Текст книги "Интервью со смертью"

Автор книги: Николай Зорин

Соавторы: Надежда Зорина
сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 15 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Глава 4
Павел Назаренко. Третья жертва

Шесть таблеток элениума. Если так дела пойдут и дальше, в конце концов он умрет от цирроза печени. Может, это для него и лучший выход – умереть от цирроза, не успеть сойти с ума окончательно и не сделать чего-нибудь непоправимого. Шесть таблеток за обрывок вечера и не успевшую закончиться ночь. Наверное, это все-таки перебор. Да, перебор, а вовсе не слабенькое успокоительное средство, рекомендованное немолодым, застенчивым, уставшим от чужих срывов доктором.

– В вашем случае главное – положительные эмоции, – убеждал он его и с тоской поглядывал в окно, за которым расположился Павлов новенький темно-синий, сверкающий на солнце «форд». «Какие срывы? – читалось в глазах измотанного жизнью невропатолога. – Какого черта ему еще надо? Да от любого срыва можно умчаться, сев в такую шикарную тачку. Возись тут со всяким зажравшимся придурком, успокаивай, утешай, исполняй взглядами сложнейшие акробатические этюды, чтобы мнимый больной понял, куда положить деньги за прием». – Положительные эмоции… да. И еще я вам выпишу таблеточки. Принимайте по одной перед сном, и вы забудете о ваших переживаниях. Все у вас наносное, нет никаких глубоких причин для того, чтобы так нервничать.

По одной перед сном. Сначала Павел строго придерживался инструкций доктора, но то ли таблетки действовали только в сочетании с положительными эмоциями, то ли врач неверно определил глубину причин, чудесное снадобье на него не оказало ровным счетом никакого эффекта. Снова идти на прием к невропатологу не было ни времени, ни сил, и Павел решил самостоятельно прописать себе увеличение дозы. А потом он увеличение еще увеличил, а потом… За сегодняшнюю ночь, которая, кстати, так еще и не кончилась – наверное, она никогда не кончится, а будет вечно длиться и длиться, – он выпил шесть таблеток элениума. И все равно ужас не растворился. Да он даже не притупился! По одной таблетке перед сном! Где он, этот самый сон? Чем еще его приманить?

Положительными эмоциями.

Эмоции у него в последнее время одни отрицательные. Эмоции у него – ужас, отчаяние и злость. Нет, не злость, дикая ярость, подавить которую ничем, как выяснилось, невозможно. Во всяком случае, шесть таблеток, выпитые за ночь, подавить ее не смогли.

А если дозу еще увеличить?

Павел выдавил из упаковки на ладонь седьмую таблетку элениума, подумал немного, выдавил восьмую. Посмотрел на часы (то ли от жалости к себе, то ли чтобы хоть как-то контролировать процесс): начало шестого – ночь, значит, наконец кончилась. Забросил таблетки в рот, проглотил, не запивая водой. Опустился на кухонный диванчик, уперся локтями в стол и стал ждать облегчения. Только бы Оля сейчас не проснулась! Войдет, растрепанная, на кухню, приблизится к нему, обнимет – тогда он точно не выдержит, тогда ярость выплеснется наружу, он ударит ее, сильно, страшно, а может быть, и убьет. Или отчаяние выплеснется, и тогда он разрыдается, позорно, отвратительно. Или ужас выплеснется – и он закричит, завопит благим матом. И – жизнь будет кончена. Если Оля сейчас проснется, жизнь будет кончена. Спи, спи, моя хорошая, не просыпайся пока, любимая моя девочка, не сейчас, не сейчас, минут через двадцать таблетки должны помочь…

Не помогут они! Никакие таблетки ни в каком количестве ему не помогут! Подохнуть – вот что поможет! Сразу подохнуть и не мучиться. Скорее подохнуть и прекратить, прекратить!..

Павел вскочил, рванул на себя дверцу холодильника, будто надеялся найти в его нутре средство для смерти. Обвел взглядом содержимое. Что, в самом деле, он думает здесь отыскать? Овощи, сыр, колбаса, соевый соус и кетчуп… Вот оно, средство – умирать совсем не обязательно, можно попробовать жить, успокоиться и жить. Коньяк, слегка початая бутылка – Оля купила для торта или для чего-то еще, смешного, наивного, невинного, почти детского. Коньяк. Можно попробовать.

Он вытянул бутылку за горлышко, достал рюмку и, забыв об инструкциях: во время лечения элениумом нельзя употреблять никаких спиртных напитков, налил чуть не доверху и залпом выпил. И бросился на диванчик, и снова уперся локтями в стол, ожидая, когда пройдет приступ. Он бы бросился на кровать, лицом в подушку, накрылся бы простыней с головой, потому что устал всю ночь сидеть на кухне, потому что смешанный свет электрической лампочки и утреннего солнца из окна доставлял дополнительное раздражение, потому что от его кошмара на открытом пространстве не спрячешься, но тогда он разбудит Олю. Нельзя допустить, чтобы она проснулась, ни в коем случае нельзя! Лучше сидеть на кухне и ждать, когда наконец отпустит. А если и коньяк не поможет, что тогда?

Коньяк не то чтобы не помог, но подействовал странно, словно он не коньяк вовсе, а дешевенькое молдавское шампанское-шипучка: с веселеньким гиканьем разбежался по всему организму и, притопнув ногой в правый висок, остановился там пульсирующей болью.

И все же это было лучше, чем ничего, во всяком случае, действеннее совершенно бездейственного элениума. Павел поднялся, убрал в холодильник бутылку, закурил. На середине сигареты понял, что вот уже в состоянии о чем-то думать, в состоянии вспоминать, в состоянии анализировать свое положение. Нет, дело не в том: думать, вспоминать и анализировать он всегда в состоянии, собственно, все последнее время только этим-то и занимается, но теперь его положение не видится таким уж безнадежным. Это не совсем так: положение его, безусловно, безнадежно, но боль от понимания безнадежности слегка притупилась.

Притупилась! Да разве может она притупиться? Не притупилась, нисколько не притупилась, но… Во всяком случае, сейчас он так не боится, что Оля проснется. И… Черт! Ну да, сейчас он опять больше всего боится ее потерять. Только этого боится, и ничего больше, без всякой подоплеки, без всяких нюансов. И… Он наконец решился – почти решился ей все рассказать, поведать свою страшную тайну. Может быть, все не так и страшно, как он думал, может, она скажет ему, что все не так страшно? Оленька, милая девочка, самая любимая женщина на свете. Она уверяла, что тоже любит. То есть не тоже, а любит, значит, и тайна может оказаться вовсе не тайной?

Идиот! Размягченный лживым коньяком идиот, ну можно ли на такое надеяться?

Можно. Все началось с любви (если, конечно, она не обманула), любовью продолжилось, любовью поддерживалось, любовью жило. Любовью любой грех должен искупиться.

Конечно, она обманула, и нисколько не любит его, и тогда не любила. Обманула, а он, как дурак, поверил. Нельзя ей ничего рассказывать, тогда он ее точно потеряет. Безвыходное положение.

Безвыходное, безнадежное, невозможное положение. До начала рабочего дня осталось два с половиной часа. Ольга не проснется, зря он так боялся. Он уйдет на работу, а она так и не проснется. Она никогда не просыпается, когда он уходит на работу. Если бы хоть раз проснулась, если бы хоть раз проводила, если бы хоть раз поцеловала на прощание, он бы решился и все рассказал, и, может быть, кончились бы его мучения.

Она не проснется. Она всегда долго спит по утрам. Она и тогда крепко спала: он звонил, звонил, а она не открывала. Надо было уйти, не дожидаться. Зачем он дождался? Потому что не знал, что звонит в дверь, за которой его ожидает кошмар.

Он тогда подрабатывал по вызовам: подключение компьютера, установка программ и так далее. Налаживать компьютер Павел пришел к Ольге, в эту самую квартиру, где сейчас сидит на кухне с коктейлем из элениума, коньяка и безумия в голове. Долго звонил, наконец открыла дверь заспанная девочка-подросток лет пятнадцати, как ему тогда показалось. Он с тоской на нее посмотрел: придется тащиться сюда еще раз, вряд ли этот ребенок сможет толком объяснить, что там у них с компьютером, и уж, безусловно, не уполномочен оплачивать услуги приходящего мастера!

– Приозерская, двадцать, квартира четырнадцать? – на всякий случай уточнил Павел, переминаясь с ноги на ногу на коврике у двери.

– Да. – Девочка обвела его внимательным взглядом и строго спросила: – Вы компьютерщик Назаренко из салона «Вега»?

– Назаренко, из салона, все верно. – Он усмехнулся: надо же, сопля зеленая, а строит из себя невесть что! – Кто-нибудь из взрослых дома есть?

– В смысле, из взрослых? – Девочка высокомерно вскинула бровь.

– Ну, мама или папа, бабушка-дедушка. Вызов кто сделал?

– Я.

– Ты? – Попал так попал! Павел развернулся, чтобы уйти, но она его остановила:

– Постойте, куда же вы? – Она подалась вперед, и такое отчаяние вдруг проступило у нее на лице, что ему стало ее жалко. – Не понимаю, что вас смущает? Может, вы сомневаетесь насчет оплаты, так я вполне платежеспособна.

– Ладно. – Павел вздохнул и перешагнул порог квартиры. – Показывайте, что у вас произошло.

Это был его первый визит к Ольге. За ним последовал второй, третий… Девочка-подросток оказалась совсем не подростком, а взрослой, восемнадцатилетней, вполне самостоятельной женщиной. В течение месяца Павел каждый вечер приходил на Приозерскую со всевозможными компьютерными прибамбасами, усовершенствовал ее и так совершенную машину, расширил возможности процессора до запредельных пределов и ощущал себя этаким Афоней из культового фильма его детства, с одной разницей, что тот своему идеалу переставлял сантехнику. Каждую ночь Павел ломал голову, что бы еще переставить и усовершенствовать – то есть какой изобрести предлог для нового посещения, с трудом доживал до вечера, мчался к Оле, краснел, заикался, отказывался от кофе, чая, минералки, от денег, не знал, куда деть свои руки, и как за спасательный круг хватался за свою сумку с инструментами, доставал отвертку и начинал потрошить несчастную машину. Рукам сразу находилось разумное применение, глаза утыкались в безопасный объект, язык развязывался – Павел соловьем заливался о новейших компьютерных технологиях, о том, что появилась такая игра… как только она поступит в их магазин, он сразу ее принесет… необыкновенно интересная игра… и надо бы поменять вентилятор, и фильтр вот этот лучше бы тоже поменять, и еще… Но что-то случалось с дыханием, сердце бухало в голове, фантастические картинки, одна другой непристойнее, проходили перед глазами. Картинки он гнал, он и Олю бы попросил куда-нибудь уйти, если бы мог, потому что дышать становилось совсем невозможно – от ее присутствия, от ее запаха сводило судорогой мозг. Он и тогда боялся расплакаться, или закричать, или ударить. Опасно для жизни было здесь появляться. Для репутации – уж точно. Но он ходил, не мог не ходить, он умер бы, если бы не пошел. Целый месяц ходил, а однажды…

Сначала все шло как обычно: в дверях неловкое «здравствуйте» с опущенной головой, отказ от кофе, от чая, от денег, отвертка, процессор, плата: сейчас мы ее поставим, а завтра посмотрим, как она приживется… Непрошеные гостьи – фантазии еще дожидались в приемной, дыхание еще было в норме, сердце не переместилось в мозг. Оля подошла к нему, когда он только-только вывинтил последний винтик из корпуса. Подошла, положила руки ему на плечи, развернула к себе лицом, оторвала от спасительного агрегата, наклонилась, почти вплотную приблизила свое лицо. Он никогда еще не видел ее лица так близко, до самых сокровенных, самых интимных деталей. Он и представить не мог, что лицо может быть таким совершенным, таким до неправдоподобия, до сумасшествия красивым. И потому просто смотрел, смотрел, как на картину, впился глазами, пил и пил красоту ровными, спокойными глотками, не жадничая, не давясь, но и оторваться не мог. А она вдруг спросила:

– Паша, почему вы не признаетесь мне в любви и не позовете замуж? Вы ведь любите меня, правда?

– Правда, – пробормотал он и сразу опомнился. Эту фразу она сказать не могла, ему показалось. Это его тайное желание вырвалось наружу и породило слуховую галлюцинацию. Она спросила о чем-то другом, о том, например, как материнская плата… Нужно встряхнуться, вернуться в реальный мир, прогнать наваждение. Да, да, это наваждение, просто наваждение.

– Это просто какое-то наваждение, – продолжала она, теребя ворот его рубашки. Их лица теперь почти соприкасались. От этой невозможной близости, от невозможной, фантастической ситуации он был чуть не на грани обморока. – Я люблю вас, Пашенька, давно люблю. Зачем вы меня заставляете говорить это первой? Вы ведь тоже меня любите, да? Ну скажите, пожалуйста.

– Да, – сдавленно, отрывисто произнес он – на большее дыхания не хватило.

– Как хорошо! – Ольга прижалась щекой к его воспаленной щеке. – Тогда я вам расскажу… тебе расскажу. Расскажу, как и почему ты здесь оказался. Первый раз оказался.

– Я пришел налаживать твой компьютер, – произнес Павел потусторонним голосом и уткнулся лицом в ее ключицу – с ума сводящую, детскую, торчащую ключицу.

– Да, ты пришел налаживать мой здоровый, совершенно неразлаженный компьютер, потому что я тебя вызвала, именно тебя. Я однажды увидела тебя в магазине, куда случайно забрела за диском, услышала, как ты с увлечением рассказываешь какой-то толстой тетке о каких-то там суперпрограммах, и подумала: вот было бы здорово, если бы ты пришел ко мне и тоже стал вот так… – Оля запнулась, – тоже рассказывать. И я узнала твою фамилию и вызвала именно тебя. А ты…

– А я? – Павел боялся пошевелиться, боялся дышать, боялся поверить, что все это наяву, боялся спугнуть ее руки со своих плеч.

– А ты? – Она невесело усмехнулась и протянула вредным голосом, передразнивая его вредный голос: – Кто-нибудь из взрослых есть дома?

– Я ведь не знал, что ты такая большая девочка, я не знал, что ты такая.

– А потом? Что стал ты делать потом?

– Налаживать компьютер.

– Вот именно! Налаживать компьютер вместо того, чтобы попытаться наладить со мной отношения. И налаживал целый месяц, усовершенствовал там что-то. Ты его нашпиговал таким количеством разной компьютерной дряни, что я уже боюсь его включать, когда-нибудь он просто взорвется.

– Не взорвется, я ведь учитывал возможности, я ведь знаю, что делаю…

– Ничего ты не знаешь, Паша! Я так больше не могу, не могу! Это же просто невозможно вынести!

Он тоже больше не мог выносить ее рук на своих плечах, ее глаз, ее губ, ее лица в такой близости, дурацкой отвертки в своей руке, которая мешала, мешала, мешала…

… Павел закурил новую сигарету, с удивлением обнаружив, что он на кухне один, что рука сжимает не отвертку, а зажигалку, что нет никакой невыносимой близости ее лица – губы, глаза, ее тело далеко-далеко, через коридор, через гостиную, в спальне. Она не проснется сегодня утром, чтобы проводить его на работу, как не просыпалась вчера, как никогда не просыпалась. То, счастливое, было год назад. Год давно прошел, и счастье прошло, уступив место черному кошмару.

Ненадолго же хватило действия коньяка! Совсем ненадолго! Если не повторить терапию, сейчас же, немедленно разразится катастрофа. Он сам придет в спальню, он сам ее разбудит. Этот кошмар в одиночку вынести невозможно. В молчаливую одиночку… Он пойдет, разбудит и все расскажет, и пусть она даст ответ!..

Нет! Лучше выпить еще коньяку. Выпить, покурить и уехать на работу. На новеньком сверкающем темно-синем «форде», на котором, как думает доктор, можно уехать от любого кошмара. Выпить – и на работу. Коньяку – и работать. «Форд» и коньяк – положительные эмоции, которые ему так необходимы. И работа – тоже положительная эмоция, потому что дорабатывает он последние недели, а дальше… А дальше – то самое счастье, к которому он так стремился, дальше – исполнение заветной мечты.

От второй порции коньяка голова совсем разболелась, лицо пошло красными пятнами – он мельком увидел свое отражение в зеркальной дверце кухонного шкафчика, где хранились рюмки. Наверное, это из-за элениума. Ну и черт с ними, с пятнами. А голову можно попробовать полечить крепким горячим кофе. Все хорошо, главное – побольше положительных эмоций, главное – не расстраиваться по пустякам, главное – не зацикливаться на своих проблемах, главное…

Надо поскорее открыть магазин – вот что главное. Раз уж все равно согласился принять эти деньги, сто тысяч евро, за то, что… Надо открыть магазин, осуществить мечту и не мучиться, не терзаться, не спрашивать себя, за что он принял эти проклятые деньги.

Как же не мучиться, как же не терзаться, как же не спрашивать? Подлец он, подлец, распоследний подлец, подонок! Оправдываться бесполезно – оправдаться невозможно.

Значит, и не надо оправдываться. Осуществить мечту, раз представилась такая возможность, – и забить, и забыть.

Последние пять лет с тех пор, как он устроился на работу в этот компьютерный салон, Павел мечтал об открытии своего собственного магазина. Мечта была совершенно неосуществимой, но он мечтал, страстно, болезненно мечтал. С нереальной этой мечтой засыпал, с неосуществимой этой мечтой просыпался, с фантастической своей мечтой жил. Он влюбился в свой магазин, как только его увидел – в мечтах, разумеется, – в его строгий дизайн, в его название – «Виртуальный мир» (без выкрутасов, но сразу понятно, о чем идет речь, веско и с достоинством). Он подбирал персонал, устраивал собеседования – в мечтах, только в мечтах. Он закрутил роман с продавщицей из отдела дисков, сделал ей предложение, произвел на свет сына-преемника – все в мечтах, только в мечтах. Он однажды, заполняя какую-то анкету, забывшись, написал в графе «Место работы»: «Магазин «Виртуальный мир», владелец». Он однажды проснулся от собственного смеха: ему приснилось открытие магазина. Он однажды прочитал объявление в газете о том, что сдается торговая площадь в центре, приехал по адресу и стал обговаривать условия заключения договора. Он бредил своим мифическим магазином, прекрасно понимая, что денег на его открытие у него никогда не будет. И наверное, так и свихнулся бы на этой идее или убил бы хозяина компьютерного салона, в котором работал, если бы не встретил Ольгу. Она отвлекла, спасла, излечила от дышащего в затылок безумия. Мечты о магазине подменились мечтами об Ольге, маленькой девочке, оказавшейся вполне самостоятельной женщиной. И эти-то мечты осуществились вполне – Ольга стала его женой. Как он был счастлив с Ольгой, как счастлив! Целый год исключительно, безусловно, абсолютно счастлив. А потом…

Он и сам не понял, как согласился принять эти деньги – мечты о магазине давно ушли в прошлое, он и думать о нем забыл. Наверное, так же, как принял до этого роскошный подарок – новенький темно-синий «форд»: смог убедить себя, что это так, ничего, любой бы на его месте принял. А ведь это был только пробный шар – его просто проверяли: возьмет, не возьмет, поперхнется или спокойно проглотит? Проглотил. Сел в шикарный кожаный салон и рванул с места в подлую новую жизнь. А вскоре ему поступило новое предложение – сто тысяч евро. Его покупали, уверенные в том, что он продается – машину-то принял, значит, и все остальное примет и будет молчать.

Да, он будет молчать. Откроет свой магазин и будет молчать. Ну и что с того, что он навсегда потеряет Ольгу, главное – магазин, осуществится наконец его безумная мечта.

Он не будет молчать, потому что главное для него – Ольга. Он не будет молчать, он деньги вернет. Завтра же! Нет, сегодня. Да, он несколько дней назад окончательно решил, что не станет участвовать в этой новой купле-продаже и деньги вернет. Мало того, он сам совершил свою куплю-продажу – купил пистолет. Он деньги вернет, а если что-то пойдет не так, пустит в ход свою покупку. Ольгу увезет отсюда, из этого города, из этого кошмара…

На чем увезет? На «форде»? И на какие, интересно, шиши, не на те ли самые? Да Ольга и не поедет, не согласится менять свою жизнь. Ее и так все устраивает. Более чем устраивает. А про любовь она просто врала – нет никакой любви. Она даже ни разу не проснулась утром, чтобы проводить его на работу. Спит до двенадцати, живет в свое удовольствие, ее совершенно не интересуют его проблемы.

Деньги он, конечно, вернет, но и Ольги у него по большому счету нет. Нет и никогда не было. Ольга – такая же неосуществимая мечта, как магазин. Единственная реальность – это его покупка. Как он ею распорядится – другой вопрос, но так или иначе распорядится.

Павел поднялся. Коньяк не пошел на пользу, совсем не пошел. Посмотрел на часы – пора собираться на работу. Голова раскалывалась, барабанная дробь в виске не давала сосредоточиться. Что в первую очередь ему нужно сделать? Принять душ? Побриться? Сварить кофе? Ни на что уже времени не осталось. Профукал он свое время. Как Ольгу, как совесть, как эту ночь, как жизнь. И ко всему даже нормально собраться на работу не имеет возможности.

Он поставил бутылку в холодильник, убрал со стола рюмку, выдавил две таблетки элениума, но проглотил не сразу, подержал их немного на ладони, представляя, как на кухню входит Оля, заспанная, растрепанная, и озабоченно спрашивает:

– Что это ты, Паша, пьешь? Голова болит, да? Бедный мой, бедный. – И смеется, обнимает, прижимается теплым, сонным еще телом, и смеется, смеется, нечаянно задевает его ладонь, таблетки падают, а она смеется, смеется.

Вот, кажется, скрипнула половица в коридоре. Оля? Нет, показалось. Она никогда не просыпается в такую рань.

Павел сунул таблетки в рот, выкрутил до отказа холодный кран, подставил разгоряченное лицо прямо под ледяную струю, долго стоял так, надеясь снять закипающее заново раздражение, не снял, вытерся кухонным полотенцем, посмотрел на себя в зеркальную дверцу шкафчика – жуткий вид: багровые пятна, мокрые, растрепанные волосы, несвежая рубашка (он так и не переоделся, когда вчера пришел домой), воспаленные безумные глаза. Ну как в таком виде ехать на работу?

В любом случае ехать надо. Ехать и добросовестно исполнять свои обязанности, ведь другой работы у него никогда не будет: деньги он вернет, магазин не откроет. Он зашел в ванную, наскоро просушил волосы феном, смазал лицо кремом – кожу сильно защипало, пятна проступили еще ярче. Ну и ладно, не важно. Жаль, что не успел выпить кофе – кофе, может быть, притупил бы головную боль. Впрочем, и это не важно. А важно… Да, ключи от машины. Куда он их подевал? Вот же они, висят на гвоздике над телефонным столиком, ключи на брелке, с изображением… Он не поедет на этом проклятом «форде»! Ни за что, ни за что! Ни сейчас на работу, никогда никуда! Ошибка была – принимать этот «форд». Ошибка. Но ошибку можно исправить.

Павел схватил ключи, быстро прошел на кухню и выбросил их в мусорное ведро. Мальчишеский, хулиганский поступок, и по большому счету совершенно бессмысленный, но он сразу почувствовал облегчение, словно избавился от страшной обузы.

– Вот так с ними и надо! – сказал он вслух и довольно рассмеялся. Затем вернулся в прихожую, достал из тайника пистолет (правый зимний ботинок во втором ряду за сапогами Ольги) и почувствовал себя совсем хорошо. Встал перед зеркалом, вытянул руку, прищурил один глаз, целясь в свое отражение, произнес раздельно и твердо, немного гордясь собой: – Мне не нужны эти деньги. Понятно? Я не продаюсь по сходной цене.

Да, именно так он и скажет и, если понадобится, прицелится. И выстрелить не побоится. Он, Павел Назаренко, никогда и ничего не боялся.

Подмигнув своему отражению, он затолкнул пистолет в сумку, обулся и тихо вышел из квартиры.

До начала рабочего дня оставалось двадцать минут. Павел сунул руку в пустой карман – раньше там всегда лежали ключи от машины. На общественном транспорте не успеть, что же делать? Он с тоской посмотрел в сторону стоянки, где ночевал его «форд», и подумал, что поторопился отказаться от прав на него, вполне можно было подождать до вечера. Как же теперь быть? Вернуться, достать из ведра ключи? А если Ольга проснется, увидит, как он копается в мусоре, спросит, что это он делает, не сошел ли с ума? Нет, домой возвращаться нельзя. Вызвать такси?

Голова раскалывается, ничего невозможно сообразить. Солнце жарит не по-утреннему. Надо бы хоть уйти в тень.

Павел зашел под раскидистый клен, присел на корточки, сжал пальцами виски, прикрыл глаза. Страшная боль, никогда еще у него так не болела голова. И лицо горит, и в глаза словно песку насыпали.

– Вам помочь, Павел?

Он открыл глаза, осторожно приподнял голову – соседка по стоянке Юлия Петровна.

– Не надо, спасибо, – с трудом произнес он, – со мной все в порядке, голова только немного болит… Наверное, вчера перегрелся на солнце.

– Ну, это не страшно. – Юлия Петровна сразу успокоилась. – Вы идете? – Она махнула рукой в сторону стоянки.

– Иду. – Павел поднялся, поправил ремень сумки на плече, сделал несколько шагов и опомнился: куда он идет, зачем? Никакой машины у него больше нет. – Нет, не иду. У меня что-то накрылось в моторе. Даже не знаю теперь, как на работу успеть.

– Вам куда на работу?

– На Ломоносова, салон компьютерной техники. Это…

– Знаю, знаю, нам почти по пути. Хотите, я вас подвезу?

– Честно говоря, очень хочу – я совсем опаздываю. Если вас не затруднит…

– Нисколько. Пойдемте. Кстати, могу и мастера порекомендовать для вашего «форда». Прекрасный специалист и берет по-божески.

Они вошли на стоянку. Павел с сожалением посмотрел на свой «форд» и, воспользовавшись приглашением Юлии Петровны, залез в ее старенький опелек.

* * *

На работу он успел вовремя. На его багрово-пятнистое лицо никто не обратил особого внимания. Запах коньяка также не вызвал взрыва возмущения общественности. И растрепанно-подавленный вид не возбудил подозрений. Мелкая сошка, этот продавец-консультант Павел Назаренко, ничем не примечательная личность, что им интересоваться: стоит себе в своем отделе с беджиком на груди, ну и ладно.

Впрочем, нужно было не только стоять, но и работать. Он с трудом представлял, как справится со своими обязанностями. Головная боль нарастала и нарастала, хотя, казалось, нарастать ей уже некуда, и так дошла до критической точки. Павел ухватился рукой за стеллаж – в висок стрельнуло так, что он вскрикнул. Любое движение – шеей, рукой, ногой – вызывало дикую боль, словно все тело Павла превратилось в один сплошной мозговой нарыв. Он медленно и осторожно опустил руку, стараясь не потревожить боль, замер. Если положить на макушку большой кусок льда, глыбу льда, мини-айсберг, наверное, станет легче, только где взять такой айсберг? В магазине напротив продают замороженные фрукты и овощи – пакет с овощами тоже мог бы облегчить страдания. Или брикет мороженого «Удовольствие для всей семьи». Подтаявшие капли стекали бы по раскаленным вискам, по пылающему затылку…

– Вы мне не поможете сориентироваться? – Огромная двухметровая фигура в джинсовом костюме, с длинными грязными волосами, забранными в хвостик, приближалась к нему. Джинсовый костюм! Ничего более нелепого нельзя было придумать в такую жару. Павел представил, как тело этого гиганта исходит потом под курткой, мутные отвратительные капли струятся по мощным ляжкам, и его затошнило. Но нужно было работать. Он надел на лицо гримасу улыбки и осторожно, стараясь не потревожить больную голову, шагнул навстречу клиенту:

– Что вас интересует конкретно?

– Вот. – Парень ткнул пальцем куда-то вбок и стал о чем-то долго, мучительно долго рассказывать, рассчитывая на квалифицированный совет.

Запах пота накрыл, задушил, толстый палец с печаткой замотался перед глазами, слова застучали градинами по больной голове. Ну что ему надо, что ему надо, зачем он его так мучает?

– … Как вы думаете, срастется?

О чем он ему сейчас говорил? О чем спрашивает? Барабанная дробь в голове заглушила слова, ничего невозможно услышать, невозможно понять, только это: бум-бум-бум-бум бум-бум-бум-бум. Странный мотив, знакомый мотив… Не вспомнить.

– … А потом присоединить…

Да ведь это же просто детская считалка!

 
За стеклянными дверями стоит плаха с топорами…
 

Нет, там было как-то не так. Весело и просто там было. Беззаботно, легко там было.

 
За стеклянными дверями стоит мишка с пирогами,
Здравствуй, мишенька, дружок! Сколько стоит пирожок?…
 

Сколько стоит! Сто тысяч евро он стоит, пирожок, пирог, пирожище. Сто тысяч евро – ни больше ни меньше.

– … Значит, советуете брать?

Разве можно давать такие подлые советы? Такое он и врагу не посоветует. Сто тысяч евро…

– Назаренко! К телефону!

Павел очнулся и в недоумении уставился на клиента. Нет, это не он сказал последнюю фразу про телефон, это…

– Паша! Ты что, не слышишь? К телефону тебя!

Это Антон из соседнего отдела. Спасибо, Антошка, избавил от необходимости продолжать разговор с этим уродом, от необходимости думать о том, о чем думать страшно. Но кто может ему звонить? Оля? Проснулась, соскучилась, почувствовала, как ему сейчас плохо, и позвонила? Оленька, милая, ну конечно, это она. Как, оказывается, мало ему нужно, чтобы все вернулось на свои места: просто услышать ее голос.

Не обращая внимания на головную боль, Павел побежал к телефону. Схватил трубку и, задыхаясь, спросил:

– Оля, ты?

* * *

Вот и произошло, вот и случилось. Катастрофа разразилась. Он знал, он ждал, он боялся, но все-таки надеялся, что кошмар останется кошмаром только внутри его, не вырвется наружу. Вырвался, и исправить теперь ничего нельзя. Зачем, зачем он взял эти деньги?

Деньги ни при чем, и без денег все случилось бы, потому что…

Без денег было бы проще, без денег он имел бы право не позволить, не допустить. А так получается, что он сам толкнул… Ему заплатили за то, чтобы не вмешивался, за то, чтобы промолчал, если узнает, за согласие с бесчестьем ему заплатили.

Большакова, двадцать, пятый этаж, квартира девяносто пять – адрес, где бесчестят его душу. Сейчас, в этот момент, бесчестят. Ему заплатили и право имеют пользоваться его душой, как телом продажной девки. Ему заплатили, он взял, сто тысяч евро – и полное право… И поделать ничего невозможно.

Пистолет! Как он мог забыть? Он ведь знал, он ведь ждал, он подготовился. Пистолет. Для такого случая – именно для такого! – он и приобретался. Надо ехать туда, на Большакова, пятнадцать. Ехать и… обновить покупку. Обмыть ее кровью. Он сможет выстрелить, сможет. И если кто-то в этом сомневается… Напрасно! Он сможет.

Только ехать на чем? «Форда» нет, он поспешил от него отказаться. Зря поспешил. И услужливой Юлии Петровны нет, чтобы попросить довезти.

Юлия Петровна! Какая к черту Юлия Петровна? Ему ведь не просто прицелиться, напугать страшной игрушкой, ему ведь придется нажать на спуск, придется убить. Никакая Юлия Петровна не повезет его на такое дело. Никакую Юлию Петровну, даже самую услужливую, нельзя просить о таком одолжении.

Надо вызвать такси.

Вызвать такси, приехать по адресу и убить. Не просто прицелиться – убить. Он готов, он сможет. И очень просто. Он знал, что когда-нибудь ему придется так сделать, только не думал, что так скоро, вот уже сейчас – почти сейчас.