Текст книги "Греческий огонь"

Автор книги: Никос Зервас

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Глава 8. Дракон прорывает оболочку

Ужин был очень весел, все лица, мелькавшие перед тройными подсвечниками, цветами, конспектами и бутылками, были озарены самым непринуждённым довольством.

Н. В. Гоголь. Мёртвые души

Весело было в Волынском. Отмечали какой-то иностранный праздник, Ханукаин приказал всем позабыть на несколько часов о работе.

Велено было явиться в масках, и Царицын нацепил того самого медвежонка, в котором ещё недавно ходил в партизанские рейды с другими выжигателями. Жарили барбекю, дурачились на снегу, роняя варежки. Среди деревьев шумела фейерверками, шипела и сверкала трёхметровая праздничная инсталляция – ярко-розовая огненная звезда с мохнатыми лапками, похожими на оленьи рога. Было шумно, апельсины мелькали, как теннисные мячики, ныряли в сугробы, пробивая наст.

Ваня и Василиса почти не общались, они старались даже взглядами не встречаться: слишком уж вспыхивали щёки

Алисы, и слишком нервничал, перехватывая взгляды, волшебник Рябиновский. Уже стемнело, Царицын был в лёгком хмелю от счастья. Многие бегали по нужде за кусты, к забору (кому захочется возвращаться в корпус?), вот и он забрёл в какие-то ёлочки. И вдруг увидел за седыми кустами приближающуюся к нему горбатую тень. Это была бабка Пелагея. Пелагея подошла вплотную к Ивану и спросила писклявым голосом Петруши Тихогромова:

– Не узнал меня, а, Ванюша?

Царицын схватил его за плечи, потащил глубже в кусты.

– Ты что? С ума сошёл? Вмиг вычислят!

– Поговорить надо, Ваня.

– О чём?

– Мы же друзья, Ванюша, – тихо и твёрдо произнёс Тихогромов. – Только друг может сказать тебе правду. Посмотри, сколько ты дров наломал. Из училища решил уйти, совсем с головой пло-

хо? А всё знаешь отчего? Заврался ты, Ваня.

– Что?!

– Ты опять с этой девочкой, с дочкой президента, – вздохнул Петруша.

Он с болью смотрел в самую глубину Ваниных глаз. Ваня взгляда не выдержал.

– Ты же не любишь её, – продолжал Тихогромов. – Ты просто хочешь её использовать, так? Для пользы дела?

– Да что ты бредишь?! – Царицын зачем-то отступил на шаг, словно Громыч наседал на него с кулаками. – Что ты несёшь? Как ты смеешь вообще?

– Не горячись, лучше послушай. Мы тут с ребятами стали выяснять, откуда вся гниль пошла. Помнишь, ты письма получал из разных городов, где ребята тебя поддерживают? Так вот. Мы проверили адреса, и выяснилось: письма фальшивые, брат. Никакого клуба «Ятвяг» нет в природе. И другие письма подписаны вымышленными именами. Кому-то понадобилось, чтобы ты возгордился, Вань.

– Что за ахинея. Кому понадобилось?!

– Тому, кто предложил тебе I дать интервью в газетах, а потом – деньги за роль в новогоднем концерте.

– Знаешь, я всё понял, – Царицын зло сжал кулаки. – Ты просто… завидуешь мне, Петенька.

– Да чему тут завидовать, брат? Тому, что ты научился плясать под чужую дудку?

– Что-то ты осмелел, Тихогромов, – глухо проговорил Иван. – Я гляжу, ты начал мне замечания делать. То я с девочками нечестно обхожусь, то движением неправильно руковожу. Может быть, ты вместо меня хочешь порулить выжигателями? Это и есть истинная причина твоей обеспокоенности?

– Я не завидую, я за тебя боюсь. Помнишь, когда мы были в Мерлине, ни за что нельзя было гордиться – потому что мы сразу теряли защиту от колдовства. А теперь загордились так, что хоть плачь. Нужно срочно каяться.

– В чём каяться-то? – угрюмо спросил Иван.

– В том, что ставишь себя выше остальных. Разрешаешь себе больше, чем позволяет совесть.

– Да не каяться надо, а дело делать! – сощурился Царицын. – Надоели эти разговоры сопливые про совесть и всё такое. Надо работать! А то все только каются вокруг, а никто кроме меня почему-то не взялся поднять молодёжное движение. А я взялся. И я буду этот воз тащить, пока не лягу. Потому что я Родину ещё люблю и ради неё на всё готов, понял?

– Себя ты любишь, а не Родину…

– Не зли меня, Петя. Это оскорбление, понимаешь?

– Вот я и говорю: себя любишь, а не Россию.

– Что ты гонишь, Петенька? Да я собой жертвую, на медяки размениваюсь ради страны, иду на жертвы, на грехи… Ради неё, ради России!

– Даже ради России обманывать девочку подло, – отрезал Петруша.

– То есть… я – подлец?

– Ты никогда раньше им не был, но теперь ты поступаешь подло.

– А знаешь что? – вдруг произнёс Царицын с недоброй улыбочкой – Да пошёл ты…

– Ну и пойду. А ты бы лучше на исповедь пошёл, Ваня! А то совсем без духовной защиты останешься! Тобой играть будут, как куколкой… Уже играют.

– Отвали!

Царицын круто повернулся и, стиснув зубы, быстро зашагал туда, где плясали весёлые огни и пахло жареным мясом. Ныло под сердцем, ныло. Иван подошёл к жаровне и положил себе в тарелку большой дымяшийся кусок мяса.

В глубине души Ваня понимал, что никакая не зависть привела к нему друга Тихогромыча, что Петя действительно переживает за Ваню. Ведь вернее и надёжнее у Царицына друга не было. Сколько пережили вместе, сколько раз проверили они свою дружбу в серьёзных передрягах. Но что-то непонятное происходило с душой. Она будто оглохла, она не хотела правды, боялась её. Вот и сейчас: кольнула совесть да и откатилась далеко, под рёбра, чтобы не мешать умной Ваниной голове думать думу. А дума такая: не понимают они, ни Петя, ни генерал Еропкин, что он, Ваня, совсем даже не себя любит, он Россию любит. Не понимают. Но это уж их проблемы…

Глядя в прорези маски, Сарра Цельс не верила своим глазам. Красивый белокурый юноша, стоявший возле жаровни в горделивой позе, был не прежний Царицын, но совсем другой, ручной мальчик. Сарра радовалась: внутренний дракон уже вырос там, внутри этого мальчишеского тела, и теперь из глаз Царицына смотрело, блистая очами, новое существо, жаждущее славы, почестей, власти, незабываемых страстей и чудес.

– Я тоже любуюсь им, – проговорил из-под тигровой маски высокий гость, подступивший сзади. – Существо, ощущающее себя выше и лучше себе подобных. Что делать, такова природа драконов. Они всегда считали и считают себя древнее и лучше людей.

– Имеют право, гроссмайстер. Драконы появились гораздо раньше Адама… – усмехнулась Сарра. – Хорошо, что мы научились их приручать.

– Великолепное сочетание: лицо русского царевича и взгляд дракона, – сказал Колфер Фост, присаживаясь в кресло, подставленное ловким стюартом. – И не важно, о чём болтает гордый пацан. Пусть он болтает о великой России – своей гордостью он работает против неё. А ведь какой был крепкий… Знаете, Сарра, мне кажется, на примере этого мальчика мы неожиданно открыли новую формулу взлома.

– Да, гроссмайстер. Я думаю об этом уже несколько ночей. Новый рецепт разрушения русской защиты.

Гроссмайстер Фост прикрыл веки, размышляя. Потом, не раскрывая глаз, произнёс:

– Давайте вспомним, как это было. Мы подцепили мальчишку на крючок превозношения. Сначала, помнится, мы рассчитывали, что ему понравится быть маленьким фюрером. Командовать такими же юными подонками, как он сам…

– Да, гроссмайстер, – кивнула Сарра. – Мы собирались профинансировать молодёжную неофашистскую организацию. К сожалению, тупой мальчишка подчинился приказу своего генерала и отказался возглавить подростковое движение. Что делать, у русских в крови сидит раболепие. Пришлось выбирать другую наживку.

– Да, вы подключили других демонов и зашли с другой стороны. Вы рассчитывали, что мальчишка сойдёт с ума от гордости, если познакомится с дочкой самого президента. Это было непросто, но вы устроили это знакомство…

– Вы правы, господин Фост. Однако сложнее было удержать мальчика на крючке. У пацана не вовремя взыграла совесть, и он признался девочке, что его чувства к ней неискренни.

– Маленький идиот. Впрочем, для русского такое безрассудство вполне нормально, – Фост нацепил на вилку кусочек форели. – Итак, он вторично соскочил с крючка. И тогда вы сделали третью попытку.

– Именно так, гроссмайстер. Мы расшевелили в нём жажду славы. Ему понравилось быть знаменитым гаврошем, легендарным хулиганом патриотической окраски. Он стал мечтать о том, чтобы вся страна узнала, что именно он, Ванюшка Царицын, и есть тот загадочный Царевич, о котором визжат газеты. И вот в один прекрасный день мы напугали его тем, что место Царевича может занять другой. И вот он здесь, наш маленький Царевич. Играет извечную русскую роль.

– Роль дурака, – проговорил Фост, пережёвывая тончайший лепесток форели.

– Ритуального дурака, – усмехнулась Цельс.

Часть вторая

Глава 1. Злой город

А вот болотина, Звериный лес.

И снова узкие дороги скрещены,

– О, эти русские Распутья вещие!

Взгляну на ворона – И в тот же миг

Пойду не в сторону, а напрямик…

Николай Рубцов

Новый год, как чума, наступал на Москву. Казалось, невиданный всероссийский пир готовился жителями: тёмные косяки людей с глазами на выкате, с лихорадочными пятнами на лицах двигались, давя друг друга, на земле и под землёй, заполняя магазины. Глядя на лица москвичей, Петруша удивлялся. Казалось, что они движутся не по своей воле, будто кто неведомый, незримый, но властный, гонит их за мандаринами, петардами, водкой и колбасой, как если бы неведомый завоеватель уже стоял где-нибудь в Тушино и требовал вместе с ключами от города закатить невиданное гуляние недели на две…

Мимо неказистого особнячка на площади Никитских ворот угрожающе, как лёд по весне, пёрло покупательское море – к Арбату, навстречу к Тверской и наискось к пассажам на Баррикадах. В домике было невесело. Петруша сидел У камина, перелистывая кадетский фотоальбом. Асенька, очень грустная, всё помалкивала, только время от времени принималась за какую-нибудь работу. То пыль протрёт, то начнёт кастрюлю драить.

– Ася, ну, пожалуйста, улыбнись, – просил Петя.

– Не могу… – прячет взгляд. – Давай я лучше тебе подворотничок постираю. Хочешь?

Ася видела, как переживает Петя за друга. Вида не показывает, а у самого одна дума: как там Ваня? Пока Ася лежала в больнице, Ваня к ней ни разу не пришёл. А Петя приходил три раза и три раза приносил ей цветы. Асе сейчас и вспоминать стыдно, что она себе нафантазировала, тогда, на Кремлёвском балу. Ваня в неё влюбился, она избранница самого Ивана Царицына! Сколько глупостей наделала, заставила переживать дорогих ей людей. До сих пор стыдно. Пришла к отцу Игорю, расплакалась. Всё ему рассказала. Он ей тогда пословицу русскую напомнил: «Не всё то золото, что блестит». Ася не глупая, поняла… А Петя, когда приходил к ней в больницу, всё время повторял: «Ты, Асенька, на Ваню не держи зла, ему сейчас очень трудно». Хороший он, Петя. Верный друг, каких поискать. Вот ведь везёт ему, этому Ваньке, даже друг у него и тот особенный. Только ценит ли он это? Они много говорили с Петей о жизни. Петя в Бога верит. Но тихо, не напоказ. У него есть батюшка, только никто об этом не знает. А с Асей он поделился. Ася чувствовала чутким своим сердцем, что она нравится Пете, она не раз уже ловила на себе тёплый Петин взгляд. Но Петя, конечно же, догадался, как страдала Ася от Ваниного невнимания. Он думает, что Асино сердце по-прежнему болит. А оно уже, слава Богу, отболело. Да, Ваня талантливый, яркий, непредсказуемый, баловень судьбы. А Петя – надёжный. Ася тихонечко из-под чёлки глянула на Петю. Он сидел, задумчиво листая какой-то старый журнал.

– «Городские волки» совсем обнаглели, – ругнулся с порога Паша Мозг. Потоптался в сенях, прошаркал поближе к огню. – Такую рекламу сегодня видел, просто хамство. Реклама водки под названием «Троица»! Актёр в образе Андрея Рублёва – пьяный, с кисточкой в руке. И слоган… прости Господи, знаете какой? «Водка Троица. Святой источник вдохновения».

Петруша ничего не сказал, только глаза опустил.

– Чувствуют свою безнаказанность, – вздохнул Ярослав Телепайло, в задумчивости растягивая резинку любимой рогатки. – Эх, жаль, Иван пропал. А то бы мы им ответили по-нашему, по-кадетски.

– Сегодня Жора принёс книжку, – тихо сказала Ася. – Писателя зовут Эразм Пандорин. Вот Петруша говорит, что это новый псевдоним Сахарского, там столько хульных слов про наших святых. Про царевича Димитрия, например.

– Погоди, – кадет Лобанов удивлённо сдвинул брови. – Царевич Димитрий – это же совсем маленький мальчик, которого зарезали в Угличе триста лет назад!

– Ему молятся, чтобы детки не болели, – кивнула Ася.

– Да что ж они на ребёнка-то буханку крошат?! – воскликнул Паша. – Он-то им почему мешает?

– Мешает, Паша, – промолвил наконец Тихогромов. – Понимаешь, им нельзя оставить в нашей истории ничего святого. Они хотят доказать, что все русские – сплошь рабы, скоты и пьянь. А маленький мученик Димитрий после смерти оставил нетленные мощи, от которых перед всем народом на Лобном месте исцелился слепой человек. Им этот факт как нож в горле.

– «Царевич сгнил, остались одни кости… – шёпотом прочитал Мозг, раскрыв детскую книжку Эразма Пандорина на заложенной странице. – Привезли падаль, невесть откуда взятую… Калек заготовили, один слепой – коснется гроба и прозреет»…

– Господи помилуй, – Ася отвернулась, перекрестилась.

– Почему они так любят всякую мерзость и падаль? – Мозг отбросил книжку. – Чтобы вообще ничего чистого, доброго не осталось?

– Потому что они – нечисть, – спокойно ответил Петруша. – А чистота им глаза режет. Она их обличает…

Он неуклюже поднялся с дивана и подошёл к окну. Над площадью Никитских ворот светилось рекламное панно. Слева – огромная бутылка характерной формы, на этикетке пылало:

«Водка. Пол-литра. Чисто-конкретно».

Сбоку, словно вытравленные кислотой по металлу, чернели слова:

 
Умом Россию не понять,
Аршином общим не измерить…
У ней особенная стать:
Пол-литрой надо измерять!
 

А рядышком с водочной рекламой, по правую руку – взмывала к небу, будто белая межконтинентальная ракета… колокольня Ивана Великого. Золотой боеголовкой горел купол. Ася подошла и стала рядом.

– Петенька, – сказала тихо, – ты не переживай, Иван вернётся.

– Вернётся, – глухо повторил Петя и со вздохом добавил: – он далеко зашёл, понимаешь? Как нам теперь его возвращать?

Ася помолчала немного, что-то напряжённо соображая. Взглянула радостно:

– Я придумала! Нам всем надо на молитву вставать. Как на вахту, понимаешь? Тебе, мне, Ставрику, Кассе, Наде Еропкиной, дедушке её, Пашке, Ярославу. Мне отец Игорь говорил, что есть такая молитва по соглашению. Все в одно время встаём на молитву, лучше вечером, перед сном. По часам. Минута в минуту. И просим: «Господи, вразуми Царевича!»

– Эх, хорошо бы ещё и Телегина подключить, – оживился Петя. – Телегин, он такой, он всё может…

– Давай и Телегина!

– Где его искать-то, Асенька? Телегин из Москвы уехал, он теперь где-то рядом с Оптиной пустынью живёт, в Козельске что-ли.

– Давай, сгоняем туда на денёк, – весело предложила Ася.

– Асенька, какая же ты хорошая!..

Генерал впился глазами в экран. В этот момент мимо него решительно прошлёпали пушистые домашние тапочки. «Тапочки» протянули руку к пульту, и телевизор погас прямо перед носом генерала.

– Надежда, – сурово сдвинул брови генерал, – что ты себе позволяешь?

– Дедушка, – Надя была настроена воинственно, – ты забыл? Забыл, да? Посмотри на часы. Нам же за Ваньку молиться надо!

Дед недовольно закряхтел:

– Высечь бы его как Сидорову козу, а не молиться…

– Как ты можешь так говорить, дедушка! Мы же договорились. Ой, надо остальным напомнить, – она защёлкала кнопками телефона.

– Ярослав! Это Надя Еропкина. Помнишь? Молодец, Ярослав! Я в тебя всегда верила…

– Паша? Кадет Павел Лобанов? Это Еропкина. Чтобы через минуту стоял на молитве. А то, как мой дедушка, зазеваешься.

– Надежда! – прикрикнул генерал. – Отставить!

Вздохнул, грузно поднялся. Надя подлетела к нему лёгкой птичкой, встала рядышком. На часах пробило девять вечера.

– Просим Тебя, Господи, вразуми раба Твоего, Ивана!

Ярослав Телепайло тащил с почты тяжёлую посылку. Мама к Новому году прислала. Ровно в девять он поставил посылку посреди тротуара в снег, размял онемевшую от тяжести спину. Перекрестился.

– Прошу Тебя, Господи, вразуми раба Твоего Ивана…

Его толкнули. Потом ещё раз. Потом обозвали смачно и с удовольствием. Ярослав стоял как влитой.

Паша Лобанов кормил приблудившуюся во дворе училища собаку. Он кидал ей кусочки подсохшей колбасы. А тут Еропкина – по мобильнику: «Чтобы через минуту…».

Паша Мозг метнулся к казарме, но, чувствуя, что не успевает, прыгнул с разбега в ёлки. Собака, не будь дура, за ним. Она облизывалась и преданно смотрела в глаза кадету. Ждала. «Прошу Тебя, Господи…» Собака терпеливо ждала.

Ставрик и Касси ехали в такси по ночной Москве. Отец водил их в театр и теперь вёз в гостиницу. Ставрик лизал мороженое (пятое за вечер), а Касси посматривала в щёлочку морозного окна. Они так хотели встретить в Москве Новый год, и вот уже совсем скоро…

У них есть приглашение даже на новогоднее шоу на Красной площади.

Вдруг Ставрик больно пихнул в бок сестру. Та мгновенно дала сдачи. Ставрик показал на свои часы. Касси в ужасе вытаращила чёрные бездонные глазища.

– Кирие, синэтисэ тон дуло Су Иоанни![1]1
  Господи, вразуми раба Твоего Ивана.


[Закрыть]

Водитель с опаской посмотрел на отца, сидящего рядом.

– Ничего страшного, – успокоил шофёра отец, – дети молятся…

К Новому году Эрнест Кунц завершил съёмку многосерийного фильма о Пушкине под общим названием «Гениальная мартышка». Первая серия начиналась сенсационно, голос за кадром утверждал:

– Доказано, что арапа Петра Великого не существовало. Точнее, не существовало человека с таким именем. Ганнибалом звали… человекообразную обезьяну, привезённую русскому Императору из Абиссинии.

Фильм наделал много шума, появились значки и майки с Пушкиным в новом звероподобном имидже. В культовом журнале «Пись» начали публиковать серию комиксов про Пушкина-обезьянку под названием «Прогулки с Мартышкиным». Примерно в то же время появилась реклама водки «Суворов» на Основном телеканале:

Суворов был старенький, а жена у него была красавица. Жена часто изменяла Суворову, и он очень злился. Разгневается, бывало, вскочит в одной рубашке на коня, выхватит саблю, поднимет по тревоге любимых гренадёров – и пойдёт в атаку на кого Бог пошлёт. Так и польское восстание подавил, под горячую руку, не разобравшись. А потом, когда разобрался, загрустил. «Подайте мне, – говорит, – беленькой». Выпил и полегчало.

Над улицами Москвы затрепыхались растяжки в цветах имперского триколора:

ВОДКА «СУВОРОВ» – НАУКА ПОБЕЖДАТЬ НЕПРИЯТНОСТИ

Уроцкий очень гордился этой находкой.

– Отлично, – говорил он, раскачиваясь на стуле. – Итак, Пушкина и Суворова в расход пустили. Кто там следующий по списку?

От Лебедзинского ему передали ещё один розовый конверт, в котором было продолжение расстрельного списка. За каждое имя банкир предлагал втрое больше. Из конверта вывались на стол какие-то карточки. Уроцкий догадался: это портреты тех, кого надо убрать. Рука потянулась и – отдёрнулась. Это были маленькие иконки.

– М-да-а-а…. – протянул Уроцкий. – Если уж эти опоры удастся подрубить… грохнет нехило. Вся их Россия завалится к пресловутой матери.

Уроцкий поднёс к свету первую попавшуюся. Бледный лик мальчика, почти подростка, с золотым нимбом. Смиренно сложены на груди руки. «Царевич Димитрий» – с трудом прочитал Артемий славянскую вязь. Ну конечно, он хорошо знал историю. Он знал, что царевич Димитрий – сын Ивана Грозного и Марии Фёдоровны, что она из рода Нагих, что Углич был назначен ей с сыном в удел самим царём, и что после смерти Ивана Грозного царевич был отправлен туда с матерью и родственниками. И о спорах богословов и историков знал. Есть за что зацепиться, с этим отроком у него проблем не будет. Надо ехать в Углич! И прямо оттуда, так сказать, с места события, сделать программу. Приличные деньги и без особого труда. Это вам не Суворов, это вам не на пороховой бочке сидеть. И ждать изощрённых кадетских подлянок. Смиренный отрок, кто за тебя вступится? Да и колдунья-домохранительница своё дело знает.

Действительно, затравленный отмороженными подростками, журналист Уроцкий первое время в страхе прислушивался к тишине: никто не звонил ему на мобильный телефон, не взрывал петарды под окнами, не обстреливал конфетами из рогатки. Жестокие малолетние палачи, терроризировавшие Уроцкого несколько дней кряду, отступились. Прошла неделя – тишина. Он жался по углам своего огромного дома, не выпускал из рук мобильного телефона и каждый раз вздрагивал, когда ветка стучала в панорамное окно спальни. Он велел спилить проклятое дерево.

Ведьма-телохранитель, поселившаяся во дворе, на берегу пруда, в синем комфортном трейлере, почти не показывалась на глаза: раза два только видел Уроцкий, как колдунья в сером пальто и чёрной шляпе прохаживалась вдоль забора, царапая по кирпичу, оставляя какие-то знаки.

Чудесная женщина, она и правда защищала его от скинхедов. Какое благо! Под такой защитой можно ещё потешить себя весёленькими взрывами. У подрывника Артемия Уроцкого есть ещё порох в пороховницах. Как жахнет! Этой долбанной России со всеми её патриотами мало не покажется. Надо ехать в Углич. Завтра же! А сейчас спать. Он на цыпочках прошёл мимо спальни жены. В гостиной у него есть любимый диван с мягкими замшевыми подушками. Артемий любит этот диван и эти подушки. Он с удовольствием вытянул своё уставшее от дневных попечений тело и мгновенно заснул. А среди ночи…Он не закричал, он в ужасе затаился. У дивана кто-то стоял. Артемий не видел ночного гостя, но чувствовал его. Последнее время эти отмороженные кадеты научили его быть осторожным.

– Не надо ехать в Углич, не надо… – услышал Уроцкий совсем тихий и совсем не агрессивный, а просящий подростковый голосок.

Жутью заскулила душа. Кто мог знать, что он собрался в Углич? Ведь он никому не успел об этом сообщить.

– Кто здесь? – выдохнул хрипло.

– Царевич – прошелестел голосок. – Кто?!

И совсем тихо, почти шёпотом:

– Царевич Димитрий…

И будто поступь лёгкая по ковру, к двери.

До утра Артемий боялся пошевелиться. А к утру понял: ему здесь жить не дадут. Никакая колдунья во дворе, оснащённая по последнему слову магической техники, не защитит его от этих скинхедов. Если он останется, то просто сойдёт с ума и закончит свои дела в окружении лучших европейских психиатров. «На острова, – решил он, – и как можно скорее…» Вскоре Уроцкий позвонил Сарре и сообщил, что разрывает контракт, платит Лебедзинскому неустойку и уезжает на острова.

– Вы не можете так просто соскочить! – шипела Сарра.

– Могу, Сарра, могу. Я всё решил окончательно. Мне опять угрожали, меня предупредили, если я… – голос Артемия задрожал.

– Кто угрожал вам? – насторожилась Сарра.

– Царевич… Связь прервалась.

– Проклятый мальчишка! Это опять он, опять Царевич! Она завертелась по объекту «М», засуетилась.

– Вызывайте даймонов! Подростка надо возвращать! Вы понимаете, что сделает господин Бха Цха, если узнает? Ведь он был наш, совсем наш.

– Никто, кроме Царицына, не мог. Остальные – тупые, только выполнять его задумки могут. Значит, он не вполне наш… – заламывала руки Сарра.

– Уверяю вас, Царицын – под контролем. У него нет никакой русской защиты, – убеждала ведьма. – Хотите докажу? Вот смотрите… Через полчаса он с высунутым языком прибежит, ну скажем… в магазин Буре на Кузнецком мосту. Чтобы купить себе новые часы.

– Давайте проверим, – охотно согласилась Сарра. Надо отдать должное Ивану Царицыну. Он оказался на

Кузнецком мосту ровно через тридцать пять минут после того, как в его голову впервые пришла мысль поскорее заменить громоздкий и несуразный хронограф с дарственной надписью ФСБ – на более современную и дорогую модель.

– Хвала Принципалу, Ванька ещё наш, – выдохнула Сарра с облегчением. – Одного не пойму… Кто же тогда вывел из игры негодяя Уроцкого?

* * *

От Козельска по пустынной бетонке в сторону Оптиной пустыни шли двое: широкоплечий мальчик в кадетской шинели и меховой шапке, надвинутой почти на глаза, чтобы было тепло, и девочка в отороченной дешёвым мехом курточке, закутанная в клетчатый шарф. Петя и Ася спешили, боясь опоздать к Всенощной.

Храм дохнул на них ласковым теплом. Они остановились недалеко от выхода, и Петя стал вглядываться в лица молящихся: вдруг Телегин…Он ведь верующий, не может он, живя где-то рядом с Оптиной, не приходить сюда на службу. Но Телегина не было.

После службы ручейки прихожан растеклись по храму тоненькими струйками. К каждому священнику – своя. Из алтаря вышел небольшого роста худой пожилой священник, намётка на клобуке разметалась крыльями от его неожиданно стремительной походки. Он встал у аналоя справа от алтаря, рядом с Казанской иконой, утопающей в огоньках свечей.

– Старец Илья, старец Илья… – прошелестело вокруг, и, казалось, уже слаженное течение ручейков заволновалось, перепуталось, кое-где даже пошло вспять. К старцу ринулись со всех сторон. Он немного подождал, пока угомонятся разволновавшиеся прихожане, и лёгким кивком головы пригласил первого. Петя почему-то почувствовал, что им надо непременно поговорить именно с этим старцем.

– Подождём, – шепнул он Асе. – На улице перехватим. Старец вышел, когда уже на Оптину опрокинулись холодные, промороженные звёзды.

Рядом с ним шла крупная женщина в пуховом платке и потрёпанном старомодном пальто с облезлой чернобуркой. Рядом с ней старец казался подростком. Женщина возвышалась над ним и что-то громко говорила. Голос грубый, слегка осипший:

– Нет, почему? Почему, я спрашиваю, куда ваш Бог смотрит, если невиновные страдают?

Старец женщину не перебивал. Шёл неспешно, опустив голову, слушал.

Петя и Ася направились было навстречу старцу, но остановились в нерешительности. Как-то нехорошо перебивать беседу. Но старец вдруг поднял на них глаза и махнул им рукой. Женщина, не обращая на них внимания, продолжала:

– Мне говорят, в церковь сходи. Ну, пришла, дальше что? Ноги по морозу била, а толку? В милиции отмахиваются и здесь не лучше. Одно только и слышу: молись. Да пока я молюсь, они хорошего человека в гроб загонят.

– Батюшка, – робко начал Петя, виновато взглянув на женщину. – Простите, нам помощь ваша нужна.

– Что случилось? – старец легонько потянул к себе Петю за рукав кадетской шинели, – Говори, говори, не стесняйся.

– Мы человека ищем, хорошего. Он уехал из Москвы, где-то здесь живёт. Где – мы не знаем. Его зовут Виктором Петровичем, подполковник Телегин, может, знаете?

Три широких шага – и женщина уже стояла перед Петей нос к носу.

– Телегин, говоришь? Ну, дела! Я как раз насчёт него тут. А вы чьи будете? Из Москвы? Выручать его приехали?

– Вот видишь, Валентина, – улыбнулся старец, – а говоришь, молиться без толку. Уже и помощь подполковнику подоспела из Москвы…

– Ну дела, – только и повторяла Валентина.

Всё рассказали ребята старцу. И про чудеса храбрости Телегина, и про мерзопакостный Мерлин, и про захват школы на Таганке, и опять про Телегина, и – про Ваню.

Петя торопился. Он боялся, что старцу холодно, ряса-то у него так себе, тоненькая. А на душе столько всего было невысказанного. Ася тоже нет-нет да и вставляла словечко:

– Петя, про Уроцкого скажи… и вообще про городских волков.

– Батюшка, у Вани отец при смерти, в коме, он очень переживает. – Шоу, батюшка, новогоднее шоу завтра. Ваня на репетиции с утра до вечера. Не будет добра от этого шоу… Только Валентина молчала, замерев среди сугробов эдакой большой снежной бабой. И вдруг Ася тоненько ойкнула и вскинула на Петю испуганные глаза:

– Девять! Без одной минуты!

– Отец Илья, у нас молитва, мы договорились с ребятами, с генералом Еропкиным. В девять…

– Вот и хорошо, вот и помолимся вместе, – старец вскинул руку с крестным знамением, поднял глаза к звёздному ночному небу. Потом вдруг резко развернулся к растеряно стоящей Валентине.

– А ну крестись! Что стоишь, руки опустила? Валентина испуганно глянула из-под платка.

– Что говорить-то?

– Говори: «Помоги, Господи! Всем помоги: и Ивану, и отцу его, и подполковнику Телегину».

Валентина стала прилежно называть имена.

– А Василию, сыну моему, можно? – спросила тихо.

– Нужно, – вздохнул старец.

Отец Илья благословил монастырского водителя отвезти ребят в Дешовки на постой к Валентине.

– Утро вечера мудренее, завтра решим что к чему. Тихо, стараясь не будить Василия, вошли в нетопленый убогий дом. Валентина Дешовкина бросилась было напоить гостей чаем, но на полке было хоть шаром покати. Вася, конечно же, проснулся, прислушивался было, понял, что мать трезвая, поняв, крикнул из-за занавески:

– У меня заварка есть, припрятана. И банка тушёнки, Телегин оставил…

А Валентина расплакалась вдруг:

– Я ведь ему смерти желала! За Ваську. Избила его до крови. А он всё банки Васе носил, прощения просил: прости, говорит, Валентина, меня окаянного. Помогал деньгами тоже. Да он всем помогал, в деревне-то его полюбили. А тут вступился. А разве можно по нашей жизни вступаться, посадили…

От Валентины Дешовкиной и узнали Петруша с Асей, что Телегин попал в КПЗпо милости пьяной мамаши, которой вернул девочку Марусю. Женщина немедленно сдала Телегина бандитам, крышевавшим калужскую порностудию. Василий даже показал ксерокопию милицейской бумажки: «подозревается», мол, «в разбойном нападении на автомашину, нанесении побоев местному предпринимателю Фатиме Берзоевой, сотруднику охранного агентства «Барс» Анатолию Мердякову».

– Мама его навещала, да, мам? – довольно улыбался Вася. – Уже неделю его держат в КПЗ.

– А он всё шутит, – Валентина утёрла заплаканные глаза, – говорит: – Чем плохо? Говорит, там даже лучше: тепло, кормят бесплатно, работать не надо, говорит, что давно бы убежал, если б охота была. Охрана у них – никакая: все пьяные, неделю не хватятся. Только ему не нужно. Говорит: бежать ему некуда.

Петруша подумал и сказал:

– Теперь есть куда. Завтра мне надо с ним встретиться.

Утром к дому Валентину Дешовкиной подъехала монастырская машина. Вчерашний водитель скомандовал заспанным ребятам:

– Быстро собирайтесь!

Они не заставили себя ждать. Попрощались с Васей, обнялись с Валентиной. Ася смущённо протянула ей маленькую иконку.

– Казанская. Пусть хранит вас. Спасибо, вы так нам помогли.

– Да чего помогла-то? – грубо отозвалась Валентина, но иконку взяла.

Петя и Ася по-быстрому, боясь прогневать строгого водителя, юркнули в машину и обмерли: впереди, рядом с шофёром, сидел… старец.

– В Москву! На Красную площадь! – то ли попросил, то ли скомандовал старец. – Но по дороге завезём раба Божьего Петра к Телегину, пусть поговорят, а мы с тобой, Ася, прямиком в столицу.