Текст книги "За Русь святую!"

Автор книги: Николай Андреев

ГЛАВА 8

Кому-то могла показаться странной эта компания: английский посол, лорд Джордж Бьюкенен, потомок членов «партии короля» – и потомок крепостных, лидер октябристов Александр Иванович Гучков.

Ну что, казалось бы, им обсуждать? Что мог предложить оппозиционеру иностранец, за несколько месяцев до того едва ли не слезно умолявший Николая принять самые жесткие меры по наведению порядка и проведению реформ…

В сторону отставлены были бокалы с «Вдовой Клико», вазочка с печеньем и сладостями. Ужинать желания не осталось – требовалось поговорить о предстоящих и совершенных делах.

– Боюсь, этот Керенский до сих пор не отказался от вздорной идеи поднять рабочих на демонстрацию? – вкрадчиво начал лорд, прищурив глаза.

Разговор шел на английском. Бьюкенен за все время пребывания в России так и не выучил русский.

– Нет, на наши уверения в преждевременности этого шага Александр Федорович кричит направо и налево о том, что либералы не желают принять руку помощи трудовых масс. Керенский стоит на своем, совершенно не желая никого и ничего слышать. Он все сильнее желает «очищающего пламени революции», – вздохнул Александр Иванович.

Ему в голову отчего-то пришло воспоминание об англо-бурской войне. Страстно желавший тогда свободы для буров, знал ли Гучков, что вот так запросто будет разговаривать с послом английского короля? А ведь когда-то англичане взяли его, вышедшего в отставку офицера охраны КВЖД, вместе с сотней буров в плен. Где-то неподалеку был первый концентрационный лагерь…

Да и мог ли Гучков тогда представить, что будет с английским послом не только разговаривать, но и практически сотрудничать. Или, скорее, подчиняться. Деньги все-таки (Александр Иванович пожал плечами) на дороге не валяются, а уж особенно такие деньги…

– И никак нельзя на него воздействовать через ваших общих друзей?

Бьюкенен не стал напрямую упоминать масонов в разговоре: Гучков этого не любил. Все-таки Военная ложа была не самой миролюбивой и открытой среди прочих, во многом из-за этого Александр Иванович скрывал свои связи с лидером думских трудовиков Керенским.

Сам Бьюкенен также был знаком с Александром Федоровичем, их даже вполне могли посчитать друзьями: лорду импонировала фигура Керенского, привлекала его возможность завладеть вниманием толпы, привлечь на свою сторону массы – и одновременно отталкивало желание бывшего присяжного поверенного быть впереди всех, руководить, возвышаться. Что-то в нем было от Оливера Кромвеля, может быть, желание завуалировать свои политические амбиции заверениями в стремлении обеспечить интерес народа. Однако… однако даже иностранец понимал, что все эти обещания – вздор. Английский посол был прекрасно осведомлен о том, что Керенский в числе прочих социалистов поддержал состав «правительства доверия», практически полностью «буржуазного». Такое могло произойти только в России: социалисты обеими руками за «буржуев»! Во многом именно этому начинанию и был посвящен разговор Гучкова и английского лорда в тот вечер.

– Министр подтвердил, что Его Величество желает видеть Российскую империю конституционной монархией, поддерживающей знамя борьбы Согласия с центральными державами до полной победы. Его Величество Георг и министры сомневаются, что этого можно добиться, если все пойдет тем же чередом. Все эти слухи о сепаратном мире, укрепляющийся с каждым днем отсталый режим, плетущийся в хвосте прогресса… Надеюсь, вы понимаете, что намеченная операция должна произойти в конце сего месяца? Конец февраля – начало марта – это крайний срок, больше никогда нам не выпадет шанса изменить протухший режим. Вам для этого достаточно средств, предоставленных казначейством Его Величества?

– Думаю, что новых вложений не помешало бы. Но я хотел поговорить о другом. Видите ли… С недавних пор в наших глазах человеком, достойным стать одним из исполнителей нашей цели, теперь может быть не только Великий князь Николай Николаевич. В лице широких масс населения он все-таки довольно далек от будущего исполнителя. Да и известность его померкла по сравнению с прошлым временем. Глухой Кавказский фронт не располагает к такому же влиянию на общественное мнение, как тот же Таврический сад…

– Вы имеете в виду Кирилла? За ним нет авторитета в армии, насколько я знаю, – Бьюкенен не сдержал удивления от новости.

Что ж, к этому все шло: встречи контр-адмирала с думскими лидерами и членами Государственного Совета сделали свое. Теперь в глазах общественности Кирилл Владимирович виделся страдальцем за дело победы над «темными силами» и погрязшим во лжи и грязи режимом. Чего стоило только то, что он закрыл грудью Львова, этого «столпа демократии и народоправства». И к тому же одного из лидеров законспирированного комитета по подготовке к перевороту.

– Милорд, за нынешним режимом нет такой горы злых дел, как пишут газеты, – заметил Гучков.

Все-таки сам Бьюкенен не должен был забывать, как мастерски оппозиция сумела направить слова репортеров против власти. Замалчивание побед и раздувание неудач – простейшее решение и оттого невероятно эффективное.

– К тому же Кирилл будет целиком и полностью под контролем правительства и представителей Согласия. Без авторитета он будет надеяться только на нас да еще верных делу свободы офицеров.

– В этом что-то есть, Александр Иванович, что-то есть. Однако вы не боитесь, что кандидатура Кирилла вызовет народные волнения? Не нужны нам никакие демонстрации и массовые волнения. Только переворот сверху, помните об этом, мы же столько внимания уделили этому вопросу.

– Если возникнет опасность волнений – мы сумеем их предотвратить. К тому же в крайнем случае остается кандидатура Михаила. За него стоит, как вы помните, господин Милюков. Но…

– Да-да, я помню ваши соображения против этой кандидатуры. Между тем, начнется ли в срок операция по созданию пригодной нашему делу обстановки? Морис – французский посол Палеолог – волнуется, что мы теряем драгоценное время. Еще чуть-чуть, месяц или два, и мы навсегда потеряем шанс на победу.

– Все начнется в срок, не волнуйтесь. Конечно, при условии, что вы предоставите достаточно средств для осуществления нашей задумки.

– Можете не беспокоиться, Александр Иванович, – утвердительно кивнул лорд Бьюкенен, поднимаясь из-за стола. – Держите меня в курсе дел.

– Всенепременно, милорд, всенепременно. – Гучков пожал на прощание руку английского посла. Вот так запросто, за разговором двух приятелей, принимались решения, которые должны были повлиять на будущее миллионов.

Бьюкенен проводил гостя до выхода, раскланялся с Гучковым и сел за доклад министерству об обстановке в столице и Ставке. Лорд подумал, что зря Николай II ответил отказом на предложение немедленных реформ.

«Мы с радостью проведем преобразования, которые нам предлагает наш родственник, но сперва ему следует ввести и поддерживать десяток-другой лет те учреждения, которые он нам так настоятельно подсовывает», – это все-таки были слишком уж грубые слова, особенно для государя союзной державы. Теперь не оставалось ничего, кроме «переворота сверху». Иначе Россия слишком усилится. Родная Англия может получить врага, опасней Германии многократно, а этого допускать нельзя ни в коем случае.

Александр Иванович обдумывал уже произошедшие события – и только. Этот делец Рябушинский снова потребовал в обмен на деньги гарантии того, что после переворота будущее правительство проведет реформы. Например, отменит указ царя о заморозке сделок с землей и контроль за производством некоторых товаров. А заодно присовокупил обещание не мешать промышленным комитетам саботировать поставки зерна и распределение продовольствия в столице. У Гучкова на лбу пот выступал от воспоминаний о том, как долго лидер октябристов спорил с Рябушинским о финансировании разработок Дегтярева и Токарева. Кирилл Владимирович легко убедил и Львова, и самого Гучкова в том, что эти образцы пригодятся. Так, на всякий случай: вдруг не сумеют затушить беспорядки после переворота? Вооруженная новейшим оружием дивизия, входящая в Петроград, разоружающая запасные батальоны, угрожающая самому императору… Это будет весомый довод!

Еще надо было сообщить в Ставку, чтобы не мешали переброске частей Экипажа и нескольких румынских полков в Петроград. Николай давно требовал перебросить верные части в столицу: пусть теперь получит желаемое, но это ему боком выйдет. И не забыть напомнить, чтобы ни в коем случае не давали переводить гвардейские части на отдых к Царскому Селу. Слишком опасно для подготавливаемого дела…

А за несколько дней до того на квартире Керенского проходило в чем-то похожее на встречу Гучкова и Бьюкенена собрание. Только вот говорили там в совершенно ином тоне.

Александр Федорович, как и всегда, поднявшись, опершись кулаками о стол, пытался убедить всех, что именно его план действий является верным и нужным народным массам.

– Бросив клич среди рабочих, позвав их к Думе, мы покажем единение трудового народа и вернейших сынов Отечества среди избранников России. Нам никто не сможет противостоять: министры, эти ставленники Распутина и германские агенты, слишком глупы и слабы, чтобы что-то противопоставить трудовой массе. Люди будут требовать не только хлеба, но и изменения, воли, свободы, земли! Что противопоставит этому правительство? Ничего, товарищи, ничего! Итак, кто за проведение демонстрации, за удар в мягкое брюхо гниющему режиму, гноящему народ?

– Мы за проведение, но не четырнадцатого, а десятого. Это будет символом, знаком того, что народ против суда над своими представителями от партии социал-демократов! – Керенского поддержал представитель от большевиков. – Мы за то, чтобы втоптать царский режим в грязь, в то единственное, чем он достоин и может править, за то, чтобы убрать теряющую силу в прениях и разговорах Думу, мы за то, чтобы пойти на Невский! Не нужно всех этих пустопорожних резолюций в пользу Думы и за правительство спасения страны! К чему это может привести? Только к новым разговорам, и все. Нужно действовать, а не ждать. Если же выступление все-таки состоится четырнадцатого числа, то мы выступим, но – под другими лозунгами, откажем в поддержке нашим авторитетом демонстрантам, идущим к Думе ради пустых разговоров. Мы сами возьмем ход дела в свои руки. Мы – большевики, а значит, то, что невозможно для других, мы сделать сможем!

– Господа, это слишком опасно. Полиция возьмет толпу в клещи и перебьет. Вы можете себе представить кровь, которой окрасятся набережные, тротуары и дорога у Таврического дворца? Это будет новое Кровавое воскресенье. И все это – под стенами Думы. Несколько сотен полицейских, пулеметы – и смерть, господа, смерть! – Милюков говорил в таком запале, что даже не заметил, как на нос съехали очки. Он вообще не любил «преждевременности» – то есть активных действий. За это над ним нередко подсмеивались и даже подозревали в скрытых симпатиях к монархизму…

И что же вышло в итоге?

Группы людей, собирающихся в толпы: но ни на Невском, ни у Таврического. Требования изменений и нового правительства – под надзором полиции. Рабочие тужурки и кепки – наравне с шинелями и погонами прапорщиков. Улица и казарма становились одним целым, срастались в один организм. И это было страшно…

А в Думе – обвинений и пафосные речи о непонимании, отдаленности правительства от народных масс, отрешенность, страх…

А вне стен Таврического – обвинение, брошенное при встрече Керенским тому большевику, что выступил против общего выступления: «Вы разбили подготовленное с таким трудом движение демократии. Вы сыграли на руку царскому правительству». Александр Федорович бесновался, попутно еще и обвинив саму Думу в том, что она разделяет с правительством страх перед рабочим классом…

Карл Маннергейм только-только вернулся после аудиенции у императрицы Александры Федоровны. Та невероятно сильно волновалась за здоровье слегших с простудой Алексея, Ольги и Анастасии. Дети, однако, оживились и даже обрадовались, когда в Царское Село прибыли солдаты четвертого батальона Гвардейского Флотского экипажа под командованием Мясоедова-Иванова. Этот добродушный, верный делу монархии офицер не выразил никакого недовольства по поводу того, что отныне он подчиняется не Кириллу Владимировичу, а коменданту дворца. По прибытии Мясоедов-Иванов собрал всех офицеров и нижних чинов охранявших Царское Село частей и указал на то, что необходимо на каждое недоброе высказывание или даже намек на Семью отвечать должным образом. «Хватит вставать под поток грязи, что на нас льется из уст тех, кто не желает уходить на фронт или действовать на благо страны и победы». В этом он подчинился инструкциям, полученным от Кирилла Владимировича.

За день до этого Маннергейм побывал у Николая и, как генерал свиты Его Императорского Величества, смог добиться аудиенции. На счастье Карла Густава, царь еще в январе отъехал в Могилев, поближе к фронту: обстановка напряжения и постоянная тревога, предчувствие бури тяготили императора.

– Барон, я рад вас видеть. Хоть один уверенный в себе человек среди этой толпы трусов. – Николай II легко улыбнулся, завидев входящего шведа.

– Боюсь, я разочарую вас, Ваше Величество. У меня тоже не так и много уверенности в сегодняшнем дне осталось. На моем фронте еще более или менее, однако здесь неспокойно. Сейчас везде неспокойно, все ждут революции, Ваше Величество.

– Мне это известно. – Николай II разом сник глаза потеряли блеск, лицо помрачнело, кулаки сжались. – Мне постоянно твердят об этом. Только Протопопов уверен, что все будет спокойно, что все обойдется. Армии очень нужно спокойствие в тылу. Скоро мы прекратим эту войну. И будь что будет!

– Ваше Величество, вы слишком сильно доверяетесь судьбе. Бог видит, вы еще все сможете изменить. Не раз и не два ваши предки да и вы сами оказывались лицом к лицу с опасностью. Тринадцать лет назад было еще хуже.

– Тогда со мною были Сергей Юльевич и Петр Аркадьевич. Сердце мое терзается от мысли о том, что судьба не уберегла их…

Николай с самого пятнадцатого года все чаще и чаще вспоминал двух своих премьеров, Витте и Столыпина. Глубоко в душе император давно корил себя за то, что не захотел продолжить их реформы, не дал им хода. Теперь же и дня не проходит без известия о волнениях. Царь очень устал: он только надеялся, что бог даст России шанс выиграть войну. Николай готов был на все, чтобы выполнить долг перед народом и союзниками…

– Но и сейчас есть люди, я уверен в этом, те люди, что смогут усмирить волнующийся народ и дать внутренний мир империи. Господь не оставит страну без второго Столыпина.

– К сожалению, у меня нет сил и храбрости в это поверить. Нет второго Петра Аркадьевича, нет ни одного дельного человека, что поддержал бы династию. Только Родзянки, Протопоповы и Штюрмеры. А больше и нет никого.

– Ваше Величество, позвольте вас разубедить. Позвольте мне быть вам полезным. Нет, не здесь или в Петрограде. В Гельсингфорсе: я знаю этот город и княжество Финляндское, я могу взять на себя роль того, кто поможет утихомирить этот город, если все-таки начнется бунт. Ваше Величество, только прикажите! – Маннергейм все же решился последовать совету Кирилла Владимировича. Он видел, что контр-адмирал прав, прав, черт возьми! Нужно спасать страну, нужно действовать. – Дайте мне только мою часть. Прикажите ее перевести в Гельсингфорс. Но… так, чтобы не было ясно, зачем она там. Как-нибудь неявно переместите ее туда. Или хотя бы несколько эскадронов! Боюсь, что ваше окружение, некоторые люди в Ставке могут препятствовать перемещению верных вам войск. Еще, Ваше Величество, помните о тех частях, что снабжены кирасами Черепанова, пулеметными щитами и прочим новейшим снаряжением? Я считаю, что их тоже нужно перебросить к столице. Или – к Первопрестольной. Тринадцать лет назад там вспыхнул один из сильнейших очагов восстания. В этот раз, если бог не поможет, вряд ли будет иначе.

– Вы готовы, барон, к этому? – В глазах Николая все-таки зажглась надежда. Маннергейм говорил так уверенно, так дерзновенно, что императору вспомнилась буря, вызванная речью Петра Аркадьевича… Правда, сам Николай тогда не слышал ее «из первых уст», ему лишь рассказывали…

Длинный зал Дворянского собрания: именно сюда перенесли заседание Государственной Думы после обрушения потолка в Таврическом дворце.

Облокотившись обеими руками с зажатой в них декларацией на кафедру, Столыпин рассказывал о том, как видит будущее России, что нужно для ее изменения. Спокойный, уверенный, тихий голос. Петр Аркадьевич разговаривал с думцами, будто с давними приятелями…

Чего ему стоило это спокойствие, спросите? А какую цену вы сами заплатили бы за то, чтобы спокойно смотреть на людей, выдвинутых в Думу зверями, что устроили взрыв его дома на Аптекарском острове? Теми же людьми, что угробили сотни простых россиян, желая добраться до чиновников, Великих князей… Теми же людьми, из-за которых дочка Столыпина стала инвалидом…

И ответом Столыпину были – потоки грязи, выливаемой на него «левыми». Море ругани, в котором редкими островками виднелись немногочисленные «правые». А ругань и брань все лилась и лилась, красноречие с червоточинкой не знало предела…

Не знало – но узнало.

Петр Аркадьевич снова взошел на кафедру. Взглянул на четерхсотголовую гидру… И после нескольких коротких, холодных, как лед, фраз он бросил вызов революции:

– Не запугаете!!!

Кто сейчас смог бы так сказать?..

– Да, Ваше Величество, мое сердце велит мне служить вам так, как это будет наилучше всего! – В голосе Маннергейма пробился «германский» акцент от волнения, да и фразу он построил с нарушениями правил русского языка. Но Николай даже не заметил этого. Наконец-то император почувствовал, что хоть кто-то готов действовать в атмосфере всеобщей апатии и фатализма…

Николай Николаевич Романов с раннего утра был сам не свой. Ему снова предложили подумать над тем, хочет ли он в случае беспорядков в столице принять «экстраординарные полномочия». Это, конечно, было очень заманчиво. К тому же предлагали «друзья» из лож. Николай еще в пятнадцатом году мог получить в свои руки власть, тени все сгущались над его племянником, министры вот-вот должны были начать активные шаги… И племяша сместил его с поста Главковерха! Ники был совсем не дурак, он чувствовал, что трон под ним начинает шататься. И вдруг – Николай сам становится во главе армии. Раздаются крики «либеральной общественности», звучавшие все громче и истеричней, в защиту смещенного Главковерха, при котором русская армия начала великое отступление… Но прошло время – прошло и возмущение. Во всяком случае, «общественность» примолкла. И вот вновь предлагает Николаю Николаевичу повторить неудавшуюся попытку. Заманчиво, очень заманчиво. Но нужно подумать, все так неопределенно, нужно время, нужна уверенность в том, что Ники не выкинет что-нибудь этакое, как полтора года назад. Нужно решить, нужно больше информации. Да и поточней должны быть предложения.

А Николай Николаевич Юденич смотрел на метания Великого князя, смотрел – и вспоминал строки письма Кирилла Владимировича. Очень многое, что он там написал, уже сбылось. Конечно, это и не могло значить, что и остальное исполнится «как по нотам» – но с тем же успехом предсказанные Кириллом события могли сбыться. Юденич в самом деле не знал, как же ему поступить, если «буря» придет…

Александр Васильевич Колчак только что вернулся в свою каюту из казарм частей, что должны были участвовать в Босфорской операции. Затем разузнал о состоянии четырех запасных полков в Одессе. Правда, они были невероятно раздуты: в ротах по две-три тысячи человек и всего двадцать-тридцать младших офицеров. Большинство из них было командировано как знающих турецкий язык, во множестве собрали армян. Остальным же приходилось учить азы языка, грамматику, что было все-таки сложновато.

Адмирал сел за книгу об истории Турции – и практически сразу закрыл ее. Мысли метались, возвращаясь то к Босфорскому десанту, то в Зунгулаки, то к письмам Кирилла Владимировича, то к слухам из Петрограда. В столице люди ожидали революции, ожидали – и ничего не хотели предпринимать. Да, нынешний режим вряд ли заслуживал всенародной поддержки, но все-таки офицеры и солдаты дали присягу! Почему они только ждут, но ничего не делают? Это же измена, измена присяге! Вопить о революции и ничего не делать при этом – это настоящая измена! Как если бы хирург, стоя над больным, говорил, что сложный случай, что пациенту нужна операция, что вот-вот начнется заражение… Говорил бы и говорил, но не шелохнулся бы, чтобы эту «необходимую операцию» провести…

Колчак не хотел верить, что никто ничего не желает делать. А что будет, если начнется хаос? Будет то, о чем писал Кирилл Владимирович Романов. Скоро описанное Великим князем и вправду должно начаться. Что ж, Александр Васильевич был готов. Он знал, что следует сделать…

Петроград встретил Сизова еще недружелюбней, чем Москва. На лицах людей, как и на небе, ничего, кроме серости и хмари, не отражалось. Народ устал от тягучей атмосферы ожидания катастрофы, многие в верхах уже твердили, что висеть им на фонарях…

Кирилл глубоко вздохнул. Сделано было много, еще не сделано – намного больше. А времени уже не было. Начиналось утро восемнадцатого февраля…

 
Мы остались во тьме,
Не найдя себе места в свету.
Мы вере остались верны,
Не найдя в этом мире святых.
Мы сгораем в огне,
Не найдя в этом мире тепла.
Мы стоим на пути,
Не найдя стойкости в мире.
Мы бросаем свой клич,
Не желая скучать и жалеть.
Мы идем на восход,
Не желая видеть лишь ночь.
Мы ступаем на смерть,
Не желая жизнь менять на борьбу.
Мы сдаем бой за боем,
Не познав вкуса победы.
Мы сражаемся годы и годы,
Не желая сдаваться без боя!