся незамеченный сучок, и споткнешься о непонятную задоринку.

В раздевалке за двумя рядами вешалок – негромкий, но вполне уловимый шепот:

– Соня, ты принесла деньги на подарок Светлане Александровне?

Это Лена Некрасова спросила. А Соня Ильина (злостный неплательщик!) стыдясь, но и немножко уже сердито отвечает:

– Мама сказала, что только после первого может дать!

Светлана так и застыла с рукой, протянутой к шубе. Затаилась в тени, выждала, пока уйдут девочки, – только бы не заметили! Побежала на автомат, позвонила Лениной матери:

– Елена Евгеньевна, мне очень нужно с вами поговорить! Нет, сегодня же! И очень вас прошу, чтобы Лена не знала о нашем разговоре!

Они встретились вечером на бульваре, пошли по крайней дорожке, где было темно и меньше людей. Ленина мать в тревоге.

– Я, кажется, напугала вас, – сказала Светлана, – но ничего не могу поделать, не могу ждать до завтра! Елена Евгеньевна, я сейчас услышала, что в классе собирают деньги на подарок мне к Восьмому марта. Ваша Леночка говорила с Соней Ильиной. Я не хочу обижать ребят, Елена Евгеньевна, вам это легче сделать, чем мне, вы член родительского комитета. Скажите – только, пожалуйста, сегодня же! – скажите вашей Леночке, кажется, она у них кассир, скажите, что это не нужно, нельзя, нехорошо, скажите, чтоб она вернула деньги, если кто уже внес, и больше ни с кого не требовала!

Елена Евгеньевна чуть смутилась, взяла Светлану под руку:

– Да вы не волнуйтесь так, Светлана Александровна, голубчик! Конечно, неловко получилось, что вы услышали, я понимаю. И, разумеется, Лена не должна была просить денег у Сони Ильиной: у Сони нет отца, мать получает какие-нибудь четыреста или пятьсот рублей…

Не понимает!

Светлана высвободила свою руку.

– Елена Евгеньевна, с Соней Ильиной это получилось особенно гадко, но ведь дело не в том, сколько зарабатывают родители моих учеников – пускай хоть мильон! – дело в том…

– Постойте, – мягко перебила Елена Евгеньевна, опять завладевая рукой Светланы. – Дорогая моя, мне кажется, вы противоречите самой себе. Вы не хотите, чтобы ребята вам дарили (между прочим, забывая о том, какое удовольствие для самих ребят – делать подарки!), но в то же время вы…

– Я говорю о подарках, купленных на деньги!

– Вот я и хочу сказать. Ну, а когда вы сами подарили мальчику довольно-таки дорогую вещь…

И она уже знает, все знают! До чего же нехорошо!

– Елена Евгеньевна, одно дело, когда взрослый человек, сам зарабатывающий деньги, – мальчику…

– Но ведь у мальчика есть родители, им это могло показаться… ну, упреком, что ли!

– Я думаю, они даже не заметили, есть у Володи коньки или нет!

Они постояли еще немного, уже выйдя на площадь, у фонаря.

– Ну, вы не расстраивайтесь, – умиротворяющим тоном говорила на прощание Елена Евгеньевна, – я понимаю ваше чувство и сделаю, как вы просите. Но, мне кажется, ребята будут огорчены. Правда, и говорим иногда, и даже писали об этом, но, знаете, ведь так уж повелось…

Так повелось. Да, подарки делать приятно, и в этом она права.

Вспомнилось вдруг, как еще до войны, во втором это было классе, надумали подарить что-нибудь, тоже к 8 Марта, учительнице, молоденькой веселой девушке, которую весь класс очень любил. Деньги скопили от завтраков, что-то немного, всего получилось рублей двенадцать. Девочки обошли магазины и палатки, узнавали цены и все аккуратно записывали. Светлана, уже улыбаясь, так ясно представила себе листок бумаги в клеточку, вырванный из тетради. Крупными буквами на нем было написано:

Духи – 5 рублей.

Чашка – 10 р. 50 к.

Статуя – 9 рублей (то есть какая-то фарфоровая фигурка) – и так далее, и так далее, всего семь или восемь предметов.

Разумеется, предполагалось или – или: на все указанное в списке капитала не хватило бы.

И вдруг кто-то из мальчишек выкрал список или подсмотрел, что пишут девочки, да и ляпнул на уроке во всеуслышание радостным голосом:

«Анна Семеновна! Вам девочки хотят подарить духи за пять рублей, статую за девять рублей, чашку за десять пятьдесят…»

Как покраснела бедная Анна Семеновна! Как неловко стало за нее, за весь класс, за этого глупого парня!

Но – Светлана честно призналась себе – в чем заключалась для нее тогда главная неловкость? В том, что Анна Семеновна будет теперь ждать подарков по всему списку, то есть и чашку, и духи за пять рублей, и статую за девять, а это было, конечно, невыполнимо! Подарок все-таки был куплен. Три делегатки, Светлана в том числе, остановили свой выбор на лисице из оранжевой синельки в кондитерском магазине. Лисица была подвязана ленточкой к плитке шоколада.

«Анна Семеновна шоколадку съест, а лисицу на комод поставит», – сказала маленькая Клава Маркидонова, и девочки с ней согласились.

Анна Семеновна на другой день разделила шоколадку на сорок микроскопических частей. И это было очень весело, хотя и совестно, что ей такой маленький кусочек достался. А про лисицу Анна Семеновна сказала, что она чудесная и очень ей нравится.

Может быть, и нужно было сделать так, раз уж так повелось?

Нет, лисица – это другое: у родителей денег не требовали, скопили сами, кто хотел… Как скопили – не завтракали?

Через несколько дней загрипповала Валя, физкультурница. После четвертого урока Светлана сказала ребятам, что физкультуры не будет, можно идти домой.

Но ребята что-то не спешили уходить, сбились в кучку, совещались о чем-то. К Светлане подошли Лена Некрасова и Соня Ильина.

– Светлана Александровна, а можно, мы останемся в классе на этот час?

– Зачем же вам оставаться?

– Мы хотим написать письмо, – сказала Лена.

– Поздравительное письмо. Любовь Ивановне… – добавила Соня.

Лена докончила:

– К Восьмому марта.

Любовь Ивановна – старушка учительница, вышедшая на пенсию в прошлом году. А ведь это хорошо, что ребята вспомнили о ней!

– Что ж, девочки, оставайтесь. Только имейте в виду – в соседних классах уроки, так вы потише.

– Да, конечно.

Светлана уже стояла, перед ней на столе еще лежал раскрытый задачник. В конце каждой задачи – вопрос, А на последних страницах – ответы на все задачи, даже самые трудные. Заглянешь в ответ – и проверишь себя, правильно ли решил задачу. К сожалению, это только в задачниках так!

Лена и Соня Ильина все еще не отходили, смущенно переглядываясь, будто чего-то выжидали.

Лена – староста, нужно будет возложить на нее ответственность за тишину в классе.

– Бумага-то почтовая у вас есть?

– Есть. Только… Светлана Александровна, вы, пожалуйста, выйдите из класса, когда мы будем писать!

Ответить нужно сейчас же, сию минуту нужно ответить! Обидеться? Или повернуть в шутку? Светлана неторопливо закрыла задачник.

– Уйду, уйду, Лена, не буду подслушивать ваши секреты. Ведь каждое письмо – это маленькая тайна между тем, кто пишет, и тем, кому оно адресовано. До свидания, ребята. Кончите писать – выйдите потихоньку. Лена, ты староста, следи за порядком. Когда пойдете, скажи мне, я буду в учительской.

Кажется, небольшое расстояние от столика до двери, но, когда чувствуешь, что взгляды всех ребят, всех до одного, как бы упираются в тебя… В коридоре стало чуточку поспокойнее, но перемена еще не кончилась, все в движении. Пускай здесь ребята из других классов, но это все тот же молодой, любопытный, наблюдательный, ласковый, добрый, жестокий народ!

По совести говоря, обидно ужасно! И, кажется, не очень-то правильный был ответ. Нужно было все-таки дать им почувствовать, что неделикатно просить учительницу выйти из класса… «И почему они решили, что я хочу остаться?.. Сама виновата, нужно было сразу им сказать: вот я сейчас уйду, а вы не шумите…»

Звонок! Коридоры пустеют. В учительской тоже, на счастье, никого нет.

Так что же случилось? «Меня заподозрили в неделикатном желании узнать, о чем пишут… моей сопернице, что ли? Как они расценивают мое отношение к их старой классной руководительнице? Может, хотели написать обо мне? Или думают, что я так думаю?»

Все эти вопросы висят в воздухе. Ни в одном задачнике ответов на такие вопросы не дается.

В каждом классе бывают хорошие девочки и мальчики. И не просто хорошие, а очень хорошие: способные, веселые и старательные. Почти ангелы с крылышками, можно было бы сказать, если бы не были они такими по-человечески живыми.

В четвертом «В» такой была Анечка Чернышева, любимица всего класса, любимица учителей. За весь год – ни одного замечания, ни одного нарушения дисциплины.

Как только за Светланой закрылась дверь, Анечка Чернышева протиснулась к столу учительницы. Была она небольшого роста, с тихим голоском, вежливая до предела.

Анечка стукнула по столу маленькой ладошкой и крикнула:

– Свиньи мы все! – обнаруживая тем самым свою человеческую сущность.

– Правильно! – отозвался Володя Шибаев со своей парты у окна. – Свиньи вы все, и больше ничего! А самая страшная свинья – это Ленка!

– Я говорю: мы, мы все свиньи! – продолжала Анечка с таким накалом в голосе, что у всех прямо даже мурашки забегали по спине. – Свиньи за то, что дали уйти Светлане Александровне! Иди, Лена, догони ее, нужно извиниться! Пойдем!

Через минуту весь класс гудел, каждый выкрикивал свое мнение о случившемся, осуждая, оправдываясь, негодуя. Через две минуты стали распахиваться двери соседних классов и появляться в коридоре встревоженные учителя. Через пять минут в учительскую вошла Ирина Петровна с розовыми пятнами на щеках.

– Светлана Александровна, пойдите полюбуйтесь, что делается в вашем классе! Как можно было уйти и оставить ребят без надзора!

Через полчаса – разговор в кабинете директора. Евгений Федорович сидел за своим широким письменным столом, сам такой широкий, уверенный в себе, умиротворяющий.

– Светлана Александровна, да вы не расстраивайтесь так. Спокойной жизни захотели? Тогда вам не в школу идти, а другую бы себе выбрать профессию: хранителя экспонатов в археологическом музее или что-нибудь в этом роде.

– Нет, вы скажите, скажите, Евгений Федорович, ну как я должна была поступить?

Евгений Федорович неторопливо передвинул лежавший перед ним классный журнал на правую половину стола. А у Светланы вдруг промелькнула смешливая, озорная мысль. Ей показалось, что, отведя глаза на классный журнал, Евгений Федорович дает себе отсрочку в полсекунды и торопливо обдумывает: что же ответить сейчас молодому товарищу, да поскорее, да так, чтобы товарища поучить уму-разуму и подбодрить, а главное – мудрое и авторитетное.

Уважаемый директор стал вдруг по-человечески близок. И она уже знала: что бы он ни сказал сейчас, это будет разбор неправильно решенной задачи. А следующая задача будет уже на другое правило. Ее-то решать опять придется самостоятельно, без подсказки.

«Ну что ж, – окончательно повеселев, подумала Светлана, – разберем одну задачу, попробуем решить другую. В археологический музей работать ведь я же не пойду!»

…Вечером – неожиданные гости; половина класса пришла извиняться. Заполнив комнату, ребята сидели на стульях, на диване, на кровати, на подоконнике.

– Ну, а письмо Любовь Ивановне так и не написали? – спросила Светлана.

– Не написали, – горестно ответила Лена Некрасова. Светлана налила в чернильницу свежих чернил, положила на стол ручку и несколько листков бумаги.

– Пишите, – сказала она. А сама ушла в кухню, к чудо-печке, вспоминая на ходу рецепт самого быстрого чудо-кекса.

X

Восьмого марта, как только Светлана вошла в класс, ребята встали и проговорили хором:

– Светлана Александровна, поздравляем вас с Международным женским днем!

Видимо, долго репетировали, уж очень четко получилось.

– Спасибо. И вас, девочки, поздравляю. Садитесь.

Но все продолжали стоять. Лена Некрасова начала – одна – очень торжественным тоном:

– Светлана Александровна, мы хотим подарить вам сегодня в честь нашего Международного женского дня…

Дарят все-таки! Что же делать теперь?..

– …хорошее поведение! – докончила Лена. Все лица были очень серьезны. Светлана весело ответила:

– Спасибо, ребята! Это очень хороший подарок. Принимаю с благодарностью.

Все четыре урока стояла в классе сказочная, неправдоподобная тишина. Ни подсказок, ни перешептывания. Ребята ревниво следили друг за другом, и если кто по рассеянности забывал о подарке, его немедленно одергивали, молча, но энергично.

Интересно, кто придумал это? Сами или Ленина мама подсказала?

Когда прозвенел последний звонок и в идеальном порядке ребята растянулись линеечкой, выходя из класса, Лена заметила:

– Жаль, что Восьмое марта бывает только раз в году!

– Почему жаль? – загадочным тоном спросила Светлана. – Подарок есть подарок.

На другой день при первой же попытке Толи Якушева переслать записочку на переднюю парту Светлана сказала удивленно:

– Толя, разве ты забыл, что подарил мне вчера вместе со всем классом хорошее поведение?

– Так ведь это было вчера! – удивился Толя.

– Мне кажется, подарки не принято отбирать на другой же день!

– Вот так попались! – громко сказал Володя Шибаев.

– Вы очень хитрая, Светлана Александровна! – заметил Андрюша Седов.

Обыграть подарок удавалось еще в течение нескольких дней. А потом получил тройку Андрюша Седов. Тройку по арифметике, случайную конечно, потому что Андрюша был твердым, надежным отличником. На следующий день Андрюша в школу не пришел. И еще день…

– Что с Седовым, никто не знает?

Нет, никто не знал. Андрюша жил на набережной, и попутчиков у него не было. Нужно будет спросить у Вадима. На перемене Светлана поднялась к девятиклассникам. Ее догнала Лена Некрасова:

– Светлана Александровна, вас Ирина Петровна просит сейчас же прийти к ней в кабинет!

В кабинете завуча сидела Андрюшина мать, бледная, с синевой под глазами. Взволнованным голосом она рассказала, что вчера за Андрюшей, когда он шел в школу по Заречному переулку, погнались какие-то парни с ножами. Он был так напуган, что вернулся домой.

– Рассказал он мне об этом не сразу. Вчера меня дома не было целый день. Сегодня, вижу, собирается как-то нехотя, будто даже со страхом… А потом говорит: «Мама, я не пойду в школу!» Ну, и рассказал. Вы же понимаете?.. Нервное потрясение!

– Кто гнался за ним? Ребята? Школьники?

– Нет, нет, взрослые парни. Он даже сказал: дядьки.

– Незнакомые?

– Да. Ирина Петровна, я уже в милицию заявила. А потом – к вам.

Светлана спросила:

– А почему он не с братом шел?

– Вадим обычно выходит раньше, заходит за товарищами.

– Что за дикая история! А сейчас где Андрюша?

– Дома сидит.

– А вы приведите его, хотя бы к последнему уроку. Андрюша явился тихий, какой-то пришибленный, на вопросы отвечал неохотно.

Хотя в кабинете завуча было решено молчать о происшедшем, чтобы не устраивать паники, но слухи уже просочились, может быть, от девятиклассников, через Вадима.

Появление в школе милиционера еще больше взбудоражило ребят.

Небольшого роста, плотный и самоуверенный лейтенант милиции прошел в кабинет директора, сопровождаемый любопытными взглядами.

– Товарищ милиционер, а их уже поймали?

– Всех, кого нужно, поймаем, – с твердостью ответил милиционер.

Когда Светлана вошла в кабинет, Андрюша Седов уже был там.

– Так вот, – говорил лейтенант милиции, – ты, Андрюша, нам расскажи спокойненько, не волнуясь, как было дело. Во-первых, где с тобой это случилось и когда?

– Вчера утром, когда я шел в школу. Как свернул в Заречный переулок, так они и выскочили…

– Сколько их было?

– Двое.

Светлане помнилось, что Седова говорила про трех человек; впрочем, она не была уверена. Да и у страха глаза велики.

– Кто же это был? Ребята или взрослые?

Андрюша ответил, подумав:

– Не совсем еще взрослые.

– Какого же возраста? Приблизительно.

Андрюша пожал плечами.

– Ну, по шестнадцать им было лет или по сорок?

Андрюша наморщил лоб с добросовестным видом.

– Лет по восемнадцать.

Милиционер одобрительно кивнул:

– Вот это точно сказано. Откуда же они выскочили?

– Из ворот.

– Навстречу тебе бежали или за тобой?

– Сначала навстречу, а потом за мной, когда я от них побежал.

Милиционер опять сделал одобрительное движение.

– Так. Ты, значит, их хорошо разглядел. Если, скажем, они будут задержаны, опознать сумеешь?

Андрюша замялся, даже как будто испугался немного:

– Нет. Не сумею.

– Как же так? Ведь ты их видел хорошо?

– Они были в масках.

Светлана и Евгений Федорович переглянулись. Милиционер, вдруг оживившись, сказал:

– Так. Знаю эту шайку. Вот что еще мне постарайся припомнить: какие у них были ножи? Вот такой формы или вот такой?

На листе бумаги он быстро набросал карандашом простой охотничий нож с коротким лезвием, а рядом – кинжал.

Андрюшины глаза разгорелись. Его рука потянулась к кинжалу:

– Вот такие.

– Все, – сказал лейтенант милиции, вставая с кресла. Евгений Федорович тоже встал.

– Приношу вам извинения от коллектива школы за беспокойство.

Милиционер надел фуражку, вежливо козырнул и вышел.

Евгений Федорович вернулся к своему креслу, скрестил руки на груди и посмотрел на Андрюшу.

– Ну-с!..

Из школы Светлана пошла с Андрюшей и Вадимом. Вадим, пунцовый от негодования, все никак не мог успокоиться.

– Нет, ты скажи, скажи, как у тебя совести хватило и маме, и всем!..

Андрюша, часто моргая, упрямо повторял:

– Да я же тебе говорю: я получил тройку по арифметике.

– Ну и что?

– Мама должна была подписать дневник.

– Ну и что?!

– Увидела бы тройку – и расстроилась.

И Светлана и Вадим были сами так расстроены и возмущены, что даже не заметили каламбура.

– И чтоб маму не расстраивать, ты два дня не ходил в школу и наврал с три короба? А маму ты как напугал – думал ты об этом или не думал?

– Я не думал, что она испугается.

На повороте Андрюша вдруг быстро сказал:

– Я, пожалуй, вперед побегу, маму успокою.

И побежал в свой Заречный переулок. Светлана и Вадим засмеялись, глядя ему вслед.

И сразу Светлана стала серьезной. Наврал с три короба, попало ему и еще попадет – все это так. Но вот что печально: почему и мать Андрюшина, и завуч да и она сама, даже директор и лейтенант милиции поверили глупому рассказу? Значит, еще могут бегать по тихим переулкам парни с ножами и нападать на прохожих? Значит, все-таки это не совсем неправдоподобно?

Мысли Вадима, кажется, были схожими.

– Светлана Александровна, – начал он, – а вот если бы мы жили уже при коммунизме, там никаких бандитов уже не может быть, верно? Им не для чего будет грабить и воровать. И даже не это – главное, люди станут другими. Когда это будет? Через двадцать, может быть, через сорок лет? Я, знаете, все размышляю об этом, как бы нам поскорее прийти к коммунизму, я даже статью об этом начал писать, в «Правду».

Вадим приоткрыл свой портфель и вынул голубую общую тетрадь, перелистал ее. Несколько страниц были исписаны почерком небрежным и вдохновенным, не таким, как пишут школьные сочинения.

Светлана переспросила с полной серьезностью:

– В «Правду» статью?

– Да, в «Правду». Я знаете что хочу предложить? Нужно написать воззвание ко всем преступникам. Пускай они поймут, что они тормозят, что они мешают…

– Вы думаете, подействует на преступников такое воззвание?

Вадим снова впихивал голубую тетрадку в портфель.

– Вот я вам прочту как-нибудь…

Юношеский баритон, пушок на верхней губе… и в то же время сколько в этом девятикласснике еще совсем по-цыплячьи детского!

– И знаете, Светлана Александровна, что меня иногда возмущает? Вот пишет кто-нибудь в газете или там в журнале о чем-нибудь нужном, об очень важном – о воспитании, о будущем всей страны, – и ведь он за это деньги получает?

– А как же ему быть? – удивилась Светлана. – Писатель… ведь это его работа. На что же он будет жить, если ему не будут платить гонорар?

Вадим все-таки не был убежден ее словами.

– Может быть, если действительно профессиональный писатель… Но все-таки некрасиво это… такие большие слова говорить… и вдруг – за деньги! Нет, когда я закончу статью и пошлю ее в редакцию, я так им прямо и напишу: «Гонорар мне не нужен!»

– А что, если вам, Вадим, сначала, для практики, написать воззвание к нашим школьным правонарушителям, ко всем грубиянам, лодырям, попытаться на них воздействовать?

Вадим с сомнением покачал головой. Такая задача, казалось бы более простая и близкая ему, не так его привлекала.

– Кстати, о грубиянах и нарушителях. Вы знаете, Светлана Александровна, кто рассказал Ирине Петровне, что вы подарили Володе коньки?

– Нет, не знаю.

– Ригалета наш… ну, помните, Новиков, со мной в одном классе учится.

– Как же, помню. Но при чем тут он?

– Тут отчасти мы с Андрюшкой были невольной причиной. Андрюша тогда примчался домой: «Учительница у нас мировая – во!» Ну, знаете, как у них, у ребят, принято – «на большой палец». «Володьке Шибаеву, говорит, коньки подарила!» А ему Толя Якушев рассказал, Володя-то сам не болтливый. А у меня как раз Новиков сидел. Потом, в школе уже, на перемене мы стояли у окна и смотрели на каток, по коридору Ирина Петровна проходила. Новиков, будто ее не заметил, нашим девочкам громко так говорит: «Вот вам всем, девчонкам, эта черненькая учительница нравится, Светлана Александровна, а как по-вашему, правильно или нет, когда учитель своим ученикам делает дорогие подарки?» Ирина Петровна с ним потом в учительской говорила, я знаю. Они подошли к дому Седовых.

– Я, пожалуй, не буду заходить, – сказала Светлана. – Вы уж сами маму успокойте, Вадим.

– Да, разумеется. Ведь и не было ничего. Неприятный осадок остался после этого разговора.

Пробовала направить мысли на веселый лад – на статью, которую Вадим готовит для газеты «Правда», на фантастических Андрюшиных злодеев.

«Вот сейчас приду… расскажу все Косте. Как милиционер в школе был… Костя сегодня рано вернется. Поскорее сделать все домашние дела и пораньше лечь спать. Устала!»

У Кости сидели два товарища: Саша Бобров и незнакомый майор. Сидели и дружно дымили в две папиросы и одну трубку.

Какая-то особенная чувствительность сейчас к дыму. Просто в комнате трудно быть – мутит.

Устроила им ужин, а сама даже и есть не могла. Вышла в кухню. Перемыла там все, перечистила. Больше делать нечего в кухне, да и неудобно совсем пропасть из виду – вернулась.

Сидят все трое, очень собой довольные, и один за другим или все враз ядовитые струи дыма из себя выпускают, прямо будто не люди, а паровозы. И форточка открыта, да что в ней толку!

Если бы Саша был один, можно было бы сказать, а при майоре неловко. А майор, кажется, приятный человек и очень интересно рассказывает. Хочется с ними посидеть и послушать. Ведь это еще по фронту Костин товарищ.

Костя про себя всегда мало говорит и очень коротко.

И вот умный, наблюдательный человек вспоминает обо всем вместе пережитом. Видишь Костю его глазами, каким он был, когда еще не познакомились. Ведь совсем еще мальчик был. Почти такой, как Вадим, немногим старше.

– Костя, а помнишь, в сорок втором, как в первый раз танки на нас шли?

– Помню, конечно! Сержант Мережков разъясняет ребятам, что танк для расторопного человека опасности не представляет, есть у него уязвимые места и мертвое пространство, и, если он на тебя попрет, нужно затаиться в окопе, пропустить танк над головой, а потом смело встать во весь рост и ему бутылку с горючей смесью – извини, Светланка! – в зад!

– И ведь отбили атаку, и затаивались в окопе, и поджигали танки, а, Костя? Бутылками поджигали. Нам бы тогда нашу технику современную, правда, Костя?

Саша смотрит и слушает почтительно. Саша перед ними совсем желторотый, ведь он – послевоенный военный.

Столько лет прошло… а до сих пор, как страшный сон – так про войну. И мама, и отец… И про оккупацию… и что Косте опять на фронт…

Еще сон снился на днях, что Надя не за Алешу Бочкарева замуж вышла, а за Костю. И провожает его на станции окружной дороги вместе со своей девочкой. И что девочка ее – Костина дочка. А сама смотрела на них со стороны, как тогда, в сорок пятом году, когда Костя из Германии ехал на Восточный фронт. И Алеша Бочкарев тоже смотрел из окна станции. И вдруг спросил: «Светланка, но ведь у тебя тоже есть ребенок?» Ответила: «Да». И как будто уже есть. Алеша почему-то снял очки. Глаза у него были добрые и грустные. «Светланка, а нам с тобой как теперь быть?» Сказала: «Я не знаю». Костин эшелон отошел, Надя с девочкой уехала на такси. Алеша помахал им вслед рукой, надел очки и сказал бодрым голосом: «Знаешь, Светланка, ты не очень огорчайся. По-моему, это только сон!»

Приснится же глупость такая!

А очень симпатичный этот майор Мережков… Он потом на Дальнем Востоке служил, только недавно перевели, про Корею стал рассказывать. Ведь он был совсем недалеко от границы. И почти все пропустила.

Потом начали про свои служебные дела – и это тоже очень интересно, ведь Костя сам не говорит, а расспрашивать – не знаешь, что можно, что нет. Майор-то, конечно, знает, о чем можно при женах… Что-то смешное вспомнил… Только после каждой фразы – пых-пых! А трубка у него махоркой набита до самых краев – сил больше нет терпеть! Пришлось опять спасаться в кухне, готовить обед на завтра.

Около двенадцати – голоса в передней. Попрощалась с гостями, потом села на диван – и чуть не заплакала. Спать хочется – просто сил нет, а ведь не заснешь!

– Светлана, да ты что?

Прикусила губу.

– Тошнит меня. От дыма.

– Ты что ж не сказала-то? Мы бы… Эх!..

Встал, огляделся.

– Выйди на минуту в коридор.

Схватил столовый нож, вскочил на подоконник – раз! раз! – вспорол все бумажные наклейки, распахнул обе створки окна…

– Ты уйди, уйди – холодно! Умывайся там пока, зубы чисти.

Умывалась. Чистила зубы.

И вспомнила вдруг, как в детстве мама и папа, открывая форточку или окно зимой, говорили:

«Уйди, уйди, Светланка, простудишься!»

А сами оставались в комнате, прибирали там, делали все, что нужно… и, видимо, не могли простудиться. Взрослые не простужаются.

Потом и сама стала взрослой, на перемене говорила ребятам:

«Уйдите, форточка открыта – простудитесь!»

А теперь вот Костя наводит порядок при открытом окне – и простудиться не может.

Минут через пять Костя позвал, заботливый, расстроенный, виноватый:

– Ну пойди, понюхай теперь, посмотри.

Вошла. Понюхала. Посмотрела. Холодно зверски.

Воздух чистый-чистый, не то снегом пахнет, не то весной. А табачный запах где-то самую чуточку… Может быть, в вещах застрял – в платье или в Костиной гимнастерке.

– Ну, как на твой взгляд?

Прижалась щекой к этой гимнастерке.

– На мой взгляд – все очень хорошо!

Костя в коридоре табличку повесил: «Место для курения».