Текст книги "Рубиновая звезда"

Автор книги: Николай Шагурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Глава XI
ЗЕЛЕНАЯ МАШИНА

Соболь не ошибался: зеленая «Победа» уже мчалась по дорогам Крыма и скоро должна была выскочить на асфальтированную трассу, по которой ежедневно тек нескончаемый поток машин с курортниками на Алушту, Ялту и дальше на Симеиз…

Машину вел Щербань, а позади него находился человек, который еще три часа назад назывался профессором Кристевым так же самозванно, как ранее носил имена Карла фон-Марвиц, Джозефа Раиса, Эмилио Бальягас, Сайреддин-бека и даже женское имя Луизы Штрубе.

Щербань сидел за рулем насупившись, темнее тучи.

Он даже не представлял себе, что ответит начальству, если оно узнает о его самовольной поездке в Чаплынку или если его машину заметят нынче в Алуште или Ялте. Были у Щербаня и другие, не менее основательные, причины нервничать.

После первой встречи с Безымянным шофер понял, что попал между двух огней. Выдать Безымянного? Щербань слишком хорошо знал, на что способен его зловещий гость. Молчать и повиноваться? Все равно, рано или поздно, роль Щербаня во всей этой истории станет известна. Тогда ему тоже не сносить головы. Он лихорадочно искал выхода, и в тот злополучный день, незадолго до того, как передать машину в распоряжение Безымянного, отозвал жену на двор. Оглядываясь и спеша, Щербань сунул ей запечатанный конверт.

– Отнеси сейчас, знаешь куда?.. – он назвал адрес. – Передашь в окошечко дежурному, скажи: начальнику, срочно. Если спросят «от кого?» – начальник, мол, знает. И уходи, не задерживайся, в объяснения не ввязывайся.

В записке, вложенной в конверт, было всего несколько фраз: «Задержите человека, который ищет встречи с приехавшим из Болгарии профессором Кристевым. Приметы – серый костюм, синяк под правым глазом. Он может рассказать вам много интересного».

К этому моменту ряд звеньев уже находился в руках Соболя. Уже велись розыски человека с синяком. Просматривая сведения о прибывших в этот день на Южный берег, майор обратил внимание на имя профессора Кристева. А так как имелись некоторые намеки на задачи, которые преследовал «Б – 317», то Соболь понял, что находится на верном пути. Анонимка Щербаня явилась предпоследним и, нужно сказать, запоздавшим звеном той цепочки, которая привела Соболя к дверям гостиницы «Магнолия».

Установить принадлежность зеленой машины не составило затем особых затруднений. Оказалось, что зеленая «Победа» под номером «КМ 44-60» находилась в пользовании директора одного крупного санаторного подсобного хозяйства. Шофера допросить не удалось: на другой день после убийства Кристева он уехал в областной центр за запасными частями. Но Соболь уже знал цель поездки Кристева, а, следовательно, и место, где искать его двойника, Все это подсказало ему письмо Кристева к жене, найденное в номере. Догадывался он также, где может находиться зеленая машина. Прежде, чем направиться в «Сад чудес», майор провел полтора часа в Чаплынке и во дворе Дома колхозника обнаружил «Победу» с номером «КМ 44-60»…

Сперва Щербань был очень доволен своей выдумкой и находил, что сделал ход чрезвычайно дипломатичный и хитрый. С одной стороны, он избавлялся от Безымянного, с другой – оставался в тени со своим черным прошлым. На случай ареста он запасся, как ему казалось, солидным козырем, ценой которого, возможно, мог купить себе прощение. «Я выполнил свой долг перед Родиной!» – рассуждал Щербань, хотя, в сущности, прекрасно понимал, что спасает лишь собственную шкуру. Сейчас, в машине, на пути к Алуште, все эти хитросплетения казались ему жалкими. Его била нервная дрожь. Заполняя все, парализуя волю, над ним довлел безотчетный, панический, безрассудный ужас перед Безымянным. Если бы тот догадывался!..

Ужас Щербаня еще больше усилился бы, будь он в силах заглянуть в мысли своего спутника. С минуты, когда лже-профессор увидел Кристева живым и сообразил, что его наглая игра проиграна, Безымянным владело состояние, определить которое затруднился бы самый опытный психиатр. То ему хотелось остановить машину, выскочить, бежать и забиться в какую-нибудь щель. То он представлял себе, как направляет клинок в грудь Любушко или Кострова. Попадись теперь дед Савчук к нему в руки, он бы разделался с ним!..

Минутами к нему возвращалось ощущение реального, и тогда он видел, как огромно то, на что заносил руку. Он вдруг ощущал себя пигмеем, и это еще пуще разжигало в нем лютую злобу. О, чего он не дал бы сейчас, чтобы выжечь чудесный сад, оставив на его месте смрад и пепел. Но Безымянный давал себе отчет, что это не в его силах, и даже не в силах тех, кто его послал…

Нервы Безымянного были взвинчены до крайности, и все же он не мог не заметить настроения своего подручного.

– Что вы трясетесь, чорт побери! – сказал он, беря шофера за плечо.

– Неможется мне… малярия у меня, – пробормотал Щербань.

– Какая там малярия. Скажите просто: трусите! – бросил Безымянный. – Далеко еще до Алушты?

– Километров десять, – ответил Щербань и, собравшись с духом, добавил: – Нельзя нам на Алушту ехать.

– А что?

– Если машину мою там увидят, не сдобровать мне. Да и на ялтинской дороге инспекция остановить может, а у меня путевой лист в другую сторону.

Это было разумное предположение. Но в интонации Щербаня прозвучало нечто, заставившее Безымянного насторожиться. Откуда такая нервозность? Сразу обострились чувства, блеснула мысль: «а если?»…

Он нагнулся к Щербаню и вцепился в его плечо:

– Говори: выдал?

– Да что вы, господин штурмбаннфюрер! – плаксиво взвизгнул Щербань. – Богом клянусь…

Но по тому, как неудержимо затряслись руки шофера на баранке, как завихляла машина, Безымянный догадался, что его худшие опасения подтверждаются.

– Поверим, – сказал он, откидываясь на сиденье. – Другая дорога есть?

– Только горами можно проехать, через заповедник. А там пропуск нужен.

– Ладно. Сворачивайте вон на ту колею, направо. Она ведь, кажется, ведет к заповеднику?

Дед Савчук и Соболь, вооруженные длинными шестами, торопливо шли к берегу Сиваша. Старик то и дело поглядывал вверх и неодобрительно крякал. Одна за другой исчезали звезды. Начинал потягивать ветерок, и туча закрывали небо. Соболю все чаще приходилось пускать в ход карманный фонарик.

– Отсюда пойдем, – сказал дед Савчук, останавливаясь, наконец, у самой воды и вглядываясь в темноту. – Ну, товарищ майор, чур не отставать… Следом держите.

Они ступили на дно Сиваша. Во тьме тянуло гнилой сыростью, под ногами хлюпала, шевелилась, как живая, топкая масса. Соболь местами с трудом вытаскивал сапоги из податливого, чмокающего ила.

Дед Савчук, полагаясь на свой опыт, приуменьшил трудности перехода. Изменилось Присивашье в послевоенные годы, да и Сиваш был уже не тот, что до войны. Неоднократные бомбежки «нарушили» дно Гнилого моря, усеяв его тысячами новых, скрытых под водой, гибельных ловушек. Но дед подбадривал себя и своего спутника.

– Це што – чистая прогулка! – рассуждал он, прощупывая шестом дно впереди себя. – Идешь соби, нихто тебе – ни тпру, ни ну. А при фашистах шел я раз…

И дед пустился описывать одно из своих ночных приключений на Сиваше во время Отечественной войны. Он вел трех партизан на тот берег и уже у самого Литовского полуострова смельчаки выдали себя громким всплеском.

Довольно долго пришлось им просидеть в воронке, по горло в воде, наблюдая, как над их головами проносятся цветные нити трассирующих пуль.

– Так и прошивають, так и прошивають: вжик-вжик-вжик…

– Страшно было? – спросил Соболь.

– Ни! – сказал дед. – Одна думка была – людей вывести. А вот я, товарищ майор, хочу вас спросить: почему вы того гестаповца сразу не заарестовали? Вы ж знали, що то не прохвессор?

– Знал. Да не время еще было.

– Не один он?

– Нет, Иван Иванович, не один. Есть еще опаснее.

– Як це ж вы его упустили?

– Наша работа, Иван Иванович, не из одних успехов складывается. Бывают и промахи, и неудачи. Враг тоже хитер, пальца в рот ему не клади – всю руку откусят. Но наша сила в том, что он действует в одиночку или небольшой группой, а нам весь народ помогает, вот как вы…

– Эге! – сказал дед. – Коли всем миром глядеть, да позорче – тут ему, сукиному сыну, и ходу нет… Так не уйдет, товарищ майор?

– Не уйдет, Иван Иванович! Мы еще его вам на очную ставку представим.

Дед снова крякнул, на этот раз одобрительно и сурово.

– Ну, добре. Теперь постойте на месте трошки, я вперед пройду…

И старик исчез в темноте. Соболь стоял по колени в воде и поглядывал на небо. Погода портилась. Ветер дул все резче, настойчивее.

– Сюды идите, на голос, – позвал дед Савчук.

Соболь зажег фонарик и увидел деда шагах в десяти. На лице старика появилось озабоченное выражение.

– Неладно выходит, – заметил он, когда Соболь приблизился к нему. – Ветер-то западный…

Еще до этого Соболь несколько раз замечал, что дед, подержав во рту палец, ставит его перед собой. Майору, в прошлом армейскому разведчику, военному следопыту, был хорошо известен этот нехитрый, но вполне оправдывающий себя прием: легкий холодок на одной из сторон пальца позволял безошибочно определять направление самого слабого ветерка. Но он не совсем понимал, какое значение может иметь это для их перехода.

– А что?

– Воду гонит с Азовского моря. Бачите: прибывает.

Вода, действительно, доходила уже до пояса.

– Торопиться треба, товарищ майор…

Они двигались вперед в медленно, но неуклонно, прибывавшей воде. Потом дед еще раз ушел во тьму, строго наказав не двигаться с места. Светящийся циферблат часов на руке Соболя показал, что прошло десять… двенадцать… пятнадцать минут. А на шестнадцатой он услышал громкий всплеск, а затем хриплый, прерывающийся голос:

– Това… рищ… майор…

Забыв все, Соболь кинулся вперед. Вспыхнул фонарик, и луч его, побежав по воде, осветил только небольшие мутные волны.

– Иван Иванович! – крикнул Соболь. Над водой показалась голова деда с вытаращенными глазами. Выплевывая воду, он прохрипел:

– Не ходите… Сам…

Но Соболь не внял этому предостережению. Разгребая руками воду, он устремился на помощь, и вдруг почувствовал, что сам уходит куда-то вниз. Вместо ила, вязкого, цепкого, но способного выдержать тяжесть человеческого тела, под ним была трясина. Впечатление было такое, что кто-то схватил его за ноги и тянет м с неудержимой силой.

Однако майор не растерялся. Спасительный шест был с ним. Упершись шестом в край трясины, он стал отпихиваться в противоположную сторону, как учил его дед. Если «чаклак» неширокий, он должен выбраться. А мысль о том, что дед Савчук захлебывается и, того гляди, может утонуть, заставила его напрячь все силы. Прогноина, действительно, оказалась узкой. Соболь коленями ощутил более надежную почву и всем телом упал на нее. Шест в фонарик остались в трясине.

Соболь, нащупывая ногой дорогу, сделал несколько шагов в направлении плеска. Дед Савчук барахтался где-то совсем рядом, но все слабее и слабее. Соболь скользнул в воронку от авиабомбы и подхватил под мышки обвисающее тело деда. Майору, молодому и более сильному, удалось довольно быстро выбраться из воронки, отлогих краев которой не мог одолеть старик.

Дед Савчук еле держался на ногах. Он долго отфыркивался, так как порядком хватил сивашского рассола, и крутил головой. Потом как-то сразу пришел в себя, нашарил и подтянул к себе плававший на воде шест.

– Итти треба, товарищ майор, не то утонем…

Он объяснил Соболю, что дальше идут глубокие, по местным понятиям, места – метра полтора. А при подъеме воды даже Соболю, который был почти на голову выше деда, будет «с ручками». Уже сейчас вода доходила Соболю до середины груди, деду – до горла.

– Давайте, я вас понесу, Иван Иванович! – предложил Соболь. – А вы будете дорогу шестом прощупывать.

Посадив старика на плечи, майор двинулся вперед, преодолевая сопротивление воды, то и дело сплевывая густосоленую влагу, набегавшую ему в рот.

– Правее… левее, – изредка подсказывал дед. Ноги наливались свинцом. Шею приходилось вытягивать, иначе опасность захлебнуться угрожала уже самому Соболю, и от этого мучительно ныли шейные мускулы я позвонки. Дед, казалось, тоже стал свинцовым… Но Соболь брел, не останавливаясь, зная, что должен во что бы то ни стало выйти на тот берег.

Наконец перед ними блеснули огоньки.

– Чуваш! – со вздохом облегчения сказал дед. Дно стало повышаться, ил сменился песком. Дед Савчук и Соболь, мокрые до нитки, ступили, наконец, на крымскую землю. Вскоре они были в сельсовете, где Соболь смог воспользоваться телефоном, а еще через двадцать минут в его распоряжении был «газик».

– Езжайте, товарищ майор, – сказал дед Савчук, – а я отдохну. Утречком, по свету, домой подамся.

Соболь глядел на деда с нескрываемым восхищением. Схватив руку старика обеими своими руками, он крепко потряс ее:

– Прямо скажу, Иван Иванович, орел вы!

– Який же я орел! – шутливо отмахнулся дед. – Вот те, что Сиваш перелетали, щоб Крым штурмовать – те орлы…

Уже светало, когда Соболь выбрался на асфальтированную трассу, километрах в пятнадцати выше Алушты. Он поставил машину сбоку дороги и сделал вид, что копается в моторе. Позиция была удобная: «газик» закрывал его, а он сам, стоя лицом к дороге, зорко наблюдал за проходящими машинами. Соболь был уверен, что прибыл вовремя. На всякий случай он еще из Чуваша попросил следить за машинами на трассе Алушта – Ялта, и теперь два его коллеги, в форме автоинспекторов, останавливали и проверяли на этом участке путевые листы у каждой легковой машины.

Чем светлее становилось, тем больше возрастал поток автомобилей. Шли, солидно покачиваясь, щегольские голубые автобусы, шли «ЗИМы», «Москвичи», «газики», но они не привлекали внимания Соболя. Шли «Победы» – темно-вишневые, синие, серые, коричневые, оливковые… были и зеленые, но с другими номерами.

Около шести часов утра показалась еще одна зеленая машина, шедшая на большой скорости. Это была «Победа» с номером «КМ 44-60».

Соболь вскочил в свой газик.

– За ней! – приказал он шоферу. – Выдерживайте дистанцию побольше, они не должны заметить, что мы следуем за ними.

На повороте, не доезжая до Алушты километров шесть, зеленая машина вдруг завихляла, потом остановилась на миг, как будто водитель колебался, потом свернула вправо, на проселочную дорогу.

– Эге! – сказал Соболь. – Это что-то новое. Значит, они решили ехать другим путем.

Он велел шоферу сделать интервал побольше: на этой колее движения почти не было.

Миновали поворот, другой. Дорога вошла в густые и высокие заросли орешника. За третьим поворотом зеленая машина исчезла. «Газик» прибавил ходу, проехал вперед – машины не было.

– Назад! – сказал Соболь.

Они медленно поехали обратно. Майор внимательно осматривал зеленую стену, тянувшуюся до, обе стороны.

– Стоп!

В одном месте заросль была прорежена. Соболь, выпрыгнув, увидел на траве свежие следы колес. Они вели далеко вглубь чащи. Там, сливаясь окраской с окружающей зеленью, стояла «Победа» «КМ 44-60». Соболь шагнул к ней и распахнул дверцу.

В машине, навалившись лицом на баранку и безжизненно свесив руки, сидел Щербань, заколотый ударом ножа в спину.

Глава XII
НА ЗАПОВЕДНОЙ ЗЕМЛЕ

Асфальтированная трасса, ведущая на Южный берег, у Алушты сворачивает направо и огибает мощный узел гор, поросших густым лесом. На алуштинских склонах это, главным образом, буки, гигантскими цилиндрическими колоннами уходящие в небо, на ялтинских – крымская сосна с раскидистой кроной. Широко, привольно раскинулся на площади в тридцать тысяч гектаров Крымский государственный заповедник. Здесь заботливо охраняются просторы горных панорам, зеленый сумрак пышных дубрав, водопады, источники, пещеры, скалы, ущелья, удивительное разнообразие животного и растительного мира во всей его нетронутой красе.

Когда-то лучшие места здесь облюбовали монахи. Затем тут была создана царская охота. И только после Октября чудеснейший этот уголок стал народным достоянием и открыл свою зеленую сень для курортников, туристов и экскурсантов, для многочисленных научных работников – геологов, зоологов, ботаников, почвоведов.

Степан Григорьевич Ракитин, один из тех, кому поручено беречь и охранять эту красоту и богатство, после обеда собрался в обход центрального участка заповедника. Закинув за плечо винтовку, он взял бинокль и, выйдя на крыльцо, вздохнул полной грудью: хорошо!

Ракитин был не просто лесничим, прозаическим сторожем – такие здесь не к месту. На работу наблюдателя лесной охраны людей приводит страстная любовь к природе, без этого качества немыслим хороший работник заповедника. Эта же страсть привела сюда и Степана Григорьевича. Судовой механик в прошлом, он в конце концов променял море на лесную чащу, и здесь из него выработался замечательный натуралист-практик. Живую природу он любил горячо, глубоко, сильно – и она, отвечая на это чувство, открывала перед ним свою зеленую книгу, говорила с ним тысячами живых, понятных ему голосов, языком ветра, трав, зверей и птиц.

Надвинув на брови фуражку, посасывая незажженную трубочку, Ракитин спустился в ложок и присел на огромный, в три обхвата, ствол дерева, вывороченный недавно бурей. Это был один из любимых его уголков: пейзаж, словно из русской сказки, не хватало только медведицы с медвежатами. По склону росли тиссы, тысячелетние, редчайшие реликты.

Глядя на землю, Степан Григорьевич обратил внимание, что трава вокруг примята. Он встал и обошел дерево. Да, здесь отдыхал кто-то… Вон и сухие листья собраны кучей и ветки наломаны. Ракитин нахмурился: ветки ломать в заповедном лесу – это уже было злостное нарушение. Он пошел по ложку, легко находя след, поднялся по откосу и застыл. Около горного потока, с шумом пробегавшего шагах в двадцати, стоял чужой человек. Он, видимо, только что умылся, так как вытирал лицо носовым платком. Значит, это он ночевал здесь!

Ракитин спрятался за куст и стал наблюдать. Вытерев лицо и причесавшись, незнакомец снял пиджак, скинул ботинки, носки и, закатав брюки, вошел в поток, русло которого было завалено большими камнями. Что он делает, догадаться было нетрудно: незнакомец запустил руку по локоть под один камень, под другой, третий, и, наконец, выхватил из воды довольно большую форель.

Присев на камень, он тут же оторвал ей голову, выпотрошил зубами и пальцами и принялся есть. Все говорило о том, что незнакомец крайне голоден.

Безымянный (а это был он), отделавшись от своего ненадежного подручного и опасного теперь свидетеля, принял решение два-три дня скрываться в заповеднике, пока уляжется суматоха и несколько остынет след. С топографией заповедника он был знаком. Во время войны здесь базировались отряды крымских партизан. Безымянный, в начале оккупации Крыма служивший в войсках СС, принимал участие в разработке карательных операций и изучил карту. Но он слишком понадеялся на свою память и теперь убеждался, что отсюда не так-то легко выйти.

Уже вторые сутки Безымянный скитался по лесному лабиринту, стараясь выбраться на дорогу, пересекающую горы. Она должна была вывести его прямо к Ялте. Он преодолевал склоны, котловины, балки, пересекал поляны, переходил вброд горные ручьи и везде – справа, слева, впереди, вверху и внизу была чаща. Буки, величественные, как колонны храма, окружали его. С буками соседствовал ясень, встречались здесь дуб, граб, липа, черешня. Лесной узор, как в калейдоскопе, не повторялся. Долины рек, поросшие черной ольхой и дикой грушей, поляны, затканные цепкими зарослями боярышника, терна и ажины – все это сливалось в одну могучую зеленую симфонию. Но она оставляла пришельца равнодушным, ему было не до поэзии. Она даже пугала: лес, как зачарованный, не хотел выпускать его.

Безымянный ясно видел крушение всех своих замыслов. Пора было кончать и исчезать. Но «кончать» – означало выполнить последнюю часть задания: встретиться с резидентом в Ялте и получить от него инструкции, как поступать дальше.

Безымянный сделал по заповеднику уже километров тридцать. Его начал мучить голод. В кармане сохранилась солидная пачка денег, но здесь они были бесполезны так же, как на необитаемом острове. Нервный подъем минувших суток сменился физическим и психическим упадком. Самым ужасным было то, что во время борьбы с дедом Савчуком Безымянный выронил коробочку с наркотическими таблетками, утратил талисман, который давал ему силы и мужество, делал его «сверхчеловеком».

Он, не веривший ни во что, кроме чистогана, как и многие преступные, аморальные и в существе своем трусливые личности, был суеверен. А накануне он натолкнулся на дурной знак. На краю очаровательной лужайки, щедро изукрашенной солнечным светом, Безымянный увидел человеческий череп, который скалил зубы из-под заржавленной каски с фашистской свастикой, будто хотел сказать: «Здорово, приятель! Я пришел сюда, как ты, чтобы сеять смерть… и видишь, что от меня осталось?»

Потом, устроив себе у поваленного дерева ложе из сухих листьев и наломанных веток, Безымянный пытался заснуть. Но его тревожили голоса леса, какое-то пересвистыванье, шорохи, легкий топот чьих-то копыт (за сутки Безымянный встретил лишь одно живое существо, это была молоденькая лань). А после полуночи с вершин гор сорвался ветер, и лес шумел низко, протяжно, грозно.

Разбудили Безымянного на заре другие голоса, исходящие из недр леса, и издаваемые, несомненно, живыми существами. Могучие трубные звуки, насыщенные страстью и гневом, волнами прокатывались по лесу. Безымянный вскочил, содрогаясь. До сих пор он никогда не слышал ничего подобного. Он не знал, что это трубят олени-самцы. Выбрав зеленую поляну, они созывали ланей на брачный пир. И горе рогачу, который вздумал бы затесаться в чужой гарем! Тогда между самцами-соперниками завязывается поединок не на жизнь, а на смерть. Даже у старых лесничих, давно обживших чащу, эта песнь любви и гнева оставляла неизгладимое впечатление. («Аж сумно делается!», – говаривал Степан Григорьевич). А Безымянного, непосвященного в лесные тайны, она заполнила суеверной, пробирающей до стука зубов, жутью…

– Эй, товарищ!

Безымянный вздрогнул, поднял голову и увидел на берегу человека с винтовкой за плечами.

– Вы что здесь делаете?

– Видите, ловлю рыбу…

– Вы знаете, что находитесь на заповедной территории. Здесь ловить рыбу запрещено.

– Разве? – Безымянный сделал удивленное лицо. – Прошу извинить.

– Пропуск у вас есть?

– Нет… вернее есть – у старшего. Я, видите ли, турист. Отбился от своей группы и заплутался в лесу. Вы сможете вывести меня на дорогу? Я вам заплачу…

– Выведу.

Безымянный проворно обулся и пошел за лесничим. Дорога оказалась совсем близко.

– Очень вам благодарен! – сказал Безымянный. – Сюда, вверх, кажется, путь на Ялту? Да, возьмите же за труды… – он полез в карман.

– Не надо, – остановил его Ракитин. – А отпустить я вас пока не могу. Вам придется подойти со мной на кордон, уплатить штраф. Ну и, понятно, индивидуальный пропуск выправить.

– Да вы, собственно, кто будете?

– Наблюдатель лесной охраны.

– И прекрасно. Поймите: я очень тороплюсь, дорогой товарищ, – вкрадчиво сказал Безымянный. – Мне нужно догнать моих спутников, они могут сегодня уехать на пароходе. Получите с меня штраф, и дело с концом. И вам хлопот меньше, и мне.

– Да у меня, все равно, и квитанций нет.

– И не нужно, не нужно! – замахал руками Безымянный. – Я вижу, с каким человеком имею дело. Берите, берите! – он вытащил из кармана пачку денег и совал бумажки Ракитину. – Я вам еще на литр прибавлю…

– Не пью, – отрезал Ракитин, отводя руку с деньгами. – Пойдемте на кордон.

С четверть часа они шли молча.

– Послушайте, не будьте формалистом! – снова начал Безымянный. – Ну хорошо, ну я виноват… Но ведь любителю – натуралисту можно и простить оплошность. Я ведь рыбу ловил из научного интереса…

У Ракитина на языке вертелся язвительный вопрос:

«Какой, собственно, научный интерес может иметь пожирание рыбы живьем?» Но он удержался и сказал:

– Там разберемся. А почему вам так не хочется на кордон итти? У вас документы в порядке, гражданин?

Безымянный сразу отметил перемену в обращении: вместо «товарищ» – «гражданин».

– Я же все объяснил вам, упрямый вы человек. Так не возьмете штраф? Я вам предлагаю двести… даже триста рублей.

– Нет.

– Пятьсот? Возьмете, в последний раз спрашиваю? – сказал Безымянный, опуская руку в карман.

– Вы что, угрожаете мне? Нет – и весь сказ… Назад! – вдруг закричал Ракитин, наотмашь и со всей силой ударяя задержанного по кисти.

Браунинг выпал из руки Безымянного на землю.

– Так вот ты какой «турист-натуралист»! – усмехнулся Ракитин, снимая с плеча винтовку и щелкая затвором. Он подвинул к себе носком сапога пистолет, поднял его и сунул за пояс. – А ну, давай вперед!

Вскоре они вышли на Чучельский перевал. Отсюда открывалась необъятная, грандиозная панорама горного Крыма. Прямо перед ними вздымался коричневый купол Роман-Коша, высшей точки крымских гор. Вдали виднелась белая отвесная стена скал с темнеющими отверстиями сталактитовых пещер, а направо уходили гряды гор, покрытых кудрявым зеленым руном леса. Совсем, совсем далеко синела полоска моря, а надо всем этим в бездонной голубизне неба парил гриф, раскинув двухметровые крылья. Отсюда он казался пичужкой. Ракитин тысячу раз видел эту картину, но и в тысяча первый она вызывала в нем восхищение. Особенно хороши были здесь осенние закаты: все краски солнечного спектра ложились на горы, человек пьянел от этого зрелища как от вина.

Безымянный угрюмо глядел на горную панораму. Все это было не для него, у всего этого были другие хозяева…

– Да! – молвил Ракитин, угадав его мысли. – Не для вашего брата это приготовлено, не для таких, как ты, «туристов» с пистолетами… – Он выразительно сплюнул. – Не дадим мы вам эту красоту насиловать и поганить. Заповедана для вас эта земля, слышишь! Да и не только этот кусок, а вся, что дальше лежит, – до самого Тихого океана…

– Я ногу стер, – со злобой сказал Безымянный. – Разрешите отдохнуть хоть несколько минут. Иначе вам придется меня на руках нести.

– Ну, отдохни, отдохни! – согласился Ракитин. – Подыши напоследок свежим воздухом. Только не вздумай, смотри, на какие-нибудь штуки пускаться. Сядь спиной ко мне.

Степан Григорьевич опустился на откос и поставил винтовку между колен. Безымянный снял ботинок и стал вытряхивать из него мелкие камешки. С ногой не случилось ничего особенного, он просто хотел выиграть время, собраться с мыслями.

В этот момент перед Ракитиным упала записка. Он повернул голову и увидел выглядывающее из-за куста лицо Соболя. Лесничий хорошо знал его, так как майор не раз бывал в заповеднике. Соболь предостерегающе приложил палец к губам. «Дайте ему возможность бежать, – стояло в записке. – Так надо. Принимаю его у вас с рук на руки».

Ракитин, уже не оборачиваясь, поживал головой – «понимаю, мол». Лицо скрылось, а лесничий обнял ствол винтовки, громко зевнул и склонил голову. Безымянный, бросив искоса быстрый взгляд, заметил, что он дремлет. Не было ли здесь подвоха? Может быть, лесничий притворяется, чтобы спровоцировать попытку к бегству и на «законном основании» пустить ему пулю в спину? Однако Безымянный знал, что у русских такие приемы не приняты.

– Тысячу возьмете? – вполголоса спросил Безымянный.

Ракитин молчал. Тогда, выждав немного и убедившись, что стража его, действительно, сморило, Безымянный начал потихоньку отползать в сторону кустов. Голова Ракитина свешивалась все ниже… Скоро кусты скрыли пленника, а еще через несколько минут он мчался во весь опор по тропинке в сторону дороги.

Беглец прикидывал, сколько времени может быть в его распоряжении? На худой конец минут пять, десять, возможно – пятнадцать. Скоро он обогнет кордон Алабач, расположенный на альпийском лугу, а затем окажется перед самым трудным этапом. Чтобы спуститься на ялтинский участок заповедника, нужно перевалить. Яйлу – голое плоскогорье, лежащее на вершинах. После зеленых массивов Яйла поражает резким контрастом. Странно видеть в самом сердце заповедника, среди буйного изобилия зелени, эту каменистую пустыню, где на известняках растут лишь мхи да лишайники.

«Лесничий, очнувшись, не замедлит, конечно, начать преследование, а на Яйле человек виден за километр, – соображал беглец. – Да, шансов мало…»

Вдруг Безымянному необыкновенно повезло.

Выбежав на дорогу, он увидел трехтонку, из-под которой торчали ноги шофера. Из кабины выглядывало миловидное женское личико. А в кузове грузовика стояло нечто; до такой степени неожиданное, что даже Безымянный, у которого все тряслось внутри, остановился и поднял брови. Эта была щегольская закрытая карета, в каких когда-то ездили вельможи, карета, сверкающая черным лаком, зеркальными стеклами и бронзой затейливых фонарей. Не хватало только звероподобного бородатого кучера. Трудно было представить себе что-нибудь бесполезнее и нелепее этого музейного экспоната среди величавой природы заповедника.

– Любуетесь? – спросил шофер, вылезая из-под машины. – Хороша? Самого императора Александра третьего! – важно сообщил он. – На киносъемки возил, здесь царский приезд на охоту снимали. А теперь обратно везу, в бывший Массандровский дворец. Ну и драндулет: две скорости – «тпру» и «но»! – захохотал он, находя свою потрепанную трехтонку несравнимо красивее и удобнее царского экипажа.

«С этим веселым парнем, видимо, нетрудно будет столковаться» – решил беглец.

– Подвезите, пожалуйста, меня до ялтинского шоссе, товарищ шофер, – попросил он.

– Отчего не подвезти, можно, – согласился шофер. – Только в кузове придется ехать. А хотите, садитесь в карету. Никогда, небось, в царской карете не ездили? – и он снова захохотал, очень довольный своей выдумкой.

Однако Безымянному эта шутливая идея представилась серьезной находкой. Во-первых, в карете его никто не увидит, во-вторых, – никому и в голову не придет искать его там. Подхохатывая шоферу, он полез в карету. Весельчак завел мотор. Грузовик, урча и содрогаясь, начал медленно одолевать крутой подъем.

Безымянный опустился на кожаные подушки, захлопнул дверцы и задернул занавески. Сквозь узенькую полоску стекла поверх занавесок он скоро увидел пустыню Яйлы и тысячью метров ниже пестрый коврик гурзуфского курорта. На краю плато показались карликовые сосны. Затем машина пошла вниз, и на склонах захватывающей дух крутизны возникли ряды хвойных гигантов.

Через сорок минут трехтонка выехала на ялтинское шоссе. Безымянный перевел дух: он вырвался из зеленого плена.