Текст книги "Остров Больших Молний"

Автор книги: Николай Шагурин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 9 страниц)

А Рамирес стоял, прислонившись к двери каюты, скрестив руки, как бы не замечая этих посеревших лиц, этих трясущихся губ. Он думал о том, как бессмысленно и глупо гибнуть среди полного штиля, опускаться на дно под всеми парусами.

Крюков напряженно вслушивался в эфир. Он был мокр по самые уши, вода, стекая с его одежды, образовала у ног маленькое озерцо.

Прошли долгие, томительные двадцать минут. Полчаса. И вдруг откуда-то из мира живых донесся ответ:

– Кто зовет на помощь?

– Шхуна научной экспедиции «Атом» терпит бедствие между 130 и 140 западной долготы и 0 и 10 южной широты. Торопитесь! – передавал Крюков.

– Держитесь! Мы близко! Идем на помощь! – отвечали ему.

Два часа спустя пассажиры «Атома» бурно: приветствовали появившийся на горизонте белый теплоход…

– «Ломоносов», – прочел Рамирес золотые буквы на носу приближающегося судна. – Что за странный флаг? Занзибар, что ли?

Теплоход приблизился к шхуне, застопорил машины. Быстрота, с которой был спущен вельбот, вызвала бы зависть у любого моряка. Смуглые матросы, одетые сплошь в белое, в сдвинутых на затылок круглых шапочках, с гортанным криком налегли на весла. Рамирес метнулся по палубе и скрылся в радиорубке. Через полминуты он выскочил оттуда, и Бейтс заметил на его лице царапину, которой до этого не было.

Один за другим спустились в вельбот Хаутон, Бейес и Портер. Последним сошел Рамирес с небольшим чемоданчиком, куда сложил судовые документы и деньги.

– Все покинули шхуну? – закричали в рупор с мостика «Ломоносова».

– Все! – рявкнул Рамирес.

Вельбот отвалил. Капитан оглянулся, поднял руку и бросил что-то в воду.

– Что вы бросили? – полюбопытствовал Хаутон, когда они поднялись на борт судна-спасителя. Рамирес прищурился, подмигнул:

– Блиц унд доннер! А вы видели? Ключ от радиорубки…

* * *

Стройный, худой, с энергичными чертами лица человек, которого подчиненные называли «камарадо Зобиара», стоя у окна рулевой рубки, внимательно вглядывался вдаль.

Темное пятнышко на горизонте росло, становилось все чернее.

– Вот теперь шхуне – крышка! – сказал Зобиара рулевому, указывая на этот зловещий предвестник. – Давайте уходить от циклона…

И он поставил ручку машинного телеграфа на «полный».

Часть вторая
НА НЕВЕДОМОМ ОСТРОВЕ

ГЛАВА 6
Тысяча и одна загадка

Остальную часть пути, от места, где была брошена обреченная шхуна, до пункта назначения «Ломоносова», потерпевшие крушение провели в кают-компании теплохода.

Непосредственной причиной этого явилась излишняя, бойкость капитана Рамиреса. Он заинтересовался странным сооружением, установленным на верхнем ходовом мостике. Впервые он встречал на теплоходах такую, по его выражению, «штуковину» и бесцеремонно полез под покрывавший ее брезентовый чехол.

Но за спасенными присматривали. Вахтенный-малаец немедленно взлетел наверх и вежливо, но настойчиво пригласил участников экспедиции спуститься вниз, в кают-компанию.

О первых порывах налетевшего шквала путешественники узнали по покачиванию судна и шуму ливня. Да, на «Атоме» можно было с уверенностью поставить крест. Шквал должен был быстро доконать злосчастное имущество господина Канариаса.

А пункт назначения «Ломоносова» находился не так уж далеко. Пронесся шквал, и часа через четыре теплоход замедлил ход. Рамирес сразу заметил это по затихшему гулу машин. Он приник к иллюминатору и увидел землю. Затем тьма, падающая в этих широтах внезапно, без сумерек, скрыла все.

Покачивание судна прекратилось. Теплоход, по-видимому, вошел в гавань. Загрохотала в клюзе якорная цепь, зазвенел машинный телеграф, и двигатели стали.

Вслед за инженером Зобиара притихшие путешественники вышли на палубу, в тишь и духоту тропической ночи, изредка прорезаемой зарницами на западе. А на севере, в нескольких километрах, где-то над землей вспыхивали и гасли яркие электрические огни.

Перспектива ступить, наконец, на твердую землю настолько обрадовала потерпевших крушение, что они безропотно дали завязать себе глаза и по одному свести по сходням на берег. Где-то близко раздавался приглушенный стук автомобильных моторов.

– Где мы? – спросил Хаутон, опускаясь на мягкое сидение.

– На Острове Больших Молний, – ответил Зобиара.

– Как?

Но их спутник молчал.

– Куда нас везут? – снова задал вопрос Хаутон.

– Об этом вы узнаете позже, – ответил тот же спокойный голос. – Не волнуйтесь. Вам не причинят абсолютно никакого вреда.

Все это было так странно, так неожиданно, что гости подчинились. Когда машина остановилась, их, не снимая повязок, повели сначала по мягкой дорожке, затем по ступеням лестницы, покрытой ковром.

Сняв повязки, гости увидели просторную комнату, обставленную по-европейски.

– Прошу вас располагаться здесь, – сказал Зобиара. – Сейчас вам подадут ужин. Во избежание неприятностей я просил бы вас (эта просьба явно носила характер приказа) не покидать это помещение до утра. В комнатах направо и налево приготовлены постели.

– Но где же мы! – возопил долго сдерживавшийся Хаутон. – Что значит вся эта таинственность, эти повязки?

– Вы – на Острове Больших Молний, – повторил Зобиара. – Об остальном мы побеседуем завтра, сейчас отдыхайте.

Дверь захлопнулась, и путешественники услышали щелканье ключа, дважды повернувшегося в замке.

Потерпевшие крушение встретили, вопреки ожиданиям, обходительный прием. Утро принесло им превосходный завтрак, не была забыта даже коробка сигар.

Когда они кейфовали, развалившись в мягких креслах, и только собирались приступить к обсуждению положения, как в дверь постучали.

Это был Зобиара, как всегда собранный, подтянутый. Он пожелал путешественникам доброго утра, потом, придвинув кресло, сел и изложил решение совета островитян.

Совет, возглавляемый Рао-Сагибом, приветствовал появление на Острове Больших Молний представителей науки. «Господам ученых» предоставлялась свобода действий во все время пребывания здесь.

Они, по желанию, могли столоваться или у себя, в предоставленных им комнатах, или за общим столом.

– Покинуть остров, – сообщил Зобиара, – господа ученые смогут в ближайшее время.

– Когда? – перебил Хаутон.

– Скоро. Только, конечно, не сегодня и не завтра, так как наш теплоход требует некоторого ремонта. Словом, когда это будет возможно. Вы не будете ощущать недостатка ни в чем.

– Я ощущаю недостаток в радиосвязи, – нагловато заявил Хаутон. – У вас, конечно, есть радиостанция? Мне необходимо связаться с… с национальным географическим обществом.

– Радиостанция у нас есть. Но то, что вы просите, невозможно.

– Почему невозможно? Я не прошу, а требую!

– На этой земле вы можете только просить, но не требовать, А невозможно по очень простой причине: обитаемость этого острова является тайной.

– Вот как!

– Да. Мы не требуем благодарности за оказанную вам помощь. Мы желаем только одного: после вашего отбытия это так и должно остаться тайной в течение некоторого обусловленного срока. Ваше честное слово ученого будет нам порукой.

– А если такое слово не будет дано?

– Тогда вам и вашим коллегам придется задержаться на острове на положении гостей…

– Это что же – плен?! – прошипел Хаутон. Он поднялся, втянул голову в плечи, сунул руки в карманы и нервно зашагал по ковру, топорщась, как рассерженная птица. – Знаете ли вы, господин Зобиара, – выкрикнул он, – что мы являемся подданными великой державы, которая одним мановением может стереть ваш остров с лица земли!

Зобиара еле заметно иронически улыбнулся.

– Спокойно, спокойно! – сказал он, – Угроз, право, не нужно, они никому не страшны. Может быть поговорим нейтральные темы? Как вам понравились лангуст за завтраком и старая мадера?

…Хаутон почувствовал ощутительный толчок ногой со стороны Портера. Как-то сразу профессор отрезвел и опустился в кресло,

– Прошу извинить! – сказал он, отдуваясь. – Я вспыльчив. К тому же мадера ударила мне в голову.

Зобиара ответил невозмутимо:

– Повторяю: вам предоставляется свобода действий. Рао-Сагиб и совет островитян обращаются к вам только с тремя небольшими просьбами (в голосе Зобиара зазвучал металл): во-первых – не подниматься на плато. Во-вторых, не заходить без разрешения в лаборатории. В-третьих – не посещать «Больших юго-восточных утесов». Все, господа.

…Воспользовавшись любезным разрешением, члены экспедиции в первые же три дня ознакомились с топографией острова. Он представлял собой клочок земли, по всем данным вулканического происхождения, почти круглой формы, километров 12 в поперечнике, и напоминал пудинг, поставленный на круглое блюдо. Это был конус с пологими краями, и сходство с пудингом увеличивалось еще тем, что вершина конуса, некогда грозного вулкана, была срезана словно ножом. Геометрически правильная плоскость среза наводила на мысль о том, что это дело человеческих рук, а не природы,

Голым оставалось только это плато, а сам остров был одет буйной, могучей растительностью. В необычайно пышной и яркой зелени прятались жилые строения и лаборатории, расположенные на склонах потухшего вулкана. Все здания были выкрашены в точно подобранный цвет зелени и совершенно сливались с ней.

Узкая и длинная бухта вонзалась в лесистую часть пологого берега на юго-востоке. Бухта эта, как позже узнали путешественники, носила имя ученого Рихмана, сотрудника Ломоносова, убитого молнией во время опытов с грозовым электричеством. Все здесь: бетонная стенка, пакгаузы из волнистого огнеупорного материала баки для горючего – было окрашено все в тот же цвет тропической зелени. Барьерный риф плотным кольцом окружал остров.

Загадка следовала за загадкой. Какому государств принадлежал флаг, еще на «Ломоносове» привлекший внимание Рамиреса: багрово-дымное полотнище, перечеркнутое вкось золотой молнией? Почему теплоход, явно не советское судно, носил имя русского ученого? Какие работы производились в обширных лабораториях, скрытых в зеленой чаще и закамуфлированных под цвет тропической растительности? Что делалось на запретном плато, куда можно было попасть лишь двумя способами: простым и легким, при помощи лифта, скрытого в самой горе, и тяжелым, «физкультурным» способом, по высеченной в скалах лестнице из нескольких тысяч ступеней?

Откуда были взяты колоссальные средства, которых, несомненно, потребовало отсечение вершины горы и пре вращение плато в идеально-ровную поверхность? Кто производил затраты на оборудование порта и постройку лабораторий? Где нашлись тысячи рабочих рук, совместным трудом которых осуществлены землекопные, железобетонные, каменотесные работы? Хаутон и его спутники скоро убедились, что население острова состоит всего из сотни с небольшим человек – техников, монтеров, обслуживающего персонала и двух десятков научных работников.

И, наконец, почему избран остров со столь необычным климатом?

«„Остров Больших Молний“, – записывал в своем походном дневнике Хаутон, – вполне оправдывает свое оригинальное название. Грозы здесь обычно проходят ночью. Едва стемнеет, как раздаются раскаты грома. Если же грозы нет, то зарницы сверкают до утра.

Среднее годовое число гроз здесь, надо полагать, не меньше 160, и остров можно отнести к числу самых грозовых пунктов на земном шаре. Бесчисленные молнии, как и всякая электрическая искра, озонируют воздух. Я никогда не встречал столь чистого и живительного воздуха. Благодетельным действием гроз объясняется и поражающе пышная растительность острова…»

Однажды Хаутон, Бейтс и Рамирес возвращались под вечер с прогулки по горным склонам. Поблизости от дома их захватила тропическая гроза, стремительная, словно камень, брошенный из пращи. Сразу стало темно, как в погребе, целые каскады воды низверглись на путешественников. Гром заглушал грохот прибоя, доносившегося с рифов, и казалось, что молнии разят и валят деревья где-то совсем рядом.

Компания кинулась бежать через лужайку и в мгновение ока вымокла до нитки. С лужайки хорошо было видно плато, и вдруг Бейтс остановился и крикнул:

– Глядите, глядите!

В свете молний, следующих одна за другой, все увидели на плато четыре ажурные металлические башни, поднявшиеся к небу. Кто мог воздвигнуть за такое короткое время эти мощные сооружения? Ведь два часа назад их там не было!

Утром, выйдя на лужайку, члены экспедиции протерли глаза: плато было голо, безмолвно, гладко. Не могло же это им привидеться?

– Тысяча и одна ночь! – заявил Бейтс.

– Вернее, тысяча и одна загадка, – сказал Хаутон. – И мы должны раскусить их все! Я думаю, Фред, – молвил он, обращаясь к Портеру, – что для этого нам придется сесть за общий стол с островитянами!

ГЛАВА 7
Среди островитян

Компаньоны, попав в столь необычные обстоятельства, держали себя по-разному.

Хаутон находился в состоянии непрерывного раздражения. Он считал, что ему не оказывается должного уважения как ученому, как подданному великой державы. Портер помалкивал и что-то обдумывал. Бейтс не рассуждал ибо рассуждать не любил. Он панически боялся грозы, потому каждую ночь, не взирая на духоту, с головой закутывался в простыню и, сверх того, закрывал еще голову подушкой. Рамирес сквернословил и пил отличное даровое вино.

Хаутона особенно смущало и волновало то, что члены экспедиции с момента отплытия из безымянной бухты не имели сведений о развитии событий в Гарсемале. Хаутон часами просиживал около радиоприемника в надежде вот-вот услышать вопли по поводу исчезновения экспедиции. Это могло изменить всю обстановку и отношения с островитянами. И кто знает в какую сторону?!

Но – странная вещь! – в последних известиях о Гарсемале ничего не упоминалось. Другие новости заслонили события в маленькой банановой республике. Дикторы сообщали о наводнении в штате Миссури, о находке живого экземпляра гигантского голубя Додо, который считался давным-давно вымершим, о смерти «короля джаза» Мэррея, словом, о чем угодно, только не о Гарсемале и не о судьбе экспедиции.

В один из ближайших дней путешественники появись на коллективном обеде островитян. За этим столом водился цвет научных работников острова. Хаутон без натяжки назвал компанию интернациональной. Сам Рао-Сагиб, глава этой маленькой «республики ученых», за столом пока не показывался. Роль тамады исполнял Зобиара, его ближайший помощник. Как убедились гости, это был универсально образованный инженер, к тому же отличный моряк. Он пользовался в коллективе большими симпатиями.

Рядом с Зобиарой сидел француз Декобра, блестящий физик, затем чех Гловачек, талантливый электротехник. Были здесь шотландец Кильпатрик, глубокий знаток в вопросах энергетики, суданец Кфаранги, специалист по электрохимии, человек геркулесовского сложения и беспредельного добродушия, и несколько индусов, в том числе уроженец Пенджаба Рамавани, окончивший два знаменитейших европейских университета. И хотя под одной крышей собирались представители самых различных национальностей; разговор не умолкал: каждый из присутствующих свободно владел тремя-четырьмя языками.

Гостей поражала необыкновенная спаянность этого коллектива, искренняя и непринужденная демократичность отношений. О многом говорилось за столом – об искусстве, о литературе и, конечно, больше всего и прежде всего о науке. Но напрасно искали Хаутон и Портер в застольных беседах ключ к разгадке тайны острова. Ясно было одно: островитян объединяла единая цель, они работали над решением какой-то чрезвычайно важной проблемы. Но какова именно была проблема – пришельцы понять не могли. Правда, вспыхивали порой за столом споры, но они носили такой специальный характер, что гости чувствовали себя школьниками, попавшими на заседание академии. Портер, например, впервые узнал, что существует наука, именуемая «космической электродинамикой» и изучающая электромагнитные силы Вселенной. Низенький, всегда изысканно одетый Декобра, поблескивая черными маслинами глаз и потряхивая холеной бородкой-эспаньолкой, так и сыпал научными терминами – всякими гидродинамическими волнами, протуберанцами и хромосферными вспышками.

Портер благоразумно отмалчивался. Бейтс болтал разный вздор. Впрочем с него и спрос был не велик, он сам сразу же объявил, что не является ученым. Хаутон изредка принимал участие в разговорах, когда речь шла об общих предметах. И нужно сказать, что из этого ни чего хорошего не получалось.

Как-то Гловачек, усмехаясь, сообщил, что из последнего издания «Британской энциклопедии» выброшено слово «прогресс».

– Оно и понятно! – заявил Декобра. – Нет у буржуазных социологов веры в будущее капиталистической системы. Слишком большие перемены происходят в мире возможности капитализма сужаются, перспективы блек нут день ото дня.

– А я нахожу это разумным! – вмешался Хаутон накладывая себе на тарелку рыбы. – Пора покончить с ложным культом неизбежности прогресса.

Наступило короткое, неловкое молчание. Затем все взоры обратились на Хаутона: островитяне глядели на профессора так, будто он позволил себе какую-то непристойность.

– Вы полагаете? – иронически спросил Гловачек.

– Да! – подтвердил Хаутон. И он принялся витиевато доказывать, что от понятия неизбежного прогресса следует отказаться. Прогресс, мол, означает движение вперед, но кто может сказать – какие перемены ведут человек вперед, а какие назад…

– Да-а-а! – протянул Декобра. – Не знать или делать вид, будто не знаешь, что ведет человечество вперед, что толкает его назад, это значит заблудиться в бесплодной пустыне. Чтобы утверждать подобные вещи, нужно быть завзятым реакционером…

– Вы сказали? – побагровел Хаутон.

– Я сказал! – подтвердил Декобра.

– Кого вы имели в виду, милостивый государь, под «завзятым реакционером»?

– Умный поймет! – ответил ему Декобра латинской пословицей.

Хаутон резко поднялся.

– Черт вас побери! – задыхаясь, выкрикнул профессор. – Надеюсь, за мной остается право иметь собственную точку зрения!

Теперь вскочил Зобиара. Глаза его метнули пламя.

– Наука науке, и ученый ученому – рознь! – отчеканил инженер. – Мы достаточно наслушались ваших рассуждений, господин Хаутон. Вы высказывали их, не считаясь ни с принципами, ни с самолюбием хозяев. Теперь послушайте наше мнение. Наша наука, на знамени которой написано «прогресс», нехороша для вас? Поверьте, что мы никогда не променяем ее на вашу науку, все идеи которой выкрадены у реакционеров прошлого и фашистских политиков. Мы говорим на разных языках, профессор! Для нас слишком большая честь сидеть с вами за одним столом. Я думаю, что с этого момента вам будет удобнее кушать в своих апартаментах…

Хаутон, заносчиво подняв голову, отодвинул стул и, не удостаивая более островитян взглядом, вышел. За ним солидарности ради последовали Портер и Бейтс.

Вернувшись к себе и фыркая, как разъяренный кот, Хаутон бросился в кресло и налил бокал содовой. Портер сел напротив.

– Профессор! – сказал он. – Пора поговорить серьезно.

– Что?

– Разрешите заявить вам, что вы ведете себя невыносимо глупо! – раздельно и жестко сказал Портер.

– Как?! А вы кто такой, чтобы читать мне нравоучения! – запальчиво воскликнул Хаутон. – Начальником экспедиции был и остаюсь я!

Тогда Портер, этот присяжный молчальник, вынул и. кармана маленький блокнот и вечное перо. Написав на листке несколько слов, он сложил его и передал Хаутону.

Профессор прочел. Несколько мгновений он ловил ртом воздух, словно астматик.

– Ладно, – сказал Хаутон, отдышавшись. – Ладно Фред. Прошу извинить, я не знал, что вы облечены такими полномочиями!

Смысл этой сцены остался непонятен Бейтсу и Рамиресу. Но они сообразили, что на шахматной доске произошла перестановка фигур и руководящая роль переходит к Портеру. Молчаливый, бесцветный соглядатаи вдруг высказал характер и волю. Внезапно он обрел дар речи, повелительность интонаций, а Хаутон даже не пытался ему прекословить.

У Портера оказалась чрезвычайно неприятная манера говорить: не глядя в глаза собеседника, отрывисто выплевывая куски фраз и вколачивая гвоздь за каждые куском.

– Кому нужна ваша амбиция? – отчитывал Портер профессора. – О ваших непростительных промахах я поставлю в известность кого следует – в свое время. (Хаутон поежился). Я считал вас умнее! (Хаутон проглотил и это). Нужно поправлять положение. Перед нами находится нечто затмевающее всю гарсемальскую авантюру. Понимаете ли вы это? Здесь может быть пахнет миллиардами! А вы ведете себя, как мальчишка. Не рваться отсюда следует, а подольше пробыть на острове. Но вы основательно испортили дело. Теперь придется искать другие пути…

Хаутон только кивал головой. Сказать было нечего, Фред целиком был прав. «Гарсемальская авантюра» и все связанное с ней отходило на задний план. На первый выступали тайны острова.