Текст книги "Русско-Японская Война (Воспоминания)"

Автор книги: Николай Воронович

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Последняя надежда выиграть войну была потеряна. Все ясно понимали, что теперь не может быть и речи о продолжении кампании.

Тяжелое чувство охватило нас, молодежь. Все мы (говорю о подпоручиках и о себе) отправились на войну добровольно, пожертвовав своей карьерой. Подпоручикам оставалось всего несколько месяцев до окончания дополнительного курса училища, дававшего им большие преимущества перед офицерами, кончившими только два курса.

А я вышел из Пажеского корпуса также за несколько месяцев до перехода в специальные классы, не имел теперь никакой надежды быть принятым обратно и оставался с незаконченным образованием. Тогда, в 1904-м году, все это нас не останавливало, мы были воодушевлены идеей и верили, что наша армия, в конце концов, одолеет храброго и сильного противника. А теперь что дало нам поступление в действующую армию?

{43} Надежды испытать войну, пережить все ее невзгоды и опасности и проявить себя каким либо подвигом – рушились. Мы ничего не испытали, кроме горького разочарования, нудной дороги, фуражировок в тылу и ничего не видели, кроме дезорганизованной армии и чужой, неприветливой и разоренной нами страны. Стоило ли ради этого жертвовать карьерой и отказываться от тех преимуществ, которыми будут пользоваться наши, оставшиеся в Петербурге товарищи?

Уже начали распространяться слухи о предстоящих в Америке мирных переговорах и мне стало ясно, что участия в настоящей войне,

т. е. в боевых операциях, нам принять не придется. Слухи о близком мире росли и крепли. Солдаты чутко к ним прислушивались и не скрывали своей радости, особенно запасные, полагавшие, что теперь их сразу распустят по домам.

И вдруг в приказе по корпусу появилось совершенно неожиданное распоряжение о формировании отряда из охотничьих команд всех 8-ми полков корпуса. Отряд этот должен был сменить на позициях передовой отряд 8-го армейского корпуса.

Побывавшие в штабе корпуса офицеры рассказывали, что, несмотря на слухи о мирных переговорах, штаб главнокомандующего энергично готовится к продолжению военных операций, что на передовых позициях усилилась деятельность разведчиков, что там ежедневно происходят удачные для нас поиски и что за последнюю неделю наши отряды продвинулись с боем на несколько верст к югу, оттеснив японскую передовую линию до Чантуфу. Как будто для подтверждения этих сообщений, ставка главнокомандующего была передвинута из Гунжулина в Годзядань, т. е. ближе к позициям. Таким образом формируемому передовому отряду нашего корпуса предстояла, невидимому, настоящая боевая работа.

Более опытные офицеры, в том числе и {44} наш бригадный командир, не разделяли надежд повеселевшей молодежи. Не имея права и не желая высказывать своих взглядов на безнадежность и бесцельность дальнейшего продолжения войны, они говорили намеками: указывали на недостаточную организованность наших армий и на большие преимущества японцев, владеющих после взятия Мукдена удобными операционными линиями, дающими им возможность предпринять одновременное наступление на Харбин и Гирин, в обход Сыпингайских позиций.

Но приходившие из Годзядани вести говорили о другом: о том, что генерал Линевич телеграфировал Государю, прося его задержать мирные переговоры и дать возможность нашей армии выиграть последнее решительное сражение, за успех которого он ручается.

Поэтому цель формирования охотничьего отряда становилась ясной и каждому из нас хотелось принять участие в подготовке к решительной схватке с противником.

Как добровольцу, мне сравнительно легко удалось, к зависти оставшихся в бригаде подпоручиков, добиться назначения в передовой отряд.

Кроме меня в распоряжение начальника отряда были командированы от нашей бригады трубач и два разведчика. Отряд уже выступил и нам пришлось его догонять. Получив в штабе корпуса несколько пакетов на имя начальника отряда, мы рано утром выехали верхами из Годзядани.

Передовой отряд находился у станции Щуанмяуза, в 60 верстах к югу от Годзядани, и путь наш лежал вдоль линии железной дороги. На половине пути между Годзяданью и Сыпингаем мы проехали разъезд

85-й, являвшийся главной базой 2-й армии. Здесь находились интендантские склады, многочисленные госпиталя и стоял роскошный поезд командующего армией генерала Каульбарса.

Вскоре показались знаменитые Сыпингайские позиции, о которых так много говорилось и {45} писалось и которые показались мне совсем не такими грозными и неприступными. По обеим сторонам жел. дороги возвышались два полевых форта и тянулись довольно жидкие проволочные заграждения, впереди которых были вырыты волчьи ямы. Сами позиции не были заняты войсками, расположенными квартиро-бивачно в соседних деревнях. Впереди на "авангардных" позициях стояли авангарды – по два полка с артиллерией от каждого корпуса, а передовые отряды находились в 20-ти верстах впереди авангардов.

За Сыпингаем шпалы и рельсы были сняты и мы, свернув с колонной дороги, поехали по железнодорожному полотну. До Сыпингая нам часто встречались повозки и одиночные люди расположенных вблизи частей, но за Сыпингаем мы уже никого не видели и ехали по совершенно пустынной местности. Вечерело. Мы проехали уже более 20-ти верст от Сыпингая, Когда уже совсем стемнело нам попался шедший на встречу по полотну солдат.

– Землячек, где тут штаб отряда 4-го корпуса? – спросили мы, обрадовавшись встрече с живым человеком.

– А езжайте прямо, проедете два взорванных моста и как доедете до третьего, сразу поворачивайте влево: тут в первой деревне и найдете штаб.

Мы тронулись рысью и вскоре миновали два взорванных при отступлении моста, но затем долго ехали, напрягая в темноте зрение, чтобы не пропустить указанного нам поворота.

Вдруг я услышал шорох в кустах и кто-то тихо нас окликнул. Мы остановились. К нам подошли вынырнувшие из темноты солдаты с винтовками в руках. Они спросили куда мы едем?

– В штаб передового отряда 4-го корпуса.

– Так чего же вы, земляки, к японцу едете, засмеялись солдаты: штаб, почитай, верстов за пять позади нас.

{46} С удивлением мы узнали, что проехали не только поворот в штаб, но и линию аванпостов. Остановившие нас охотники оказались секретом, высланным от передовой заставы. По их словам в полуверсте впереди находился уже японский пост. Таким образом, мы чуть не попали в руки японцев и первый мой дебют на "настоящей" войне едва не оказался последним.

Мы повернули назад и действительно через несколько минут нас остановил окрик: "стой, кто едет"? Это был передовой пост нашего отряда, который почему-то не заметил нас, когда мы первый раз проезжали мимо него.

Начальник сторожевого участка, выругав нас "дураками, шляющимися по ночам впереди постов", приказал одному из охотников проводить нас до штаба. Проехав развалины, совершенно разрушенной и сгоревшей станции Шуанмяуза, мы вскоре добрались до деревни, где находился штаб охотничьего отряда 1-го корпуса, которым командовал войсковой старшина Иолшин.

Узнав от вестовых, что начальник отряда только что вернулся с объезда застав, я, несмотря на поздний час, решил ему явиться. Войдя в фанзу я увидел высокого худощавого штаб-офицера в кителе псковского драгунского полка. Это и был Иолшин, который, будучи переведен в Верхнеудинский полк Забайкальского казачьего войска, упорно не снимал драгунской формы.

Иолшин принял от меня пакеты, быстро их просмотрел и стал расспрашивать, кто я, как и почему попал на войну?

Выслушав мои ответы, Иолшин объявил, что назначает меня своим ординарцем и, позвав денщика, приказал ему накормить меня ужином и поместить в штабной фанзе.

{47}

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ.

Мой новый начальник – Николай Михайлович Иолшин – пользовался в армии репутацией большого чудака и оригинала. Интересной была и необычайная карьера этого незаурядного офицера, Молодым подпоручиком гвардейского пехотного Семеновского полка он поступил в академию генерального штаба, курс которой окончил одним из первых. Прослужив затем, как офицер генерального штаба, некоторое время в штабах кавалерийских дивизий, Иолшин полюбил кавалерийское дело и решил перевестись из генерального штаба в строй одного из драгунских полков. Этим переводом он поставил крест над своей карьерой и все товарищи по академии быстро обогнали его по службе. Во время русско-японской войны Иолшин был всего лишь подполковником, а его товарищи давно уже командовали дивизиями.

Страстно любя военное искусство, он поставил себе целью участвовать во всех войнах, где бы они не происходили. Преследуя эту цель, Иолшин участвовал в греко-турецкой, англо-бурской и испано-американской войнах, совершил в 1900-м году китайский поход и теперь принимал участие уже в пятой войне.

Иолшин обладал многими прекрасными качествами военачальника; быстро ориентировался в обстановке, никогда не терял присутствия духа и был безумно храбр. Но, несмотря на это, его постоянно обходили назначениями и наградами. Причиной таких служебных неудач являлся упрямый характер Иолшина, часто доводивший его до крупных столкновений с высшим начальством.

{48} Отряд, которым командовал Иолшин, состоял из 16-ти охотничьих команд (В каждом из 8-ми полков корпуса были сформированы пешая и конная охотничьи команды, от 80 до 100 штыков каждая.). Личный состав команд, обучение и дисциплинированность их – не оставляли желать лучшего. Конные охотники, конечно, не могли равняться с регулярными кавалеристами, но и возлагавшиеся на них задачи не требовали специальных кавалерийских познаний. Сидели они на маленьких, чрезвычайно злых и упрямых монгольских лошадках, с которыми, однако, великолепно справлялись. Ни артиллерии, ни пулеметов и даже полевых телефонов – в отряде не было.

В начале отряд Иолшина занимал линию сторожевого охранения по обеим сторонам железной дороги, входя в состав авангарда 8-го армейского корпуса. Соседями нашими были: на востоке – отряд 2-го Сибирского корпуса полковника князя Трубецкого, на западе – оренбургский казачий полк полковника Волжина.

Через несколько дней после моего прибытия отряд наш был разделен на два. 6 охотничьих команд поступили под начальство войскового старшины Шишкина и остались занимать охранение на восток от жел. дороги, другие десять команд Иолшина получили участок на запад от жел. дор.

Иолшин был страшно раздосадован таким разделением своего отряда и имел на это серьезные основания.

Он только что произвел тщательную разведку перед своим фронтом и готовился к смелому поиску вглубь вражеского расположения в районе Шахедзы. Во время своих разведок Иолшин обнаружил слабые места укрепленной японской позиции Шахедзы – копи, находившейся к востоку от жел. Дороги. Результаты этих разведок Иолшин сообщил начальнику авангарда 8-го корпуса, в распоряжении которого состоял войск. Старшина {49} Шишкин. До прибытия Иолшина Шишкин командовал передовым отрядом 8-го корпуса, целый месяц простоял перед Шахедзами и не поинтересовался узнать, в каком состоянии находится эта позиция. Теперь ему захотелось воспользоваться плодами чужой разведки и он добился получения своего прежнего боевого участка.

Деятельность нашего отряда была очень оживленной. Иолшин с утра до поздней ночи находился на передовой линии, наблюдая в бинокль расположение японских застав. Выезжая на позиции, он брал с собой своего денщика Ничипуренко и двух ослов, на которых навьючивалось все движимое имущество подполковника. Денщик и ослы должны были следовать в свите Иолшина, которую составляли: начальник штаба отряда штабе капитан Якобсон, четыре ординарца, трубач и казак, возивший отрядный значок.

Со всей этой свитой Иолшин галопом носился от заставы к заставе, по долине, отделявшей наши посты от японских. Японцы, конечно, не пропускали такого случая и открывали по кавалькаде сильный ружейный огонь.

Всех прибывавших по какому либо случаю в отряд Иолшин обязательно брал с собой на объезд позиций и подвергал "боевому крещению". Иногда эти "крещения" оканчивались трагически, Так, на третий день моего пребывания в должности ординарца, при объезде позиций был смертельно ранен прибывший в распоряжение Иолшина подполковник 118-го пех. Шуйского полка Степанов.

Капитан Якобсон возмущался таким "наездничеством" и я вначале соглашался с ним, осуждая излишнюю и, как мне казалось, показную храбрость Иолшина. Позднее я однако понял, что носясь галопом по долине, наш начальник определял частые перемены, происходившие в японской передовой линии.

Служба ординарцев Иолшина была очень {50} утомительной. Он гонял нас по всем направлениям и сердился, если посланный им ординарец ехал аллюром ниже полевого галопа.

Кроме меня ординарцами начальника отряда были: зауряд-прапорщик Фотинский, вольноопределяющийся Клобуцкий и урядник Протопопов. Все мы, ординарцы, вскоре привыкли к характеру и требованиям Иолшина. Только капитан Якобсон и бедняга Ничипуренко не могли примириться с фантазиями "бешеного сумасброда" (так называл Иолшина его начальник штаба.).

Перед каждым выездом на позиции Якобсон переодевался в чистое белье и отдавал распоряжения своему денщику на тот случай, если с позиций будет привезен его труп. Ничипуренко, хотя и не боялся японских пуль, но и для него эти выезды были сплошным мучением. Иолшин требовал, чтобы денщик с ослами не отставал от ординарцев, а ослы, как нарочно, устраивали под японским обстрелом забастовки, останавливались и начинали жалобно кричать. Ничипуренке приходилось буквально волочить их на поводу.

Вечером 25-го июля Иолшин собрал в свою фанзу всех офицеров и объявил, что ровно в полночь выступает с отрядом для производства усиленной разведки.

С соблюдением строжайшей тишины восемь команд (две остались в сторожевом охранении) тронулись с бивака и сосредоточились за "Зеленой сопкой". Во время предыдущих разведок Иолшин рассмотрел и нанес на карту все находившиеся против нашего участка японские заставы. Он намеривался, прорвав в двух местах линию неприятельского охранения, окружить главную японскую заставу, занимавшую укрепленную "Голодную сопку". Объяснив задачу всем офицерам и унтер офицерам, Иолшин послал поручика Вишневского с пешей командой шуйского полка обойти Голодную сопку и атаковать японцев с тыла. С остальными командами мы двинулись к занятой японскими постами деревне Эрдагоу.

Начинало светать. Мы подошли к передовым фанзам Эрдагоу, в которой царила мертвая тишина. Из крайней фанзы выглядывали перепуганные китайцы"

– Ипэн ю (японцы есть)? – спросил их Иолшин.

– Ю, ю – закивали китайцы: два ли – шибко много ипэн.

Охотники перешли вброд речку и, рассыпавшись цепью, вошли в высокий гаолян, совершенно скрывший весь отряд.

Прошло несколько минут.

– Та-ку, раздался первый выстрел. Вслед за ним затрещала по всему нашему фронту оживленная перестрелка и пули с жалобным свистом зашелестели по гаоляну. Эрдагоу был занят нами.

Иолшин рассылал нас то в одну, то в другую из наступавших команд. Он стал беспокоиться за шуйцев, ибо дело затягивалось и к японцам могли подойти подкрепления.

Но вот впереди раздалось "ура". Перестрелка сразу оборвалась. Иолшин пришпорил коня и мы поскакали к занятому японцами гребню. И тут мы заметили спускавшихся с него шуйцев. Впереди команды шел радостно возбужденный Вишневский, рядом с ним гордо выступал с забинтованной рукой раненый охотник, а за ними, окруженные со всех сторон нашими солдатами, шли маленькие люди в фуражках с желтыми околышами.

Шуйцы молодцами справились со своей задачей. Японцы, отвлеченные наступавшими с фронта командами, не заметили обхода и Вишневский без выстрела атаковал их с тыла. Вся застава – офицер и 21 солдат – были захвачены в плен, а двое яростно отбивавшихся и не пожелавших сдаться заколоты.

Поиск удался вполне. Иолшин приказал прекратить бой и отходить на линию сторожевого охранения.

{52}

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ.

Совершив удачный поиск, отряд наш отошел на свои позиции и, так как Иолшин ожидал, что японцы предпримут контрнаступление, оставался до вечера в сторожевом резерве. Но японцы, подвезя из Чантуфу батарею, ограничились слабым артиллерийским обстрелом нашей передовой линии.

Взятые нами пленные держались очень корректно, вытягивались в струнку перед офицерами, но вежливо отказывались отвечать на расспросы о расположении японских войск. Офицер, имевший на груди медаль за отличие под Порт-Артуром, был очень смущен своим пленением, но вскоре оправился от него и принял предложение позавтракать с нами. Затем под конвоем 20-ти охотников пленные были отправлены в тыл.

Пленение 22-х японцев, в том числе офицера, составляло в описываемый период крупное событие. О нем не только появилось сообщение в "Вестнике манджурских армий", но было даже упомянуто в очередной телеграмме главнокомандующего Государю.

Успех, выпавший на долю нашего отряда, возбудил зависть соседей. Войсковой старшина Шишкин, также предпринявший 26-го июля разведку на своем участке, но не достигший никаких результатов, решил воспользоваться нашими трофеями. Не успел наш конвой довести пленных до станции Шуанмяуза, находившейся на участке Шишкина, как на него "напали" солдаты Шишкинского отряда и, отбив пленных, сами повели их в штаб авангарда 8-го корпуса.

Прибежавшие на позицию конвоиры доложили Иолшину об этом происшествии. Разругав конвойных за то, что они "без боя" отдали наши трофеи, Иолшин выслал две конных команды и {53} приказал им во чтобы-то ни стало, прибегнув, если это понадобится, даже к оружию, овладеть обратно пленными.

К счастью, дело обошлось без кровопролития: "шишкинцы", увидя явное превосходство посланных за ними в погоню "иолшиновцев", возвратили пленных "без боя". Но происшествие это привело к настоящей войне между обоими соседями, враждой которых через несколько дней воспользовались японцы, чтобы отомстить нам за наш дерзкий набег

26-го июля.

В виду начавшейся "войны с Шишкиным", Иолшин приказал перенести штаб своего отряда из Шуанмяузы в деревню Талимпао, находившуюся в трех верстах к западу от железной дороги, и порвал всякую связь с коварным соседом. 27 июля мы перешли на новый бивак.

На рассвете 30-го июля прискакавший с главной заставы охотник разбудил нас донесением о начавшемся наступлении японцев.

Поднялась обычная в таких случаях суматоха. Вестовые седлали коней, денщики бегали по фанзам, собирали и вьючили господские вещи, офицеры спешно одевались и выбегали на двор. В предрассветной тишине ясно раздавались звуки все приближавшейся и усиливавшейся перестрелки.

Наши команды были расквартированы довольно разбросано, в 2-3 верстах от Талимпао. Они не были связаны телефоном со штабом. Поэтому Иолшин приказал ординарцам скакать по командам и вести их к штабу. Вскочив на коня я помчался в соседнюю деревню, в которой находились команды 119-го Коломенского и 120-го Серпуховского полков. Не успел я отъехать и версты от Талимпао, как попал под сильнейший огонь японцев. Оказалось, что противник, обойдя с флангов занимавшие сторожевое охранение команды 117 Ярославского и 118 Шуйского полков и, воспользовавшись чересчур поспешным отступлением отряда Шишкина, зашел в тыл нашему охранению и окружил нас с трех сторон.

{54} Коломенцы и серпуховцы, встревоженные начавшейся перестрелкой, были уже построены и беглым шагом подошли к штабу. Иолшин разобрался в обстановке и решил прежде всего идти на выручку двух отрезанных на передовых позициях команд. В это время японцы, заметив начавшееся в Талимпао движение, начали обстреливать нас артиллерийским огнем.

Рассыпав в цепь пешие команды и оставив в резерве четыре конных, Иолшин перешел в контр наступление. Вдруг на нашем правом фланге, в двух верстах от Талимпао, показались два эскадрона, шедшие на рысях по направлению к Щуанмяузе. Мы приняли их сначала за отступавших оренбуржцев, но вскоре увидели, что это не казаки, а японские драгуны.

Не долго думая, Иолшин во главе четырех конных команд бросился галопом на перерез японской кавалерии. Так как конные охотники не имели ни шашек, ни пик, атака эта могла кончится для нас очень печально. Однако этот безумно смелый маневр Иолшина завершился полным успехом. Приняв винтовки с примкнутыми штыками, болтавшиеся за спинами охотников, за казачьи пики, японцы уклонились от боя и, повернув назад, быстро скрылись в гаоляне. Задуманный ими глубокий обход нашего тыла и занятие Шуанмяузы были предотвращены.

После этой, недоведенной до конца, атаки, весь отряд наш начал энергично продвигаться вперед, соединился с оставшимися на передовых позициях ярославцами и шуйцами и вскоре вся передовая линия была вновь нами занята. Неприятель, прикрываясь артиллерийским огнем, отступил по всему фронту.

Наши потери оказались довольно значительными: ярославцы потеряли трех охотников убитыми, шуйцы одного убитым и двух без вести пропавшими, остальные команды восемь ранеными.

{54} На нашей заставе у Зеленой сопки, на которой японцы задерживались до самого конца боя, мы нашли целый тюк оставленных противником прокламаций. В этих прокламациях наши солдаты назывались "товарищами" и приглашались "кончать бессмысленную войну".

Заняв линию нашего сторожевого охранения, мы выяснили, что оба соседних участка полковника Волжина и войскового старшины Шишкина никем не заняты и фланги нашего отряда совершенно обнажены.

Тогда Иолшин приказал четырем командам занять эти участки и отправил в штаб авангарда донесение о том, что он отбил наступление противника, восстановил прежнюю передовую линию и занял своим отрядом оставленные полковником Волжиным и войсковым старшиною Шишкиным позиции.

Нам пришлось двое суток занимать участки всех трех отрядов, так как наши соседи не только отступили до авангардных позиций, но своими донесениями о начавшемся "общем наступлении японцев" так напугали начальника авангарда, что он с двумя полками и тремя батареями также бросил авангардные позиции и поспешно отступил к Сыпингаю.

После удачного поиска 26-го июля, закончившегося пленением целой японской заставы, и еще более удачного отражения японского наступления 30-го июля, весь отряд проникся уважением к своему начальнику, которого хвалили ободренные этими успехами солдаты. Действия Иолшина, не только парировавшего нападение врага и сохранившего свои позиции, но также занявшего брошенные соседями позиции, признавались всеми, даже штабс капитаном Якобсоном, исключительно смелыми и удачными.

Начальник авангарда потребовал от него подробного донесения о происшедшем сражении и Иолшин должен был получить высокую награду, {56} но наш начальник остался верен себе. В своем донесении он не только резко осудил поспешное отступление соседей, но и действия самого начальника авангарда, не поддержавшего его и отступившего с авангардных позиций.

Понятно, что начальник авангарда, от которого зависело представление Иолшина к награде, ознакомившись с этим донесением, не дал ему дальнейшего хода и никакой награды Иолшин не получил.

{57}

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ.

Лавры Иолшина, совершившего удачный поиск, захватившего в плен целый взвод японцев и отбившего неприятельское наступление, не давали спокойно спать не только начальникам соседних участков, но и многим другим.

А между тем мирные переговоры в Портсмуте заканчивались и с минуты на минуту можно было ожидать официального сообщения о заключении мира и распоряжения о прекращении военных действий. Это отнюдь не входило в расчеты только что прибывших в армию адъютантов, ординарцев и других "фазанов" (так прозвали строевые офицеры приезжавших из Петербурга за получением боевых наград генералов и офицеров), которые рисковали вернуться в Россию без всяких отличий.

Чтобы дать возможность отличиться своим адъютантам, командующий 3-ей армией, генерал Ботьянов, также принявший армию после Мукдена, прислал трех из них – штабе капитана Ольдерогге, подпоручиков Кутепова (это не А.П. Кутепов! – ldn-knigi) и Писаревского – в отряд Иолшина, как в единственную часть своей армии, находившуюся на передовых позициях.

Как и следовало ожидать, Иолшин принял явившихся к нему "фазанов" весьма сухо и нелюбезно. Подвергнув их предварительно "боевому крещению", он посылал их 26-го июля в самые опасные места. На следующий день адъютанты командующего армией, решив, что они достаточно выявили свою храбрость и вполне достойны награждения боевыми орденами, уехали обратно. Несмотря на приказание генерала Ботьянова, Иолшин отказался представить их к наградам, ответив Ботьянову, что его адъютанты исполняли боевую службу наравне со всеми чинами отряда и что он не находит возможным представить их к наградам в исключительном порядке. (Все три адъютанта тем не менее получили ордена с мечами).

Так как число "рвущихся в бой" все увеличивалось, то приказом по 2-й армии была назначена на 1-е августа усиленная рекогносцировка по всему фронту армии. Общее начальство над передовыми отрядами на этот день было передано недавно приехавшему из Петербурга гвардейскому полковнику Орановскому.

Задача, которую получил наш отряд, была неясной. В ней говорилось об энергичных и в то же время осторожных действиях и запрещалось в случае успеха глубоко вторгаться в район, занятый противником.

Иолшин решил использовать усиленную разведку для того, чтобы окончательно завладеть "Голодной сопкой", на которой наш отряд захватил в плен японскую заставу. Сопка эта доминировала над нашими позициями и овладение ею давало нам возможность перенести всю передовую линию на более выгодные позиции.

С раннего утра 1-го августа началось по всему фронту наступление наших отрядов. Охотники легко оттеснили японцев, оказавших только слабое сопротивление. Вскоре Голодная сопка была занята нами и Иолшин приказал укрепить ее окопами и проволочным заграждением.

Но оставление в наших руках Голодной сопки не входило в расчет японцев.

Они принялись обстреливать сопку и прилегавший к ней район артиллерийским огнем. Между тем соседние отряды, потревожив и слегка потеснив противника, считали свою задачу выполненной и начали отступать. Все внимание японцев сосредоточилось на отряде Иолшина, закреплявшемся на отбитых от неприятеля позициях.

Правее нас отступали оренбургские казаки, которым была придана только что прибывшая на {59} фронт гвардейская конно-пулеметная команда, вооруженная датскими ружьями – пулеметами. Начальник этой команды – поручик Эксе – видя, что на нашем участке завязывается серьезное дело, по собственной инициативе спешился и, заняв позицию на нашем правом фланге, открыл пулеметный огонь по японским цепям. Коноводы пулеметчиков отошли назад к прикрывавшей их сотне казаков. Одна из японских шрапнелей разорвалась над этой сотней и казаки отступили, захватив с собой коноводов пулеметной команды. В это время ординарец полковника Орановского привез приказание об общем отступлении. Поручик Эксе оказался в затруднительном положении. На него наступали сильные японские цепи, задержать их своими ружьями – пулеметами он не мог, отступать было не на чем. Тогда поручик обратился к начальнику нашего отряда с просьбой дать прикрытие и лошадей для его пулеметов, Иолшин приказал конной команде 117 Ярославского полка вывезти пулеметы и доставить их в штаб отряда.

Соседние отряды давно уже отступили, но Иолшин, несмотря на угрожавший его отряду охват флангов, пытался удержать Голодную сопку. Но через некоторое время обнаружилось, что японцы сосредоточили против нашего участка целую бригаду и нам пришлось также отойти на свою передовую линию.

Завладев снова Голодной сопкой, японцы прекратили дальнейшее наступление и бой затих.

Иолшин был страшно раздосадован такой неудачей и вполне правильно критиковал действия и распоряжения полковника Орановского. Наш "сумасброд" не знал, что "усиленная рекогносцировка" была задумана и проведена лишь для того, чтобы дать возможность прибывшим к концу войны "фазанам" заслужить боевые награды. Поэтому он недоумевал, почему Орановский, имея полную возможность удержать занятые нами {60} японские позиции, так поспешно отступил, не попытавшись даже оказать сопротивление наступавшему неприятелю?

Когда мы вернулись в Талимпао начальник конно-пулеметной команды, нашедший своих коноводов, явился к Иолшину, поблагодарил его за оказанную помощь и попросил вернуть его ружья-пулеметы. Но Иолшин, обозленный на высшее начальство, притворился, что ничего не знает о происхождении этих, оказавшихся в его отряде, пулеметах.

– Никаких ваших пулеметов я не видел, резко ответил он поручику: одна из моих команд подобрала на поле сражения брошенные кем-то пулеметы и эти пулеметы являются моими трофеями.

Поручику Эксе так и пришлось уехать из нашего отряда с коноводами, но без пулеметов.

Иолшин послал донесение штабу армии, в котором с негодованием обрушился на Орановского, прибавив в конце, что вверенный ему отряд подобрал под Голодной сопкой 6 пулеметов.

Донесение Иолшина, за исключением критики действий Орановского, было тотчас передано в штаб главнокомандующего и в Петербург полетела телеграмма о захвате нами шести японских пулеметов.

Но через несколько часов главнокомандующий получил новое донесение с жалобой на Иолшина, захватившего чужие пулеметы и отказывающегося возвратить их хозяину. Заварилась каша. Потребовалось личное вмешательство генерала Линевича и лишь после этого наш упрямый начальник вернул ружья-пулеметы штабу 2-й армии.

Происшествие с гвардейскими пулеметами и постоянные нарекания Иолшина на действия начальника авангарда кончились тем, что нашему отряду было приказано, сдав передовой участок оренбургским казакам, вернуться в Годзядань.

Отзывать одного Иолшина, который за время командования отрядом бесспорно отличился, {61} казалось не совсем удобным. Оставлять же его на передовых позициях, когда заключение мира было уже предрешено, являлось и нежелательным и опасным. Лихой подполковник не понимал "игры в войну" и считал, что раз мир не заключен, то нужно вести войну по всем правилам военного искусства. Штабам же нужна была именно "игра в войну", участники которой совсем не хотели раздражать врага и подвергаться опасностям. Им надо было только, чтобы прибывшие к концу войны карьеристы успели побывать до заключения перемирия на передовых позициях для того, чтобы в их послужных списках могло быть указано, что они "участвовали в делах и перестрелках с неприятелем".

"Бешеный сумасброд", оставаясь на позициях, мог испортить все дело и обратить безобидную игру в серьезное столкновение.

Поэтому его отряд был отозван в Годзядань "на отдых".

{62}

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

После четырех недель, проведенных на передовых позициях, мне не хотелось снова возвращаться на скучный бивак под Годзяданью. За отличие в делах 26-го и 30-го июля я был произведен в старшие фейерверкеры и представлен к георгиевскому кресту (знаку отличия Военного ордена). По приказу главнокомандующего все вольноопределяющиеся 1-го разряда, участвовавшие и отличившиеся в боях, предназначались к производству в прапорщики для замещения офицерских вакансий. Благодаря этому приказу, мне удалось получить разрешение вернуться на позиции, где мне хотелось присутствовать при последнем акте войны– заключении перемирия.