355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Николай Самохин » Время больших снегопадов » Текст книги (страница 1)
Время больших снегопадов
  • Текст добавлен: 6 октября 2016, 03:35

Текст книги "Время больших снегопадов"


Автор книги: Николай Самохин



сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц) [доступный отрывок для чтения: 2 страниц]

ВРЕМЯ БОЛЬШИХ СНЕГОПАДОВ

В прошлую пятницу топчусь я на остановке, караулю такси. Голосую, как говорится. Вернее, имею желание голоснуть, если что-нибудь такое на дороге покажется – такси ли, ведомственная легковушка, допустим, или хотя бы, дьявол с ним, мотоцикл с коляской. Я уж на все готов: мороз жмет – минус тридцать с ветерком и время истекает.

Но ничего такого на дороге, как назло, нет. Идут самосвалы, панелевозы движутся, трактора колесные с прицепами, два автокрана проследовало и один артиллерийский тягач… А такси не появляется, ну хоть застрелись.

Троллейбусы, правда, время от времени подходят. Но они возле остановки не тормозят. Здесь как раз вдоль поребрика сугроб образовался метровой высоты – им нельзя тут стоять ввиду опасности транспортной пробки. Они, поэтому, дальше проскакивают метров на тридцать – туда, где чистое место. И ожидающие пассажиры с руганью гонятся за ними.

Только я один не гонюсь. Мне на троллейбусе тащиться время не позволяет. Я такси жду. Жду, отбиваю чечетку, уши кручу, чтобы окончательно не заледенели… А такси все нет.

Даже милиционер постовой не выдержал – подошел. Стрельнул у меня сигарету и спрашивает:

– Не здешний, что ли?

– Почему не здешний? – отвечаю. – Местный житель.

– Хм, – говорит милиционер, – а я подумал – приезжий.

– Бывает, – сочувствую я. – А в чем, собственно, дело?

– Да вот смотрю – ты, вроде, на такси целишься. А они, между прочим, как более свободный транспорт, сегодня кругом идут – через площадь Павловского и мимо Зяборевской бани. Не хотят в эту щелку лезть. Это троллейбусам деваться некуда – они к проводам привязанные…

– Тьфу! – говорю я тогда и голосую первому попавшему бульдозеру.

Бульдозер остановился. Сейчас, знаете, все останавливаются. И все берут. Это раньше только легковые машины пассажиров сажали, а теперь, пожалуйста, – маши любому грузовику, если в кабине свободно. Разобраться, так на грузовом транспорте даже лучше ездить. Такси тебя, во-первых, куда попало не повезет, а во-вторых, там по счетчику платить надо. А здесь пока что расценки умеренные – в любой конец рубль. Я сам однажды на траншейном канавокопателе ехал – в оперный театр опаздывал. И ничего – довез он меня прямо к месту. Только с черного хода подрулил. Возле парадного им пока не разрешается останавливаться.

У этого бульдозериста как раз в кабине было свободно – и он остановился.

– Куда едешь, хозяин? – спрашиваю я.

– А тебе куда надо? – отвечает бульдозерист.

– Мне?.. А ты как, вобще-то, торопишься?

– Ну давай короче – чего надо? – говорит бульдозерист. – Туда-обратно, что ли? Могу туда-обратно.

И тут я (до сих пор не понимаю, какая меня муха укусила) вместо того, чтобы сесть в кабину этого бульдозера и спокойно ехать куда надо, вдруг говорю:

– Слушай, друг: раз ты не торопишься и времени у тебя, видать, навалом – убери к свиньям этот сугроб, а? Смотри – ведь народ в нем утопает.

И действительно, против остановки возвышается недавно открывшийся институт ГИПРО-чего-то там, а в первом этаже новый «Гастроном» – люди постоянно идут туда-сюда, карабкаются через сугроб и вязнут в нем чуть ли не до пояса.

Бульдозерист от неожиданности растерялся.

– Вот дает дрозда! – говорит. – Да на хрена мне твой сугроб сдался?!

– Товарищ! – прошу я. – Серьезно. Ведь на такой технике сидишь – раз плюнуть!

– Ты чего привязался? – начинает злиться водитель. – Если ехать, то садись, а не ехать… – и хочет включить скорость.

– Браток! – говорю я, хватаясь за рычаги. – Поимей совесть! Отгреби! Минутное ведь дело!

– А ну убери руки! – говорит бульдозерист. – А то сейчас как отгребу – родных не узнаешь!

И поехал… Но потом, видать, передумал.

– Начальник! – кричит. – Эй!.. А может, тебя все-таки подбросить куда?

Но я уже завелся.

– Катись, – говорю, – отсюда!.. Подбрасыватель… Мне с тобой сидеть-то рядом противно.

Тогда бульдозерист помялся и говорит:

– А ладно!.. Была не была! Давай на бутылку красного – отгребу.

Дал я этому бульдозеристу рубль тридцать две копейки – на бутылку «Рубина». Все равно, думаю, это сейчас не деньги. Ну, что на них купишь, какого фига? Единственно – тот же «Рубин». Или, в лучшем случае, «Анапу». Так я «Анапу» не пью. У меня от нее изжога.

Бульдозер чистит проспект, а я стою, бью в ладоши и размышляю. Господи! – думаю. – Как просто, оказывается. Выложил рубль тридцать две – и нет сугроба. А что это за капитал. Так, копейки, мелочь – тьфу! Да только в нашей закусочной, в «аквариуме» мужички после работы столько просаживают на рассыпуху, что можно не один бульдозер, а целый тракторный парк на полный рабочий день откупить. Эх! – думаю. – Мать честная. Это ведь стоит единственный вечер не попить, и мы родной город в конфетку превратим.

Стою я так, размышляя, и слышу вдруг за спиной некоторый шум и разговор. Оглядываюсь – это давешний милиционер и с ним какой-то взволнованный гражданин в ондатровой шапке и в пальто с каракулевым воротником. Причем милиционер указывает на меня пальцем, а этот гражданин кидается и чуть ли не за грудки:

– От какой, – кричит, – организации?!

– Минуточку, – говорю. – Не топчите меня. В чем дело?

– Вы приказали снег отгрести?

– Ну уж и приказал, – говорю я. – Скажете тоже. Да разве ему, черту, прикажешь…

– Вы понимаете, что наделали? – приступает гражданин.

– А что такое? – спрашиваю.

– Я семь человек с работы снял на полтора часа! – машет руками гражданин. – Семь специалистов!.. Это наша подшефная территория… А теперь куда мне их прикажете?!

И точно, за ним – вижу – стоят семь молодых людей с лопатами. И вид у них довольно ошарашенный.

– Извините, – говорю. – Ей-богу не знал, что это ваш снег. А то бы, конечно, палец о палец не стукнул.

– Да, ситуация! – вздыхает один из семерки, здоровый парень спортивного сложения.

– Может, назад, в институт? – предлагает другой, очкастенькнй, в демисезонном пальтишке.

– Ты понимаешь, что говоришь?! – кидается теперь уже на него каракулевый гражданин. – Мы же специальное собрание проводили, обязательство брали! Как ты перед пародом отчитаешься, перед молодежью? Скажешь, что чужой дядя за тебя убрал?!

– Да, ситуация! – сдвигает шапку спортсмен.

– Есть идея! – говорю я. – Глядите – он только за остановку снег отпихнул, на чистое место. Давайте перекидывайте его дальше – как раз на полтора часа хватит, даже с хвостиком.

– А Цветметпроект? – оборачивается ко мне разгоряченный гражданин. – Это же их участок, они тоже обязательство брали. Вы понимаете, чем тут пахнет?

– Да, ситуация! – бормочет спортсмен. – Тогда – по домам.

– Я не могу, – расстроенно говорит очкастенькнй. – Как хотите, а не могу… Все еще работают, а мы уже домой. Другое дело, если бы мы за полчаса задание выполнили, тогда оставшийся час был бы наш.

– Ребята! Парни! – говорю. – Ладно, моя вина, елки-палки! Готов искупить. Тем более, все равно уже опоздал, куда торопился. Раз вам домой совесть не позволяет, а на работу нельзя – пошли со мной. Ну, как будто вы уже свое отмантулили…

И я повел их в «аквариум» – у меня еще шесть рублей в кармане было… А потом и они – видят, человек от души – тоже сбросились. Так что мы чудесно провели эти полтора часа. Я не жалею. Главное – с хорошими людьми познакомился. Парни оказались что надо. Все с высшим образованием, а очкастенький этот вообще – без пяти минут кандидат наук.

Так он мне увлекательно про свою работу рассказывал, так трогательно – ну, прямо, чуть не плакал.

ЧУЖАЯ НЕВЕСТА

Венька Гладышев, таксист четвертого автохозяйства, допустил хулиганский поступок. Непростительный. Из ряда вон выходящий.

Дело было в субботу вечером, часов около одиннадцати. Венька отвез пассажиров из центра в Академгородок, получил с них четыре рэ (на этом маршруте такса твердая – с носа по рублю, хотя счетчик ровно трешку бьет) – и присох на стоянке.

Желающих уехать обратно в город не было. Венька еще ждал, но понимал уже, что назад придется скорее всего гнать порожняком.

Тогда-то и подбежал этот парень. Высокий, довольно симпатичный, в замшевой куртке, при бакенбардах – все в строчку. Такой из себя мэнээс. Или, может, газетчик. Очень взволнованный чем-то. Открыл дверцу, засунулся в кабину чуть не до пояса:

– Шеф, есть работенка!

– Ну? – спросил Венька.

– Маленько тут в окрестностях покрутиться.

– Крутиться не могу, – сказал Венька. – У меня в двадцать четыре заезд. В город – пожалуйста.

– Шеф! Христом-богом! – взмолился парень. – Понимаешь, какое дело – невесту надо украсть.

Венька присвистнул!

– Ого!.. А откуда украсть-то?

– Да рядом здесь, за углом, свадьба – в кафе. Подскочим, я ее быстренько выведу.

– Это, чтоб потом выкупать? – догадался Венька. – Не-е. Разведете бодягу.

– Нет, тут другое дело, шеф. Покатаешь нас минут пятнадцать – и назад. Вот так надо, шеф! – парень чирканул ладонью по горлу. – Вопрос жизни – понимаешь?

Венька подумал секунду.

– А сколько кинешь?

– Ну, сколько-сколько. – Парень от нетерпения перебирал ногами. – Ну, пару рублей кину.

– Падай, – сказал Венька.

К этому кафе, где свадьба, они подъехали со двора. Там оказалось высокое крыльцо, неосвещенное, – парень, видать, знал ход.

Он прислушался к музыке.

– Порядок. Как раз танцы. Минут пять подождешь?

Выскочили они даже раньше. Невесту Венька не рассмотрел – темно было. Тоненькое белое привидение скользнуло в машину. Хлопнула дверца.

– Трогай, шеф, – велел парень.

– Куда ехать-то?

– Все равно.

Все равно – так все равно. Венька крутанулся переулками до Торгового центра, поворотил к Дому ученых, на Морской проспект, потом – вниз по Морскому, выехал на Бердское шоссе – темное уже и пустынное.

Но – стоп! Не в маршруте дело, а в том, что происходило за Венькиной спиной. А происходило там та-кое-е!.. Венька уши развесил и рот открыл. Он думал, что похищение это – хохма какая-нибудь, розыгрыш, а получился роман прямо. Художественное произведение. У этих двоих, оказывается, раньше любовь была. Потом он как-то неудачно выступил, она его, вроде, «пнула», проучить хотела. Он взбрындил и уехал – в экспедицию, что ли. А она подождала-подождала, тоже взбрындила и раз! – замуж. За школьного друга, кандидата какого-то.

Примерно так понял Венька из обрывков разговора. Не столько понял даже, сколько сам нарисовал эту картину. Потому что говорили они теперь – торопливо, перебивая друг друга, – не о прошлом уже, о настоящем. А слова-то, слова какие – кино, честное слово, кино!

«Лелька, дорогая! Что ты делаешь, подумай!.. Неужели на кандидатские позарилась? Это ты-то! Не верю! Поломай все, Лелька, порви – слышишь?..»

А она: «Ах!.. Ох!.. Аркаша, милый!.. Ох, дура я, дура! А ты – балда, балда! Хоть бы адрес оставил!.. Да поздно, Аркашенька, поздно!.. Да при чем здесь кандидатские – он человек хороший, ты же сам знаешь. Ой, мамочки! Да ведь я не та уже, не та! Понимаешь! Ты хоть это понимаешь?..»

И в таком духе, в таком духе.

Кого только не возил Венька: пьяных в сиську, иностранцев, писателей, базарных спекулянтов в кепках-«аэродромах», кидавших пятерки на чай, официанток из ресторанов с ихними фраерами развозил по хатам.

Но чтобы такое!.. У Веньки вспотели ладони, он по очереди вытирал их о свитер и, вытирая, слышал, как под ладонью бухает сердце.

Парень заливал здорово, напористо – невеста начала слабнуть. Венька почувствовал это. Парень тоже, видать, почувствовал, от уговоров перешел к командам:

– Никуда ты отсюда не выйдешь, не выпущу. Плевать нам на них, Лелька, плевать! На хороших, на плохих – на всех. Едем ко мне. Прямо сейчас!.. Шеф, разворачивай в город!

Запахло, кажется, воровством настоящим. Венька аж головой крутанул: вот-те на! Хотя что же? – не он ведь воровал. Его дело извозчичье. И в город ему, с пассажирами, вполне годилось.

Все же он пока не разворачивался, только скорость чуть сбросил. Потому что те двое окончательно еще не договорились.

Парень – «разворачивай», а невеста – «Аркашенька, опомнись! Что мы делаем, господи!..»

– Шеф, ну что ты телишься? Разворачивай! – простонал парень.

И тут Веньку тоненько щекотнуло что-то. Мысль – не мысль, а так – дуновенье. Атом какой-то проскочил по извилинам. И он, как тогда, на стоянке, спросил:

– А сколько кинешь?

Спросил и напрягся почему-то в ожидании ответа.

– Ну, сколько-сколько? – тоже, как там, на стоянке, сказал парень – только еще нетерпеливее сказал, злее: – Пару рублей сверху получишь!

Венька смолчал. Продолжал ехать.

– Ну, тройку, шеф! – сказал парень, нажимая на «р» – «трройку».

Венька резко тормознул. Включил свет в салоне и повернулся к ним.

Парня он проскочил взглядом – видел уже, – уставился на невесту. Глазами с ней Венька только на мгновение встретился – не успел даже цвет различить. Круглые, испуганные – и все. Она их сразу же опустила. Но и с опущенными… Нет, не видел Венька подобного ни в кино, ни на картине. Не видел!.. Такая она была вся… такая! Ну, не расскажешь словами. Да как рассказать-то? Про что? Про волосы? Про щеки… губы? Про то, какая шея? А такая: раз взглянуть – и умереть. Или напиться в драбадан, чтобы неделю ничего другого не видеть… И где только она росла-то? Чем ее поливали?..

Венька смотрел.

Становилось неудобно.

Парень усмехнулся углом рта и тихо, словно извиняясь, сказал:

– Видишь, какие дела, шеф? Помоги вот… уговорить.

Венька очнулся. Слова до него не дошли. Просто стукнулись о черепок и разбудили. И сразу же он понял, что сейчас будет. С такой ясностью увидел неотвратимость всего, дальнейшего – даже в животе холодно сделалось.

Еще почти спокойно, стараясь не сорваться раньше времени, он сказал парню:

– Вылезай – приехали!

– Как приехали? – не понял тот.

– А так. Дальше ты у меня не поедешь.

– Ты что, шеф, взбесился? – спросил парень. – Мало даю, что ли? Могу прибавить.

– Я тебе сам прибавлю. – Венька психанул. В секунду. Словно на него скипидаром плеснули. – Прибавить?! Сколько? Червонец – два? Н-на! – Он рванул из кожанки скомканные деньги. – Бери! И выметайся!

– А ну-ка не ху-ли-гань! – раздельно заговорил парень, с твердостью в голосе. И видно стало, что не такой уж он молодой, а вполне самостоятельный мужчина, умеющий, когда надо, командовать людьми. – И не маши хрустами! Ку-пец!.. Спокойно. Повыступал – и хватит! Все!

Ровно говорил, начальственно, как гипнотизировал.

Только Венька видал таких гипнотизеров. Не раз и не два. Он достал «уговаривалку» – монтировку Вымахнул из машины, рывком открыл заднюю дверцу.

– Вылезешь, козел?! – спросил, не разжимая губ. Парень вылез. Губы у него прыгали.

Невеста сунулась было за ним, но Венька, не глядя, так шарахнул дверцей, что невеста отпрянула в угол и закрыла лицо руками.

– Ладно, – сказал парень. – Я выйду. Но ты!.. Бандит!.. Понимаешь? Ты же бандит! Бандюга!.. И куда ты денешься? Я же тебя найду. Под землей раскопаю! Понял ты?!

– Ищи! – сказал Венька.

Он сел за баранку, развернулся, заскрежетав по гравию обочины, – и попер. И попер, попер! – только сосны замелькали, а потом и вовсе слились в сплошную черную стену, летящую навстречу.

Позади тряслась, давилась рыданиями невеста.

Только когда уже показались фонари Академгородка. она перестала трястись. Поняла, видать, что Венька не собирается ни грабить ее, ни чего другого с ней делать

– Зачем вы с ним так? – заговорила, шмыгая носом. – Ведь ночь. Это ведь километров десять. Как он теперь?

Венька молчал.

– Ну, я понимаю, допустим… Да нет, я ничего не понимаю. Вам-то какое дело? Кто вы мне, право? Брат, сват, судья?

Венька молчал.

– Может, я еще и не поехала бы. Думаете, это так просто, да?

Венька молчал.

Но молчал он только вслух. А про себя… Никогда еще, наверное, Венька так свирепо не ругался.

«Коз-зел!.. Козлина! – скрипел зубами он. – Куртку замшевую надрючил! Джинсы американские!.. Пару рублей сверху, а!.. Торговался еще, гад! ТАКУЮ увозить – и торговался! Гнида с бакенбардами!.. Сидел – мозги пудрил, вешал… лапшу на уши. И – пару сверху! Ромео выискался.»

Ах, если бы Веньке она сказала – увози. Да разве бы стал он торговаться! Кожанку бы снял. Рубаху последнюю. Половину таксопарка откупил. На руках бы нес все эти тридцать километров!

…Он остановился возле того же темного крыльца. Лег грудью на баранку: все, мол, точка.

Невеста взялась за ручку дверцы.

– Послушайте… Денег-то у меня с собой нет.

– Иди ты! – буркнул Венька. – С деньгами своими…

Она вылезла из машины, отбежала в сторону, остановилась – боком, настороженно, как собачонка: ногой топни – отпрыгнет.

– Вы подождите тогда – я вынесу.

– Эх! – оказал Венька и рванул с места.

Веньку судили товарищеским судом. Тот парень выполнил свое обещание – разыскал его. Венька мог отпереться. Свидетелей, кроме невесты, не было, а невеста молчала бы, как мышка. Скандал ведь.

Но отпираться Венька не стал. Да, сказал, высадил в лесу и «уговаривалкой» грозил – точно.

Его спрашивали: какая тебя муха-то укусила? Пьяный, что ли, был?

Венька не стал трогать подробности. Вообще отказался от объяснений. Сказал только:

– И еще бы раз этого козла высадил.

Его на полгода сняли с машины.

Сейчас он за восемьдесят рублей в месяц крутит в гараже гайки и «сосет лапу».

ВОГНУТЫЙ МЕНИСК

Все началось с крутого перелома в судьбе Ильи Петровича Смородина. Работал он долгое время руководителем группы. Поднимался в половине восьмого, мылся, брился, добирался до института, отстаивал день у кульмана – вот и все.

Хотя нет – не все. После работы Илья Петрович любил себя маленько вознаградить. Заходил в какой-нибудь попутный «Ветерок», где очередь покороче, и выпивал стаканчик-другой дешевого вина – «Рубина» там, вермута или портвейна. Чаще, конечно, приходилось пить «Рубин», потому что портвейн, как считающийся менее вредным для здоровья, мужички быстро расхватывали. Ну, значит, выпьет он, сухариком собственного изготовления закусит (он такие сухарики приспособился делать: обжаривал их на сковороде с капелькой маслица и потом еще чесноком натирал – и закуска оригинальная, и запах отбивает) – тогда уж и домой.

Так вот, повторяем, Илья Петрович и существовал много лет.

А тут вдруг назначают его ГИПом – главным инженером проекта то есть. Ну, ГИП – это, естественно, прибавка к жалованию, небольшая, каких-нибудь сорок пять рублей, а все же прибавка. Во-вторых, положение как-никак. Неудобно уже, вроде, за рассыпухой в очередь стоять. А вдобавок еще у него как раз в это время что-то внутренность скрутило. То ли от «Рубинов» этих, то ли от сухариков – черт его знает. И врач (хороший попался старичок, понимающий) между прочим сказал Илье Петровичу:

– Вы бы не налегали на вино-то, поостереглись бы. Этак ведь можно печень-то свою доканать. Человек вы, я вижу, интеллигентный – зачем вам? Другое дело – рюмочку коньяку иногда выпить. Это даже и полезно – сосуды расширяет…

Вообще-то, к врачам у нас редко кто прислушивается, а Смородин прислушался – поменял, как говорится, образ жизни. Отказался от прежних своих точек, стал выбирать заведения поприличнее – кафетерии, бары. Зайдет, выпьет пятьдесят граммов коньячку – культурно, сдержанно. Прямо как в фильме каком-нибудь заграничном, когда герой устало так и слегка небрежно говорит: «Один коньяк», – а бармен – плесь ему на донышко.

Он даже по-иному воспринимать себя начал – и в жизни, и на работе. Вот он: деловой человек, крупный инженер, виски седые, галстук, шляпа. Целый день он трудился в своем офисе, решал разные вопросы, давал указания, выслушивал шефа, ставил визы, согласовывал – и теперь может позволить себе рюмочку коньяку, подымить сигареткой, расслабиться, снять напряжение. Красиво, черт побери! Не то, что прежняя «вермуть» под сухарики, натертые чесноком.

Только с течением времени стал Илья Петрович замечать, что недоливают ему коньячок-то этот. Не то, чтобы очень уж бессовестно, не по двадцать граммов, допустим (двадцать-то граммов на пятьдесят попробуй не долей – это и слепой заметит), а так, знаете, деликатно – от пяти до десяти примерно. Вроде чаевые отчисляют.

Смородин, как инженер, прикинул быстренько, во что же такой недолив выливается. Если, мол, по пять граммов с рюмочки – это где-то гривенник. С бутылки, стало быть, рубль. При условии, конечно, что буфетчица более-менее совестливая. А та, которая понахальнее? Которая по десять недоливает? Два рубля с бутылки! Выходит, если она их за смену хотя бы пять штук разверстает – десятка у нее в кармане. Вот это арифметика.

Стали у него нехорошие мысли зреть. Глянет на какую-нибудь барышню – и аж зубами скрипанет: стоит, понимаете ли, кукла – все пальцы в перстнях, в ушах по люстре болтается, глаза от сытости заплыли. «Да что же это, – думает, – такое, а? Я за сорок пять рублей месячной прибавки десять лет в отделе спину гнул, а она буль-буль – и двугривенный, буль-буль – и десятка!.. Да черт бы с ними, с граммами: меньше выпьешь – дольше проживешь. Но ей-то с какой стати?»

Ну, думает он так, медленно закипает, а на открытый бунт все-таки не отваживается. Неудобно как-то. Стыдно. И перед буфетчицами не хочется мелочным себя выказывать, и перед теми, кто сзади напирает, желая поскорее остаканиться. У нас ведь народ не так воспитан, не в мелочности. Мы ведь широкие натуры, мы пфенниги не считаем, как где-нибудь там. Хотя, когда лет пятнадцать назад старые деньги на новые меняли, высказывалась такая надежда, что, мол, теперь люди станут за копеечкой нагибаться. Поскольку, мол, если старая копейка была все равно что ничего, то новая как-никак коробка спичек.

Ну, и кто за ней нагибается, если обронит?.. Нагнутся – держи карман.

Один случай все же допек Смородина. Как-то они с заказчиком, приезжим человеком из Улан-Удэ, засиделись в институте допоздна, зашли потом в кафетерий уже перед закрытием. Взяли по пятьдесят. Хотя заказчик, кажется, не против был выпить и соточку. Но Илья Петрович уже привык к своей интеллигентной мерке.

Буфетчица налила им, то бишь недолила, а потом глянула на часы и говорит:

– Охо-хо! Закрываться пора. Умоталась что-то я сегодня…

С этими словами взяла она бутылку, бухнула в стакан граммов сто семьдесят и – хлоп! Единым духом. Не поморщилась даже.

Елки!.. Им отмеряла, глазом выцеливала, а себе – не глядя. И залпом! А коньяк, между прочим, пятизвездочный. Заглотила рублей пять – и не поперхнулась. Прямо акула какая-то!

И Смородин дал себе слово: при первой же возможности хоть одну пристыдить.

Возможность скоро представилась. Буквально через день. Смородин оказался у стойки один. Правда, слева, ухватившись за прилавок, покачивался какой-то замызганный тип, да позади, за столиком, двое здоровых парней в спортивных куртках пили принесенное с собой пиво. Но справа никто не подпирал, не толкал в спину: давай, дескать, не задерживай.

Смородин дождался, когда буфетчица перельет коньяк из мензурки в стакан, потом сказал;

– Вы меня извините, но перелейте, пожалуйста, обратно.

– А что такое? – удивилась буфетчица. – Зачем?

– Да ничего. Перелейте. Лейте, лейте… Так. Подержите стаканчик еще – пусть капельки сбегут… Ну вот, а теперь смотрите. – Смородин поставил мензурку повыше – на стеклянную витрину. – Видите?

– Ну, вижу… Что?

– Как что? Смотрите: даже с боков миллиметра на полтора до риски не достает. А в середине еще впадина, тут вогнутый мениск образуется. Это же минимум грамм семь не долито.

– Я вам точно налила, – обиделась буфетчица. – Я вам долью, раз вы такой… Но я вам точно налила.

А тут еще этот тип, что слева, качнулся к Смородину:

– Здрря, браток… Здрря. Тисснейший челаэк, Люся… Тисснейший.

– А вы не вмешивайтесь, – окрысился Смородин. – Стоите – и стойте! – И к буфетчице – Да не надо мне доливать! (Он тоже обиделся). Что я – обеднею. Я же по-человечески с вами, я же не контролер какой. Ну нельзя же так, честное слово! Вы посмотрите сами-то, посмотрите…

Это он зря подчеркнул, что не контролер. Ему, может быть, наоборот, следовало построже: «Стоп! Контрольная покупка». На арапа ее взять. А он замямлил.

– Нечего мне смотреть, – сказала буфетчица и переставила мензурку обратно на прилавок, – Вот мой рабочий стол. Я здесь разливаю. Глядите – ровно.

Она глянула в мензурку сверху вниз, под углом градусов в семьдесят. Смородин опешил:

– Да при чем здесь рабочий – не рабочий? А если вы на пол поставите?

– Зачем мне на пол ставить? Вот мой рабочий стол – и все равно.

А тип снова:

– Тисснейший челаэк… тисснейший…

– Да иди ты!.. Ханыга! – взвился Смородин.

– Вы человека-то не оскорбляйте! – одернула его буфетчица. – Пейте себе – и до свидания. – Она булькнула коньяк обратно в стакан.

– Нет, уж позвольте! – запротестовал Смородин. – Позвольте!

Он схватил мензурку и – то ли от спешки, то ли потому что руки у него ходуном заходили, – вдруг выронил ее. Мензурка брякнулась на прилавок и – вдребезги.

– Да что же это вы делаете?! – растерялась буфетчица. – Чем же я торговать теперь буду?!

Смородин сразу же понял, что пропал. Все! Наступление захлебнулось. Гол влетел в свои ворота. Только что стоял у прилавка борец за справедливость, и вот его больше нет, а есть алкаш, забулдыга, хулиган.

– Ладно, – хрипло сказал он. – Сколько стоит эта поганая посудина?

– Поганая! – страшно оскорбилась буфетчица, как будто Смородин сказал так не про мензурку, а про нее. – Поганая ему!.. Другие пьют – не поганая, а ему поганая!.. Рубль пятьдесят она стоит.

Илья Петрович дрожащими руками отсчитал деньги: бумажный рубль и еще полтинник. И опять – выронил монету.

– Что ты мне их швыряешь! – зло закричала буфетчица. – Насвинячил тут, да еще швыряет, видите ли!

Двое амбалов в спортивных куртках поднялись из-за столика.

– Че такое, Люсь? – спросили. – Че он тут возникает?

– Да вот привязался… алкаш! Посуду мне разбил.

– А ну, пошли! – сказали амбалы, беря Смородина под руки.

– Пусть сначала коньяк свой выжрет, – напомнила Люся.

– Не буду я пить, – сказал сквозь зубы Смородин. – И отпустите руки. Сам уйду.

– Я те уйду! – закричала Люся. – Давай трескай. Знаю я вас. Накатаешь потом телегу…

Один из амбалов освободил Смородину правую руку.

– Хлебай по-быстрому, – сказал.

Господи боже ты мой праведный! Никогда еще в жизни Илью Петровича так не унижали. Едва не плача, чувствуя, как горячо закипает в глазах, он выпил коньяк. Да какое там выпил. Горло ему перехватило, закашлялся он, подбородок себе облил.

– Тьфу! – плюнула буфетчица. – Смотреть-то противно! А еще туда же – права качает.

Амбалы-добровольцы, широко шагая, повлекли Смородина из кафетерия. А тот обиженный ханыга гнался сзади и все пинал его, пинал – под коленки. То есть он, может быть, норовил пнуть повыше, но от бессилия не мог высоко поднять ногу – терял равновесие. И поэтому угадывал под коленки. У Ильи Петровича подсекались ноги – и он волокся, мешок-мешком, на полусогнутых.

…Ослепший, раздавленный, оплеванный, Смородин очутился на улице. В первое время он даже не различал прохожих – какие-то тени скользили мимо. Он ни о чем не думал. В голове клубился горячий дым, и только два слова вспыхивали в этом дыму: «Боже мой!.. Боже мой!.. Боже мой!..»

Потом он двинулся. Сделал шаг, качнувший его в сторону, другой, третий – выровнялся и пошел. Не домой. Никуда. Бесцельно. Просто пошел – и все.

Ноги сами привели Илью Петровича в знакомый по прежним временам шумный «Ветерок». Знакомая буфетчица Клава, глянув на его потерянное лицо, привычной скороговоркой спросила:

– Сто пятьдесят – двести?

– Стакан покажет, – машинально ответил Смородин.

– Значит – полный, – сказала Клава, привычно не доливая стакан на полпальца.

…В этот вечер в «Ветерке» имелся широкий ассортимент. Так что Илья Петрович после «Рубина» выпил еще и вермута, и портвейна, и «заполировал» сверху «Розовым крепким».

И все было как раньше. Только закусывать Илье Петровичу пришлось нелюбимыми конфетками, потому что фирменные сухарики он перестал поджаривать месяца три назад.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю