Текст книги "Цветы эмиграции"

Автор книги: Нина Ким

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Глава 5. Смоленская область и Сочи

Погромы пошли по всей Ферганской долине: преследовали турков-месхетинцев, которые были депортированы в Узбекистан из Грузии в 1944 году. Жгли их дома, избивали мужчин камнями, железными цепями убивали женщин и детей. Началось с того, что один турок-месхетинец дурно обошёлся с покупательницей-узбечкой: продал ей плохую клубнику. К истории с клубникой постепенно добавляли другие факты, получалось, что какие-то пришлые обижают узбеков на их же земле.

Уцелевших в страшных событиях турков-месхетинцев вывезли в разные места.

«18 июня 1989 год – Смоленск», – отметил Шахин в небольшом календаре и напротив поставил крестик; второй после с начала погромов в Кувасае.

16 282 человека вывезли авиацией из Ферганской долины в шесть областей РСФСР. Семья Шахина попала в маленькую деревню в Смоленской области, далеко от родных краёв, почти на другом конце страны. С собой они привезли документы и печать. Печать страха на лице. Дети притихли и боялись выходить на улицу. Айгуль отказывалась ходить в магазин за хлебом, потому что там обзывались и называли чурками. Шахин боялся за жену, её улыбка исчезла с красивого лица, а в больших глазах застыла тревога. Длинные пальцы постоянно теребили край платка, которым она замотала голову и половину лица. Абиль перестал разговаривать. Только однажды спросил, правда ли, что они турки-месхетинцы и за что их так наказали? Отец доступными словами объяснил детям историю своего народа и своей семьи. Он пытался хоть иногда развеселить детей: рассказывал, как он женился на их матери, самой красивой девушке в Кувасае, потом родилась Айгуль, маленькая, всего 3 килограмма весом.

– А я? – спросил Абиль.

– 3800 – настоящий богатырь, ты же мужчина, родился сильным и смелым.

Беда. Настоящая беда пришла к ним. Их выбросили на другую планету, разместили в полусгнивших домах и забыли. Посовещавшись, переселенцы попросили у председателя колхоза стройматериалы и инструменты: надо было привести полусгнившие дома в порядок до наступления зимних холодов. Соседка зашла к ним познакомиться, поохала, что будут жить в таких условиях. Принесла необходимую посуду, погладила по голове Абиля и ушла домой. Айша скребла кастрюли, мыла чашки и ложки, удивляясь, что и этого хватало для жизни.

Странно. Можно жить и так. По одной ложке и вилке, четыре тарелки со щербатыми краями, старая алюминиевая кастрюля и ржавый рукомойник, криво прибитый к стене. Кровать с железным панцирем, пуховые одеяла, которые Айша выбивала на улице с остервенением, старый матрас с желтыми разводами и сбившимися в кучу комками ваты.

Однажды она нашла в ящике старого комода альбом со слипшимися страницами и фотографиями, пожелтевшими и скрюченными по краям от времени. На неё смотрели весёлые лица, молодые и старые. Иногда на обороте можно было прочитать написанные карандашом имена и даты. Лица повторялись. Даже не вдаваясь в подробности, можно было проследить историю семьи, жившей когда-то в стенах этого дома.

Жилистая рука мужчины в цветной рубашке обнимает покатые женские плечи, женщина склонила голову набок и улыбается. Конечно, это молодая пара, они любят друг друга. Это видно по их глазам, по счастливым глазам.

Дом, наверное, срублен перед войной крепкими руками хозяина. Он думал прожить здесь долгую жизнь, вырастить детей, нянчиться с внуками. После сенокоса за стол садилась большая семья, молодой мужчина уже стал дедом. Вот он легонько касается ложкой лба внука: не лезь поперёк батьки в чугунок за кашей. Все дружно смеются.

Нет, Айша ошиблась. На обороте снимка размашистым почерком выцветшая старая надпись: «Куковенко Павел Сергеевич, 1932 год». Год, когда проходила массовая «ликвидация кулачества как класса». Расстрелян или сослан на Соловки этот Куковенко? Уцелела ли семья, куда могла быть выслана как враждебный элемент? Потом в этот дом пришли те, кто выселил хозяев. Потом и они куда-то исчезли, бросили отобранный дом, который так и не стал им родным.

Интересно, когда обнищала эта деревня с пустыми глазницами окон, скособочившимися крышами и заросшими крапивой огородами? На дворе стоял июнь 1989 года.

А люди? Когда стали такими? Неужели все нормальные полегли в боях с фашистами в годы Второй мировой войны, а в деревне остались больные телом и душой? Жители, не привыкшие думать и работать, держали свои жилища в грязи. Из сельпо выходили с буханкой хлеба и бутылкой дешёвого пойла, если заканчивался самогон, который гнали с упоением и любовью. Пили из больших гранёных стаканов и с подозрением смотрели на чужаков, которые не употребляли сивуху и бормотуху. Как так?

Турки-месхетинцы не пили, потому что алкоголь был запрещен их предками строго и безоговорочно. И поэтому они угощали гостей чаем и сладостями. У них не принято было есть одному, дерзить старшим, осквернять рот грязными словами и бранью. Странные чужаки казались местным белыми воронами, прилетевшими неизвестно откуда со своими странными привычками.

– Что поделать, – вздыхали турки-месхетинцы.

– Хотят нами дыры залатать, чтоб мы здесь были рабочей скотиной, – один из них стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнули алюминиевые кружки с чаем.

– Талоны дали, чтоб закрыть нам рты, – выкрикнул с обидой чей-то голос.

– С талонами в магазин заходить страшно, смотрят, как на зверей.

Вскоре председатель колхоза, корявый мужичок в кепке, увещевал односельчан:

– Погорельцы они, остались без крова, пожалеть их надо. И они повернутся к нам лучшей стороной. Посмотрите на наши запущенные поля, работать некому. Радоваться надо, что подмога прибыла.

– Ну да, подмога, – хихикнул кто-то.

– Обидите кого из них, будете отвечать по закону, – погрозил кулаком собравшимся, – поняли меня или нет.

Пришлых взяли на работу.

Инженер-производственник, основатель торговой фирмы, Шахин стал работать на ферме. Председатель колхоза ткнул пальцем в заваленные навозом хлева:

– Убрать, вычистить. Задача ясна?

– Ясна, – ответил Шахин и взялся за лопату. Зачерпнул жидкое месиво и поздравил себя с началом трудовой деятельности на новом месте. Потянулись дни. В резиновых сапогах и телогрейке он месил навоз вместе с коровами с утра до вечера, приходил домой без сил и улыбался. Улыбался детям, рассказывал им разные небылицы о том, как можно увеличить надои молока. Айша с жалостью глядела на его впалые щёки и потускневшие глаза. Всего за несколько месяцев муж похудел и не казался больше добряком-толстячком, как в прежние времена. Дети рассказывали ему, как у них дела, подружились ли с кем-нибудь:

– Нет, с кем тут знакомиться, одни старики вокруг, – хмурился сын.

– Я с бабой Нюрой познакомилась, – хвалилась дочь.

По выходным они семьёй уходили в лес. Бродили между деревьями и выискивали грибы. Самой глазастой была Айгуль, она звонко смеялась и взмахивала руками, увидев рыжики, спрятавшиеся под мохнатой елью. Смех разносился далеко в лесу и застревал где-то в высоких макушках деревьев. Срезанные грибы они складывали в старую плетёную корзину, которую подарила баба Нюра Айгуль. Шахин следил за детьми, чтобы они не убегали далеко, заблудиться здесь можно было легко.

Ближе к обеду Айша расстилала на поляне дастархан и раскладывала нехитрую еду: чёрный хлеб и хрустящие огурцы. Огурцы брызгали соком, и они смеялись, на время забыв о страхе. После обеда Абиль ложился на спину и смотрел на облака, которые лениво двигались по небу, яркому и чистому. Он смотрел и вспоминал друзей, с которыми носился на улице с утра до вечера. С кем он будет учится в новой школе, возьмут ли они его в футбольную команду? Мысли прерывал голос отца, надо собираться домой. Дома сестрёнка с матерью чистили грибы и жарили их на ужин с картошкой. Грибы, жареные с картошкой, стали в доме основным блюдом после переезда из Узбекистана.

Айша возилась по дому и думала чаще всего об одном и том же: зимой дети не смогут учиться. Школа находилась в соседнем селе за несколько километров. Как туда добираться по снегу?

Зря Айша переживала. Зимы они не дождались.

Несмотря на предупреждение председателя колхоза, местные решили проучить приезжих, чтоб нос не задирали и не отказывались от угощения, не брезговали пить вместе с ними самогонку. Способ был обычный: пускали «петуха».

– Сейчас они попляшут у нас.

– Посмотрим на кадриль-компот без самогонки.

Они прошли к входной двери и продолжали тихо разговаривать:

– Петух славный будет.

– Жаркий, – поддакнул кто-то.

– Лей, не жалей.

– Где спички? Ну, это по-нашему, – засмеялся невидимый. – А теперь бегом отсюда, завтра досмотрим кино.

Айша услышала шорох и подошла к двери. Раздались голоса, потом смех:

– Плесни ещё, чтоб жарче было.

Она помчалась назад в комнату, разбудила мужа и детей. Стали спешно собираться.

Шахин показал детям на окно, раскрыл створки рамы и помог им спрыгнуть вниз. Убедившись, что они стоят на земле, передал им наспех собранные вещи. Задами, чуть ли не на цыпочках, прошли к своим знакомым – таким же туркам-месхетинцам, чтобы предупредить их о своём отъезде. До рассвета просидели у них, советуясь, что же делать дальше, если и здесь повторятся ферганские события.

– Будь что будет. Нам некуда ехать такой оравой, чем я буду кормить пятерых детей, да и денег нет у нас, – мрачно ответил хозяин дома. Женщины сидели молча, от страха даже не плакали.

На следующий день Шахин с семьёй тряслись в поезде, бежали прочь из Смоленска.

– Если вдруг что-то случится, обратитесь к моему другу, его зовут Лев Давыдович, он живёт в Сочи, – сказал им когда-то брат Айши, приехавший проститься перед отъездом в Канаду.

– Что может с нами случиться? – весело засмеялся Шахин. – Я родился здесь и вырос, это моя Родина.

– Всякое, – коротко ответил брат жены, огорчённый их недальновидностью. Так и не смог уговорить родственников поехать вместе с ним в Канаду.

Случилось. Бледные и потерянные, они опять бежали, опять спасались. Айша тряслась от страха, представив, что могла бы не проснуться и не услышать возню поджигателей.

В Сочи прибыли утром. Айша зашла в телефонную будку и стала набирать номер. От волнения палец дрожал и соскакивал с диска, она набирала повторно, крутила диск с цифрами и горячо шептала:

– О Аллах, сделай так, чтобы он ответил.

– Да, – раздалось в трубке.

Невысокого роста, полноватый мужчина прищурился, вглядываясь в них, потом поднял руку в приветствии. Айша бросилась к нему, обняла, как будто они знали друг друга тысячу лет, и заплакала. Горько и отчаянно.

– Ну хватит, живые все, это самое главное. Затопите Сочи в слезах, – утешал её Лев Давыдович.

– Простите, сама не знаю, чего разрыдалась.

– Радоваться надо, что встретились.

Дети потерянно смотрели на плачущую мать, никогда прежде она так не рыдала.

Лев Давыдович обнял детей за плечи:

– Устали в дороге. Сейчас поедем в гостиницу. В самую лучшую. «Жемчужина» называется, слышали?

– Нет, – замотали головами дети.

– Забронировал вам семейный номер с питанием. Сейчас быстро доберёмся, машина недалеко.

Они ехали по извилистым дорогам и с интересом разглядывали город. Абиль прилип к окну так сильно, что нос расплющился.

– Ой, что это за деревья? – воскликнула Айгуль.

– Пальмы.

– Море! – подпрыгнул на месте Абиль, оторвавшись от стекла.

– Насмотритесь, ещё надоест, – засмеялся Лев Давыдович, наблюдая за дорогой.

«Жемчужина» сразила их наповал. Один Шахин ничему не удивлялся, он тревожно думал о чём-то, вытирая пот со лба.

– Не переживайте, платить вам за гостиницу не надо. Ваш родственник обо всём позаботился, – обратился к нему Лев Давыдович и поднялся с ними вместе на одиннадцатый этаж. Осмотрел просторный номер и остался доволен:

– Отдыхайте, набирайтесь сил. Надо отвлечься от пережитого, постарайтесь успокоиться. Завтра с утра взрослых прошу ко мне в офис, а детьми займётся моя помощница.

Проводив Льва Давыдовича, они спустились вниз, чтобы пообедать.

– Ого, – сказала Айша, увидев огромные тарелки в руках официанта, и взяла в руки столовые приборы.

– Так? – спросили дети, неловко пытаясь отрезать кусочек мяса. Шахин засмеялся и разрядил обстановку:

– Не давите сильно на нож, тарелка расколется пополам.

Все дружно рассмеялись. Первый раз за последний год, наполненный тяжелыми событиями и переездами, они смеялись как в прежние времена, весело и беззаботно. Всего-то дел – научиться правильно кушать, было бы что, а уж с ножами и вилками они справятся.

Вкусно. Всё было вкусно. Суп, который назывался харчо, кусочки мяса на палочках, похожие на шашлык из молодого барашка, и компот из фруктов.

Сытые и довольные, они медленно гуляли по набережной вдоль моря. Абиль крутился волчком возле родителей и ныл, просился окунуться в воду.

– А можно завтра на пляж? – теребил он то мать, то отца.

– Можно, накупаетесь вдоволь, – смеялись родители, – вода ещё тёплая.

Для детей наступили весёлые дни, а взрослые каждое утро уходили в офис и возвращались после обеда, усталые и вымотанные, без сил и настроения.

Они штудировали вопросы эмиграции. Лев Давыдович в первый день сказал им:

– Мне легче помочь вам обустроиться в Сочи, но здесь вы опять окажетесь в тяжёлом положении. Местная власть недовольна, что месхетинские турки переезжают в Краснодарский край, а не остаются в тех местах, где им предписано жить. Даже номерные знаки автомобильные придумали с буквами «ЗКК» – меченые, словно кресты на стене вашего дома. Препятствуют в получении документов, не разрешают получать детям среднее образование, не говоря уже о высшем. Поэтому вам лучше бы настроиться на отъезд, как советует ваш брат. Он не видит другого выхода.

Лев Давыдович разложил на столе газеты:

– Я собрал статьи о ферганской резне и нынешнем положении месхетинских турок в Краснодарском крае. Эти данные советую выучить наизусть и добавить к ним рассказ, что случилось с вашей семьей в Кувасае и в Смоленской области. Вы должны быть готовы ответить на вопросы, кто вы, откуда ваши корни и какое положение сейчас у людей вашей национальности. Будьте внимательны к датам, запомните хронологию событий.

Дома Айша читала вслух газетные статьи. Шахин и дети внимательно слушали её. Они никогда прежде не интересовались историей своего народа, да им это и не надо было. Отец немного рассказывал из того, о чём читала сейчас Айша: их вывезли откуда-то из Грузии в Среднюю Азию и Казахстан. Дед разыскал свою семью уже после войны в Узбекистане, и именно в среднеазиатских республиках турок-ахыска стали называть месхетинцами. Когда в 1974 году им разрешили вернуться жить в прежние края, грузинские власти их попросту не впустили на свою территорию. В большинстве своем турки-месхетинцы оставались в Средней Азии до конца 80-х годов.

Дети съёжились. Шахин постукивал костяшками пальцев по столу, как делал всегда, когда нервничал и хмурился. Далее Айша стала читать про разжигание национальной вражды. Это они уже знали: многие узбеки начали задиристо себя вести с людьми других национальностей:

– Русские – в Рязань, татары – в Казань. Так к 1989 году в Узбекистане начался подъём национализма.

Шахин успокоил жену, когда она как-то вернулась расстроенная с рынка. Ей продали одну пачку соли, хотя она просила десять:

– Только для узбеков, – засмеялся ей в лицо продавец.

И страшный июнь 1989 года тоже им всем запомнился. Абиль и Айгуль рвались на улицу, а их заставляли сидеть дома у соседей. Оказывается, начали происходить вещи пострашнее: узбекские ваххабиты сгоняли турок-месхетинцев в резервации, отнимали у них имущество, издевались над ними и убивали мужчин. Хвала Аллаху, у них только дом сожгли. А вывезли их не одних, 17 тысяч отправились в нечерноземные районы РСФСР. Позже ещё около 70 тысяч турок-месхетинцев, проживавших в других районах Узбекистана, также были вынуждены покинуть республику. Сухими словами автор статьи описывал всё, что случилось с ними в Кувасае. Все пригорюнились. Даже дети сидели смирно и не спрашивали ни о чём. Айша опять заплакала.

– Похоже, у тебя краники открылись в глазах: водичка течёт без остановки, – пошутил Шахин. – Смотри, родинка на щеке почти размылась.

Оба улыбнулись, вспомнив, как он напевал ей в молодости популярную песенку:

 
Я встретил девушку,
Полумесяцем бровь,
На щёчке родинка
И в глазах любовь.
 

Песню как будто написали про Айшу: чёрные брови полумесяцем, тёмная родинка на правой щеке и в глазах – любовь. Любовь к мужу, подаренную ей Аллахом.

На следующей встрече Лев Давыдович подвёл их к огромной карте мира, взял в руки указку и стал рассказывать о разных странах: их названия, численность, основной состав населения, климатические условия, процент мигрантов и сумму выплачиваемого пособия по безработице. В конце рассказа он обратил внимание на Германию, официально принимающую беженцев из Ферганской долины, турков-месхетинцев.

– Возможно, вам надо эмигрировать именно в Германию, – сказал он, заканчивая свой рассказ.

Иногда дети приходили вместе с родителями и слушали, о чём говорят взрослые. После обеда гуляли по городу и любовались морем, тёмно-синим до самого неба. Волны уплывали назад, потом приближались к берегу, как их тревожные мысли о неизвестном будущем и страшном прошлом, которое они не могли забыть.

– Мам, пап, вам не нравится в Сочи? Может быть, останемся жить здесь, я ещё дельфинов не видел и в горах не был, вон в тех!

– Сынок, город красивый, но мы должны уехать отсюда. Не задавай лишних вопросов, лучше запоминай, о чём рассказывает Лев Давыдович.

– Ладно, – согласился Абиль, жалея, что так и не увидит дельфинов.

Почти через месяц в офисе раздался звонок:

– Семье Курбановых выдали визу сроком на две недели. Они должны быть 9 июня в аэропорту Домодедово в 14.00, необходимые документы у руководителя группы.

Лев Давыдович задавал вопросы, записывал что-то в блокнот и довольно кивал.

Положив трубку, он поздравил Шахина и Айшу, ещё раз напомнил, чтоб проверили документы.

– Да, не берите много вещей, чтобы не вызвать подозрений у таможенников в Германии.

– У нас нет вещей, только сумка и детские рюкзаки.

– Отлично.

Они разволновались: какой будет дорога, неужели окажутся в безопасности и больше никуда не придётся бежать; но как жить в чужой стране? Они уедут навсегда и никогда не вернутся на родину, никогда…

Лев Давыдович попрощался с ними ещё вечером: передал привет от брата Айши, который хвалил их за правильное решение.

– Спасибо большое за всё, – искренне поблагодарили они.

– Детей берегите, особенно сына, хороший он у вас, в Европе не так всё просто.

Лев Давыдович встал из-за стола, показывая, что проводы закончились.

Глава 6. Германия. Лагерь беженцев

Айша остановилась, наткнувшись на хвост очереди. Длинной и серой. Безучастной и молчаливой, пугающей неизвестной многоликостью фигур, что раньше видели только по телевизору. Очередь двигалась шагами, мелкими и неторопливыми. Люди шагали друг за другом, как привязанные, и останавливались только перед охранниками. Здоровенные мужчины в форме равнодушно обыскивали стоящих перед ними и пропускали их в крутящиеся двери.

Абиль поднял голову и прочитал вывеску на английском языке: «Федеральное управление по делам миграции и беженцев». Об этом месте рассказывал им Лев Давыдович, здесь решится их судьба, как и судьба стоящих рядом людей: чернокожих, женщин в сари и с большими точками на лбу, тёмных мужчин с паклей на голове вместо волос, бледнолицых с русыми волосами и нескольких азиатов. Как будто весь мир послал сюда своих представителей, нет, не послал, изгнал. И стоят они с тревожными лицами, хоть и дошли, спаслись. Вот она, заветная дверь, за которой прекратятся их мучения и наконец-то они смогут спокойно дышать, есть, молиться и спать сладко и безмятежно, не вскакивая в страхе за жизнь посреди ночи в собственной кровати.

– Сим-сим, откройся, – прошептал про себя Абиль, приготовившись войти в пещеру, полную волшебства. Как будто услышав его, охранник повернул железный запор, и мальчик, широко открыв глаза, шагнул вперёд. Вместо пещеры увидел большую серую комнату с рядами стульев, на них сидели те же измученные люди, которые стояли в очереди на улице.

Абиль стал задыхаться от духоты и странных запахов, непривычных и раздражающих. Поднял голову и упёрся взглядом в бегущую строку с датой и временем: 7 ноября 1989 год. 12:00; вспомнил, что «день седьмого ноября – красный день календаря». День с мельканием чужих лиц и непривычных запахов, с отчаянным взглядом отца и слезами матери.

К нему подошёл отец и показал на свободное место рядом с матерью и сестрой. Стрелки часов двигались вперёд, а они сидели на месте, изредка в комнату с надписью WC, где по кафельному полу растекались жёлтые разводы и валялась груда скомканной туалетной бумаги.

Время от времени из двери напротив них выходила женщина с листочком в руках. Останавливалась посреди зала и зычно кричала, приглашая кого-то из очереди. И только на третий или четвёртый раз кто-нибудь поднимался с места и направлялся к ней, суетливо поправляя одежду и приглаживая на ходу волосы.

Так же суетливо стали одёргивать одежду на себе родители, когда услышали свою исковерканную неправильной зачиткой фамилию. Всех вместе завели в комнату, проверили паспорта, сняли отпечатки пальцев, забрали остальные документы со справками, сделали копии и вернули оригиналы. Потом каждого усадили по очереди перед камерой и сфотографировали: вспышка, еще раз вспышка и последняя вспышка. Каждая освещала их нахмуренные лица с плотно сжатыми губами, затравленным взглядом. В конце процедуры отцу вручили бумаги, заполненные мелким почерком. Длинные, похожие на простыни.

Лев Давыдович предупреждал, чтобы проверяли каждую букву в справке, полученной официально. Отец с матерью сверяли, правильно ли записаны их фамилии, дата и место рождения, национальность, это было особенно важно для последующей процедуры.

Отдельно получили лист с адресом, где им было предписано жить до принятия решения по их делу.

Поздно вечером, усталые и измученные, добрались до нужного места.

Невысокий мужчина открыл им дверь, показал на второй этаж и вяло произнёс сонным голосом:

– Welcome, – слово, которое звучало везде и было написано где только можно.

Так они вошли на территорию лагеря для лиц, ищущих убежища в Германии. После проверки документов им выделили три небольшие комнаты по соседству: родителям, Абилю и сестре. В каждой из них стояли обычные деревянные кровати, заправленные без единой морщинки, тумбочки у изголовья и шкафы для одежды. Просто и чисто. Утром в дверь к ним постучала служащая, та, которая оформила их документы. Приветливо улыбаясь, показала жестом, чтоб они последовали за ней. Остановилась и пригласила войти, обвела руками полки с кастрюлями, стол, стулья и повела их дальше. Они прошли по всей территории лагеря, осмотрели и вернулись к ней в кабинет. Перед каждым из них положила листочки и попросила написать год рождения, место и бывший адрес проживания.

– Где вы научились писать? – удивлённо приподняла брови.

– В школе – удивились теперь они на странный вопрос.

Первый день в лагере не принёс им особой радости, потому что ничего не понимали. Вскоре познакомились с другими жильцами, такими же беженцами, как и они. В лагере всем было трудно. На потерянных лицах застыло недоумение: почему им не доверяют, следят за ними, подглядывают и подслушивают. Даже одежда беженцев вызывала подозрение у социальных работников: вместо рваных лохмотьев – кожаные куртки и джинсы, добротная одежда и нижнее бельё.

Неожиданным местом испытания стала кухня, где готовили еду по очереди. Мусульмане пытались оттереть кастрюлю или сковородку до блеска, чтобы не осталось следов свинины после европейцев. Те, в свою очередь, тоже тёрли сковородки до дыр после «чёрных».

Индусы готовили еду толпой: смуглые женщины, закутанные в разноцветные сари и платки, шумно переговаривались у плиты. На гарнир всегда варили рис, к рису жарили курицу. Потом все садились за стол, брали руками рис, рвали крепкими зубами куриное мясо, запивали чаем острую приправу и расходились по комнатам. После них кухня плавала в запахах незнакомых трав, от которых долго болела голова и пропадал аппетит.

Айша готовила чаще всего супы, как дома в Кувасае. Ели и удивлялись, почему еда безвкусная? Варила по обычному рецепту: баранину, обжаренную в луке, томила на медленном огне, за двадцать минут до готовности добавляла картошку и в конце рассыпала сверху сочную зелень. Рецепт тот же, но получался обычный картофельный суп.

Следом шумной гурьбой влетали молдаване, занимали кухню и тоже бурчали:

– Как можно такое есть? Ни вкуса, ни цвета. Хорошо, хоть вино не хуже, чем у нас.

Незаметно выпивали вино из чайных чашек и прятали бутылки в тряпичную сумку с вещами.

Люди разных национальностей притирались друг к другу на маленькой кухне с казёнными сковородками и кастрюлями, ложками и чашками. Привыкали и терпели, потому что всё можно было перетерпеть, кроме неизвестности, которая держала их на крючке.

До получения положительного ответа из Управления беженцам не давали документов для работы, от которой многие прежде убегали. Сильные мужчины ждали разрешение годами, теряли хватку и смекалку, которая так пригодилась бы им в новой жизни. Они выгорали, становились вялыми и бледными, ленивыми и больными. Им казалось, без движения организм умирал, ум не хотел шевелиться, и мечта больше не будоражила душу в одинаково тусклых и унылых днях. Жили себе и жили, надевали на себя одежду, которую привозили беженцам в помощь из социальных центров, ели то, что выдавали на кухне. Раз в год – в мусульманский новый год – их заваливали свежей бараниной. Турки проводили худайё – жест милосердия по отношению к бедным беженцам.

Пожилого индуса, всегда мрачного и неподвижного, на котором вечно болтался оранжевый замызганный тюрбан, увезли в больницу. Женщины на кухне закатили глаза, показав на голову, когда Айша пыталась спросить у них, как чувствует себя заболевший.

– С ума сошёл, – сообщил родителям Абиль, узнав новость от детей.

– Абиль, помоги заполнить твою анкету, – подошла к нему старшая по лагерю. – Ты ведь разговариваешь на английском?

– Да, – кивнул он и посмотрел по сторонам, родителей не было видно, наверное, ушли на урок нидерландского языка.

Вспомнил, как она разговаривала с ними сразу после их приезда: провела в учебный кабинет и попросила написать свои имена и фамилии. Абиль бегло написал на английском и русском языках, родители – на русском.

– Вы умеете писать? Какое у вас образование?

– Высшее.

– А где вы учились? Напишите названия учебных заведений.

Сейчас она подвинула к нему вазу с конфетами:

– Угощайся. Как вы приехали в Германию? Из какой страны? Почему вы оттуда уехали? Ты ведь скучаешь по тем местам, где вырос? Дорога трудная и в грузовике трясло, да?

Она смотрела на него участливо, но ласковые нотки в голосе отдавали металлическим скрежетом, тихим и явным, как будто предупреждали: не верь, отвечай так, как учил отец, – правду. И серые глаза её сквозили таким же металлическим блеском, как будто синтетические зрачки были полны осколков льда.

– Мы жили в Ферганской долине, наш дом сожгли, прятались у соседей, потом переехали в Москву; прилетели на самолёте в Дюссельдорф. Спросите у моих родителей, они вам всё расскажут.

– Абиль, наш разговор – тайна, ты умеешь хранить секреты? Не надо рассказывать родителям, расстраивать их ещё раз. Ты молодец. Где выучил английский язык?

– В школе.

– Надеюсь, что ты так же отлично будешь разговаривать и на немецком.

Вечером он пересказал беседу родителям.

– Поздравляю, сын, ты первый прошёл интервью, хоть дежурная и нарушила закон! Допрашивать детей до совершеннолетия нельзя, но судиться не можем, бесправные мы везде, – вздохнул отец. Сестру не потревожили расспросами, видно, побоялись огласки.

У родителей же интервью было через полгода после случая с Абилем. Их допрашивали по отдельности в Дюссельдорфе, в Федеральном управлении по делам беженцев.

Шахин вошёл в кабинет вместе с социальным адвокатом, назначенным по закону его защитником.

В кабинете сидели три человека: мужчина задавал вопросы, секретарь всё записывала в протоколе; в тени сидела ещё одна женщина, она молчала и внимательно наблюдала за допрашиваемым. Вопросы задавались монотонным голосом вразброс.

– Когда прилетели в Дюссельдорф? Где ночевали в день приезда? Где находились до этого? Почему вы уехали из Узбекистана?

Следователь, а это был именно следователь, искал ложь, путал и ломал хронологию событий, выискивал такие детали, которые нельзя было придумать, сочинить на ходу:

– Назовите дни рождения жены и сына, когда состоялась ваша свадьба, соблюдали ли вы во время проведения свадьбы национальные обычаи, ваша должность, полное название должности и места последней работы.

Допрашиваемого гоняли по кругу, умело и расчётливо.

Шахин вспотел, отвечая на вопросы. Попросил стакан воды, отпил и сел прямо. Он вспомнил, как учил Абиля, когда они ловили крупную форель в горной реке Кувасая:

– Мы должны измотать рыбину, чтоб она не сорвалась с крючка: веди её вниз по течению, когда устанет, подсекай и тащи из воды.

Обессиленную рыбу вытаскивали и бросали на берег. Она открывала рот и жадно ловила воздух тёмными жабрами. Солнце играло на разноцветной чешуе, Абиль радовался и пытался потрогать её.

Сейчас на допросе следователь подцепил Шахина на крючок и вёл по течению, как рыбу, изматывая вопросами.

Следующий вопрос перенёс его в Кувасай. Он увидел, как горит крыша дома, построенного его руками; густой дым валил из разбитых окон, в воздухе мелькали сотни обломков железных прутьев арматуры и кетменей, услышал крики озверелой толпы: «Ур! Ур! Ур! Шайтанлар! Убейте неверных!»

– Сколько человек участвовали в погроме, как они были одеты, что у них было в руках?

– Толпа с кетменями, много людей – и все незнакомые.

И вдруг, вспоминая момент, когда рухнула крыша дома, Шахин зарыдал. Неожиданно и громко. Рыдания сотрясали крупное тело, вырывались откуда-то изнутри, хрипло и протяжно.

В кабинете наступила тишина. Никто не осмелился остановить взрослого мужчину, плачущего навзрыд.

Наверное, следователь хотел добить его последним вопросом. Но случилось странное: Шахин вместе с рыданиями скинул боль, ему стало легко, когда он рассказал всё этим людям. Ни до, ни после он не мог признаться в своём страхе никому, особенно жене и детям, чтоб не испугать их и не раздавить грузом опасности. Взрослый седой мужчина плакал, как ребёнок, и ему не было стыдно.

В полной тишине адвокат указал на неправильную запись дат в протоколе – обычную уловку, к которой прибегали следователи, чтоб дать отрицательный ответ просителю убежища, расписались и вышли из кабинета.